г. Няндома, Архангельская область

Научный руководитель Галина Николаевна Сошнева

26 апреля 1986 года в СССР, а точнее на территории Украинской ССР, случилось страшное событие – техногенная катастрофа на Чернобыльской АЭС. «26 апреля в 01 час 24 минуты произошел неконтролируемый рост мощности, который привел к взрывам и разрушению значительной части реакторной установки. Из-за взрыва реактора и последовавшего пожара на энергоблоке в окружающую среду было выброшено значительное количество радиоактивных веществ. Принятые в последующие дни меры по засыпке реактора инертными материалами привели сначала к уменьшению мощности радиоактивного выброса, но затем рост температуры внутри разрушенной шахты реактора привел к повышению количества выбрасываемых в атмосферу радиоактивных веществ. Выбросы радионуклидов существенно снизились только к концу первой декады мая 1986 года», – так писали СМИ спустя годы. Но в те дни страна узнала о катастрофе не сразу. Да и узнав, не все понимали страшную суть происходящего и дальнейшие последствия. Чернобыль очень далек от Архангельской области, но нас с ним связывают судьбы тех, кто принял непосредственное участие в ликвидации последствий аварии в разные годы.

Что мы знаем о них? Практически ничего. Даже самой аварии на АЭС в школьном учебнике по истории А. А. Данилова и Л. Г. Косулиной отводится всего пять строк. Именно поэтому и возникла мысль, познакомиться с людьми, принимавшими участие в ликвидации последствий аварии на АЭС, узнать о том, как всё происходило.

Мы встретились с «ликвидаторами» последствий аварии на Чернобыльской АЭС, проживающими в Няндомском районе, которые согласились с нами побеседовать.

Призыв

Масштабы бедствия после взрыва на Чернобыльской АЭС оказались столь велики, что потребовалась мобилизация всех средств страны и прежде всего вооруженных сил.

Среди ликвидаторов последствий аварии на Чернобыльской АЭС находились военнослужащие запаса – как рядовые, так и офицеры. Один из них – Петр Николаевич Ларионов (1955 г. р.). В то время, когда случилась авария, он работал на тяжелой технике в Няндомском леспромхозе и был откомандирован в Минск за новым тягачом для предприятия. В субботу в 6 утра 14 мая услышал объявление об аварии на Чернобыльской АЭС по радио. В этот же день Петр Николаевич двинулся в Няндому. По дороге его проверяли 4 раза на радиоактивное заражение.

Другой наш собеседник, Вадим Георгиевич Струменский (1958 г. р.), в 1980 году закончил строительный факультет Лесотехнического института, получил специальность инженер-строитель и военное звание старший лейтенант, офицер запаса.

Рассказывая про аварию, Вадим Георгиевич сказал, что слухи в народе пошли после Первомайской демонстрации 1986 года и только потом по телевидению объявили, что на Чернобыльской АЭС произошла авария. Сначала все думали, что всё не так страшно. Спустя два дня в газете «Правда» было напечатано короткое сообщение об аварии на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС и пожаре, который был ликвидирован пожарными, среди которых есть жертвы.

Уже в середине мая 1986 года в районе ликвидации аварии находилось примерно 30 тыс. человек, а в августе более 40 тыс. человек, включая 32 тыс. человек, которых призвали из запаса. Наиболее сложные задачи были возложены на химические, инженерные войска, формирования Гражданской обороны и медицинские части.

8 июля 1986 года Вадим Георгиевич получил повестку из Няндомского военкомата. Собрался он быстро и на поезде отправился к месту назначения. «На нашем участке оказалось 300 человек офицеров запаса, – рассказывал Вадим Георгиевич. – Нас призывали как на военную службу и держали там до тех пор, пока не возникли проблемы со здоровьем».

Другие наши собеседники побывали в районе ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС позже и были призваны из запаса. Например, Петру Николаевичу Ларионову предложили поехать туда в 1988 году. К тому времени ему исполнилось 33 года, он уже был женат и имел двоих детей. «Нас, 20 человек запасников, направили в Питер, оттуда в пересыльный пункт Горелово, – рассказал Петр Николаевич. – Прибыли мы под Чернобыль. Там уже было место, где мы будем жить. Мы располагались прямо в зоне, в селе (в радиусе около 30 км). Это так называемая «Тридцатикилометровая зона», которая была разбита на три сектора, закрепленные за Белорусским, Киевским, Прикарпатским военным округом и особую зону. Особая зона – город Припять, территория АЭС и промзоны: поселок и станция Янов и местность на юге до населенного пункта Копачи, на востоке – до реки Припять.

Виктор Викторович Юревич (1955 г. р.) во время случившейся аварии служил в Каменке под Ленинградом в должности прапорщика в артиллерийском полку. Ему «сказали, что если не поеду в Чернобыль, то либо уволят, либо под трибунал». На тот момент (1988 год) Виктору Викторовичу исполнилось 33 года, он уже имел жену и детей.

Ему выдали командировочное удостоверение и сначала отправили в Колпино. Там собрали команду – 2 прапорщика и 50 «партизан» («партизанами» называли тех, кто призывался из запаса на переподготовку), как он говорил. Всех переодели в обыкновенную полевую форму пехоты. Вещей у него почти не было, сухим пайком на время пути всех обеспечили. Из Колпино на автобусе довезли до вокзала, оттуда на поезде в Киев, затем в Белую Церковь, где формировалась часть, затем на место базирования – село Ораное в 30 км от Чернобыля.

Сергей Леонидович Кузякин (1956 г. р.) проживал в Кировской области, работал в леспромхозе трактористом, женат еще не был. В январе 1990 года получил повестку из военкомата, в которой значилось, что он призывается на военные сборы. Из Кирова вместе с другими призванными добрались до Златоуста в Челябинской области, затем до Киева. Предварительно за один день все прошли медкомиссию. Как говорит Сергей Леонидович, «не призывали мужчин, страдающих высоким давлением». Возраст призванных до 45 лет и в основном бездетные. В военкомате ничего не говорили о том, где придется служить, но из поселка пятеро уже побывали на ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. «Когда поехали, по слухам догадались, что отправляемся в Чернобыль», – говорил Сергей Леонидович.

В Златоусте всех поселили в казармы воинской части с солдатами срочной службы. Здесь же всех призванных переодели в военную форму только без погон и петлиц. В Златоусте две недели ждали, пока приедет предыдущая партия с офицером запаса во главе.

Приезд в Украину. На объекте

Вадим Георгиевич Струменский – офицер запаса, добирался самостоятельно, в отличие от рядовых, которые передвигались под руководством командиров. «Я приехал в Киев по указанному адресу, помещение напоминало конспиративную квартиру, там со мной провели инструктаж и дали “маршрутку” в Чернобыль, – рассказывал он. – О том, что я еду устранять последствия аварии, мне сообщили только в Киеве. В военкомате Няндомы сказали, что я еду строить жилье для тех, кого переселили из опасной зоны. По телевизору говорили, что будут строить город Славутич в 60 км от реактора, и он действительно строился. На электричке поехал до Коростеня, потом прибыл на станцию Тетерев. Там меня проверили и составили медкарту. Там же была база “Голубые озера”, находившаяся в 120 км от Чернобыля. Провели инструктаж, выписали разовый пропуск, затем пропуск на въезд к реактору, на въезд в закрытую зону. В самом Чернобыле нам выдали форму, обувь и комплект рабочей одежды. Подъезжая на автобусе к Чернобылю, мы увидели пропускной пункт».

Всех прибывших встречало необычное для человека зрелище – вид опустевших деревень. Дома имели еще жилой вид, но ни одного человека вокруг. А физически ощущалась непривычная сухость во рту.

После приезда в места дислокации военнослужащие получали информацию о своей будущей службе, о том, чем они будут заниматься. Как рассказывал Вадим Георгиевич, «на работе рядом с реактором всё зависело от здоровья. Некоторые ребята и месяца после реактора не отжили. Радиоактивная пыль была повсюду. У нас ходила машина-поливалка, чтобы уменьшить уровень радиации, чтобы не поднималась радиационная пыль, – рассказывает Вадим Георгиевич. – Были места, в которых можно было находиться лишь несколько минут. Когда мы шли на работу, перед нами проходил дозиметрист, который замерял уровень радиации и говорил, сколько можно работать в тех или иных местах».

У Вадима Георгиевича сохранились фотографии, напоминающие о службе в районе Чернобыльской АЭС. Как он рассказывал, «одежды никакой специальной не было, только марлевая повязка и белый колпак. Выдавался дозиметр – его называли “карандаш” и носили в нагрудном кармане, он замерял дозу радиации, которую мы получали за смену. Также имелся накопитель ДПГ, который проверялся раз в месяц. По “карандашу” каждый день мы получали 1 Рентген».

Работа Вадима Георгиевича являлась одной из самых опасных. Ему и сослуживцам приходилось участвовать в возведении саркофага вокруг реактора. Они должны были монтировать опалубку – конструкцию, в которую специальными машинами закачивали бетон. За пределами опасной зоны были возведены специальные военные заводы, производящие бетон.

«На смене нас было 5 прорабов и рабочие, – рассказывает Вадим Георгиевич. – Мне требовалось отвести бригаду на место и объяснить работу, затем я возвращался обратно в бункер. Так мы называли строительную бытовку, обложенную бетонными плитами, в ста метрах от реактора. Вставлял “карандаш” в специальный прибор и он показывал дозу полученной радиации. Норма, которую мы должны были получить за весь период, не должна была превышать 24 рентгена, затем нас должны были вывезти из зоны». Ощущение опасности было вполне реальным: «Из реактора, словно из печки, пышет, со смены придешь – лицо горит… Когда призывали, не говорили, на какой срок мы едем в зону АЭС – всё зависело от полученной дозы радиации».

Скоро пришел приказ из Минздрава и показания «карандаша» стали делить пополам, и нам пришлось работать еще месяц. После того как прошло уже два месяца, пришел еще один приказ, по которому следовало, что показания надо делить теперь уже на 3 или 4. То есть повышалась допустимая зона полученной радиации.

«Каждые 10 дней проходили медосмотры. После месяца работы на реакторе у меня стало скакать давление, – рассказывал Струменский. – Иногда таблетку давали, иногда делали укол, отклонения были не очень большие. Потом уже давление стало зашкаливать за 200, но я этого не чувствовал. Однако силы уже были на исходе, это уже было 90 дней». Какую дозу военнослужащие получили, достоверно они не знают. Говорили, что согласно указанию сверху, более 25 рентген не ставили. Согласно документу, имеющемуся у Струменского, он получил 24 рентгена.

Место пребывания Вадима Георгиевича менялось. «Первоначально 300 человек офицеров, мы жили в Чернобыле целый месяц в 12 км от АЭС, в школе, в которой якобы была произведена дезактивация помещений, – рассказывал он. – Как-то раз мы приходим на смену, вставляем “карандаш”, и по идее он должен был показать нуль, а он показывал 0,4–0,5 рентген, т.е. пока мы находились ночью в своем жилище, мы дополнительно получали радиацию. Мы взбунтовались, потому что все живут за 30-километровой зоной, а мы прямо в Чернобыле. Из Москвы приехал полковник и сначала стал обвинять нас в том, что мы не хотим работать. Но мы сказали, что больше не будем здесь жить, потому что хотим уехать отсюда здоровыми. Нас погрузили в автобус и повезли в пионерский лагерь “Пилот”. Но теперь только на дорогу уходило 2 часа. Сначала едем из пионерского лагеря до базы, получаем инструктаж, получаем задание, потом выезжаем на сам реактор, где работаем, как только отработали – сразу на базу, там опять инструктаж».

Целый месяц форму военнослужащим меняли каждый день, потому что уровень радиации был высок. «Сходил на смену, после проходишь в зону соседнего реактора, там санитарные комнаты, идешь в душ, – рассказывал Струменский. – Радиация была везде, говорили, что это допустимо. Но в радиусе 30 км уровень радиации был выше установленной нормы».

«Смены были по 12 часов, дневные и ночные, – говорил Вадим Георгиевич. – Первая моя смена была ночная в Припяти. Впечатление, конечно, жуткое: света нигде нет, кошки где-то мяукают, оконные створки сами собой качаются и скрипят. В темноте от реактора виден световой столб…»

Поначалу, когда еще не было стен саркофага, работать разрешалось около 30 минут. Затем, когда стены саркофага стали подниматься, время работы увеличивалось. Вертолетчики забрасывали шамот (огнеупорную глину) и свинец, которые должны были заглушить реактор. Кроме того, они заливали крыши клеем ПВА, чтобы убрать радиоактивную пыль. Когда клей застывал, его сворачивали в рулоны и утилизировали. Это делали солдаты-срочники. Работали они не более 3 месяцев, которые им засчитывали за два года.

«Вертолеты всегда летали парами, один вертолет заходит над реактором, (навигационные приборы над ним перестают работать), его наводит второй вертолет, и на одной из смен на моих глазах вертолет упал, – рассказывал Вадим Георгиевич. – Случилось это 2 октября 1986 года. Я впервые увидел, как эти машины горят. Вертолет Ми-8 сгорел моментально: Кран Демаг 500 т заносил над реактором какой-то груз. Вертолетчик, Владимир Воробьев, этого не увидел и задел лопастью по тросу, не заметив крана, так как с троса была снята рельса, а без рельсы он не заметен».

Петру Николаевичу Ларионову 10 дней пришлось заниматься очищением от радиации имеющихся объектов. Радиоактивная пыль находилась повсюду, и, естественно, военнослужащие работали в маске, в очках, в рукавицах. А выдаваемая специальная одежда пропитывалась каким-то веществом, чтобы пыль на ней не скапливалась. После этого он продолжил службу водителем. «Пришлось работать на машине ЗИЛ-131 – говорил Петр Николаевич. – Моей задачей было возить людей на работу, так как автобусов не хватало. Другие машины частенько вставали на прикол, так как уже сильно “фонили’, то есть накапливали опасную дозу радиации и “японец” (японский аппарат с дозиметром) их не пропускал. Однажды моя машина “зафонила”, как оказалось, из-за водительского сидения, – рассказывал Петр Николаевич. – Пришлось его откручивать и подкладывать чурку. Так на ней сидя и ездил».

Сергея Леонидовича Кузякина призвали в 1990 году. Он рассказывал, что «когда приехали, в течение двух дней распределяли, кто, где и чем будет заниматься. Кто в зоне, как я, кто в бане или на кухне, – продолжал он. – Пищу готовили те, кто и во время срочной службы служил поваром». Баня, находящаяся в ВЧ, была капитальной, кирпичной и обслуживала тех, кто не ездил в зону АЭС. Кто бывал там, совершал помывку на КПП при выезде из зоны. Сначала проверяли наличие радиоактивных частиц на одежде и, если доза была большой, эту одежду и обувь снимали, получали другое. Потом шли в душ и мылись специальными мылящимися спреями. Потом опять проверяли, и при необходимости приходилось мыться еще раз. «Наш кладовщик схватил предельную дозу, выдавая белье. Вероятно, пыль сыграла свою роль. Его досрочно демобилизовали», – рассказывал Сергей Леонидович.

Сергей Леонидович работал на 4-м реакторе, где уже был построен саркофаг. Приходилось работать во внутренних помещениях, где располагалось управление реактором, одно из них называли «золотым коридором». «Военнослужащие запаса мыли полы, выносили куски взломанного бетона, ставили угольные стержни, укладывали сверху свинец. Находиться в этих помещениях разрешалось минут 15, а потом все возвращались обратно через КПП. После работы проверяли “накопитель”, показывающий суммарную дозу полученного облучения».

Как говорит Сергей Леонидович, после 3-х месяцев служба в зоне ликвидации аварии заканчивалась, «но были и те, кто по второму сроку служили».

Виктор Викторович Юревич работал с документами, сводками, донесениями, а также занимался их перевозкой. «Кроме того я ездил в Киев за картами, на которых отмечались различные объекты, где приходилось работать или фиксировались различные данные, – рассказывал он. – Пропуска были не у всех, а только у прапорщиков и офицеров, им разрешалась некоторая свобода передвижения, так как их пропускали на КПП. На КПП проверяли на радиоактивное загрязнение, проверяли документы, смотрели, что везешь, чтобы не допустить мародерства. Вокруг находилось очень много сел, оставленных жителями. В выселенных деревнях находилось по два милиционера, для того, чтобы предупреждать грабежи домов, учреждений. Рядом с деревнями перекопали все дороги, чтобы машины не могли проехать туда. В 7 часов утра уже нужно было быть в штабе сектора, куда мы ездили на УАЗике. С собой брали лишь два листка бумаги и рюкзак. Там заполняли дозовые журналы. Сначала доза составляла 25 рентген, затем 10 рентген».

Первоначально внешнее облучение ограничивалось пятью предельно допустимыми годовыми дозами для мирного времени, что составляло 25 бэр. С 1987 года они были установлены в 10 бэр, а с 1988 года — 5 бэр. Но в реальности получалось больше, в зависимости от того, куда попадали военнослужащие. Но, как говорил Юревич, в журнал всегда писали столько, сколько нужно. В первое время всегда ощущалась сухость во рту и хотелось пить. От места, где он жил, было 30 км до Чернобыля. Сам город казался пустым, так как оттуда всех выселили, но там находился штаб, куда и приходилось наведываться.

Для ликвидаторов действовал «сухой закон», но всё равно доставали алкоголь или покупали самогон у местных жителей, проживавших за пределами опасной зоны. Как говорил в интервью Струменский, «пили – кто с тоски, а кто с верой в то, что таким образом выводит радиацию… Всем было очень страшно. Бывало молодые, сильные парни плакали навзрыд. Кого-то из них направили сюда накануне свадьбы, у кого-то еще детей не было…»

Быт и досуг

С конца 1980-х в стране складывалась тяжелая ситуация со снабжением продовольствием, вероятно, поэтому все респонденты упоминали об особенностях питания. «Кормили нас хорошо, – рассказывал Струменский. – За время своей службы в Чернобыле я попробовал всего, так как каждые 10 дней повара менялись: то украинцы, то грузины, то белорусы. Раз в неделю нам давали икру, постоянно давали масло, был отдельный стол овощей, которых можно было брать, сколько захочешь. Но кормили нас не в солдатской столовой, а отдельно. Плохо было с водой. Употребляли только бутилированную минеральную воду».

Петра Николаевича Ларионова, как и его сослуживцев, поселили в специальных палатках, в которых стояли двухъярусные кровати, а пол был покрыт брезентом в 3 слоя. Там можно было держать только самое необходимое в прикроватных тумбочках, что могло пригодиться каждодневно. Утром все грузились в автобусы и отправлялись в зону. До 8 утра необходимо было собраться, сходить в столовую и позавтракать.

Кормили хорошо, особенно если сравнить с продовольственным снабжением на гражданке, когда даже талоны на продукты стали вводить и за всем были огромные очереди. В столовых было самообслуживание, а на входе красовался плакат: «Бери сколько съешь».

Прапорщики, по словам Виктора Викторовича Юревича, жили в сборных домиках. В комнате на 2–3 человек были кровати с тумбочками и телевизор. В палаточном городке кроме столовой имелась и баня, работавшая круглосуточно. Баню, точнее душ все посещали каждый раз, как приезжали со смены в зоне Чернобыльской АЭС, так как спецодежда не могла полностью спасти от радиоактивного загрязнения.

Рядом был небольшой магазинчик. Каждый день туда привозили свежие продукты, но военнослужащих кормили хорошо и в столовой.

Сергей Леонидович Кузякин рассказывал, что их столовая находилась в специально сооруженном ангаре. «На гражданке в 1990 году уже были большие проблемы с продуктами и промышленными товарами. В столовой же никакого дефицита не ощущалось, – рассказывал он. – Кормили очень хорошо. Для приготовления еды использовали специальную воду, а в качестве питьевой привозили минеральную в стеклянной таре объемом 0,5 литра. В бригаде имелся и магазинчик с достаточно хорошим ассортиментом, хотя на гражданке всё по талонам было».

Сергей Леонидович, описывая палаточный городок, рассказывал, что в каждой палатке были двухъярусные кровати, рассчитанные примерно на 20 человек, в холодное время года ставили печки-буржуйки, которые топили углем. «Обычно один человек оставался и поддерживал тепло. Офицеры проживали в щитовых модульных домиках по 2–4 человека». Как он говорил, «субординация сохранялась, но отношения офицеров и рядовых запаса были проще, чем в ходе обычной срочной службы».

Возможности для досуга были невелики. В каждой палатке имелся цветной телевизор средних размеров, в городке – библиотека с периодической печатью и книгами, киноаппарат, на котором показывали новые кинофильмы. Что касается денежного вознаграждения, рядовым запаса платили 120 рублей, которые выдавали на руки и средний заработок по месту работы. С. Л. Кузякину леспромхоз начислял 350 рублей в месяц, что он и получил по окончании службы. Кроме этого полагалась выплата в двухкратном размере заработной платы.

Связаться с родственниками рядовым было невозможно. В Чернобыле связи не было, а выезжать они не могли. С офицерами запаса провели инструктаж о том, что родным нельзя ничего сообщать. Когда появлялась возможность, кто-то один ехал в Киев и мог позвонить на родину.

Компенсация за риск…

Военнослужащие, принимавшие участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, каждодневно подвергали опасности свое здоровье. Сейчас они имеют ряд льгот, которые должны компенсировать нанесенный здоровью вред.

Тогда, после увольнения, офицерам настоятельно рекомендовали не рассказывать, что они видели, а на гражданке воспользоваться предоставляемыми льготами на получение жилья, оплату коммунальных услуг и прочее. Однако, оказалось, что на гражданке никто не знает, на каком основании предоставляются эти льготы. У В. Г. Струменского сохранился ответ редакции программы «Человек и закон» на его вопрос о том, как получить информацию, подтверждающую наличие льгот для ликвидаторов: «К сожалению, выписку из постановления Совета Министров СССР № 665-I95 I986 г. выслать не имеем возможности, поскольку оно имеет гриф “секретно”. Дополнительно сообщаем, что изложение этого постановления изложено в газетах “Красная Звезда” от 28 ноября 1987 г. и 18 января 1988 г. в газете “Труд” за то же число».

Вадиму Георгиевичу, как и другим «чернобыльцам-ликвидаторам», пришлось доказывать право на положенные льготы. Он, как человек настойчивый, сумел приобрести легковой автомобиль в 1980-х. С. Л. Кузякин получил квартиру несколько лет назад в микрорайоне Каргополь-2. В 1980–1990-х годах ликвидаторам и их детям предоставлялись лекарства по льготным рецептам. В справке, выданной В. Г. Струменскому, было написано, что он как лицо, пострадавшее от аварии на Чернобыльской АЭС, как и его дети, имеет право на получение лекарственных средств в центральной аптеке на льготных условиях.

***

Авария на Чернобыльской АЭС стала трагическим событием для всех. Она унесла жизни многих людей, других оставила инвалидами на всю жизнь. Эти люди ценой собственной жизни и здоровья спасали наше будущее.

Из Архангельской области для ликвидации последствий аварии было мобилизовано 1041 человек, а сейчас здесь проживают 463 человека, оказавшихся в зоне заражения или принимавших участие в ликвидации последствий аварии. Ряды няндомских «ликвидаторов» тоже поредели. Вероятно, работа в опасной зоне могла сказаться даже при всех мерах предосторожности. Здоровье у всех разное.

Очень большие вопросы вызывают государственные решения, принимаемые для ликвидации последствий аварии в зоне АЭС, когда там оказывались и молодые солдаты-срочники, и «запасники», которые даже не знали, куда их отправляют. Но помнить о них, людях, рисковавших своим здоровьем ради будущего, мы должны

Алина Жумабаева

«Кто-то должен был это сделать…» Участие военнослужащих запаса в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС