В Екатеринбурге готовят к изданию сборник интервью с жертвами репрессий, и прямо сейчас на planeta.ru идёт сбор средств на печать первого тиража. “Уроки истории” публикуют фрагмент из книги – беседу с Артуром Густавовичем Штихлингом из семьи репрессированных российских немцев.

— Расскажите о вашей семье.

— Наша семья жила в Куйбышеве, ныне Самаре. Туда мы переехали после того, как были раскулачены в Сибири. Там я и родился, под Омском, в хуторе Николаевка. Родился я 22 октября 1926 года.Семья была большая, отца звали Густав Теодорович, а маму Амалия Федоровна. С нами жила еще бабушка Эмма Фридриховна Кох, моя мама была ее дочерью. Крестьянская семья, занимались хлебопашеством. После столыпинского указа земля стала отдаваться крестьянам, поэтому у Штихлингов и были 200 десятин земли. До Сибири мои предки жили на юге Украины, где оказались по призыву Екатерины Второй. Они были мастерами-корабелами. Строили военные корабли, на которых потом плавал Ушаков. После того, как Екатерина завоевала Крым, наши семьи осели на юге Украины под Мелитополем, появились немецкие хутора, где приходилось заниматься уже сельским хозяйством. Родным хутором моих родителей был Фридрихсфельд. Там в 1901 году родилась моя мама Амалия Кох. Отец, Густав Штихлинг, родился в 1894 году. У отца было трое братьев и три сестры. Семья разрасталась, земли не хватало.

— Так и оказались в Сибири, в поисках земли?

— Да, благодаря столыпинской реформе. Приехали на своих огромных немецких лошадях, в крытых кибитках.

— Как говорится, проехали всю Россию в поисках лучшей жизни…

— Именно так. Все лето ехали и приехали, как бабушка рассказывала, «под белые мухи», снег уже падал. Пришлось рыть землянки и зимовать в них. Землю получили и по весне начали строить. Лес был кругом. Построили огромный дом, землю обработали, завели хозяйство. Братьев отправили учиться — Оскар учился в Омске, стал поручиком, а Герберт учился в Харькове, стал инженером-мостостроителем. Кстати, он строил в Новосибирске, тогда Новониколаевске, мост через Обь.

— Жизнь вроде бы наладилась…

— Да, после первой мировой войны стали уже не плохо жить. Я помню большой двор, несколько коров, крупных лошадей. Нанимали пришлых людей. В 30-е годы на хуторе организовался колхоз «Верный путь». Мы к тому времени уже жили в Самаре. Когда нас раскулачили в 1932-33 году, то забрали все, коров и лошадей угнали. Из дома выселили и в нашем огромном доме устроили сельский клуб. Но вернемся к сибирскому периоду. В 1925 году отец женился на Амалии. В 1926 году родился я, затем, в 1930-м, еще сын, которого назвали в честь дяди Гербертом. Через два года третий сын родился, которого назвали в честь другого дяди — Оскаром. И так нас стало три брата.

— Где вы учились в Сибири?

— Там была только немецкая школа, начальное образование я получил от дедушки, он меня учил. Я знал только немецкий язык, по-русски разговаривать не мог до семи лет.

Свадебная фотография родителей – Амалии и Густава Штихлингов

Из семейного архива Штихлингов

Густав Теодорович Штихлинг

Из семейного архива Штихлингов

Амалия Кох (Штихлинг)

Из семейного архива Штихлингов

— То есть, ваш хутор был полностью немецкий?

— Да, там жили только немцы. В райцентре Александровка находилась немецкая школа, туда некоторые ездили учиться. Но перед теми, как мне идти в школу, ее закрыли. Ничего не оставалось, как или ехать в Омск — а до него было 18 километров, или ехать в Самару. Семья Кохов уже уехала из тех мест в Самару, и нас с собой звали. После раскулачивания мы собрали из пожитков то, что не успели забрать, и поехали в Самару. Там уже жили мамин отец с сыном Федором, который был в 1937 году арестован и расстрелян.

— Помните, как проходило раскулачивание?

— Только одно: как с нашего двора выводили буренку Маньку, которую я очень любил. Когда мама доила ее, я приходил с чашкой за свежим молоком. И всегда приносил корове гостинец — сахар, например. Мы дружили с этой коровой. И пришли грубые мужики и накинули корове на шею веревку, потащили ее, корова упиралась, не хотела идти. Я плакал, кричал, не пускал их. Для меня это было трагедией, мое горе не описать. Со двора все забрали, плуги, зерно из амбаров. Это был 1932 год.

— Дружная была у вас семья? Какие взаимоотношения были в семье?

— Я хорошо запомнил, как в семье встречали Новый год. В наш дом приходили все Кохи. Очень хорошо помню елку — она была настоящая и со свечками. Я нигде больше такого не встречал. И под елкой нас, детей, ждали подарки.

— И что вам дарили?

— Сладости. Например, печеные птички. Все было уложено в красивые коробочки. От всего этого оставалось сильнейшее впечатление сказки и праздника. Таких подарков и такого ощущения счастья от подарков я больше в жизни не испытывал. Мне потом дарили и конструкторы, и паровозики, но вот те первые новогодние сладости были самым лучшим подарком в моей жизни.

— А игрушки какие были на елке?

— Сделанные из соломы, из тряпочек.

— Сказка быстро закончилось и вам пришлось уехать, семью раскулачили. Помните, как уезжали?

— Нам оставили одну лошадку, папа ее запряг, сгрузили остатки вещей на телегу и поехали в Коломзино, это левобережье Иртыша. Там была железнодорожная станция. Сутки или двое жили на вокзале. Смутно помню вагон, в котором ехали, может быть, это был товарняк, еще полки какие-то запомнились. В Самаре нас встретили Кохи, определили к себе. У них было всего две комнаты, в одной мы все и жили, поначалу это были бабушка с дедушкой, мои родители и трое детей. Но вскоре дедушка умер, и нас стало шестеро.

— Удалось вашему отцу найти работу?

— Он устроился хозяйственником в эпидемической больнице. На территории больницы находился барак, мы в него и переехали. В одной части барака была прачечная, в другой жили две семьи, одна из них наша. Вот тут я и пошел в школу. Дедовская подготовка у меня была основательная, всякие палочки и колышки не стали для меня проблемой, но русского языка я практически не знал. Тем не менее, через месяц меня перевели во второй класс. Параллельно учился разговаривать на русском языке. Так и постигал… В общем, за один год я оказался в третьем классе. Учеба давалась легко, я читал и решал задачки быстрее, чем мои одноклассники. Не прошло года, и я стал разговаривать на русском языке. В четвертом классе я был уже наравне со всеми. Но все же, когда отвечал у доски, порой смешки раздавались из-за моего акцента. У меня появились два очень хороших друга. Один увлекался футболом, другой учился играть на скрипке. Я тоже увлекся футболом, меня даже поставили в ворота и я играл роль Артура Кандидова. В то время шел фильм «Вратарь», главный герой которого со временем стал знаменитым вратарем Антоном Кандидовым.

— Каким стал для вашей семьи 1937-й год?

— Моего отца забрали. Мы с мамой все время ходили в НКВД, и мы, дети, просили: «Отдайте нам папу». Неделю нас гоняли, а потом какой-то военный обратил на нас внимание. Не знаю, какую роль этот человек сыграл в нашей судьбе, но несколько раз он приносил нам то сахар, то конфеты. А однажды мы пришли домой, а папа там. Вернулся! Через месяц его выпустили. Папа сразу пошел к главному врачу, и его взяли обратно. В общем, закончил я 7 классов и наступил несчастный 1941-й год. Меня взяли в ремесленное училище. Но длилось обучение недолго, 8 октября к нам в дом пришли военные и сказали, чтобы утром мы были на вокзале. Мама каждому сделала котомочки, положила туда документы, фотографии. Утром пришли на вокзал. Нам показали место под открытым небом, и там мы сидели вместе с другими семьями немцев. Набралось семей 500. Это было возле тупика с паровозным депо. Шум, гул, мы не спали. Так прошло несколько дней. Затем подогнали телячьи вагоны с досками. Мужиков заставили делать полки в вагонах в два этажа с каждой стороны. Двое суток прожили в этих вагонах, а затем однажды ночью проснулись от толчка — вагон дернулся и нас повезли. Куда? Никто не знал.

— Ехали в неизвестность…

— Вагон был закрыт на замок, который не откроешь. Как-то утром поезд остановился и солдат открыл дверь. Он сказал сделать в полу дырку и туда ходить. Мужики в полу выломали доску и все туда ходили, мужчины, женщины…

— А как кормили?

— Солдат сопровождал двоих мужчин до станции, они приносили ведро супа, еще по кусочку хлеба давали. В вагон загрузят, закроют и поехали дальше.

— Сколько времени провели в пути?

— Месяц. Чуть проедем — встанем, стоим-стоим… Толкают нас туда-сюда. В верхней части вагона было маленькое окошечко с решеткой, по очереди заглядывали туда. Доехали мы до Петропавловска и потом «вниз» на Караганду. Степи, степи… Голая красная степь. Сутки стояли в Караганде, часть вагонов оставили в Акмолинске, часть в Караганде. А нас погнали еще дальше. Так доехали до Джезказгана. Тупик широкой колеи. Дальше шла узкоколейка. Нас, оставшихся человек 200, высадили на вокзале. Затем повезли на узкоколейке на открытых платформах, в холоде… Сколько там людей простыло!.. Довезли до Карсакпая. В Карсакпае жили в основном казахи. Потом нагнали туда заключенных. Сначала уголовных затем политических. Построили лагеря с колючей проволокой. Так и появился ГУЛаг.

— Где вас поселили?

— В бараке. Это был кошмар. В бараках раньше какие-то склады были, они не предназначались для жилья. Мужики кровати сами делали. Сначала привезли остовы железных кроватей без сеток. Стали класть на них доски и какие-то тряпки. Вот так и устроились.

— Взрослых определили на работу?

— Мужиков сразу забрали в Трудармию, моего папу тоже. Командовал всем этим Берия. Все, кого забрали в Трудармию, жили как заключенные, никакой разницы не было. Только вышек не было, как у заключенных. Жили в бараках, ворота, на работу выводили так же «пятерками». Работать приходилось в карьерах и шахте. Но мне все это и самому потом пришлось испытать. В 1943 году я закончил 10 класс. Даже грамоту получил за отличные успехи и примерное поведение.

— Случай не рядовой — чтобы вас, немца, так отметили.

— Согласен, ведь в то время мое сочинение, к примеру, даже в Караганду возили, прежде чем выдать аттестат. Всем выдали, а мне пришлось ждать, пока экспертиза в Караганде проверит мои письменные работы. Я ходил к директору, и доходился до того, что в августе мне пришла повестка, велели взять кружку, ложку, теплые носки и котомку. Так меня и забрали в Трудармию. Мне еще 17 не было.

— Как все это было?

— Нас всех построили в колонну и повели в такой же барак, в каком жил отец. Только отец в Карсакпае, а я в Джезказгане. Так и началась моя трудовая деятельность — в Трудармии. Что это такое? Название придумал еще Троцкий в 1922 году. Он тогда и придумал: с утра работаешь, а после обеда занимаешься строевой подготовкой. Но там у нас никакой армии не было, один труд. В 7 утра уже на ногах были. Лампочка Ильича еще горит, темно зимой, а нас уже на работу ведут.

— А завтрак был?

— Какой там завтрак… Что-то такое холодное стояло на столе. Каша обычно. Кусочек хлеба или кто-то своровал или кто-то надкусил. Ели и шли на работу. Распределяли по участкам, а меня нередко, как наиболее грамотного среди всех этих мужиков, часто ставили учетчиком. Даже в чертежники брали. Маркшейдер Матюшкин буквально за месяц меня научил всему этому, и я стал для них ценным работником. Но все это длилось очень недолго. Надсмотрщики меня стали задействовать и на тяжелых работах: «У нас людей не хватает, бери в руки тачку и работай». По деревянному настилу надо было нагруженную рудой тележку везти к вагону. Или в шахту отправляли, в забой. Сажали в клеть и 200 метров вниз. А там был или откатчиком, или нагребщиком.

— Одно другого слаще…

— Ой, и не говорите! Сверху капает, шумный вентилятор-сирокко гнал воздух, прикатишь вагонетку и попадаешь под сильный обдув, сам мокрый весь. Люди все простывшие, кашляют. Выдерживали такое не многие. Недели две — и попадали в больницу с воспалением легких. И дальнейшую судьбу их никто не знал. Однажды в шахте случился обвал, меня и еще восемь человек завалило. Семерых вытащили, восьмой был уже мертв. Я был прижат к стенке вагонеткой. Все ребра оказались сломаны. И началась у меня больничная эпоха. Три месяца пролежал, думал, концы отдам. Еще и эмфизема. Правое легкое было пробито сломанным ребром, не дышало совсем. Началось еще воспаление плевры. Я думал, не выживу. Врачи сделали операцию, по кусочкам практически собрали. И я выжил, спасли меня хирурги. После выздоровления поставили меня контролером, затем уже нормировщиком паровозного депо.

— А ваш отец?

— Он погиб в 1943 году в Карсакпае. Мама ездила его хоронить. А я несколько лет проработал в Трудармии. Паровоз знал досконально. И еще я писал во все институты, учиться хотел. Думал, что потом пойду учиться в железнодорожный. Но решил в медицинский, мама надоумила, куда мне, мол, с таким здоровьем в горняки. Я послал свои документы в Алма-Атинский мединститут. В табеле у меня стояли только «оч. хор». Раньше были только такие оценки: «очень хорошо», «хорошо», «удовлетворительно» и «неудовлетворительно». Еще ни четверок, ни пятерок не было. Мне сразу же пришел вызов. А мы же ходили каждый месяц к коменданту отмечаться. Мы же рабами были, не имели права приходить, к примеру, на железнодорожный вокзал. Комендант забрал мой вызов и сказал, что вызовут, когда надо будет. Снова пишу в институт, сообщаю, что мой вызов забрали в комендатуру и ответа нет. Я даже написал в областное управление МВД. Пришел ответ, что я должен обращаться в комендатуру. Снова иду к коменданту. Надоел ему уже, он сказал, что посадит меня на неделю. И вот в августе 1949 года я пришел по вызову к коменданту, а Трудармию, замечу, уже расформировали в 1948 году. Но в комендатуру на отметку по-прежнему ходили. Комендант дал мне разрешение на поступление в Алма-Атинский мединститут.

— Одному разрешили поехать?

— Нет, с сопровождением. И езда много времени заняла. Ехали через Турксиб. Шесть дней в пути. Когда приехал, было уже 27 или 28 августа. Все экзамены закончились. Я пришел к начальнице учебной части. Всю жизнь был ей благодарен за помощь. Очень тепло приняла, сказала, что меня уже давно зачислили, приняли без экзаменов, как отличника. И сразу на повышенную стипендию в триста рублей.

— Вы вытянули счастливый билет. Наконец-то началась полоса везения.

— Она меня взяла за руку и повела к ректору. И зачислили меня в первую группу лечфака. Так началась новая страница моей биографии. Алма-Атинский мединститут я закончил в 1956 году. Как раз меня в последний раз вызвал к себе комендант и сказал, что больше могу не приходить отмечаться. И я с этой радостью пошел к своей девушке. Мы с ней пошли и расписались. Ее звали Галя Кудрявцева. Она тоже училась в этом же институте, в женской группе.

— А были мужские и женские группы?

— Да, было пять мужских и пять женских групп. В общем, мы расписались, объявили студенческую свадьбу. А затем уехали работать по направлению в Усть-Каменогорск. Это была зона ядерного полигона. Можно сказать, мы попали под пресс ядерных испытаний. Рядом Семипалатинск. Когда проводились взрывы, в Усть-Каменогорске все дрожало. Нас обоих сразу направили в районную больницу. Обслуживали всех, кто проживал в зоне облучения.

— Вы были онкологами?

— Я был вынужден заниматься онкологией, потом что началась повальная онкозаболеваемость. Заболевания крови, кожные, рак легкого, предстательной железы, желудка, опухоли мозга. Эти заболевания приобрели массовый характер. Меня, как хирурга-онколога, назначили заведующим хирургическим отделением. Мы вместе с главным врачом занялись созданием областного онкодиспансера. За два года мы его создали. Это было начало 1960-х. Но и онкодиспансер не стал справляться с нагрузкой. Нужно было заняться организацией профилактики, обследования и помощи на местах. Трудностей было много, в том числе и с пленкой. Пленки не хватало, ждали, пока Америка не пришлет. В общем, хочешь помочь людям, а не знаешь как. И в первое время мы делали упор только на хирургию. Но ведь не всегда лечение нужно начинать с резания, на некоторых стадиях требовались или облучение, или химиотерапия. Процесс лечения должен был быть комбинированным, а мы на первых порах только резали — молочная железа, желудок, простата, легкое, матка… Со временем меня стали готовить на должность главврача диспансера, но горком партии не утвердил мою кандидатуру.

— Немец?

— Да, немец. Мне это продолжалось аукаться до 90-го года, пока Назарбаев не пришел к власти. Почему немцы и ринулись из Казахстана, как только разрешили. Составами уезжали в Германию. А я тогда занялся наукой, поступил в аспирантуру, стал набирать материал на диссертацию. Очень много экспериментов провел на собаках. Образно говоря, перерезал всех собак в Усть-Каменогорске. Я исследовал метод операции на желудке, который еще никем не применялся. Результаты исследований я представил ученому совету и в 1968 году успешно защитил диссертацию, стал кандидатом медицинских наук. Работал на разрыв, на два фронта — городским онкологом и заведующим кафедрой местного университета. С утра бежал в онкодиспансер, оперировал, затем читал лекции в университете. В таком режиме проработал 10 лет.

— А что потом?

— Потом казахи стали давить. На кафедру стали принимать только казахов, прислали другого заведующего кафедрой. И я стал больше времени уделять онкологии, создались при областной больнице семинарские курсы. Стали приезжать хирурги учиться моему методу. Он назывался «Метод резекции желудка по Спасокукоцкому в модификации доктора Штихлинга». Общая хирургия и онкология стали делом всей моей жизни, провел я более 3,5 тысячи операций. Супруга моя работала акушером-гинекологом, в 1956 году у нас родилась дочь Елена. Она тоже стала врачом.

— Как вы оказались в Екатеринбурге?

— Вынужденно. У моей супруги случился инсульт. Она оправилась, но работу была вынуждена бросить, пошла на пенсию. В 1996 году у меня случился инфаркт первый. Пришлось приехать к дочери в Россию. Дочь закончила Семипалатинский мединститут и вышла замуж за сокурсника. Ее супруга направили после окончания вуза работать в Свердловск, так здесь и оказалась наша дочь. У меня двое внуков — Ксения и Алеша. И у них уже подрастают свои дети.

— На вашу семью много несчастий обрушилось. Вините ли вы кого-нибудь в этом? Как вы отвечаете на эти вопросы сами для себя?

— Я никого не виню и не ищу виноватых. В справке о реабилитации, которую мне прислали из Самары, написано, что Штихлинг Артур Густавович выслан из Самары по национальному признаку. И все. Еще то сказано, что я сегодня реабилитирован.

— Что значит реабилитирован в вашем случае?

— Я тоже хотел бы кому-нибудь задать этот вопрос. Я приехал сюда из Казахстана в Россию в 2012 году с этой справкой о реабилитации. У меня в Самаре была квартира, была обстановка. Все это забрали, когда меня репрессировали, как немца, и сослали со всей семьей в Джезказган на рудник.

— И сколько горя и лишений там выпало на вашу семью. И смерть отца…

— Отняли все. Так в чем должна проявиться эта самая реабилитация? Мы ведь по приезду сюда никак не могли оформить российское гражданство. Мы не получали ни копейки и жили за счет дочери. Оформление гражданства превратилось в мытарство. Мы должны были собирать кучу справок, что-то доказывать. А что я должен доказывать?! Я же родился в России, в Омске, есть и свидетельство о рождении. Государство подвергло меня репрессиям, и я оказался в Казахстане — не по своей же воле. Я вернулся, однако могу рассчитывать получить лишь вид на жительство, и ждать его надо два года. В Самаре, на месте эпидемической больницы сейчас парк с памятником. Где искать справку? Государство нас лишило гражданства, а восстановить в правах не спешило. Притом, на съезде немцев в 2012 году я получил медаль «250 лет служения Российскому Отечеству», имею удостоверение ветерана Великой Отечественной войны, медаль за доблестный и самоотверженный труд в годы войны. Но имею лишь право обладать видом на жительство. Не зря же миллионы немцев в свое время уехали в Германию. В 2014 году у моей супруги случился второй инсульт, тяжелый. 27 марта, в день ее рождения, я похоронил Галину Николаевну.

— А где ваши братья?

— Мои братья Герберт и Оскар живут в Германии. Общаюсь с ними по скайпу.

— Что желали им в Новый год?

— Чтобы им долго жилось.

Юрий Марченков

«Затем подогнали телячьи вагоны»