Соловецкий лагерь занимает особое место в истории репрессий – это один из первых политических лагерей, именно здесь сложились основные принципы работы репрессивной системы. УИ публикуют большую статью об одном из ключевых моментов становления лагеря как прообраза будущего ГУЛАГа – расстреле Савватьевского политскита.

17-18 сентября 2016 года в Петрозаводске состоялась VII Всероссийская конференция, посвященная проблемам истории Соловецкого лагеря и репрессий на севере России. Организаторами мероприятия выступили Русский фонд содействия образованию и науке, Университет Дмитрия Пожарского и Петрозаводский государственный университет (ПетрГУ).

По результатам нескольких исследовательских семинаров и конференции в 2016 году был собран специальный номер «Вестника Университета Дмитрия Пожарского», в который вошли лучшие доклады. Данный текст яваляется сокращённой версией одного из них “К 90-летию создания
Соловецкого лагеря особого назначения и расстрела заключённых Савватьевского политскита 19 декабря 1923 г..”

Минуло уже более 90 лет со дня создания Соловецкого лагеря особого назначения и знаменитого расстрела политзаключённых Савватьевского политскита на Соловках, получившего широкий мировой резонанс и ставшего провозвестником грядущего «большого террора».

Соловецкий лагерь принудительных работ особого назначения (СЛОН) был создан Постановлением Совнаркома от 13 октября 1923 г. на основе Северных лагерей принудительных работ (Пертоминска, Холмогор и Архангельска) ГПУ и ГУПР НКВД РСФСР. Согласно проекту постановления ВЦИК, подготовленному ОГПУ в июне 1923 г., в лагере предполагалось разместить 8 тыс. чел. «Положение о Соловецких лагерях Особого назначения ОГПУ» было утверждено Коллегией ОГПУ 3 марта 1924 г. Однако социалисты, переведённые из Архангельска, Холмогор и Пертоминска, начали появляться на Соловецких островах с 1922 г., когда там было открыто отделение Пертоминского концлагеря.

Меньшевистский «Социалистический вестник», издававшийся меньшевиками за рубежом вплоть до 1965 года, писал о лагере в 1923 году: «Соловецкий монастырь, Соловки, пустынные кельи, отрезанные 8 мес. в году от материка, – вот последнее слово коммунистического зверства. Хроника говорит об ужасах этой новой каторги, где добивают пленных социалистов, об ужасах этапа и ссылки, издевательствах, беспрерывных и безнадёжных голодовках, актах отчаянных, решившихся на смерть… Никто не знает обо всём этом. Ни строчки в казенных газетах. Палач работает во мраке. Московские тюрьмы торжественно разгружаются, всю уголовную мелкую сошку ласково выпускают… Это спешно готовят камеры для новых узников-социалистов. И транспорт за транспортом увозит из Москвы и др. городов сотни людей, одним росчерком пера бросаемых в места голода и смерти»

В Кремле на Б. Соловецком острове разместилось управление лагеря. В Кремле же содержались заключенные уголовники. «Всех политических, то есть социал-демократов, эсеров и анархистов держат отдельно, изолированно, в глубине острова, в быв. скитах. Там создано для них за колючей проволокой заключение, т. н. „политрежим“», пишет в своих воспоминаниях Е. Олицкая. «Социалистический вестник» в своих материалах за 1923-24 гг. продолжал рассаказывать историю Соловецкого лагеря.

Перед отъездом из Пертоминска было обещано, что у заключённых будет кусочек озера, лес и просторное помещение в Савватьевском скиту. Но лес был от них отрезан, остался кусок двора с парой десятков берёз и кусочек озера. Восстановили организованную ещё в Пертоминске общеобразовательную школу, начали заниматься, купаться, ловить рыбу, кататься на лодке и пр. Такая идиллия тянулась очень недолго. Заключённым был выделен 1 га земли; выход за его пределы воспрещён, и страже отдан приказ стрелять в нарушителей без предупреждения. Началась блокада приходящей и уходящей почты. Прибывали новые партии заключённых, за несколько месяцев их количество увеличилось почти вдвое.

Из-за переполненности Савватьевского скита партию с.-р. из Сибири и с.-д. (ок. 35 чел.) оставили временно в Кремле и применили к ним полутюремный режим. Затем им предложили ехать в Муксолмскийскит, стараясь не объединять их с заключёнными Савватьевского. После отказавыезжать на другой остров «22 авг. их связали и отвезли в Муксолмский скит. Не обошлось без рукоприкладства, ссадин, синяков. Покончили с собой Сандомир и Аронсон». Эти заключённые только что перенесли в Архангельске голодовку. Начальник управления лагерями сказал политстаросте: «Голодовками вы ничего не добьетесь, <…> кончайте самоубийством».

По сообщению «Социалистического вестника» осенью 1923 г., «…переведённые из Пертоминска 175 социалистов поселены в скиту Саватеево. В их распоряжение предоставлен дом, рассчитанный максимально на 80 чел. <…> в Соловках есть люди, сидящие уже по 3–3,5 г., на нервной системе которых до чрезвычайности отражается пребывание в общей камере. Больница находится в главной части острова, у пристани. Навещать больных разрешается лишь в том случае, если по заключению врача больной накануне смерти. От больницы пришлось отказаться, и больные остаются в общих камерах. Почты нет. Письма идут только до Архангельска. Адресованные на управление лагерей заключённым не доставляются. Продолжительность и количество свиданий зависит от произвола администрации. Приезжающие помещаются в дом, откуда им не разрешается выходить под угрозой стрельбы, к ним приставляется стража. До и после свидания их обыскивают. Доставленные в больницу из Савватьевского скита провели там лишь несколько дней, встретив вместо лечения и ухода сплошное злорадство и издевательство».

По сведениям на 15 декабря 1923 г., в Савватьевом скиту сидело 63 с.-р. (из них убиты 19 дек. 6 чел.), 12 левых с.-р., 53 с.-д. и 32 анархиста; в Муксолмском скиту – 38 с.-р. и 26 с.-д., в Кремле (12 верст от Савватия) – 21 с.-д., 4 левых с.-р. и 2 анархиста. Всего – 252 политзаключённых (за вычетом убитых). Ходатайства заключённых о переводе на материк отклонялись, в условиях наступающей северной зимы отсутствовали тёплая одежда и обувь, нормальное освещение. Постепенное ужесточение режима закончилось столкновением заключённых и администрации 19 декабря 1923 г.

За три дня до этой даты старосты политзаключенных были извещены, что из Москвы пришло распоряжение о сокращении времени подачи электричества и времени свободного передвижения (с 9.00 до 18.00) по оцепленной по периметру колючей проволокой территории вокруг двух корпусов, где заключённые жили в условиях полной автономии и на началах самоуправления (под охраной часовых на вышках). Староста отказался принять новые правила, расценив их как первый шаг к установлению в лагере норм тюремного режима. Полная оторванность острова от внешнего мира зимой делала ненужной даже содержание за колючей проволокой, о чем местная администрация неоднократно докладывала в Москву, ходатайствуя о разрешении свободного передвижения политзаключенных по острову зимой. Бессмысленность и политическая подоплёка ужесточения режима была очевидной для всех.

По приказу начальника Управления Северных лагерей особого назначения ГПУ А.П. Ногтева была составлена и прислана из Кремля специальная команда, куда вошли преимущественно надзиратели из проштрафившихся чекистов. Сам Ногтев был известен тем, что во время одной из голодовок эсеров, привезённых из Сибири, сказал им: «Вам давно пора понять, что мы – победители, а вы – побеждённые. Мы совсем не собираемся устраивать так, чтобы вам было хорошо, и нам нет дела до вашего недовольства. По-моему, вам гораздо проще сразу повеситься, до такой степени это безнадёжно». Появившись в Савватьеве днем, Ногтев вскоре уехал, оставив записку старостам, из которой следовало, что следует объявить на поверке, что прогулка впредь будет завершаться в шесть часов вечера. Так как поверка производилась в 8 вечера, старосты решили, что к текущему дню это не имеет отношения. Мирное решение конфликта было блокировано властями: комендант отдал приказ помешать прогулке ещё до шести часов. Характерно и то, что в этот вечер не отбивали на колокольне часы, как это делали обыкновенно, а старосту эсеров члена ЦК ПСР А. А. Иваницкого-Василенко не пустили к коменданту для переговоров.

Первые выстрелы были сделаны ещё до наступления намеченного времени, и они были произведены часовыми с вышек в воздух. На выстрелы вышли эсеры, левые эсеры и анархисты (меньшевиков не пустил их староста член ЦК РСДРП Б. О. Богданов), которые заполнили обычные места прогулки. Карательная команда оцепила лагерь с трех сторон (в том числе, и со стороны озера) и после приказов зайти в корпуса не стала теснить заключённых шеренгой, а вопреки ожиданиям заключённых (среди которых были и боевые офицеры), открыла огонь. После первых выстрелов были убиты и ранены три эсера и один анархист. Часть политзаключённых легла, но стрельба продолжалась и по лежащим. После того как понесли раненых, цепь двинулась на заключённых, ей навстречу направилась группа пытавшихся остановить солдат заключённых во главе с эсером Г. Т. Качоровским. По ним открыли стрельбу в упор. Было убито пять социалистов-революционеров: трое мужчин – Качоровский, Г. А. Билима-Постернаков, М. М. Горелик и две женщины: Е. И. Котова (жена Качоровского) и Н. А. Бауэр – все они были так называемыми «солидарниками», то есть теми, кто летом 1922 г. выразил свою солидарность с подсудимыми по процессу над с.-р., а что и были преданы Ревтрибуналу и отправлены на Соловки. Позже умер ещё один эсер – В. И. Попов. Были ранены эсер Г. Э. Шик и анархист Л. Я. Лебедев.

По свидетельствам заключённых, красноармейцы в основном стреляли в воздух, иначе погибших было бы во много раз больше. Характерно, что помощником коменданта Савватьевского скита был чекист А. И. Рощин, попавший на Соловки за то, что перед этим в пьяном виде угнал автомобиль у иностранного посла. Вот как описывал в «Социалистическом Вестнике» похороны погибших меньшевик Борис Сапир, бежавший из ссылки за границу в 1926 г.: «Есть опасение, что администрация попытается отнять у коллектива трупы. Организуются непрерывные дежурства, охраняющие все входы в корпуса, мертвецкую. В мертвецкой ещё угрюмее и пустыннее, чем в других углах корпуса. В большой комнате пять тел. На тюремных топчанах, накрытых окровавленными простынями, они лежат рядом один подле другого. Лица не покрыты. Ещё не успели измениться. Сохранили выражение ощущений последних минут жизни. Спокойно будто спит Лиза Котова. Она легче других умерла. Такие, как и всегда, лица Билимы и Н. А. Бауэр. Измученное, подёрнувшееся желтизной, словно из воска, лицо М. М. Горелика. Редкая бородка, обрамляющая его, кажется приставленной. Ужасное выражение лица у Г. Т. Кочаровского. Пули не пощадили его. Он был на прогулке вместе с женой, убитой рядом с ним Е. И. Котовой. Когда раздались выстрелы, Кочаровский пытался защитить собой жену и шедшую с той ещё одну заключённую. Пули сорвали четыре пальца с руки, ранили в живот, пробили спинной хребет. Не приходя в сознание, он дико кричал и стонал от боли. И теперь его лицо отражает эти мучения…

[…] Хоронить разрешили вне тюремной проволоки без речей, как настаивало Управление лагерей. […] Выбрали место за проволокой и приступили к рытью братской могилы. Трудная это была работа. Почти двое суток, непрерывно сменяясь, группами долбили промёрзшую землю, доставали камни, в таком изобилии покрывающие и залегающие в соловецкой почве. […] Полукруглая церковь. По стенам изображения святых. Узкие окна покрыты решетками. С них видны стоящие внизу на козлах гробы. Стоят они в том же порядке, в каком убитые были между собой связаны в жизни. […] Утро похорон. Лица убитых открыты. Гробы украшены зеленью – венки из зелёных елей, букеты из еловых веток. У стен знамёна всех фракций скита – три красных, одно черное – анархистское… Знамёна сшиты из случайных лоскутьев, бывших под рукой. Ленты с именами мёртвых. Тяжёлая сцена прощания… Длинной чередой проходят товарищи мимо изголовья гробов. Вряд ли была более тяжёлая минута, чем эта… Индивидуальное прощание кончилось. Голоса всех сливаются в последнем общем прощании: «Вы жертвою пали борьбы роковой, любви беззаветной к народу». Эти звуки и слова, которыми окрашено всё протяжение русского революционного движения, они имеют право огласить древнейший скит Соловецкого монастыря. […]

Неподалёку от Савватьевского скита холм, с которого виден тюремный корпус. Вблизи лес. На холме высится насыпь, убранная дёрном. Целое лето 1924 г. убирали заключённые могилу, как бы предвидя, что они её покинут. Насыпь окружена оградой из стволов молодых белых берёзок и набросанных грудой камней. На насыпи, под которой находится братская могила, лежит большая серая каменная глыба. С одной стороны на ней высечены имена шести убитых. С другой – одна единственная, но обо всём говорящая надпись: 19-Е ДЕКАБРЯ».

Позже администрация лагеря уничтожила этот своеобразный мемориальный комплекс. По свидетельству Юрия Бродского, посвятившего Соловкам десятилетия своей жизни, могильный камень в силу его размеров не стали никуда транспортировать, а вырыли позади него глубокую яму и столкнули в неё. В буквальном смысле слова мемориал был стёрт с лица земли, и это понятно, ведь для инициаторов и исполнителей этого расстрела любая память о нём была преступлением.

5 января 1924 г. Политбюро ЦК ВКП(б) постановило «предложить ЦИК СССР назначить комиссию для расследования происшествия в Соловецком монастыре в составе т.т.: члена Президиума ЦИК тов. Смирнова, члена Президиума ЦКК тов. Коростелева и тов. Катаняна» и «поручить тов. Дзержинскому дать заметку о происшествии в хронику». Политзаключённые требовали включения в состав комиссии представителей Помощи Политзаключённым и Амстердамского объединения профсоюзов «в целях беспристрастного расследования и осведомления всех революционно-социалистических организаций Запада» 11 . После того как следственная комиссия «не сочла возможным обсуждать по существу это домогательство политзаключенных», последние отказались давать показания комиссии, составленной из представителей лишь одной стороны, и выводы комиссии базировались на «имеющихся в деле материалах, состоящих:

из ряда свидетельских показаний, данных красноармейцами и командой надзора;
из показаний, данных на допросах вызванных в Москву:
а) коменданта 2-го отделения Управления Соловецких лагерей т. Розенталя,
б) т. Фастова – политрука 4-го взвода No … дивизиона, состоявшего в Соловках,
в) т. Герасимова – Командира того же взвода и
г) т. Ногтева, Начальника Управления Северных лагерей;
письменных заявлений, поданных в администрацию Соловецких лагерей представителями политзаключённых».

Как и следовало ожидать в такой ситуации, комиссия пришла к следующим выводам: «не установлено и то обстоятельство, что старостат в целом или отдельные его представители якобы делали попытку проникнуть к администрации, но что они допущены не были.

Все это, а в особенности уклонение заключённых от присылки своих представителей в следственную Комиссию для дачи показаний, даёт основание следственной Комиссии не доверять утверждениям старостата о якобы подготовлявшемся расстреле.
Переходя к вопросу об уголовной ответственности, Следственная Комиссия приходит к заключению, что в действиях администрации северных лагерей не усматривается состава преступления» [АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 172.]

По мнению членов комиссии, все данные свидетельствуют о том, что была дана команда стрелять в воздух, для устрашения, и лишь некоторые красноармейцы не подчинились ей и вели огонь на поражение (причем выяснить, кто именно не подчинился, не представляется возможным). Неподчинение же команде объясняется неприязненным отношением красноармейцев к охраняемымими политзаключённым, которые, по их мнению, находились в гораздо более благоприятных материальных условиях и имели больше возможностей для досуга и нравственного и умственного развития. Тот факт, что политзаключённые находились на Соловках отнюдь не по доброй воле и жизнь их проходила в окружении часовых на вышках, разумеется, в расчет не принимался.

Комиссией также были использованы выдержки из писем политзаключённых, в которых они описывали свою жизнь в радужных красках. Объяснялось это, конечно, не тем, что жизнь в политскиту была так уж хороша и привольна, как можно было подумать, прочитав эти письма, а тем, что писавшие их понимали, что, во-первых, письма с правдивым описанием условий их содержания не будут пропущены лагерной администрацией, а во-вторых, старались не расстраивать своих родственников, и без того переживавших за них и по полгода не имеющих возможности получать от них весточки.

После зимы 1923/24 г. из-за недостаточного и однообразного питания, скученности, спёртого воздуха в помещениях 45% заключённых болели туберкулёзом и цингой. Свидания, возобновлённые с началом навигации, разрешались на 4 ч. в тюремной обстановке; жить с заключёнными запрещалось, ездить на свидания приходилось за 12 вёрст – после мытарств с получением разрешения, поездкой, неоднократными обысками и недельного ожидания. Началось заселение Анзерского о-ва. В Голгофо-Распятском скиту было помещено 40 с.-д. и 10 с.-р., присланных в лагерь после ссылки. На Анзере оторванность социалистов была ещё большая, чем на Б. Соловецком острове, и так же вследствие недостатка питания распространена цинга.

На Соловках продолжалось дальнейшее ужесточение режима: стремление перевести политических на общеуголовное положение (заготовка топлива на зиму вместо уголовных возложена на самих политзаключённых; прибывающих селили в Кремле, где содержались уголовные, держали на уголовном пайке и режиме); жестокое обращение и наглость тюремной администрации, оставшейся безнаказанной за бойню в декабре 1923 г. и даже повышенную по службе; ухудшение пайка на 40%, а в дальнейшем ещё на 20%. (прекращение выдачи естественных жиров, свежих овощей и мясных консервов, выдача несъедобных американского жира и трески); теснота; угроза «Секирки» (дисциплинарного отделения, карцера, который не выдерживали уголовные, на Секир-Горе) за отказ от обязательной работы.

За июнь 1924 г. в Соловецкие политскиты и Кремль поступили 3 партии студентов, вывезенных из Петрограда и Москвы. В дороге они были подвергнуты рукоприкладству и оскорблениям конвоя, помещению на распределительном пункте в Кеми в камеру «на карцерном положении», а студенток – на ночь в холодный карцер, а затем – в камеру с уголовницами. Заключённые подвергались жестоким избиениям, истязаниям, унижениям. «Бьют нещадно за малейшие упущения. Палками снабжены надзиратели и старосты работающих партий. Наказания – инквизиторские: летом ставят под „комаров“ голыми, сажают на неделю-две в темное помещение, где нельзя лечь, так оно узко; зимою – в башню, где от холода лежит лед. Кормят ужасно, так как всё разворовывается. Женщины более бесправны, чем мужчины, целиком во власти администрации, взимающей дань „натурой“. Общение между женской и мужской частью заключенных запрещено, но запрет не соблюдается. Женщины отдаются за пайку хлеба. Распространены венерич. болезни, цинга, туберкулёз».

В конце лета 1924 г. Соловки посетил с инспекцией прокурор Верховного Суда П. А. Красиков, его главной целью было посещение политскитов. В большой статье в газете «Известия» после этой поездки им «подробно описывалось привольное, чуть ли не райское житьё соловецких политзаключенных. Статья была хорошо документирована, в ней обильно цитировались письма заключённых, адресованные <…> родным. <…> расхваливались условия жизни, хорошее питание, красоты природы, писалось об успешности занятий науками. В этих письмах цинга даже не упоминалась; судя по ним, никто никогда не болел, все были бодры и полны оптимизма». После отказа ГПУ в свидании ряду родственников, имевших очередь на сентябрь, а также помещения социалистов в Кремле на общеуголовный режим, 25 сентября 1924 г. 400 заключенных с-р и анархистов объявили голодовку с требованием ликвидации Соловецкой каторги и перевода в тюрьмы и лагеря на материк, улучшения пайка, перевода 4 лиц с уголовного положения на полит. и снабжения дровами. Голодовка эсеров, левых эсеров и анархистов началась 3 октября одновременно в Савватьевском скиту, на Муксалме и Анзере.

Е. Л. Олицкая вспоминала: «…На тринадцатый день голодовки мы узнали, что среди левых эсеров и анархистов появились ликвидаторские настроения. Возмущал нас выдвинутый ими аргумент. Они утверждали, что среди эсеров ослабели некоторые товарищи, им самим неудобно ставить вопрос о снятии голодовки, потому его должны поставить „левые“ и анархисты. <…> В ответ на предложения о снятии голодовки, в связи с тем, что она грозит гибелью слабейшим товарищам, группа с.-р. <…> пришла к старостам со следующим заявлением: „Голодовку не прекращать ни в коем случае. Но, считая невозможным ставить под удар слабейших товарищей, в подтверждение требований заключённых, начиная с 15 дня голодовки, ежедневно один из группы вскрывает себе вены и кончает с собой. Остальные продолжают голодать“. Широкие круги голодающих не знали об обсуждении такого предложения. Староста колебался, может ли он прийти к такой форме голодовки, не уведомив др. скиты. <…> до выяснения вопроса он запретил подобные выступления. С этого совещания старост вызвали в комендатуру. Из Кремля прибыл Эйхманс» 18 . Староста с.-д. Богданов взял на себя переговоры с Эйхмансом, которые длились 14 ч. Удалось добиться улучшения пайка, временного перевода указанных лиц на политрежим до распоряжения из Москвы, казённой топки до 9 о, а также самоснабжения и уступок по прогулкам (разрешены с 6 утра до 10 вечера); разрешена присылка денег по радио. Голодовка закончилась без смертельных случаев и тяжёлых заболеваний. Кроме того, было констатировано, что «вывоз политзаключенных с Соловков, в связи с закрытием навигации, в настоящее время произведен быть не может, и до весны о нем говорить невозможно. <…> Формально голодовка была выиграна. Фактически, мы знали, что она проиграна».

Борьба социалистов за вывоз с Соловков продолжалась в 1925 г. Рано утром 17 июня Савватьевский, Муксалмский и др. скиты были окружены вооруженными отрядами чекистов и красноармейцев (пехота, кавалерия, пулеметы). Операцией руководили нач. Управления Северных лагерей Ногтев и нач. тюремного отдела ГПУ К. Я. Дукис Заключённым было объявлено, что их увозят на материк, место назначения не называлось. Во время сборов, на которые было дано 2 ч., и в пути они подвергались грубости, издевательствам, угрозам конвоиров. «Заключённых Муксоломского скита после 7-вёрстного пешего перехода заставили последние 3 версты до пристани бежать <…>, напирая сзади лошадьми, не считаясь с наличием женщин и больных. И только благодаря тому, что здоровые и более крепкие приняли на себя удары лошадей, защитив собой больных и слабых, только благодаря <…> хладнокровию и выдержке товарищей, эта последняя попытка провокации на Соловках не кончилась <…> трагедией, и переход обошёлся без человеческих жертв. Пароход, доставивший заключённых на материк, был набит до того, что <…> было нечем дышать. В тесном донельзя набитом трюме, с закрытыми люками и иллюминаторами, людям, измученным только что перенесённым пешим этапом, не только нельзя было прилечь, но большую часть перехода пришлось простоять на ногах. И сюда поместили матерей с грудными детьми».

Большинство социалистов, заключённых на Соловках, были увезены в политизоляторы Челябинска, Верхне-Уральска и Тобольска. Прежние обитатели Челябинского политизолятора переселены в Ярославский политизолятор. В отдалённые тюрьмы заключали «бессрочно, несмотря на то, что срок ссылки или тюремного заключения давно уже окончился». Вывозом политзаключённых социалистов и анархистов с Соловков власти попытались оставить за собой последнее слово в той борьбе за политрежим и человеческое достоинство, которая длилась на протяжении всего двухлетнего существования соловецких политскитов и ярчайшим эпизодом которой являлся расстрел 19 декабря 1923 г. заключённых Савватьевского политскита. Попытка властей увезти политзаключённых социалистов и анархистов из московских и иных тюрем и похоронить заживо на отдалённых изолированных Соловках провалилась. С одной стороны, политзаключённые победили, добившись вывоза с Соловков, 8-месячная оторванность которых от внешнего мира оставляла их во всевластии лагерной администрации и лишала связей с родными и товарищами, с другой – вывезенные из политскитов заключённые были отправлены в политизоляторы с фактически тюремным режимом содержания, и сохранения политрежима им пришлось добиваться долгой и упорной борьбой.

После международных скандалов, связанных с содержанием политзаключённых на Соловках, власти СССР постарались широко осветить факт закрытия СЛОНа на Западе. Однако на Соловках продолжало находиться немало политзаключённых, не имевших этого статуса: рабочие-стачечники, участники рабочихдвижений, крестьяне – участники крестьянских движений, отдельные социалисты и анархисты, по каким-то причинам не признанные ГПУ политическими и находившиеся на общеуголовном режиме. Их неоднократные требования вывоза на материк оставались безуспешными – они были оставлены до истечения сроков. С течением времени состав политзаключённых начал вновь пополняться за счёт грузинских с.-д., дашнаков, анархистов, с.-р. и др., не признававшихся властями политическими. Они находились в тяжёлых условиях, на общеуголовном пайке, обязаны были ежедневно выходить на работу. Происходили частые, продолжительные голодовки с требованием вывоза на материк и уравнения
в правах с политическими.

Расстрел 19 декабря 1923 г. был попыткой власти и чекистов наказать политзаключённых, преподать им наглядный урок, наконец-то сломить их сопротивление, сломать тот «политрежим», которого они сумели добиться протестами, голодовками и самоубийствами при поддержке международной социалистической и демократической общественности. Прямое противостояние социалистических партий, враждебных большевистской диктатуре, переместилось с фронтов гражданской войны, из фабрик и студенческих аудиторий, со страниц задушенной властью независимой прессы, из уничтожаемого подполья туда, где оказались все непокорные – в тюрьмы и концлагеря, – превратившись в «тюремное противостояние», которое временами было настоящей войной, со стрельбой и жертвами, со своими героями и отступниками. И борьба шла не столько за лишние минуты для прогулок, право передач и свиданий, сколько за право сохранить в тюрьме свое человеческое достоинство, не сломаться и выстоять, готовясь к встрече с врагом лицом к лицу. И власть понимала это и всерьез «завинчивала» режим, пытаясь сломать сильных и подкупить слабых, давая им возможность купить себе свободу публичными заявлениями в советских газетах о лояльности советской власти. Но власть проигрывала, начиная со своего сокрушительного морального поражения на процессе социалистов революционеров в 1922 г., который четыре десятилетия спустя В. Т. Шаламов сравнит с судом над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем: «Со времени дела правых эсеров – легендарных уже героев революционной России – это первый такой политический процесс. Только правые эсеры уходили из зала суда, не вызывая жалости, презрения, ужаса, недоумения…».

Прервать традицию политического сопротивления, пока она вновь не нашла поддержки и последователей, – даже ценой физического уничтожения её носителей – эта задача осуществлялась чекистами и властью уже летом-осенью 1922 г. Именно тогда председатель ГПУ Ф. Э. Дзержинский подал в ЦК РКП(б) докладную записку, в которой обосновывалась необходимость «очистки» Москвы и Петрограда от членов семей «цекистов и активных членов ПСР, как проходящих по процессу, так и тех, кои по мнению [ГПУ] должны подлежать выселению». Запиской Ф. Э. Дзержинского закладывались механизм и система преследований родственников политических оппонентов, в законченном виде ярко проявившиеся уже в 1930-е гг. и использовавшиеся по отношению к «членам семей врагов народа». Именно тогда чекистами были подготовлены списки высылаемых, написана и широко апробирована «Инструкция для органов ГПУ по применению административной высылки», развязавшая чекистам руки в «очистке» городов от оппозиционных элементов и их родственников. По инициативе Дзержинского под эту инструкцию попали и виднейшие русские адвокаты, демонстративно покинувшие процесс над эсерами из-за нежелания участвовать в этой комедии. Именно тогда появился новый режим для политзаключённых (согласно «Инструкции по содержанию в местах заключения членов антисоветских партий „при особой изоляции“», прозванной в эмиграции «тюремным уставом Уншлихта»), который сами содержащиеся по нему эсеры, участники процесса, называли «карцерным режимом каторжных централов» царского времени. Но голодовками и самоубийством члена ЦК ПСР С. В. Морозова, произошедшим на следующий день после соловецкого расстрела, этот чекистский режим был сломан. Все эти годы по всем «политизоляторам» (так большевики стыдливо назвали старые каторжные централы и по всем концлагерям (это официальное название продержалось вплоть до середины–конца 20-х годов) шла непрерывная борьба между политзаключёнными и властями, с голодовками и обструкциями, с ответной стрельбой по окнам камер и избиением
заключённых, их насильственными развозами и т. д.

В марте 1924 г. Заграничные Делегации РСДРП и Бунда, ПСР, ПЛСР и ССРМ обратились с меморандумом «К социалистическим партиям и организациям», в котором восклицали: «Так оправдалось утверждение русских революционеров, что коммунистический террор ведёт не только к жестокой политической изоляции своих противников, но к непосредственному физическому истреблению их. Самые худшие предсказания побледнели перед кошмарами действительности, какую создала власть в своих тюрьмах и концентрационных лагерях для политических узников. За знаменитыми каторжными централами, за режимом Бутырки и внутренней тюрьмы ГПУ восстановило для социалистов средневековую монастырскую тюремную крепость в Суздале, чтобы суровостью этого каземата сломить стойкость революционеров. За Туркестаном, Нарымом и Туруханском сотни и тысячи людей были направлены в ссылку в Пертоминск и Соловки, – куда даже царский режим отказался посылать своих противников. И, – как увенчание здания диктатуры, – соловецкая расправа, когда, по приказу тюремщиков-садистов из бывших уголовных, стража стреляла в упор в безоружную, беззащитную толпу заключенных.

На руководителей коммунистической партии не производили впечатления ужасающие факты, которыми пестрит за последний год жизнь тюрьмы и ссылки. Хронические голодовки, как единственное средство для самообороны и защиты человеческого достоинства, к которым прибегают сотни политических узников; кошмарные случаи самосожжения, которым пытались спастись еще недавно от ужасов режима анархисты, заключённые в Пертоминске; самоубийство 18-летнего юноши Ароновича в Кеми, самоубийство юноши Сандомира в Соловках, самоубийство одного из «двенадцатисмертников» Сергея Морозова в Москве, отдавшего жизнь за отмену «условного» смертного приговора для своих товарищей по известному процессу с.-р. в 1922 г. Всего этого оказалось недостаточно, чтобы побудить Кремль отказаться от ставки на истребление социалистов. И сейчас, когда в соловецкой трагедии явно и неприкрыто воплощается это истребление русских социалистов, анархистов и других пленников режима, – может ли международный социализм, могут ли пролетарские организации всего мира не поднять свой протестующий голос? […]

Социалистические партии и рабочие организации на своих съездах и собраниях, на митингах и в заводских предприятиях, в рабочей печати и во всей своей политической агитации перед массами должны с удесятерённой силой продолжать свою работу по защите томящихся в русских тюрьмах и ссылке и мобилизовать всё внимание трудящихся масс Европы и Америки к судьбе их. Трагедия в Соловках – это символическое выражение всего режима партийной диктатуры и террора – властно призывает к действию. И долг международной братской солидарности настойчиво требует от Вас новой решительной акции». Соловецкий расстрел не поставил точки в борьбе политзаключённых с властями за своё человеческое достоинство, она продолжалась все последующие годы с удвоенной силой. Соловецкий расстрел для всего мира стал символом, с одной стороны – несломленности русских социалистов и анархистов, с другой – бесчеловечности и лицемерности режима. В течение многих лет власти плодили мифы и сказки о Соловках (в том числе, используя и авторитет Максима Горького), пытаясь спрятать творимые там преступления, из которых первым стал известен всему миру расстрел 19 декабря 1923 г. Символом этот расстрел стал и для всех российских социалистов и анархистов, как внутри, так и вне России. Для русских социалистов-эмигрантов он стал своего рода неоплаченным долгом перед своими российскими товарищами, долгом-болью, мешавшим большинству из них раствориться в комфортной заграничной жизни.

Для российских политзаключённых Соловки стали символом страданий и гибели их товарищей, одним из немногих объединяющих символов. Больше таких ошибок власти не делали, обходясь без подобных работающих против них эксцессов – они провели социалистов через череду тюрем, ссылок и лагерей, а потом в течение в 1937–1939 гг. уничтожили их абсолютное большинство. Соловецкий расстрел стал символической «точкой невозврата», своего рода Рубиконом, перешагнув который часть большевиков и чекистской верхушки показала всем, что она готова на то, на что ранее не решалась – сознательно и планомерно стрелять в социалистов, что то, чего не дали сделать Сталину и Троцкому менее решительные их коллеги по ЦК ещё летом 1922 г. на процессе над с.-р. в Москве, похоронив предложение Троцкого расстрелять четверых лидеров ПСР, стало реальностью в декабре 1923 г. на Соловках.

Но сторонники «жесткой линии» проиграли и на этот раз. Утаив от мира до весны расстрел на Соловках (только глухие слухи проникли на волю), они никак не ожидали, что 20 декабря покончит жизнь самоубийством С. В. Морозов, что немедленно зажжёт пожар протестов в мире. В результате сами чекисты выступили перед Политбюро с инициативой замены смертных приговоров на 10-летние сроки заключения, ибо понимали, что «смертникам» терять нечего. Но тем не менее с этого момента многие почувствовали ветер будущего, почувствовали, что инакомыслие и оппозиция нетерпима в Советской России не только на свободе, но и в тюрьме, что свободному человеку нет места в тоталитарной стране нигде, даже в последнем его прибежище – в тюрьме. Но это «тюремное противостояние» шло еще полтора десятка лет, и лишь к середине тридцатых Сталин и чекисты уничтожили окончательно свободу не только на воле, но и в тюрьме. Уничтожили столь ненавистный «политрежим», уничтожили вместе с последними политзаключёнными, рассеянными по тюрьмам и лагерям, погибшими от болезней, голода, от пыток на допросах и от пуль палачей.

В год 90-летия основания СЛОНа и «савватьевского расстрела» на Соловках было поставлено два памятника. Первый из них, посвящённый узникам соловецких политскитов 1923–1925 гг., был установлен 7 августа в пос. Соловецкий в ходе ежегодно проводимых Дней памяти. Второй – памятный знак с именами погибших во время расстрела 19 декабря 1923 г. – в Савватьево 8 августа 2013 г.

Памятные знаки были установлены участниками ежегодных Дней Памяти на Соловках – представителями Санкт-Петербургского и Рязанского обществ «Мемориал», исследовательской программы НИПЦ «Мемориал» (Москва) «Социалисты и анархисты – участники сопротивления большевистскому режиму» и Питерской группы Ассоциации движений анархистов. Это первые в России памятники социалистам и анархистам, боровшимся с большевистским режимом. Но не только в этом их историческое значение. Они нужны и важны ещё и потому, что, казалось бы, давно ставшие историей борьба и противостояние социалистов и анархистов с правящим режимом не закончились до сих пор. Когда стало известно об установке памятника заключённым соловецких политскитов на Аллее памяти в центре пос. Соловецкий, в местной администрации стали раздаваться озабоченные голоса: «Как же так? Они против власти выступали, а мы им памятник ставим?». Эти памятники важны ещё и потому, что местным музейщикам на экскурсиях рекомендуется (и часть из них это и делает) воспроизводить официальную большевистскую версию событий 19 декабря 1923 г., гласящую, что никакого расстрела безоружных политзаключённых не было, так как у них были топоры, палки с заострёнными металлическими наконечниками и т. п., что жили политзаключённые сыто и беззаботно, гораздо лучше, чем охранявшие их красноармейцы, часть из которых, ощущая это неравенство и испытывая классовую неприязнь к
предателям революции социалистам и анархистам, не выполнила приказ стрелять в воздух и вела огонь на поражение.

90 лет спустя после трагических событий 19 декабря спор вокруг них продолжается, и не найдена до сих пор могила шестерых убитых, и сотворённые большевистской властью мифы продолжают жить и находят новых сторонников, и память о социалистах и анархистах, продолжавших борьбу «за свободу народа, за честь и достоинство личности» (эти слова высечены на памятном знаке в Саватьеве) даже в тюремных и лагерных условиях, вновь пытаются исказить и осквернить. Вот почему так важны памятники тем сотням и тысячам политзаключённых, которые были не только жертвами бесчеловечного режима, но и его настоящими противниками, боровшимися с ним даже там и тогда, где и когда борьба, казалось бы, уже невозможна. К сожалению, вскоре после установки памятный знак возле Савватьево был тайком демонтирован и увезён в неизвестном направлении.

Морозов К. Н., Морозова А. Ю., Семёнова Т. А.

В работе конференции приняли участие ктитор Университета Дмитрия Пожарского, президент Русского фонда содействия образованию и науке М. В. Поваляев; д.и.н., профессор Петрозаводского государственного университета С. Г. Веригин; д.и.н., научный сотрудник Русского фонда содействия образованию и науке, ведущий научный сотрудник ИРИ РАН А. С. Степанов; д.и.н., профессор Северного (Арктического) федерального университета М. Н. Супрун; д.и.н., профессор, ведущий научный сотрудник Военного университета МО РФ В. Н. Хаустов; к.и.н., главный специалист Государственного архива Российской Федерации А. А. Плеханов; руководитель Северодвинского отделения регионального объединения пострадавших от политических репрессий «Совесть» Г. В. Шаверина и др.

Константин Морозов

Расстрел Савватьевского политскита