гимназия № 20,г. Саранск, Республика Мордовия

научные руководители Юлия Владимировна

Горшкова, Алена Владимировна Елисова

Однажды на одном из интернет сайтов я наткнулась на очень странную и пугающую фразу: «ИСТОРИЯ ДЕРЕВНИ ОКОНЧЕНА». В интернете я пыталась найти информацию о находящейся неподалеку от моего родного татарского села Новое Кадышево Ельниковского района Республики Мордовии деревне с необычным названием «Бриловский завод». Я задумалась, разве может окончиться история какого-то населенного пункта? Разве история вообще может когда-то окончиться? Значит, если смогла прерваться история одного населенного пункта, то вместе с ним исчезла и память о судьбах его жителей, их быте, традициях, местном фольклоре. Страшно становится, когда понимаешь, сколько человеческих жизней и судеб умещается в одной сухой фразе из трех слов.

Сельский быт

Тяжелые будни сельчан: о работе и жизни…

Мой дед Тенишев Халим Усманович, 1934 г.р., вспоминает: «С 1941 года по соседству с нами, в доме репрессированных, поселилась семья механика Петра Родина. Родом они были из русского села Чукалы, что в 25-ти км от Нового Кадышева. Мою маму – Няфисю Степанида, жена Петра, называла просто «Настя». Иногда летом, после того, как в четыре утра отправляли коров в стадо, Степанида говорила: «Настя, я в Чукалы побегу (25 км!), вечером корова придет – закрой. А я вернусь до темноты». Так она успевала сходить в родное село, да еще и обратно вернуться. Пройти пятьдесят километров за день – а потом еще дела дома делать надо. Сейчас на такое, наверное, мало, кто способен, а тогда это считалось нормальным».

В конце сентября 1953 года моя бабушка-Тенишева Алия Халимовна, 1945 г.р., в первый раз пошла на уборку конопли. Убирать ее надо было в конце сентября – начале октября, чтобы под снег не оставлять. Бабушка хорошо помнит, как они с сестрой с поля незаметно приносили в карманах домой конопляное семя. Его сушили в печке, толкли в ступке, появлялась мука, которую потом еще толкли до появления масла. Конопляную муку мешали с молоком до консистенции жидкой манной каши. В эту смесь макали небольшие лепешки из ржаной муки: блюдо это называлось «медвежья лапа», по-татарски – «аю лапамасы». Бабушка говорит, что это было очень вкусно. Примерно одно ведро конопляной муки запасали для семьи на зиму. «Года три мы с сестрой осенью ходили на уборку конопли», – вспоминает бабушка.

Коноплю в бабушкином колхозе выращивали всегда, одно из упоминаний об этом я нашла в газете «Ленинская трибуна» от 29 октября 1939 года:

«Плохая трудовая дисциплина в колхозе «Нариман» (председатель Бахтеяров). Из 80 трудоспособных колхозников в производстве принимают участие 10–15, что привело к тому, что до настоящего времени в колхозе не убран конопель. Свой».

Бабушка вспоминает: “Весной у детей, да и у взрослых тоже, резиновых сапог не было, поэтому все продолжали ходить в валенках, к которым теперь уже были привязаны деревянные колодки. Они были похожи на маленькие скамеечки. Мы на них ходили и стучали». С 1952 года вместо колодок уже начали использовать самодельные резиновые галоши, которые склеивали сами. Для этого брали использованные автомобильные камеры, что покупали у сельских шоферов, кроили резину по специальным выкройкам, которые подгонялись под определенный размер. Скроенные заготовки по краям обрабатывались рашпилем, чтобы в этих местах удобнее было склеивать детали галош. Резиновый клей, в бутылках с коричневой крышкой из сургуча, покупали в магазине.

Готовый товар продавался на базаре в селе Ельники. Спрос на них был всегда, так как фабричные галоши тогда еще в деревне не продавались. После продажи галош прабабушка Халима, в награду за хорошую работу, покупала дочерям отрезы штапеля, а сыновьям черный материал, который тогда называли «рубчик». Потом из этих тканей прабабушка шила дочерям юбки, а сыновьям – пиджаки и брюки. В доме была швейная машинка «Зингер», которую во время войны обменяли на два ведра ржи у эвакуированных из Ленинграда.

С 12-ти лет бабушка с сестрой и матерью каждое лето нелегально ходили пропалывать кукурузу. Бригадир Кузьма, так его называли на русский манер, хотя его настоящее имя – Хосяин, постоянно искал на поле тех женщин и детей, кто занимался прополкой. Высохшие сорняки по ночам набивали в мешки и уносили домой. А зимой их использовали как обычное сено – этим кормили коров и овец. Настоящее сено взять было негде: в колхозе не давали покосы для личных крестьянских хозяйств. Если колхозник хотел держать корову, он вынужден был добывать сено, где только сможет. Моя мама помнит, как еще в конце 1970-х годов ее дед Усман вместе с односельчанами занимался заготовкой сена на сельском кладбище. Коровам-то все равно, какое сено зимой есть – кладбищенское или луговое.

В середине 1950-х годов мой другой прадед из соседнего села Новое Кадышево, оставшись уже в марте месяце без сена, купил его в соседнем селе Аксел. За это администрация колхоза решила отдать прадеда под суд, сочтя, что он просто украл колхозное сено в Новом Кадышеве. В дом пришли представители колхозной администрации с милицией. Спасло прадеда то, что председатель колхоза – П. И.Фроликов был сам родом из деревни Аксел, где прадед купил сено. Председатель взял сено в руки, внимательно изучил и вынес вердикт, спасший Усман бабая: «Да, верно, сено Аксельское. Усман прав».

В другом случае, женщине, которая взяла сено из колхозного стога только потому, что ей уже нечем было кормить голодную скотину, не повезло. В районной газете «Ленинская трибуна» от 1 марта 1951 года, есть статья, которая называется: «Расхитители социалистической собственности»:

«Народным судом Пурдошанского района была осуждена Мулицина Фекла Семеновна за то, что была задержана на месте совершения хищения сена из стога, принадлежавшему загоскоту. На месте преступления у нее было отобрано 12 кг. Кроме того обыском во дворе Ф. С. Мулициной было обнаружено сено, сходное с заготскотским в количестве 64 кг. Мулицина Ф. С. за данный вид преступления по ст. 1, ч. 1 Указа от 4 июня 1947 года, осуждена к семи годам заключения в исправительно-трудовые лагеря.

Н. Спасова, нарсудья».

Сельская школа и её учителя

Начальная школа в селе Лобановка была открыта 1 октября 1930 года постановлением сельского совета от 30 августа 1930 года: «…Постановили: занятия начнем 20 сентября 30 года с 1 группой детей. Председатель Шахмаметьев Зинёк (это сокращение полного имени «Зинятулла»), секретарь Богданов И. Л.». В протоколах общих собраний граждан указано: «Все общий обучение говорит зав. школой Лабановки. У нас 1 октября 1930 года начнем висти все общий обязательно обучение. Ни посищат ребенек будет отвичат радители» (орфография и стилистика документа не изменены).

С установлением советской власти вновь открытые школы размещались в домах высланных из села. У прежних хозяев произвели отчуждение имущества Прежние хозяева подверглись процедуре отчуждения имущества, у них забирали все, что только можно забрать. Если для начальных школ использовались обычные дома из двух комнат, их в деревне называют «пятистенные», то под семилетку в селе Новое Кадышево отдали большой 2-х этажный дом местного богатея. В этом доме был даже лифт для подъема еды на второй этаж. Как говорится, все лучшее – детям.

Бабушка рассказала мне, что здание самой первой начальной школы в деревне Ликенье просуществовало до середины 1960-х годов. Дом был большой, по деревенским понятиям того времени, но состоял всего лишь из одной большой комнаты.

В первый год войны учительницей в Лобановке работала Фатыма Ямакова. Родом она была из татарского села Лопуховка соседнего Краснослободского района Мордовии.

Отчеств учителей никто в татарских селах не знал – их всегда называли по имени, прибавляя к нему уважительное «апа» женщинам и «абзи» мужчинам.

В 1943 году за три месяца у Фатыма-апы погибли на фронте старший сын, муж и двенадцатилетний сын Хатыб, живший вместе с ней в Лобановке. На территории МТС на костре разогревали бочку с солидолом, она взорвалась, а отлетевшее дно попало острием в лоб Хатыба. На его же рабочей лошади мальчика повезли в райцентр Пурдошки в больницу. Всю дорогу он пел татарские песни, но, не доезжая до больницы, песня смолкла – Хатыб умер.

Фатыма-апа жила в большом доме на квартире у пожилой женщины-инвалида, получившей этот дом в самом начале 1930-х годов. Бабушка хорошо помнит, что в этом доме над столом, где учительница проверяла тетради и готовилась к урокам, висела керосиновая лампа с красивым розовым абажуром с длинными кистями – в деревне ни у кого такого не было. Дети, заходя к учительнице, домой, больше смотрели на этот абажур, чем в учебники или тетради. Во время уроков Фатыма-апа иногда отправляла ребят в соседнее село Вачеевку, чтобы они отнесли записки учительнице тамошней начальной школы – Хадиче Богдановой. Записки были написаны на арабском языке. Учителя ещё до революции учились в местной мусульманской школе, поэтому могли читать книги на арабском (зачастую не понимая смысла) и писать татарские слова арабскими буквами. Так что ученики, как ни старались, прочитать учительские записки не могли. Хадича-апа передавала ответное послание в Лобановку. Говоря современным языком, учителя таким образом «отправляли СМС-ки».

«Ленинская трибуна» от 13 декабря 1951 года «Сухова Фаизя Хусяиновна 1914 г.р. в 1924 году поступила в Н. Кадышевскую начальную школу, которую окончила в 1927 году. С 30 по 32 год учится в Темниковской семилетней школе, после окончания была назначена учительницей в Н. Кадышево. В 1940 году заочно окончила Краснослободское педучилище».

Оказывается, 75 лет назад можно было учиться в педучилище заочно.

Можно сказать, что в селе работала целая учительская династия. Родственник Фаизи-апы – Ибрай-абзи почти сорок лет работал в школе села Ново-Кадышева учителем математики и физики. Во время войны Фаизя-апа занималась своеобразным бизнесом: давала голодным нуждающимся семьям «зерно в рост» – так назвала это бабушка. За один пуд зерна, взятого в долг, сельской учительнице надо было возвратить 2 пуда. Фаизю-апу не останавливали мусульманские законы, которые запрещают заниматься ростовщичеством в любой форме. Ещё бабушка до сих пор вспоминает, что Фаизя-апа всегда очень хорошо одевалась. В селе ни у кого не было таких красивых крепдешиновых платьев, а также нарядных блузок и юбок. Поэтому иногда кто-то из деревенских девушек просил у учительницы разрешения надеть её платье или блузку с юбкой на какой-либо праздник. Но Фаизя-апа была женщина практичная, поэтому надо было сначала ей прополоть огород, а только потом она давала кому-то надеть своё платье. Действовал принцип: «Ты – мне, я – тебе».

Деревенская баня

В 1951 году бабушкины родители построили новый дом. Бабушка об этом времени так вспоминает: «Печку поставили, а крышу не покрыли еще, поэтому первое время детей отправляли спать под печку, чтобы над их головами была хоть какая-то крыша. Позже привезли солому для крыши, покрыли ею дом, а остатками набили тюфяки. Появились у нас новые соломенные «перины». Деревянные самодельные кровати сразу стали высокие, как будто на них положили пуховую постель».

Каждые две недели, объединившись с двумя соседними домами, бабушкина семья топила баню. Для половины сельских жителей, которые не имели личной бани, имелось одно общее помывочное помещение, построенное на берегу очень мелкой летом и крайне полноводной весной речки Сухой Урей, что протекает совсем рядом с селом.

Более зажиточные сельчане имели свои личные бани. Баня того времени – это сруб, крытый дранкой, внутри была кадушка, ведер на пятнадцать, под горячую воду и такая же под холодную. Баню жарко топили, раскаляя в печи всякого рода железки, – чем массивнее, тем лучше. Раскалив эти железки докрасна, кочергой вытаскивали их из печи и бросали в кадушку для горячей воды. Когда эти железки остывали, их вновь вынимали кочергой из кадушки и снова отправляли в печь. И так это повторяли до тех пор, пока вода в кадушке не становилась очень горячей. В бане всегда сначала мылись мужчины и мальчики, а только потом женщины и девочки. Деревня-то мусульманская, поэтому мужчинам всегда и во всем был больший почет и уважение. Для мытья головы вместо шампуня всегда использовали квашеное молоко, хозяйственное мыло варили сами. Топить баню вместе с соседями было выгоднее, чем устраивать индивидуальное мытье для каждой семьи – уходило гораздо меньше дров, а в деревне всегда жили люди очень экономные.

«На особом положении»

О лишенцах и умалишенцах

Лишенцы – люди, лишенные не только избирательных и гражданских прав, но и своего имущества. В сельской местности лишение избирательных прав кормильца автоматически причисляло к лишенцам всех материально зависимых от него членов семьи. В результате крестьянин и его семья фактически исключались из общества и не имели тех минимальных прав и благ, которое оно ему предоставляло.

В Лобановском сельском совете начали лишать избирательных прав с 1918 года. В протоколе № 1 заседания Лобановского сельского избиркома от 16 ноября 1930 года рассматривали список лиц, лишённых избирательных прав по Лобановскому сельскому совету с 1918 по 1929 год. Всего в списке было 23 человека. Постановили: Тенишева Аминуллу Ряхмятулловича и его жену Шарифю, Утешева Джаруллу Салиховича с женой Магирой – мулл с супругами, которых в списках назвали «муллихами», в избирательных правах не восстанавливать.

Позднее у Тенишева Аминуллы Ряхмятулловича в 1931 году произвели отчуждение имущества. Хотя после лишения его избирательных прав прошло уже 13 лет. Значит, все эти годы он был только в правах поражен, а имущество у него не отбирали, как писали тогда, не подвергали «отчуждению». В «Раздельных договорах на имущество граждан Лобановского сельского совета», начатых 30.04.1931 и оконченных 12.05.1931, есть сдаточный акт, по которому Мухамметша Кремчеев – комсомолец-активист из бедноты, сдал отчужденное имущество А. Р. Тенишева

«Сдаточный акт. 1931 года мая 17-го дня

1. Надворный сарай, крытый железом – 20 р.

2. Сарай, крытый соломой – 10 р.

3. Чулан, тесом обитый, 6х6 – 10 р.

4. Овчарник – 30 р.

5. Конюшня 7х7 – 15 р.

6. Баня 7х9 – 10 р.

7. Курятник 5х5 – 7 р.

8. Диван

9. Тарелки фарфоровые (9 больш. 6 мал.) – 2 р.

10. Вешалка одежная – 50 р.

11. Стул венский 2 шт. – 250 р.

12. Зеркало 2-х аршинное– 34 р.»

Жил Амин-мулла, по деревенским понятиям, весьма зажиточно. Муллам всегда за исполнение каких-либо религиозных обрядов платили и платят до сих пор наличными деньгами: дают «хаер» (ударение на последний слог). Поэтому ещё в то время у него уже была вешалка для одежды, а простые крестьяне всегда вешали, да и сейчас вешают одежду на большие гвозди, вбитые в деревянные стены. Стоила эта вешалка, по описи, дороже, чем конюшня, баня, чулан и курятник, вместе взятые. Фарфоровые тарелки – не меньшая для тогдашних деревенских людей роскошь. Диваны тогда у татар были самодельные, деревянные; для мягкости на него стелился войлок, сделанный из прессованной овечьей шерсти. Называли его заимствованным из русского языка словом «потник», но с ударением на последнем слоге. Большие напольные зеркала были тогда достаточно редкими в татарской деревне, их тоже воспринимали как предмет роскоши. Венских стульев в селе вообще никогда не видели, сидели всегда на деревянных лавках, которые и сейчас иногда встречаются в домах деревенских стариков-пенсионеров.

Интересно, что «Именной список лиц, лишённых избирательных прав по Лобановскому сельскому совету, составленный 5 октября 1930 года», неполный. В нем всего 11 человек, хотя лишенцев по протоколу № 1 заседания Лобановского сельского избиркома от 16 ноября 1930 года было 23 человека.

Многие в списке были лишены прав за торговлю или какую-то причастность к ней:

«Шехмаметьев Тагир Салихович. Был лишен. Заторговал. Оставить лишенным»

«Шехмаметьев Алим Комалетдинович. Лишен как торговец: рассмотрев заявление, восстановление избирательных прав. Восстановить и отключить с списка лишенных избирательных.»

«Шехмаметьев Ибрагим Сябитович. Лишен избирательных прав как осуждённый. Оставить его лишенным. Как торговца. И его жена Халима.»

«Шехмаметьев Алим Халитович. Как торговец по 1 разряду. И его жена Фатыма. Рассмотрев заявление Шехмаметьва. Восстановить как был. Лишён. Ни правильно. Занимался торговлей кой чем. Три месяц. Был осужденный за революция». Авторская орфография во всех выдержках из протокола была сохранена.

По архивным документам можно понять, с каким трудом представители местной власти осваивали письменный русский язык. Ведь в татарских селах были только мусульманские школы. Вот и приходилось им изучать требуемый язык самостоятельно.

11 человек оставили лишёнными в избирательных правах. 12 человек в правах восстановили.

Одного душевнобольного – Шехмаметьева Вялита – решили в правах не восстанавливать. Моя бабушка – А. Х. Тенишева, 1945 г.р. запомнила, как в детстве она слышала слова своей матери, которая иногда выговорила бабушкиному отцу: «Ведешь себя, как дурак Вялит». Если самого богатого жителя села Вачеево – муллу А. Р. Тенишева лишили избирательных прав в 1918 году, то местного дурака безумца Вялита – только в 1924 году. Тогда ему было уже около 60 лет. Вялиту было как-то всё равно, имеются ли у него эти права или их нет. Видно, в сельском совете кто-то сильно сочувствовал этому несчастному человеку. Да и религия с детства приучала жителей татарских сел терпимо относиться к душевнобольным.

До начала 1960-х годов в соседнем с Лобановкой селе Вачеево жил Кремчеев Алим по прозвищу Апуть. Он, как и Вялит, был душевнобольным. Поэтому и получил от односельчан такое прозвище. Он часто высказывал разным сельским начальникам то, что было на уме у всех. Но за это ему никогда ничего не было. Так, например, зимой 1942 Апуть ходил около сельсовета и пел явно антиправительственную частушку собственного сочинения. Несколько строк из неё дедушка помнит до сих пор:

«Эх, советские права:

Топить нету дрова…»

«Лаврентий Палыч Берия вышел из доверия…»

Для большинства советского народа 1953 год был особым, это год смерти Сталина, амнистии, прихода к власти Хрущева.

Был конец декабря 1953 года. В начальной школе села Лобановка полным ходом шла подготовка к новогодним праздникам. На уроках труда делали гирлянды – вырезали из остатков старых обоев и раскрашивали вручную флажки. При помощи мыла склеивали бумажные цепи. В заранее приготовленные фантики заворачивали кусочки сырой картошки и украшали елку такими «конфетами». Краски Фатыма-апа покупала в Москве, когда ездила проведать живущих там дочерей. Именно они собирали для своей мамы-учительницы красивые фантики от конфет, чтобы с их помощью можно было украсить новогоднюю елку. Интересно, что еще за 16 лет до праздника в Лобановке, в 1937 году вышла брошюра «Елка в детском саду». Именно там впервые появились идеи создания всем известных украшений из бумаги и рекомендации для наиболее идеологически верного проведения праздника. Поэтому сельская учительница всегда очень обстоятельно готовилась к проведению Новогодней елки для ребят.

На Новый год ученикам сельский совет всегда давал подарки. В кульке было два печенья, два пряника, четыре карамели и конфеты «подушечки», также четыре штуки. Бабушка до сих пор помнит точный состав подарка, который был одним из самых ярких воспоминаний полуголодного детства. «На санях привезли елку – высокую, до потолка. Старик-сторож установил ее посреди класса». Почтальон дед Ибрай, или, как его называли по-уличному, «Каштан бабай», когда принес газеты в школу, сказал слова, которые бабушка запомнила на всю жизнь: «Сейчас можно тихо не разговаривать, сейчас громко разговаривайте. Теперь не расстреляют». Учительница Фатыма-апа, посмотрев на газеты, попросила уборщицу убрать со стены один из портретов. В школе, на стене класса, всегда висели портреты тогдашних политических деятелей. «Мы маленькие были и толком понять не могли, почему портрет какого-то дядьки в странных очках убирают со стены, – вспоминает бабушка. – Детям было все равно: портретом больше, портретом меньше. Когда мы, не понимая, почему снимают портрет со стены, спросили об этом учительницу, Фатыма-апа строго ответила: «Елке мешает!». Возвращаясь из школы, я услышала разговор агронома Кузьмы Савельевича (его настоящее имя Хусяин Айзятуллович) с односельчанами: «Берию расстреляли. Теперь по-другому заживем». Кто такой Берия и почему теперь заживем по-другому, восьмилетняя татарская девочка Алия понять не могла. Тогда она больше ждала новогоднюю елку в школе и кулек с подушечками.

Почему учительница не убрала портрет вовремя, хотя «указание о повсеместном изъятии портретов Берия» вышло еще 27 июля 1953 года? Скорее всего, Фатыма-апа во время выхода этого указания была в отпуске. Вот и провисел портрет товарища Берии, хоть он и «не оправдал доверия» до самого его расстрела в конце декабря 1953 года. О нем просто забыли, а педагогу за это ничего не было. Не заметили, вот и не донесли.

Мой дед Халим, 1934 г.р., хорошо помнит, как его старший брат Зягидулла, еще обучаясь в начальной школе, однажды показал ему учебник истории, в котором красным карандашом крест-накрест был, зачеркнут портрет какого-то сухонького военного. Брат Зяок, ткнув в изображение пальцем, серьезно и строго сказал: «Это враг народа – Ежов». Значения этих по-русски сказанных слов шестилетний Халим тогда не понял, но сама фраза надолго врезалась в память. Была середина апреля 1939 года.

За год до этих событий, в районной газете «Ленинская трибуна» от 26 июня 1938 года есть статья под названием «Уничтожить врагов народа до конца». «Коллектив РУМ НКВД на выборы явится все, как один. Свои голоса отдадим за лучших сынов нашей Родины. В этот день еще больше мобилизуем на борьбу с троцкистско-бухаринскими вырадками (орфография сохранена!), будем работать так, чтобы уничтожить врагов до конца.

В этот день мы посылаем пламенный привет железному наркому Внутренних Дел лучшему Сталинцу Генеральному Комиссару Государственной Безопасности Николаю Ивановичу Ежову. Да здравствует вождь мирового пролетариата лучший друг и учитель – тов. Сталин.

Коллектив»

(орфография и стилистика документа не изменены).

«У всякого чина своя причина»

В «Похозяйственной книге основных производственных показателей хозяйств единоличников» от 23 мая 1934 года указана семья Шехматьева Зинятуллы.

1. Айша – жена – 1900 негр.

2. Ибрагим – сын – 1913 грам.

3. Мушвика – дочь – 1921 грам.

4. Муршидя – дочь – 1923 грам.

5. Рабигай – дочь – 1925 грам.

6. Умярь – сын – 1927 грам.

7. Сафия – дочь – 1931 грам.

8. Усман – сын – 1933 грам.

Сын Зинятуллы – Ибрагим, работал с 1933 по 1934 год секретарём Лобановского сельского совета. Это было довольно странно для того времени, ведь он был из семьи единоличников. Но еще более интересно то, что при составлении списка своей семьи для этого документа, он указал грамотными всех членов своей семьи, кроме матери. Достоверность указанных сведений вызывает сомнение. Ведь его годовалый брат Усман и трёхлетняя сестра Сафия никак не могли знать грамоту в таком юном возрасте. Но зато они могли ему значительно улучшить статистику грамотности местного населения Лобановки. Скорее всего, Ибрагим думал, что документы сельсовета татарского села никому не понадобятся, и никто их проверять не будет. Конечно, ведь своя рука – владыка.

При изучении «Похозяйственной книги основных производственных показателей хозяйств единоличников» в ЦГА РМ я заметила, что в некоторых местах разных протоколов страницы попросту вырваны: всего не хватало около 10 страниц. Мне стало интересно, кому и зачем понадобилось исправлять таким странным образом исторический документ. Я обратилась к работникам архива с этим вопросом. Они сказали, что в самом архиве вырвать страницы никто не мог. Значит, документы поступили в архив уже в таком состоянии. Скорее всего, кто-то из работников сельского совета перед сдачей документов в архив «подправил» невыгодные для себя сведения. Видно, этот человек рассуждал так: «Нет документа, нет проблемы».

Религия и мораль одной семьи

Важное место в жизни любого татарского села и его жителей вне зависимости от социального статуса, занимала мечеть, которая была закрыта в конце 20-х годов XX века. Перед этим из мечети на улицу выкинули старинные религиозные книги на арабском языке. Жители села унесли некоторые по своим домам, а остальные книги спрятали в минарете мечети. После закрытия, из мечети сделали зернохранилище.

Мулл в селе либо пересажали, либо выслали из родного дома. Началась антирелигиозная кампания, но несмотря, на жестокое отношение советской власти к религии, люди в селе продолжали верить в Аллаха.

В 1956 году, в Лобановке, Шехмаметьев Шакир построил большой пятистенный дом, в котором было две комнаты. В одной комнате жила сноха с тремя сыновьями, а во второй Шакир-ага, как человек, искренне верящий в Аллаха, открыл мечеть. Моя бабушка Алия, 1945 г.р., еще ребёнком заходившая в новую мечеть, рассказывала о той «домовой мечети»: «В этом доме было 2 отдельных входа, 2 крыльца; чтобы пришедшие помолиться люди никому не мешали и ничем не отвлекались. Мечеть находилась в горнице: комната была большая, но мебели в ней не было совсем. Вместо молельных ковриков на полу расстелены белые простыни. В комнате-мечети была большая голландка, чтобы молящиеся люди не мёрзли в холодную погоду.

Тюбетеек на мужчинах не было: ни в магазинах, ни на рынке их не продавали, поэтому взять их было просто негде. Зимой все мужчины не снимали головные уборы, т.к. им в мечети, и даже дома при совершении намаза, надо обязательно чем-то прикрывать голову. Летом на головах у всех были кепки, только в мечети их поворачивали козырьком назад – так они больше были похожи на тюбетейки».

Бабушка вспоминает, что пространство для женщин, в любой мечети обычно отделенное занавеской, было очень маленьким. Ведь мечеть была фактически на подпольном положении. Поэтому там сидели только старухи, которые физически не могли выдержать службу стоя. Остальные женщины приходили к мечети только по большим праздникам, во время мусульманского поста «рузя» (ударение на последний слог) на ночную молитву, которая называется «травих» (ударение на последний слог). Женщины стояли под окнами и слушали, как мулла читает молитвы. Шакир-ага вторые зимние рамы специально не поставил, чтобы все в Лобановке могли услышать, как идет служба.

***

Жизнь и быт населения татарских сёл Новое Кадышево и Лобановка Ельниковского района Республики Мордовии (тогда МАССР) в XX веке были традиционны и самобытны.

Каждый сельский житель жил, как мог. Однако при этом он умудрялся найти выход из любых ситуаций (самодельные галоши и валенки на колодках и т.д.). Так, например, красивую одежду можно было взять в долг, отработав за неё прополкой на огороде.

На особом положении были люди, которых советская власть по каким-то причинам лишила определенных прав или имущества. В начале притеснений они уезжали из своих сел в города. Там они старались начать новую жизнь и не вспоминать о прошлом. Однако во время войны некоторые снова возвращались на родину, но уже в качестве беженцев.

Что касается системы мусульманского образования, то начальные исламские школы, мектебы, в республике были ликвидированы советской властью. Сельские школы, как и по всей стране, были светскими, и ни о каком духовно-религиозном аспекте речь не велась. Только официальная власть имела право воспитывать советского гражданина. Но «первый звонок» для ребят иногда приходил с опозданием. Так в селе Лобановка школа была открыта только в 1930 году.

Однако в духовной жизни татарского крестьянина определяющую роль играл ислам. Полностью вытеснить ислам из культурной и бытовой жизни сельских жителей оказалось для Советской власти непосильной задачей.

В данной работе я попыталась осветить судьбы ничем не примечательных для официальной истории односельчан. Никто из них не сделал ничего героического или великого, чтобы быть «достойным» места в общечеловеческом хранилище воспоминаний. Люди просто жили, как могли.

Оксана Елисова

Из недосказанного… (Особенности жизни некоторых татарских сел в Ельниковском районе республики Мордовии)