ученица школы № 7, г. Углич, Ярославская обл.

Научный руководитель: О. Г. Ефимова

По данным угличского военкомата, куда я обратилась, в Чечню были призваны 196 угличан. Двое из них – Дмитрий Муравьёв и Андрей Харламов – не вернулись. Они были награждены орденами Мужества посмертно и похоронены на Чурьяковском кладбище. Недалеко от их могил есть ещё одна. На мраморном постаменте симпатичное улыбающееся лицо молодого человека. Под фотографией имя – Рыжов Игорь Леонидович и две даты: 3.07.1976 – 26.12.1998.

Игорь тоже проходил срочную службу в Чечне и вернулся оттуда живым. Что же могло произойти в жизни молодого парня, если, выжив в чеченском аду, он всё же умер? Трагическая случайность или последствия войны? Вот это мне и захотелось выяснить.

По просьбе моего руководителя Ольги Глебовны Ефимовой, я встретилась с мамой Игоря Еленой Александровной.

В армию Игорь пошёл по собственной воле. У него была возможность, как сейчас говорят молодые люди, «откосить». В 14 лет во время одного из хоккейных матчей на Игоря упали игровые ворота, что привело к серьёзной черепно-мозговой травме. Но он искренне верил, что именно в армии мальчики становятся настоящими мужчинами и пройти армию -дело чести каждого юноши. Я считаю, что немаловажную роль здесь сыграл и тот факт, два его деда были участниками Великой Отечественной войны, в семье Рыжовых часто вспоминали об их славном военном прошлом.

В армию Игоря призвали 15 ноября 1994 года. Попал он в ОДОН (отдельную дивизию особого назначения) имени Дзержинского. 6 мая 1995 года в звании младшего сержанта был переброшен в Чечню.

В Чечне Игорь, если судить по временному отрезку, был немного – чуть меньше 4 месяцев с 6 мая по 1 сентября, но впечатлений хватило на всю его оставшуюся короткую жизнь. Правда о небольшом кусочке войны, выпавшем на его долю, он вспоминать не любил и никому об этом не рассказывал. Даже его лучший друг Игорь Соловьёв, также прошедший Чечню, почти ничего не знает о том периоде жизни своего друга.

Но сохранился дневник, который младший сержант Рыжов вёл в Чечне. Елена Александровна не разрешила мне сделать с него ксерокопию, так как в дневнике имеется много ненормативной лексики, но я всё же смогла переписать некоторые записи. События Игорь описывал ежедневно, правда очень коротко и лаконично (может быть, не всегда было время). Приведу некоторые выдержки из его дневника:

«31.05. Поехали на «передовую». Там опасно. Постоянно стреляют. Сидим в БТР, высовываться нельзя.
1.06. Ура! Продвинулись на 4 км вперёд. Хоть какие-то новые ощущения, смена пейзажа, хотя он здесь почти везде одинаков.
4.06. Пошли в наступление. Заняли высоту 762 м. Разбили основную Дудаевскую теле-радио станцию.
13.06. Укрепились на высоте, стоим на поляне. Сказывается постоянное напряжение, нужно быть начеку.
15.06. Сидим на позиции, вечером бухали.
16.06. Мучает похмелье. Весь день спим и загораем.
25.06. Пошли в наступление, закрепились на высоте.
27.06. Ездили в разведку по деревням, привезли хавки, местные дают, не все, правда, но некоторые нас жалеют.
30.06. Получили благодарность от комбата за проведённую операцию. Приехали в лагерь на отдых и на общем построении мне присвоили звание «сержант». Готовимся брать Ведено.
2.07. Закрепились в Ведено, получил лёгкое ранение в ногу, было больно, осколок достал сам пассатижами.
3.07. День рождения!! (уже 19 лет!)».

«Уже 19 лет!» – пишет в своём дневнике Игорь. Конечно, он кажется себе уже совсем взрослым – он солдат, да ещё на войне. И с гордостью пишет о своём ранении, не зная тогда, что вскоре получит ещё одно.

Вот что рассказала его мама Елена Александровна: «9 июля 1995 года в 5 часов утра в посёлке Бельта начался бой между чеченскими боевиками и российскими военнослужащими. В БТР, на броне которого находился Игорь, выстрелили из гранатомёта. Сын получил осколочное ранение в спину (осколок остановился в 7 см от сердца), на вертолёте был отправлен в госпиталь во Владикавказ, где ему оказали первую помощь, а на следующий день самолётом переправили в Оренбург. Как только я узнала, что мой мальчик ранен и где он находится, то сразу же поехала к нему.

В госпитале Игорь пробыл совсем недолго, всего две недели. Ранение посчитали не тяжёлым, да и организм у Игоря был молодой и, как он думал тогда, здоровый.

А орден Игорю вручили уже после демобилизации. В конце июля 1997 года его вызвали в Угличский военкомат, поздравили и без всякого торжества отдали коробочку с орденом Мужества.

Я попыталась поточнее выяснить, за что Игорь Рыжов получил награду и обратилась в военкомат. Ответ сотрудников военкомата меня крайне удивил. Мне сказали, что никакой формулировки с орденами не присылают, наградили и наградили. Как же так? Даже во время Великой Отечественной войны солдатам давали ордена и медали «за мужество и героизм, проявленные в бою», «за уничтожение живой силы противника», «за спасение товарищей» и т. д. Так почему же в современной России военные чиновники и командиры не считают нужным направить в военкомат сопроводительное письмо с парой фраз, за что же солдата наградили орденом или медалью? Лично мне это не понятно.

После госпиталя Игоря не отпустили даже в отпуск, а отправили служить в Реутово Московской области. Но, направляясь в часть к новому месту службы, проездом Игорь вместе со своим сослуживцем Сергеем смог на 2 дня заехать домой в Углич. Тогда ещё ничего не предвещало беды…

После демобилизации Игоря Рыжова из армии здоровье его резко ухудшилось. Однажды, во время работы на домашнем участке Игорю стало плохо, закололо сердце, стало трудно дышать, невозможно было поднять левую руку. Его положили в Угличскую районную больницу, но лучше ему не становилось. Тогда его направили на обследование в Ярославскую областную больницу. Там определили, что у молодого человека порок сердца.

И, скорее всего, что в армию Игорь пошёл уже будучи больным человеком, да ещё принимал участие в боевых операциях, был в постоянном напряжении. Странно, конечно, но факт, что перед призывом в армию Игорю, как и остальным призывникам, не обследовали сердце, не сделали кардиограмму. В медицинских документах значится: «Здоров. К службе в рядах вооружённых сил РФ годен». Снимать показания кардиографа у призывников в военкомате начали только после смерти Игоря, да и то недолго.

Год назад из армии вернулся мой старший брат Владимир. Я спросила у него, как он проходил медицинскую комиссию перед призывом и делали ли ему кардиограмму сердца. Он ответил, что нет. Сказал, что просто померили давление и пульс и послушали фонендоскопом сердце.

Я считаю, что одна из самых серьёзных проблем нашей армии – это формальное отношение к здоровью призывников. Военкомату нужно набрать необходимое количество молодых людей и он набирает. Любой ценой. Особенно остро этот вопрос стоит в российской глубинке. Я убеждена, что совсем немного молодых людей из сёл и деревень или из совсем маленьких городков ездят в областные центры обследовать своё здоровье. В молодости над этим не задумываешься, не болит ничего – да и ладно. Значит врачам, работающим на призывных пунктах, нужно быть более внимательными при обследовании, чтобы не пропустить болезнь.

А болезнь Игоря продолжала прогрессировать.

После обследования в областной больнице стало ясно, что помочь Игорю выжить может только пересадка сердца. Связались с Москвой, куда в срочном порядке отправили все анализы. Игорь был поставлен в очередь на операцию, ему дали инвалидность 1-ой группы. Операция стоила тогда 60 тысяч рублей, но инвалидам 1-ой группы её делали бесплатно.

Игорю становилось всё хуже. Он почти не выходил из дома, так как подняться даже на 2-ой этаж мог с трудом. Спал почти сидя, подложив под спину подушки, иначе начинал задыхаться. Сердце Игоря увеличилось в размерах настолько, что грудную клетку просто выперло. Такое явление называется «бычье сердце».

24 декабря 1998 года Игорь своими ногами пошёл на стадион болеть за свою хоккейную команду. Сидя неподвижно на трибуне, Игорь простудился. У него снова поднялась температура, он стал задыхаться. Пришлось вызвать «скорую помощь», которая увезла его в больницу. Через день, ранним утром 26 декабря, Игоря Рыжова не стало.

Если бы ему успели сделать операцию, он был бы жив и сейчас. Этих «если» великое множество: если бы в военкомате перед призывом в армию было проведено полное обследование, то, возможно, болезнь удалось бы выявить в самом начале; если бы Игорь не попал в Чечню, а отправился служить, например, в Подмосковье, то не было бы резкой перемены климата и постоянного стресса от сознания постоянной опасности; если бы не было ранения, если бы не осколок, недалеко от сердца; если бы после службы солдат, чьи души и тела истерзаны Чечнёй, отправляли на полное квалифицированное обследование; если бы…

Беседуя с другом Игоря Рыжова Игорем Соловьёвым, я узнала, что он тоже проходил службу в Чечне в течение года. Призвали его на полгода позднее, чем Рыжова, – 3 марта 1995 года. В Чечню был отправлен с Кантемировской дивизией. Его рассказ меня просто потряс. «О Чечне никто из нас, прошедших её, рассказывать не любит, потому что ничего хорошего там не было, а иногда было просто паршиво. Вспоминать очень тяжело. Я был участником многих боевых операций. Мы стояли на разных базах: Шали, Курчалой, Ведено, Агишты. На базах жили в блоках по 10–15 человек.

Самыми тяжелыми считались штурмы города Грозного (1 января 1995 года, 5 марта 1995 года, 6 августа 1996 года), так как боевики дрались за свою столицу насмерть, да и были гораздо лучше обучены. У нас в основном были солдаты срочной службы, контрактников мало, а у них много профессиональных солдат. Хотя в 166 горно-штурмовой бригаде, где я проходил службу, я был один «срочник», остальные контрактники, но это была большая редкость.

На операции мы выходили колонной (около 100 машин). Первой обычно идёт разведка, она докладывает, где базируются боевики, а уже затем выступает пехота. В пунктах, где много мирных жителей, мы старались обходиться без тяжёлой техники или обходили эти поселения. Постоянно передвигались с одного места на другое. Долго стоять на одном месте было опасно. Вернёшься на базу и опять дней на 30–35 в полевые условия. Обмундирования было недостаточно, оно быстро приходило в негодность. Приходилось добывать самим. Я, например, покупал сам себе на рынке кроссовки после зимы, так как в сапогах было очень жарко, ноги потели и начинали преть, могли появиться язвы. Футболка у меня тоже была с рынка, а сверху тельняшка и китель. На голове носили платки (они не сваливаются): один защищает лицо от пыли, когда идёшь в колонне, другой на голове».

Факт самостоятельной добычи одежды во время службы в армии меня тоже удивил. Неужели страна, которую они защищают, не могла обеспечить солдат нормальным обмундированием по сезону? По-моему такого нет ни в одной армии мира.

«Все очень скучали по дому, ждали писем. Многим ребятам давили на психику горы», – рассказывает Игорь Соловьев. «Кормили на базах хорошо. Но когда стояли на постах, например, неделю закрывали ущелья, то нам выдавали сухой паёк только на 3 дня, а потом еду добывали сами. Иногда меняли у местных жителей обмундирование на мясо. Бывали случаи мародёрства. Трудно было доставлять пищу и воюющим солдатам. На высотках еду варили сами. Тушёнку разогревали прямо на горячих моторах БТР. На посту стояли по очереди – 2 часа спишь, 2 часа стоишь. Одному на посту стоять было нельзя, также как и технику по одной единице не выпускали, только колонной, опасно.
Местное население относилось к нам по-разному. С некоторыми жителями общались хорошо, меняли в селениях на баранов медикаменты, тушёнку, подсолнечное масло. А вот неожиданных поступков со стороны детей боялись. Они в любой момент могли, например, кинуть гранату. Поэтому близко к постам и базам их старались не подпускать.
Я принимал участие в штурме Грозного 6 августа 1996 года. Сначала с ходу взяли городскую больницу, потом мост через реку Сунжу и стадион «Динамо», где впоследствии убили Кадырова. Я получил осколочное ранение в голову, один осколок вытащили, а второй остался. Несколько дней пролежал в госпитале. А штурм Грозного продолжался до 26-го августа. Ребята рассказывали, что трупы тогда увозили самосвалами. Всем убитым и тяжелораненым давали орден Мужества. 29-го августа, после переговоров генерала Лебедя, нас вывели из Чечни»Из интервью с Игорем Соловьёвым.

Я спросила у Игоря о приблизительном количестве погибших в его части. Вот что он ответил:

«За год, что я служил, в части погибло примерно 150 человек, а из бригады приблизительно 500–600 человек, точнее сказать не могу. На всех базах была большая палатка – морг. Но далеко не все солдаты погибали в боях. Некоторые пьяными падали с брони, их было не видно в пыли и они попадали под колёса идущих следом машин. А водки там было очень много. Без водки там можно было сойти с ума, она помогала забыться. Никаких развлечений не было, ни книг, ни кино. Солдаты пили вместе с офицерами, там были все равны. Случалось, что пьяные солдаты ссорились и убивали друг друга, там ведь у всех боевое оружие, а порядка и дисциплины нет.
Но больше всего мучила грязь. В полевых условиях мы жили в землянках, покрытых брезентом, по 6–10 человек. Мылись редко, так как воды было очень мало, ее привозили только для питья и приготовления пищи. Примерно раз в полтора месяца приезжала специальная машина, которую называли пропарочная, в которой мы и мылись. От грязи у солдат заводились вши, мы по утрам ловили их друг у друга, по 200 штук. Часто мыться можно было только на базах, да в реке Аргун, хотя вода в ней очень грязная и течение сильное. Но всё равно с конца марта мылись в реке»Из интервью с Игорем Соловьёвым.

После разговора с Игорем Соловьёвым я выделила для себя ещё две большие проблемы чеченской войны. Первая – отсутствие дисциплины в армии, отсюда пьянки, драки и случаи бессмысленной гибели военнослужащих. Вторая – неустроенный быт, что также негативно сказывалось на психике солдат. Как можно исполнять свой воинский долг голодному, обовшивевшему со стёртыми ногами солдату? Не о службе он тогда думает, а о том, что бы поесть, как бы помыться и где бы достать обмундирование.

На прощание Игорь сказал, что войну в Чечне считает абсолютно бессмысленной и нелепой.

Побеседовать с ещё одним ветераном чеченской войны, Романом Гавердовским, мне удалось лишь спустя 3 года после нашей первой с ним встречи. Роман долго отказывался говорить о своём прошлом. Его можно понять. Война – это всегда трагедия и боль. Но когда я стала собирать материал об Игоре Рыжове, Роман стал более откровенным и рассказал о своей жизни вообще и службе в Чечне.

Роман закончил 9 классов средней школы № 5 города Углича в 1992 году. До 1994 года учился в ПТУ № 35 на электрика и 30 мая 1994 года был призван в армию. Роман с обидой говорит о том, что ему не дали доучиться всего один год, отсрочку в то время можно было получить с большим трудом, а у них не было ни богатых родственников, ни влиятельных знакомых. Хотя Роман всё же успел получить второй разряд электрика.

Новобранцев привезли в Ярославль на распределительный пункт и уже вечером 30 мая поездом отправили в Москву, а потом посадили на машины и отправили за 12 км от Москвы в дивизию им. Дзержинского или, как её называли солдаты за дедовщину, «дикую дивизию».

Полтора месяца Роман проходил курс молодого бойца. В дивизии был полк охраны президента, который использовали для охраны Белого дома во время путча в 1991 году, а также для охраны стадионов во время футбольных матчей и концертных площадок. Однажды в дивизию приехал Президент России Борис Николаевич Ельцин, но молодых бойцов, одетых в робу, на встречу с ним не пустили. Получается, что для того, чтобы просто увидеть президента, нужно быть «при параде». Всем солдатам срочной службы платили по 40 рублей в месяц. Это пособие солдаты между собой называли «ельцинским» и на него можно было купить всего лишь блок недорогих сигарет.

«1 января 1995 года у нас был сбор, и всех отправили в Чечню. Как раз в то время там начались масштабные боевые действия. Добирались трое суток поездом. Под Моздоком всех разместили в палатках по 30 человек. Солдаты в основном были русские, а также якуты и украинцы. Перемена климата на многих повлияла пагубно, некоторые, особенно северяне, гнили, на теле появлялись язвы. Спасались мазями»Из интервью с Романом Гавердовским.

Во время разговора бывший солдат часто замолкал, иногда с трудом подбирал слова. Было видно, что этот разговор даётся ему нелегко.

«Мы служили в роте РМО – роте материального обеспечения. Боевики понимали, что успех боевых действий во многом зависит от обеспечения солдат пищей, поэтому нас иногда обстреливали. Однажды почти в упор нас обстреляли два танка, изрешетили все палатки и печи, но к счастью, в тот раз обошлось без человеческих жертв. В небо сразу поднялись наши «вертушки» (вертолёты) и танки отошли».

Роман рассказал, что бои были частыми, а обстрелы почти ежедневными. Приходилось ему участвовать и в боевых действиях в Грозном. На Грозный пошли из Моздока в январе 1995 года.

Всего Роман принял участие более чем в 10 боевых операциях. Друзья говорили, что он везучий, так как ни разу не был ранен.

«Однажды меня посадили в зиндан, – вспоминает Роман. – Зиндан – это глубокая земляная яма. Спускали туда по лестнице, затем лестницу убирали, а яму закрывали решёткой. Дважды в сутки в яму спускали пищу и воду, которая быстро нагревалась и становилась тухлой. Кроме меня в этой яме были чёрные сверчки, которые больно кусались и не давали сидеть на месте. Приходилось всё время двигаться из угла в угол».

На вопрос, за что он очутился в зиндане, Роман ответил, что он был пьяный и вовремя не подал комбату (командиру батальона) завтрак. Тот стал кричать на солдата, а затем приказал посадить в земляную яму.

Слово «зиндан» знакомо мне с детства из восточных сказок. В этих сказках красавицы гури – пери (волшебницы) спасали своих возлюбленных из тёмных земляных зинданов, куда те были посажены злыми дэвами (сказочными чудовищами). Но это было так давно, несколько веков назад, да ещё и в сказках. У меня в голове никак не укладывается мысль о том, что в наше время, в цивилизованной стране молодого парня за совершённый проступок (неважно за какой) можно на несколько дней посадить в яму, как в средние века. Мне страшно подумать о том, что могло бы случиться, если бы в этом районе в это время начались боевые действия. Очень сомневаюсь, что о солдате Романе Гавердовском в суматохе вспомнили бы. И тогда он бы просто погиб от пули, бомбы, разрыва снаряда или был бы взят в плен. А родителям в таком случае написали бы: «Ваш сын, как настоящий российский воин, погиб смертью храбрых…», или что там ещё писать в таких случаях полагается? И, может быть, наградили бы орденом Мужества. Посмертно… А чьё тело покоилось бы на угличском кладбище под именем Романа Гавердовского, неизвестно.

Когда я просматривала подборку газеты «Известия» с материалами о чеченской войне за 1994–1996 годы, то наткнулась на цикл статей о братских могилах и невостребованных трупах солдат, которые невозможно опознать, так как они изуродованы, а на их опознание на уровне генетической экспертизы у российских властей нет денег. Это ли не проблема?! В России есть деньги на многое, например на устройство различных конкурсов и фестивалей, на проведение шоу-программ, но почему-то не хватает средств на то, чтобы мать, которая отдала государству самое родное, самое дорогое, что имела в жизни – своего ребёнка (подчас единственного), могла хотя бы похоронить его, оплакивать и доподлинно знать, что это могила её сына.

А проблема «дедовщины» в армии? Практически всем, кто проходил службу в вооружённых силах, пришлось испытать её на себе. Дедовщина, к сожалению, была и в Чечне.

Из рассказа Романа: «Был у нас прапорщик по кличке Колобок. Любил над солдатами издеваться, особенно над молодыми: бил, оскорблял, заставлял часами стоять неподвижно, нелепые приказания выполнять. Не все могли это вытерпеть. Однажды в части произошло ЧП: пятеро молодых солдат, не выдержав издевательств, ночью ушли к чеченцам. Несколько дней о них не было ничего слышно. А однажды ночью Колобок исчез и больше о нём никто не слышал. Ходили слухи, что за ним приходили чеченцы. Вскоре двое сбежавших солдат вернулись. Что с ними было дальше – не знаю, знаю только, что их арестовали как дезертиров, увезли в Москву и там судили».

Мне очень хочется верить, что сбежавших и вернувшихся солдат судили не слишком строго. Оказаться на войне для «домашних» мальчиков совсем непросто, а терпеть издевательства от своих же, тем более старших по званию, от тех, кто учить и защищать должен, порой просто невыносимо.

Во время нашего разговора Роман сказал, что за время его службы в их части погибло всего лишь 20 человек. По меркам многомиллионной России и войны в Чечне эта цифра, может быть, и невелика, но за этой цифрой стоят 20 несчастных семей, потерявших своих родных.

Во время разговора Роман не один раз произнёс фразу: «Сами чеченцы, то есть мирное население, не хотело войны, у всех ведь дети, семьи, но некоторые из них, в конце концов, озлобились, хотя поначалу относились к нам очень доброжелательно».

На вопрос, что он думает о чеченской войне, Роман ответил:

«Я искренне считаю эту войну бессмысленной и глупой. Вот мой дед, который воевал в Великую Отечественную войну, хотя бы знал, ради чего кровь проливает. А мы не знали, за что воюем. И ради кого. Я думаю, что деньги там большие крутились. И оружие продавали иногда наши офицеры чеченским боевикам. Такое и в нашей части было. И ради этого солдаты гибли, калеками оставались. И не только тело раненое было, но и душа. Я ведь много лет о той войне никому не рассказывал. Особенно один случай запомнился, когда из-за того, что кто-то сигнальную ракету не вовремя выпустил, русские в темноте русских обстреляли. И убитые были и раненые. Случай замяли, а осадок мерзкий до сих пор в душе остался. Наверняка ведь так не раз было».

Подтверждением слов Ромы о том, что Чечня губит души и действует на психику, стал рассказ одноклассницы Гавердовского Надежды Гавриловой. Вот что она рассказала:

«Иду я однажды по улице, а навстречу мой одноклассник Рома Гавердовский, он недавно из армии вернулся. Смотрит на меня, а глаза пустые. Я подошла, поздоровалась, а он вместо приветствия сказал: «Надя, я из Чечни!» и пошёл дальше. Я поняла, что он ещё не отошёл от пережитого, он всё ещё там, воюет в Чечне».

Да, пережитое в Чечне не прошло для Романа даром. Изобилие водки во время службы (Роман подтвердил слова Игоря Соловьёва, что пили часто, страх и напряжение снимали) привело к тому, что вернувшись в Углич и не найдя приличной работы, Роман стал выпивать и однажды в состоянии опьянения устроил драку, за что был приговорён к 2,5 годам лишения свободы.

Одна из самых главных, на мой взгляд, проблем нашей армии заключается в том, что солдаты, вернувшиеся из так называемых «горячих точек», остаются один на один со своими проблемами и трудностями. Они становятся не нужны государству, по приказу которого воевали. Во всём мире, в любой стране, для таких солдат существуют реабилитационные центры, в которых они в течение нескольких месяцев получают медицинскую и психологическую помощь.

Сейчас много говорят о патриотизме, о любви к своей Родине, своему государству. Так и хочется задать вопрос: «А почему я должна любить государство, которое не любит своих граждан?»

Просматривая материал о чеченской войне в интернете, я нашла ещё одно четверостишье, которое пронизано болью. К сожалению там не указан автор, возможно, это бывший солдат, прошедший Чечню.

Состраданья не ждём от правителей, партий и судей,
Но хотелось бы знать, кто, куда и зачем нас пошлёт?
Не пристало нам быть на ролях бессловесных орудий,
Выполняя приказы, которых не отдал народ.

Валерия Швец

Служили в Чечне три товарища