г. Руза, Московская область

Научный руководитель Светлана Александровна Смирнова

В моей семье хранятся дневники моего прадеда. Когда-то их было больше, но сохранились всего три части: «Палтуня», «Да здравствует Родина!» и «Последний шанс». На обложке Павел Евтихиевич написал: «Роман». В своем «романе» он ведет повествование от третьего лица.

«Иди, сынок…»

«Иди, сынок. Да поможет тебе Бог и добрые люди» – этими словами начинаются воспоминания моего прадеда. А было ему 12 лет. И отправился Палтуня (Пантелеймон) в неизвестность, так как в деревне был страшный голод. «Кажется, и природа, и люди, и Бог были обижены на эту деревню, кажется, все они мстили ей, мучили, терзали. Покосившиеся избушки с покрытыми крышами соломой, разваливающаяся изгородь дворов, заросших бурьяном, напоминала каждому, кто заходил в эту деревню, о ее бедности, о тяжелой жизни ее жителей».

Татьяна Афанасьевна, спасая своего сына от голодной смерти, отправила его в колхоз, который только начинал зарождаться, надеясь, что ему дадут там работу. А работать ее сын умел: «с 5 лет стал пасти гусей, с 7 – погонял лошадей при вспашке, с 8 – копал, садил, полол, с 9 лет возил, носил, косил». Она собрала в дорогу всё, что могла найти самое лучшее, «в сумку положила краюху хлеба, занятую у соседки, 10 сваренных в мундире картошек и две спеченные свеклы». На этих продуктах в то время человек мог прожить неделю.

В 1932–1933 годах в Украине, а именно там жил Палтуня в деревне Красиловка Бахмачского района Черниговской области, свирепствовал страшный голод, известный как голодомор. Люди ели лебеду и крапиву, клевер и люцерну. Во всей республике от голода умерло от 3–3,5 миллиона человек. Павел Евтихиевич так описывает эту страшную смерть: «Видел, как умирают с голода. Пухнут ноги и руки. Кожа становится натянутой, тонкой. Человек уже не может встать на ноги, часто просит пить. Умирает долго, мучительно».

Одной из причин голодомора был план хлебозаготовок. У крестьян, которые не могли выполнить планы хлебозаготовок и задолжали государству зерно, конфисковывали любое другое продовольствие. Комиссары с красноармейцами и представителями бедноты обыскивали весь дом и находили самые тайные схроны. Мой прадед хорошо запомнил, как выносили из их дома последний «излишек» зерна, последние 30 кг: «…зашли в избу уполномоченный района, комбедовец Легкий и два сельских исполнителя. Мама очень плакала… клялась, что нет больше зерна… говорила уполномоченному: “Видишь сколько детей, все еще малые!” Уполномоченный сказал: “Зачем столько настрогала детей, что кормить нечем? Хлеб нужен рабочему классу, Москве, Питеру”. И тут же дал команду искать зерно. Железными прутьями шныряли в глиняный пол в хате, в сенях и в кладовке, но нигде не было никакого зерна… В доме уже неделю совсем не было хлеба. При обыске заглянул на печку, и увидал зерно, которое мама высыпала, чтобы подсушить и смолоть, его тут же собрали в мешок и вынесли на подводу. Плакала мать, плакали все дети».

В cемье Палтуни было восемь детей. Мама одна заботилась обо всех, отец умер. «Отец, будучи тяжело раненым в годы гражданской войны, не выдержал обрушившейся на семью нищеты и голода, умер… Он всё стремился отдать детям, подорванный тяжелым ранением организм быстро истощался, и перестало биться сердце человека, который был добрым и сердечным мужем и отцом».

Трудовые будни

Палтуню взяли на работу в колхоз, работать на ферме. «Обязанность оказалась не сложной. Чистить молодняк – это значило вооружиться щеткой и скребком. Скребок в левой руке, щетка в правой и чисть себе животное».

Палтуня был рад, работал усердно. А особенно его обрадовало то, что три раза в день давали чечевичную похлебку, 500 г хлеба на день и ему разрешили брать морковь, которой кормили животных на ферме. Жить его определили здесь же на ферме. Спал он, «набросав соломы в кормушку, которая была его постелью на ночь».

А через неделю ему дали место в общежитии. Раз в месяц давали выходной, можно было навестить родных. Люди, которые приходили «на наряд» в колхоз из ближайших деревень, платы не требовали: «три раза в день чечевичный или гороховый суп и три раза по 200 грамм хлеба. Это была такая оплата, получать которую каждый считал за большое счастье. Суп съедали, а хлеб заворачивали в тряпицу, прятали в карманы, чтобы унести умирающим от голода детям, престарелым отцам и матерям». Так же поступал и Палтуня, хлеб он берег для своих родных.

Наступил самый трудный период года. Всё, что оставалось из прошлого урожая, съели, а новый еще не созрел. В это время Палтуню наняли пасти корову за пол-литра молока в день. «Появились случаи хищения коров, кур и других животных у зажиточных крестьян. В это время особо ощущалась вражда между беднотой и зажиточными крестьянами. Но они только считались зажиточными. На самом деле они были бедные. Если была еще пташка, то это уже богатый, а если корова, то кулак». В деревне, насчитывавшей 520 дворов, коровы были дворах в 20-ти. Дети, выгнав коров на пастбище, не заводили игр, а садились в кружок и говорили о еде. «От сильного истощения кружилась голова, а иногда теряли сознания. Все искали в своих пустых карманах нет ли чего съедобного. Чаще всего находилось у кого-нибудь в бутылке пара глотков молока, которая неизменно отдавалась потерявшему сознание». Палтуня ежедневно получал пол-литра молока, половину он отливал дома маме, а на четвертушку должен был питаться целые сутки.

Осенью Палтуня носил воду людям, которые работали в поле. «12-летнему мальчику приходилось носить по два ведра воды на расстояние иногда больше километра».

В течение нескольких лет Палтуня подрабатывал на сезонных работах. Как-то весной Палтуня отправился в колхоз, чтобы получить работу. Работы не было.

«Он знал, что появление его дома принесет маме только переживание. Нет, думал он, лучше перенести самому, хоть какое лишение, лишь бы хоть частицу их забрать от мамы».

Он шел целый день, а ночью пробрался на ферму, где лежала заветная морковь… Но его поймал сторож. «Тут же сильной рукой был схвачен. Схвачен за ворот. Изгнившая до предела изношенная одежда затрещала…. Сторож бросил Палтуню на пол и начал усердно стегать кнутом… Он терпеливо переносил боль, не просил пощады, не плакал и не кричал». Сторож привязал Палтуню к столбу и пообещал отвести утром к управляющему. Ночью мальчик сумел освободиться и убежать. Целую неделю родные лечили Палтуню. А когда раны зажили, мама сама пошла к управляющему и упросила взять его на работу.

Всю весну и лето проработал он в колхозе. Осенью помогал в уборке урожая. А потом пахал землю. «Пахали тогда быками. Взрослые мужчины удерживали плуг, а подросток погонял быков… продолжалась работа 10 часов… Ноги от десятичасовой ходьбы и многочисленных ранений к вечеру становились как деревянные».

Работу выполнял разную. Зимой собирал золу. «Около дворов кадровых рабочих колхоза стояли бочки, в которые выносили золу. Бочки надо было поставить на сани, их помешалось четыре штуки и везти в поле. Там опрокинуть их, высыпать золу, а пустые бочки вновь развести и установить на прежних местах». Подвозил горючее и воду к тракторам, которых в колхозе было 3 штуки. «Они больше простаивали. Вспашку, как и ранее, производили быками». В это время впервые начали выдавать зарплату – после вычета за питание оставалось 6–7 рублей.

Школьные годы

В деревне была 3-летняя школа. «Учеба была трудной. Не было бумаги, карандашей. Каждый ученик носил деревянную доску и кусочек мыла». Палтуня учился на отлично, но в школу ходил редко. Когда была работа в колхозе – работал. Зимой в школу не ходил – не было теплой одежды и обуви. Но ему нравилось учиться. И когда в колхозе стали давать зарплату, то половину своего заработка он тратил на тетради, книги и карандаши.

Зимой стояли сильные морозы, а Палтуня ходил в школу в резиновых галошах, ноги обматывал тряпьем. И однажды, возвращаясь домой, обморозил пальцы ног. Выручил дед Рубан, который жил по соседству. Он научил плести валенки из соломы: «мама внесла в дом соломы и тут же коллективно под руководством деда Рубана начали изготовлять валенки: из соломы плели косу такую длинную, метров пять. Потом ее скручивали в форму валенок, сшивали один ряд к другому шпагатом. Низ валенок прибивался к деревянной доске, служившей подошвой». Вот в таких валенках Палтуня проходил в школу всю зиму.

Мой прадед закончил только 6 классов, надо было работать, поднимать младших сестер и братьев: «Старший брат сказал: “Школа кормить тебя не будет. Работаешь и работай, пока есть возможность”. Брат ушел, Палтуня долго и горько плакал… он плакал по школе, которую пришлось оставить, о том, что голодный и полураздетый, оплакивал свою тяжелую детскую долю».

Первая комсомольская ячейка

Палтуня стал работать в колхозе постоянно. Ему выделили каморку в клубе, где он жил вместе со своим новым другом Петей. После работы они любили читать, особенно им нравились читать книги про путешественников. Но однажды Петя принес книгу «Вопросы ленинизма». Палтуня заинтересовался этой книгой. Потом он одолел «Историю ВКП(б)», «Капитал», «Диалектику природы» Энгельса.

«Палтуня быстро пришел к убеждению, что марксизм-ленинизм единственно правильная наука для трудящихся, для обездоленных, для угнетенных и бесправных». И когда летом в колхоз приехал секретарь райкома комсомола с задачей создать комсомольскую ячейку, то Палтуня решил вступить в комсомол. В члены ВЛКСМ его приняли 2 ноября 1938 года.

В колхозе создали комсомольскую ячейку, в ней было два человека – Палтуня и его друг Петя. Одним из комсомольских заданий была заготовка дров – в степном районе это всегда очень важно. Было решено разобрать на дрова церковь в соседнем селе. С комсомольцами отправили еще четырех рабочих. «По прибытию в село рабочие приступили к делу, и через каких-то 20 минут были окружены плотным кольцом крестьян, протестующих разрушению церкви… верующие как осатанелые набросились на рабочих, повязали всех веревками, привязали к саням и пустили коней по дороге к колхозу». Комсомольцы обратились в райком. Им был выделен сотрудник ГПУ. На второй день вновь поехали в село, «работник ГПУ стоял у раскрытых ворот ограды церкви. Застучали топоры, вниз летела кровля, потом и бревна стен. Старухи до тошноты выли, проклиная рабочих, но никто не решился зайти во двор». На обратной дороге сотрудник ГПУ был убит.

Как-то осенью Палтуню вызвали в райком комсомола и предложили поработать учителем. В стране шла борьба с неграмотностью. Палтуня организовал 2 класса: «из списка рабочих колхоза были выбраны все, кто был совсем неграмотен. Их было 60 человек… второй список был, кто окончил 1 и 2 класс. Таких было 36 человек». Возраст учеников – от 11 до 52 лет. Перед посевными работами организовали экзамен: «комиссия была представительная – от районо, от райкома комсомола, администрации колхоза и профкома». Все экзамены сдали, и большинство получило отличную оценку.

Воинский долг

Весной 1939 года моего прадеда «вызвали в райвоенкомат на комиссию, как призывника, а еще через неделю он был призван в армию и зачислен в Брянскую авиационную школу».

В школе Палтуня попал во второе отделение второй роты второго батальона: «не будет удачи в учебе, кругом одни двойки». А через два месяца из каждого отделения отобрали по одному курсанту для подготовки младших командиров. От второго отделения был отобран Палтуня. После прохождения «курса молодого бойца» и дополнительного курса подготовки младшего командира Палтуня был назначен заместителем командира второго взвода. Начались теоретические занятия. В апреле 1941 года курсанты сдавали экзамены. Палтуня все дисциплины сдал на отлично, ему было присвоено офицерское звание.

На протяжении двух лет его учили, «что наши самолеты, наше вооружение, наша военная тактика и стратегия самые лучшие в мире. Внушали и то, что солдат капиталистических государств – это рабочий и крестьянин, одетый в военную форму, и он не будет драться за своих угнетателей. Создавалось такое впечатление, что солдаты наших врагов при первой возможности будут бросать оружие и переходить на нашу сторону».

В мае 1941 года молодые офицеры были направлены в воинские части. Палтуню оставили на аэродроме в Брянске, где базировалась 35 авиационная дивизия, и зачислили в 219 дальнебомбардировочный полк. Началась практическая учеба в полку.

22 июня 1941 года

«22 июня в 4 часа 15 минут полк был поднят по тревоге… зачитали приказ, из которого узнали, что немецкие войска напали на нашу родину… К 10 часам утра 23 июня полк вылетел в район Каменск-Подольска. С задачей нанести боевой удар по танкам противника… на боевое задание вылетело 94 самолета ДБ-3ф… полк не долетел до передовых подразделений наступающих немецких войск примерно 50 км, как встретил 6 истребителей противника. Немецкие истребители “Мессершмитд 109” взмыли вверх и попарно атаковали полк».

Огонь они вели с 1,5 тыс. м, а советские самолеты могли вести прицельный огонь с 500 м: «пилоты врага, видимо, отлично это знали… и приближались на 700–800 м, разворачивались и заходили на вторую атаку. 6 истребителей рассеяли целый полк наших бомбардировщиков, состоящих из 94 самолетов, при этом 23 самолета были сожжены, 6 самолетов упали на землю из-за гибели пилотов и 32 самолета получили различные повреждения. Таков был трагический первый бой, при этом никакого вреда не принесли противнику, как воздушному, так и наземному».

После боя в землянке было тихо, каждый был со своими тяжелыми думами. «Как же так? Всё время внушали каждому из нас, что наши самолеты лучшее в мире, что мы воевать будем на территории врага…»

Суровые годы войны

6 июля полк расформировали: «в полку осталось 3 самолета и те повреждены». Палтуню и еще 8 пилотов и 8 штурманов отправили в Москву, а потом они были отправлены в первую высшую офицерскую школу штурманов и летчиков. Выпуск слушателей состоялся осенью 1942 года. Получив очередное звание, экипажи были отправлены на фронт.

«Экипаж Камарда (Палтуня), Борисова, Полянского и Бурлаченко были зачислены во вторую эскадрилью 752 бомбардировочного авиаполка. Эскадрильей командовал Герой Советского Союза майор Харченко».

Прадед принимал участие в Сталинградской битве, воевал на Курской дуге, освобождал Одессу, Харьков, Минск, Брест, Кенигсберг, Любин, Берлин. На Курской дуге «5 июля рано утром где-то в 4–5 часов полк был поднят по тревоге. В небольшой деревушке где-то за 10 км от передовых линий немцев были хорошо замаскированы танки. При атаке первыми самолетами немцы притаились, старались себя не выдать. Но мы хорошо осветили сабами (светящимися авиабомбами – В. К.) и хорошо видели метающихся солдат. Только когда загорелось несколько танков, немцы открыли огонь со всего оружия, каким располагали. Но это был уже не тот полк, который был в начале войны. Успешно выполнив боевое задание, полк без потерь возвратился на свой аэродром».

Из других источников я узнал, что в ходе белгородско-харьковской операции советская авиация произвела 28 265 боевых самолето-вылетов. В воздушных боях и на аэродромах было уничтожено 800 самолетов противника. В дневнике прадеда написано: «После разгрома немцев на Орловско-Курской дуге наш 752-й дальнебомбардировочный полк был переименован в 10 гвардейский авиационный полк дальнего действия. За успешное выполнение боевых заданий полку было присвоено наименование Сталинградский».

Но даже на войне бывали минутки отдыха. Полк перебазировался в освобожденный Харьков: «Иду по улицам Харькова, каждый третий дом разрушен. Печально стоят стены без крыш, перекрытий, дверей и окон. Все убеждало о преступности войны. Как-то выпал день, что не было вылета, и мы собрались в только что открытый вновь Харьковский театр. С каким вдохновением играли артисты в этом полуразрушенном театре. С какой любовью мы смотрели на них. Абсолютное большинство в театре это мы – военные. Пришли в часть, и я еще долго не мог уснуть, думал о театре, артистах, музыке».

А самым неожиданным для моего прадеда стало то, что ему разрешили навестить семью, дали 10 суток отпуска. «И вот я дома. Мои родные мама, сестры, младший брат все живы. Старшие два брата тоже где-то на фронте». Много горя пришлось вынести семье во время оккупации. Старшую сестру Настю немцы чуть не расстреляли вместе с полугодовалом сыном за то, что ее муж был председателем колхоза. Нашлись люди, которые три месяца прятали ее у себя в доме. В конце войны прадед узнал, что его старший брат попал в концлагерь, где «от холода и голода, каторжного труда, от избиений и расстрелов погибали сотнями ежедневно… когда у брата остались кости да кожа, вывели за зону, где немцы отбирали себе работников из числа пленных. Брат высокий, стройный, его взял домой немец. Работал от зари до темна и в поле, и по хозяйству дома».

Но когда пришли советские войска, брата отправили в фильтрационный советский лагерь для проверки. Когда прадед узнал, где находился его брат, «командир полка разрешил слетать туда на самолете У-2. Его можно посадить везде. Взял с собой водки, коньяка, спирта, консервов и денег, командовал там майор». После угощения, подарков и денег майор пообещал быстро отпустить брата домой по состоянию здоровья. И обещание свое он выполнил.

После освобождения Киева у прадеда состоялась неожиданная встреча. К ним на аэродром прибыл генерал-лейтенант Н. С. Хрущев. «Беседовал с нами. Он был очень усталым, переутомленным… Впечатление о себе он оставил хорошее. Одет был чрезвычайно просто… на фронте не разумно отличаться одеждой, быстро убьет снайпер. Да не все это соблюдали».

В апреле 1945 года, после освобождения Польши, войска подошли к Кёнигсбергу. «В Кёнигсберге был большой гарнизон и город, в сущности, был крепостью… нам зачитали приказ Сталина “18 воздушной армии приказываю стереть с лица земли город Кёнисберг”».

Из других источников я узнал, что противник создал в Кёнигсберге мощные оборонительные укрепления. Для обороны города враг привлек около 130 тыс. человек, до 4 тыс. орудий и минометов, более 100 танков и штурмовых орудий, 170 боевых самолетов. От нападения с воздуха город прикрывался 56 зенитными батареями (около 450 стволов). За взятие города прадед был награжден медалью «За взятие Кёнигсберга».

Когда Кёнисберг был освобожден, авиационный полк перебазировался в город Любин. «Недалеко от Любина был немецкий лагерь Майданек. Туда мы поехали, чтобы посмотреть эти гитлеровские лагеря смерти. Меня больше всего поразила среди огромной кучи человеческих волос маленькая беленькая кудрявая косичка, заплетенная старым шнурком от ботинок или туфли. По сей день помню и вижу, как наяву, эту детскую косичку девочки, которую сожгли в крематории. Видели и “баню”, где травили людей газом. После отодвигали листы в полу и трупы бросали на вагонетки, которые передвигали под землей от “бани” в крематорий».

Мой прадед награжден медалью «За взятие Берлина». Войну он закончил в мае 1945 года в звании майора.

Родина высоко оценила ратный подвиг моего прадеда. Он был награжден орденами Отечественной войны I и II степени, медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».

Мирное время – новые заботы

Какое счастье было для матери, что с фронта вернулись все ее четыре сына, в том числе и мой прадедушка, пусть и после ранения, но все-таки живой. Многие соседи в селе Красиловка потеряли всех своих родных и близких в этой войне.

Как только настало мирное время, прадед устроился на работу в милиции, многие бывшие военные там работали, там он встретил девушку, которая, имея красивый почерк, заполняла в милиции паспорта. Вместе они переехали в город Свердловск (ныне Екатеринбург), там у них родились две дочери. И было решено поменять имя с Пантелеймона на Павел, чтобы у дочерей было красивое отчество.

Всю жизнь он проработал на Машиностроительном заводе имени Свердлова – в те годы он был оборонным заводом и на нем изготавливались танки. П. Е. Камарда руководил отделом подъемно-транспортных машин. Он окончил 5 курсов высшего Московского технического училища им. Баумана в 1959 году. Получил профессию инженера-механика. После работы читал лекции в Политехническом институте, был неоднократным победителем соцсоревнований (1974–1975 гг.), награжден именными часами.

Умер он в глубокой старости, в 85 лет, в окружении любящих его людей – двух дочерей, внучки, внука и меня, маленького правнука. Мне было тогда 4 года, но я его помню до сих пор.

Владислав Куденко

Так он жил… (по страницам личных дневников моего прадеда Павла Евтихиевича Камарды)