Галина Ковальская. Лесной пожар (17.01.1995)

К 20-летию начала Первой Чеченской войны мы вновь публикуем репортажи Галины Ковальской (ум. в 2003) из Чечни, сделанные ей некогда для «Итогов» и собранные в посмертном издании «Рабочие дни». Первый из таких репортажей — из Грозного, где Галина Ковальская находилась во время знаменитого «новогоднего штурма».

Оригинал: Г. Ковальская. Лесной пожар // Итоги. 17.01.1995 (переиздание: Ковальская Г. Рабочие дни. М., 2003. С. 171-182).

Лесной пожар

Население Чечни на время забыло о национальных противоречиях и спасается вместе, как животные при лесном пожаре.

Грозный не блокирован. Разговоры о блокаде – одна из многих фальшивок, которыми морочит то ли себя, то ли нас официальная пропаганда. На самом деле до него можно добраться и из Ингуше­тии, и из Дагестана, причем в обоих случаях на пути не встречается даже намеков на российскую армию и стоят только посты внутрен­них войск, довольно лениво окликающие: «Оружия не везете?»

Из Дагестана в Чечню регулярно подвозят хлеб и воду. Это не пресловутая гуманитарная помощь властей России или респуб­лики Дагестан – это просто инициатива отдельных людей, чечен­цев и нечеченцев. Эти же люди после ритуального уговаривания не ехать: «Нет, мы не можем вами рисковать, нет-нет, вы наши гости, мы за вас отвечаем,» – охотно подвезут на своей машине.

Большими и официальными группами лучше всё же ехать через Назрань. Там президент Аушев изыщет автобус и постарается обеспечить своей охраной. Правда, ингушское руководство предпочитает, чтобы автобус довёз вас до окраины города, а потом поскорей поворотил назад. Несколько ингушских автобусов реквизи­ровали дудаевцы для своих нужд. Ингуши рассказывают об этом без обиды («раненых им, кажется, нужно было перевозить ­– что ж, на войне как на войне»), но стараются больше своим транспор­там не рисковать.

Мёртвый город

Центр Грозного кажется адом, даже если попал туда в период затишья и ничего вокруг не взрывается, а тишину разрезают только нечастые автоматные очереди. Город мёртв. Там нет целых домов, почти нет людей без автоматов и камуфляжек, а те, что редкими тенями скользят по улицам, сосредоточенно молчаливы и смотрят только под ноги. В довершение апокалиптической картины над городом висит смог, накрывший Грозный тёмным колпаком.

Стоят солнечные ясные дни, а в чеченской столице полутемно и сыро. Это копоть от нефтяных пожаров. Первая бомба попала в нефтехранилище двадцать восьмого декабря, на следующий день после знаменитой ельцинской речи о «прекращении бомбардировок».

Потом нефтяные склады бомбили под Новый год, а первого расстреливали из танковых орудий. Если рискнуть и подняться повыше (залезть на остатки какой-нибудь крыши), то и из центра прекрасно видны столбы дыма, копоти, сквозь которые прорываются языки пламени. 

Самое живое, что есть на улицах Грозного, – группки автоматчиков, стоящих на месте или прогуливающихся на неболь­шом отрезке. Эти не запуганы, приветливы, охотно вступают в контакт, наперебой дают советы: «Держитесь у стенки, да не у этой, во-он у той, оттуда снайперы стреляют. А дальше, вот оттуда, бегите короткими перебежками Вот туда вообще не ходите, там тан­ки догорают, могут в любой момент взорваться». Эти люди – дудаевское ополчение.

Странный штурм

С ополченцами довелось провести двое суток в подвале президент­ского дворца. Не просто суток: мы пережили вместе Новый год, и соответственно, новогодний штурм Грозного, завершившийся ка­тастрофическим разгромом российской армии. Это было странное поражение, как странным и непонятным был весь штурм, заставив­ший говорить то ли о сознательном армейском саботаже, то ли о беспробудном пьянстве, то ли о вмешательстве Аллаха. Надо надеяться, рано или поздно следователи и прокуроры или историки в нем разберутся.

Утром последнего дня уходящего года в дудаевском дворце царило обычное суетливое ничегонеделание. В Грозном давно не ра­ботает связь, нет воды и света, транспорт, разумеется, тоже не хо­дит, так что государственным чиновникам при всём желании труд­но найти себе постоянное занятие. Какие-то попытки что-то организовать предпринимают в основном несколько энергичных женщин, кажется, чьих-то родственниц или секретарш, взявших в свои руки прокорм ополченцев, обихаживание раненых и других пострадавших под бомбами. (Войти сейчас во дворец проще простого, и людей, которых совсем уж некуда везти, доставляют туда.)

Около полвторого вошёл дудаевский помощник (он всё время входил-выходил, то что его поначалу и не заметили) и как-то очень буднично объявил: «Около президентского дворца стреляют российские танки. Пойдёмте в более надёжное укрытие». Тогда пока­залось, что судьба Грозного решена и что взятие дворца – вопрос не­скольких часов. Когда к вечеру стало ясно, что штурм провалился, когда удалось поговорить с пленными и с ополченцами, сосчитать пылаюшие перед дворцом танки, ситуация всё равно продолжала казаться неправдоподобной. В нашем представлении подойти к цен­тру, к дворцу, означало уже взять город. И мы готовы были с пони­манием отнестись к пояснениям дудаевцев, что это всемилостивый и милосердный Аллах ещё раз продемонстрировал свои симпатии.

Цена лжи

Ещё более неправдоподобным оказалось то, что на следующий день, первого января, картина повторилась в точности. Ровно так же без боя и без сопротивления в центр города пропустили всю танковую колонну. При этом складывалось впечатление, что входив­шие в город были дезинформированы и полагали, что занимают уже побеждённый Грозный. Они оказались совершенно не готовы принять бой. Официальные предновогодние информационные со­общения действительно беззастенчиво лгали, что город и чуть ли не дворец контролируются российской армией и лишь «отдельные группы» продолжают сопротивление. Трудно представить, что и ар­мия в районе боевых действий не представляла реального положе­ния дел, однако иного объяснения случившемуся не видно.

Как бы то ни было, 1 января, как и накануне, танковую ко­лонну, уже въехавшую в город, разделили на сектора и уничтожили из гранатометов. На следующий день в Грозном догорало около ста пятидесяти единиц российской бронетехники. В результате этой двухдневной операции погибли несколько сотен российских сол­дат, около ста были захвачены в плен. Отдельные группы пехотин­цев, въезжавших на танковой броне, уцелели и ещё два-три дня ве­ли автоматный огонь, пытаясь то ли вырваться из города, то ли закрепиться в ожидании подмоги. Однако к четвертому числу, ко­гда им на помощь в Грозный был брошен десант, с ними уже было покончено.

Ополченцы

Среди тех, кто воюет с чеченской стороны, странным образом не видно знаменитой дудаевской гвардии. Я запомнила гвардейцев с прошлого сентябрьского визита в Чечню. Не узнать их невозможно даже переодетыми: статные как на подбор молодцы гренадёрского роста, красавцы, не старше двадцати пяти лет. Сейчас в подвалах президентского дворца и на улицах заметны совсем другие люди ­– средних лет и среднего роста, без какой-либо выправки, больше похожие на крестьян и работяг, чем на профессиональных военных. Ополченцы, в самом деле, люди мирных гражданских профессий, для подавляющего большинства из них война не способ существования, а необходимость сегодняшнего дня

Правда, среди них встречаются особые люди, носящие узкие зелёные повязки вокруг головы, – смертники. Те, кто дал обет победить или умереть. Это, разумеется, наиболее экзальтированная публика. Однако при ближайшем рассмотрении даже они не производят впечатления обезумевших. Удивительно, но среди смерт­ников преобладает не молодёжь, а зрелые семейные люди. Когда ин­тересуешься, на кого предполагается оставить жену с детьми, малолетних детей, стариков-родителей, отвечают, как правило, не формулой вроде: «Свобода дороже семьи!», а что-нибудь вроде: «Нас шестеро братьев, смертный обет дали двое, остальные должны уцелеть, чтобы позаботиться о наших близких и сохранить и про­должить наш род».

На прочие расспросы говорят, в общем, то же, что и все опол­ченцы: смерть им не страшна, поражение означало бы непереноси­мое унижение, после которого жить дальше невозможно, никакого способа более достойно распорядиться собой они не видят. За что они готовы умирать? В большинстве своем на этот вопрос отвечают, что ни на минуту не допускают, чтобы в их дом, деревню, квартал вошли русские солдаты. Почти все рассказывают, что служили в рос­сийской (ещё тогда советской) армии и прекрасно видели, как ведут себя солдаты даже в неоккупированной деревне. Убеждены, что ни их семьи, ни честь их жён и дочерей, ни их дома и имущество не бу­дут в безопасности, если российская армия победит.

Дудаев всё же стал героем

Мне довелось встретить как бы три категории чеченских бойцов.

Первая ­– те, кто с сентября 1991 года ощущал себя «дудаевским солдатом» и «защитником независимости». Продолжая работать где работали (в колхозах, конторах, на базарах, в коммерции), эти люди всегда готовы были откликнуться на призыв своего президента и прийти с оружием туда, куда он скажет. Это те, кто выходил на продудаевские митинги против оппозиции, кто собирался в Грозном каждый раз, когда президент заговаривал о «московской угрозе». Они явно в меньшинстве.

Другая категория ­– те, кто воюет с августа-сентября про­шлого года, с того момента, когда, по их признанию, им стало ясно, что так называемая «оппозиция» ­– просто форма российского вмешательства в чеченские дела. Это далеко не всегда поборники дудаевского режима, но бесспорно расценивающие российский диктат как национальное унижение. Наконец, третья группа – те, кто решился воевать только после одиннадцатого декабря, после втор­жения российской армии в Чечню.

По отношению к Дудаеву ополченцы настроены так же, как и население республики в целом, то есть очень по-разному. Предостережения экспертов о том, что военная акция немедленно превра­тит теряющего популярность лидера в национального героя, похо­же, не сбываются несмотря даже на победы чеченского оружия. «Отдать жизнь за Джохара» собираются очень немногие. Они гово­рят о какой-то особой сверхъестественной гениальности, мужест­ве, доблести и прочих неисчислимых достоинствах своего лидера. Гораздо чаше встречаются те, кто выдвигает нечто вроде формулы условной поддержки: «Пока он наш президент, я обязан его под­держивать».

Однако приходилось нередко слышать и весьма радикаль­ные оценки: «Сегодня главное – прогнать агрессоров и остановить войну. Но затем придется серьёзно разбираться с Дудаевым и дру­гими нынешними руководителями. По сути дела, они не меньше, чем Ельцин, виновны в нынешней катастрофе». Очень многие уве­рены, что Дудаев проиграл бы выборы, назначенные им на 1995 год. Интересуюсь: «А если бы он в последний момент отменил выборы?» Люди с автоматами снисходительно посмеиваются: «Да кто бы ему позволил?»

Добровольцы или наёмники?

Катастрофическое российское новогоднее поражение, понятное дело, укрепило бодрость духа и оптимизм дудаевцев. «Мы борем­ся за свою землю, а российская армия не знает, за что борется, за нами правда и милосердный Аллах, за ними – тупой Грачёв и под­лый Ельцин».

Тем более нелепо выглядят сообщения, что на чеченской стороне якобы сражаются в основном не чеченцы, а наёмники. Те, кого ловят как «наёмников», больше напоминают самых обычных контрабандистов, которых, естественно, в Чечне тьма-тьмущая. А среди ополченцев мне не довелось видеть никаких иностран­цев, если не считать трёх украинцев, одного из которых убили как раз первого января.

Украинцы эти тоже никакие не наемники, а добровольцы. Су­дя по разговорам, они принадлежат к той распространившейся в по­следние годы по всему бывшему СССР породе людей, для которой война – единственное призвание и достойное ремесло. Такие воева­ли с обеих сторон в Приднестровье и в Абхазии. Кончится чеченская война – они, если останутся живы, подадутся куда-нибудь ещё. Идеологическое обоснование им требуется минимальное – эти трое (теперь двое) сражаются «с русским империализмом», что не меша­ет им с гордостью вспоминать своё афганское прошлое и тогдашнее «фронтовое братство», которое они с энтузиазмом воспроизводят сейчас. К слову, только этих и пришлось за два дня видеть пьяны­ми – бойцы-чеченцы «не употребляют» даже в Новый год.

«Мама-папа глаза исплачут»

Ощущение собственной силы победителей делает ополченцев ве­ликодушными к побежденным. О пленных заботятся почти как о своих: содержат, насколько это возможно, в тепле, кормят из того же котла, из которого едят сами. Когда приносят группу раненых, сначала стараются оказать помощь пленному. Говорят о них со снисходительным сочувствием: «Пацаны совсем, где же им вое­вать». Знаменитая дудаевская формула: «Пусть Россия присылает нам своих солдат, мы их накормим, а потом отдадим мамам» – пользуется куда большей популярностью, чем сам Дудаев.

Кто-то придумал, и чеченские женщины одна за другой по­вторяют. «Если России её мальчики не нужны, пусть нам отдадут. У нас семьи большие, нам ещё по сыночку в самый раз будет». Здесь много демонстративного: доказывают себе и миру, что чеченцы благородны и не воюют с безоружными. Не думаю, что такая ситуация сможет сохраниться, если чеченская сторона начнёт терпеть поражение. Но конечно, есть и неподдельное искреннее сочувствие российским пленным, так и не успевшим до конца понять, что с ними произошло…

Как плакала, как убивалась чеченка Зоя, когда на её глазах умер от ран первый пленный. Зоя, бойкая, веселая, шустрая (она и покормит всех в подвале, и перевязки сделает, и водички принесет и ещё успеет всем рассказать, какой великий необыкновенный человек «наш президент» и что умереть она ни капельки не боит­ся, потому что истинно верит в Аллаха) – кажется, огонь и воду прошедшая, всё повидавшая и никогда не унывающая, совсем по-русски шептала сквозь слезы: «Да за что же тебе, милый, тут по­мирать, да тебя мама с папой домой ждут не дождутся, все глаза исплачут…»

Вряд ли такая ситуация сохранится, когда чеченцы из побе­дителей окажутся побеждёнными. Но на волне успехов они совер­шают истинные чудеса.

Пленный офицер

В больницу в городе Шали мы попали через два часа после варвар­ского налета российской авиации. Погибло больше двадцати боль­ных и раненых, пять человек из медперсонала получили увечья (молодой медсестре срочно ампутировали ногу)… Пострадали не­сколько корпусов, в том числе и роддом, и чеченцы мрачно шути­ли: «Бандформирования истребляются буквально в зародыше».

Больница полностью вышла из строя: ни целых окон, ни теп­ла, ни света, а главное, разрушена была операционная вместе с обо­рудованием. Словом, встал вопрос об эвакуации больных.

Главный врач так и объяснил приехавшим с нами чеченцам из Дагестана: «Вон того, того и того заберите в свои больницы, вон тот и тот – нетранспортабельны, бесполезно, всё равно не довез­ти…» Около одного остановился, взглянул мельком на нас: «Это рус­ский пленный офицер. Ранен в живот и в грудь». Пленный был в по­лусознательном состоянии.

– Где вы?

С трудом приподнял веки. Разлепил губы: «Не знаю».

– Вы знаете, что вы у чеченцев?

Снова трудное движение губ, не открывая глаз: «Да».

Вмешался комендант Шали, грузный угрюмый чеченец с от личной военной выправкой: «Если можно его довезти, забирайте. У нас их двое было перед бомбежкой. Сейчас я лёгкого забрал к себе домой, можете с ним встретиться. А этого никто из наших взять не решится – вдруг у нас умрет?».

Врач подумал с минуту: «На специально оборудованной машине скорее всего доехал бы. На простой легковушк­е ­– шансов примерно пополам». И снова комендант: «Но здесь без лечения не выживет? Значит, забирайте».

Признаться, ни в одном виденном раньше конфликте мне не доводилось сталкиваться с тем, чтобы так легко выпускали из рук не то чтобы пленного, но даже и труп, тем более офицерский ­– они всегда служили «валютой» при переговорах и обменах. Здесь, однако, не только врач, но и комендант не сомневались в решении. (Забегая вперед, скажу, что этого офицера довезли-таки живым до хасавюртовской больницы и сейчас он, надо надеяться, поправляется вместе со своими чеченскими товарищами по несчастью).

Просто люди

Поразительное отсутствие шпиономании. В обстреливаемом городе, в сёлах, на которые рушатся с воздуха бомбовые удары, реакция на чужих, явно русских и явно пришлых: «Осторожней, там снайпер!» Или: «Воздух! Бегом, прячьтесь сюда!» Ни разу не спросили документы, верят на слово. Тоже, наверное, всё до поры до времени, пока не ощутили себя битыми.

Вообще граница между ополченцами и мирным населением зыбка и трудноуловима. Например, ходят по городу или селу воору­жённые мужчины разных национальностей: чеченцы, русские, ар­мяне… – несут патрульную службу, то есть охраняют свои и сосед­ские (кто уехал, кто от бомбежки прячется) дома, кварталы, участки от мародёров. Но вот такой патрульный отряд в Грозном натыкает­ся на «заблудившийся» российский БТР. Старший отряда начинает волноваться: «Где гранатомет? Где гранатомет?» – и опрометью бросается к президентскому дворцу за гранатометом. (В точности как охотник, выследивший лисицу, вдруг спохватывается, что ру­жьё-то дома).

Спрашиваю русских из другого патрульного отряда (специ­ально отводя в сторону, чтобы не стеснялись чеченцев): «Армия придёт, сдадите оружие?» – «Да ты что, – отвечают, – тогда-то оно особенно пригодится».

В Хасавюрте довелось пообщаться с двумя группами бежен­цев – чеченской и русской. Ни в одной, ни в другой не было ни од­ного мужчины старше пяти и моложе семидесяти. У чеченок не спрашиваю ­– всё ясно. Спрашиваю у русских: «Где же главы семей?» отвечают: «Там остались, дома стерегут…» Можете не сомневаться, стерегут с оружием в руках.

В Хасавюрте сейчас чуть больше 12 тысяч беженцев, несколько тысяч ­– в Ингушетии, однако очень много женщин, детей, стариков по-прежнему в Чечне. Люди мечутся как загнанные.

Грозный – село – Грозный

После начала бомбардировок Грозного многие покинули его, ушли в сёла. Кстати, разговоры о том, что русским тоже советовали уйти в чеченские деревни, вполне основательны. Правда, искать приюта у совсем незнакомых чеченцев редко кто из русских отваживался, несмотря на все их уговоры и предложения. Но те, кто ушёл с соседскими семьями, с друзьями, считали, что поступили мудро…

До тех пор пока по сёлам не начали тоже наносить бомбовые удары. Тут как раз Ельцин сказал, что приказал Грозный не бомбить. Многие поспешили вернуться в город. Только удостоверились, что бомбить город продолжают, побежали обратно, как начались беспрецедентные массированные бомбёжки сёл.

И всё же демографический состав Грозного по сравнению с довоенным сильно изменился. Наезжая туда начиная с 1991-го при­мерно раз в полгода, я могла наблюдать, как раз от разу он стано­вился всё более чеченским: всё реже слышалась русская речь, мель­кали русские лица… Сейчас он опять стал русским. И ещё более русским, чем в 1991-м. И очень заметно постарел.

Очевидно, при всех метаниях всё же те, большинство тех, кто не мог воевать и в силах был уехать, город покинули. Стоит за­глянуть в любой грозненский подвал – там две-три чеченки с вы­водком детишек и битком русских стариков и старух. Чеченки спо­койней: им некогда впадать в отчаяние, им надо успокоить одного ребенка, найти глоточек воды другому… Русские старухи по очереди заглядывают тебе в глаза и доверительно спрашивают: «Миленькая, а что же со мной дальше будет?»

Потом рассказывают, как работали всю жизнь – и в войну, и после войны, кто на заводе, кто на железной дороге, кто ещё где, как остались на старости лет без пенсий (почти без пенсий, иногда что-то такое выдавали), но одна была отрада, что хоть угол свой. А теперь всё сгорело, и все-все вещи, всё, что за жизнь было нажи­то, тоже сгорело, как выскочили в подвал в тапочках и в халате, так теперь и сидят. Слава богу, хоть жива осталась. А соседка, так та за­живо сгорела.

А вот Петровны муж, он из подвала высунулся, думал, мож, водички где раздобыть – и вот теперь здесь же, в подвале. Лежит неживом, а рядом детишки. Скоро разлагаться начнет, а не похоро­нить… Один из русских стариков с какой-то особой мстительно­стью добавляет: «Его русский убил, это точно. Я уж знаю, это из АКМа стреляли». На самом деле российские и чеченские бойцы стреляют из одних и тех же автоматов, и понять, чья именно случайная пуля настигла конкретного дедушку, совершенно невозможно.

Кто кому «сыночек»

Одна из старушек вздыхает: «Может, хоть Дудаев узнает, что мы тут сидим ­– покушать нам пришлет…» Ничего она от Дудаева в жизни хорошего не видела. Пенсию не платили, жить становилось с каждым днем всё страшней. Но просто у неё теперь никакой надежды не осталось. Ельцину она не верит, российской армии боится. Скажи ей завтра, что Дудаева больше нет – она заплачет: теперь уж и вовсе никто покушать не принесёт.

Посмотришь, послушаешь и уже нс удивляешься ни русскому парню среди ополченцев, ни тому, что одна из старушек – та, что пободрей, с риском для жизни пробирается из подвала в аптеку (верней, к тому, что осталось от аптеки) и забирает уцелевшие мази и бинты, чтобы перевязать раненого дудаевца, и называет его при этом «сыночек», как по идее, по патриотическому замыслу, должна была бы называть российского танкиста.

Но к российскому танкисту у неё свой счёт. Эти русские бабуш­ки наперебой рассказывают, как танк останавливался около дома и, «как нарочно, прямо в каждую квартиру, в каждое окошко стрелял».

Почему так вели себя танкисты, в общем, понятно. Хотя от этого не менее страшно, оказавшись внезапно в кольце огня. Потеряли голову. Стали палить куда попало. Могли стрелять (и, наверное, стреляли) чеченские гранатометчики. О том, что приехали сюда «разоружить бандформирования», забыли на­прочь и тотчас. Один из ополченцев (кстати, русский) схулиганил – влез радиоперехватом в отчаянную перебранку танкового экипажа с каким-то начальством и спросил: «Куда можно прой­ти сдать оружие? Было сообщение о специальных пунктах сда­чи…» Со смехом рассказывал, что указанный ему адрес при да­мах повторить не может.

Уничтожим коренное население?

Труднее понять психологию лётчика, бомбящего город или село. Он не рискует ничем ­– «Стингеров» у дудаевцев нет, а зенитки были сняты с вооружения ещё перед Второй мировой ввиду их полного бессилия уже перед тогдашней авиацией. Сегодняшние самолеты сбрасывают бомбы на низком бреющем полете и попадают строго в цель: в больницу, дом инвалидов, рынок с массовым скоплением людей…

Начиная со второго января тактика бомбардировок несколько изменилась. Раньше удары наносились в основном по Гроз­ному. Причём там, где раньше стояла или могла бы стоять зенитная установка или бронемашина. (Так мне одна спасавшаяся от бомбё­жек женщина и объясняла: «Зенитка, она же на колесах – она здесь постоит, там постоит, дальше поедет. А самолет прилетит через не­сколько часов, да как давай бомбами лупить…»).

После поражения новогоднего штурма начали бомбить преимущественно провинцию, причём там, где больше людей: крупные базары, автостоянки, места, где скученно стоят дома. В Ша­ли на общереспубликанский рынок автодеталей сбросили шариковую бомбу. Я была там через пару часов после бомбардировки и дер­жала в руках ещё не разорвавшиеся шарики. Радиус смертельного поражения этой штуки больше ста метров. И достигает она всяко­го, ложись не ложись. Несколько трупов я видела даже в канаве… В тот же день и там же бомбили больницу и продовольственный рынок. Потом большие села Атаги и Комсомольское (то самое, куда через пару дней сбросили десант), потом село Чечен-Аул, потом…

Что бы ни говорила официальная пропаганда, действия российской армии не оставляют сомнений: она рассматривает че­ченское сопротивление именно как народную войну и ведёт борьбу даже не только с чеченским населением, а с населением Чечни, кото­рое не без оснований, быть может, рассматривает как своего потенци­ального противника. «Армии никогда не победить народ»,– гово­рят чеченцы. Вопреки опытам позорных поражений мне кажется иначе: армия ещё чуть-чуть поднавалится и победит. Бомб и само­летов на это хватит.

Говорят, когда российские войска занимают жилой дом, под­валы забрасывают гранатами.

Цена войны

Оценки потерь в ходе чеченской операции существенно разнятся. Помощник Дудаева Мовлен Саламов называет около двухсот еди­ниц российской бронетехники, уничтоженных только за два дня, с 31 декабря по 1 января. Он же говорит о 25 танках и БТРах, взя­тых в эти дни в качестве трофеев. И примерно о сотне пленных.

Российские депутаты, находившиеся в Грозном, назвали Цифру 81 пленный. Представители Международного Красного Креста, посетившие российских пленных, подтвердили чеченские данные ­– сто человек.

Член парламентского Комитета по обороне генерал-полковник Юрий Родинов утверждает, что на 16 часов 6 января российская сторона потеряла 282 человека убитыми.

Хусен Диресов, помощник начальника департамента жилищно-коммунального хозяйства Чеченской республики, 3 января объехал центральную часть Грозного и насчитал по улицам 84 единицы сгоревшей российской бронетехники.

Данные, полученные корреспондентом «Известий» в 131-й Майкопской мотострелковой бригаде, штурмовавшей в новогодние дни Грозный со стороны вокзала: из 26 танков сожжено 20, из 120 БМП из города удалось вырваться только 18. Все шесть зенитных комплексов уничтожено. 74 человека попали в плен.

Командующий войсками Приволжского военного округа, побывавший в районе боевых действий, генерал-лейтенант Вла­димир Попов сообщил: 81-й гвардейский мотострелковый полк, ведший боевые действия в Грозном в районе вокзала, потерял 16 военнослужащих срочной службы и 6 офицеров. Пока нет данных о судьбе еще 126 военнослужащих. Ранены 113 солдат и 22 офицера.

По Чечне настойчиво циркулируют слухи, что российские потери сознательно скрываются российской армией и трупы уби­тых уничтожаются непосредственно в Моздоке. Говорят о сокры­тии нескольких сотен трупов.