2 января 2019 года в Москве умерла Елена Михайловна Сморгунова – лингвист, библеист, преподаватель библейских языков, участница издания правозащитного бюллетеня «Хроника текущий событий», друг «Мемориала». В память о ней мы публикуем архивные документы об участии Елены Михайловны в петиционной кампании 1968 года – самой массовой акции протеста интеллигентов в послесталинскую эпоху.
Институт русского языка Академии наук СССР, где работала молодая Елена Сморгунова, уже несколько лет – с сентября 1965-го, со дня ареста Андрея Синявского и Юлия Даниэля – лихорадило. Сотрудники института хорошо знали жену одного из них – Ларису Богораз. За год до этого она закончила аспирантуру ИРЯ и защитила там диссертацию по русской фонетике. В январе 1966-го пять сотрудников написали коллективное письмо Брежневу в защиту арестованных писателей. Еще большее негодование в Институте (десятки подписей в коллективных письмах) вызывало увольнение единственного свидетеля защиты на процессе Синявского и Даниэля – доцента филологического факультета МГУ Виктора Дмитриевича Дувакина (в ИРЯ работало много выпускников филфака, слушавших его лекции). Когда партийное начальство института весной 1966 года попыталось организовать «проработку» первых подписавших, ряд членов партии, в т.ч. виднейшие ученые В.П. Григорьев (1925-2007), В.Д. Левин (1915-1997), М.В. Панов (1920-2001), заявили, что они не только не осуждают тех, кто подписал письма, но и сами отправили индивидуальные заявления в ЦК КПСС с критикой ущерба, нанесенного престижу страны и делу коммунизма приговором Синявскому и Даниэлю.
Осенью 1967-го в институте узнали о том, что их коллега Лев Скворцов по заказу КГБ готовит экспертизу для уголовного дела арестованных молодых москвичей Александра Гинзбурга, Юрия Галанскова и других (суд над ними стал известен как «процесс четырех»). Возмущенные коллеги объявили бойкот Скворцову. Новый процесс был связан с недавним судом над писателями, одного из подсудимых – Александра Гинзбурга – преследовали за «Белую книгу» – сборник о деле Синявского и Даниэля.
В дни процесса (январь 1968) многие сотрудники Института находились около здания суда (внутрь допускали только «проверенную» публику и родственников подсудимых). Пришедшие сотрудники ИРЯ знали Ирину (Арину) Жолковскую (невесту Александра Гинзбурга), которая преподавала русский язык для иностранцев в Московском университете. Она рассказывала о возмутительной обстановке в зале суда, о нарушениях прав подсудимых и адвокатов. Лингвисты видели, как Лариса Богораз вместе с Павлом Литвиновым передали иностранным корреспондентам обращение «К мировой общественности», в котором звучал призыв выразить возмущение произволом, царившим в зале суда. Обращение стало импульсом для петиционной кампании: письма направлялись в советские инстанции с требованиями соблюдать законность и отменить неправосудный приговор. Письма попали за границу и транслировались «радиоголосами» на СССР.
13 сотрудников ИРЯ, в их числе Елена Сморгунова, приняли участие в этой кампании. Лингвист Константин Бабицкий не только подписал несколько обращений, но и собирал подписи под ними. До начала апреля партийная власть в институте не имела указаний, как реагировать на инакомыслие беспартийных сотрудников, и не предпринимала никаких действий. Когда список подписантов был проанализирован функционерами Московского горкома партии, выяснилось, что в небольшом академическом институте решились на участие в кампании почти 10 процентов научных сотрудников (13 из 165). В апреле 1968, на закрытом партсобрании, было решено применить оригинальную форму «проработки» – вызов всех тринадцати беспартийных подписантов (этого слова в русском языке ещё не было) на заседание партбюро. Среди них были Константин Бабицкий (через несколько месяцев, в августе 1968, он вышел на Красную площадь) и Татьяна Ходорович (в 1969 году она стала участницей первой правозащитной группы в СССР). Одной из самых молодых среди вызванных на это разбирательство была Елена Сморгунова, начался ее диссидентский путь…
Публикацию протоколов собраний из фонда парторганизации ИРЯ АН СССР (1966-1968) готовит Дм. Зубарев. Она появится в альманахе «Записки о Самиздате». Фонд (№2480) хранится в Центральном государственном архиве города Москвы (Отдел хранения документов общественно-политической истории Москвы, бывш. Центральный архив общественных движений Москвы).
Представим состав партбюро ИРЯ на 1967–1968 гг.:
Барановская В. Г. (секретарь)
Львов А. Г. (зам. по организационной работе)
Смолина К. П. (зам. по агитационно-пропагандистской работе)
Азарх Ю. С. (зам. по народному контролю)
Протченко И. Ф. (от дирекции)
Григорьев В. П. (производственный сектор)
Терехов С. М. (хоз. часть)
Протокол № 6
закрытого партийного собрания ИРЯ АН СССР
от 19 апреля 1968 г.
Присутствовало:
членов КПСС – 31 чел.
Повестка дня:
Итоги XIX Московской городской партийной конференции и задачи парторганизации Института, вытекающие из речи Генерального секретаря ЦК КПСС т. Л. И. Брежнева.
Сообщение делает В. Г. Барановская.
<…> В связи с осуждение советским судом Галанскова, Гинзбурга и др. за преступные связи с зарубежной антисоветской организацией и другие уголовные действия буржуазная пропаганда подняла большую шумиху по поводу того, что осуждение этих преступников будто бы свидетельствует об отсутствии у нас свободы и демократии. К сожалению, у нас нашлись отдельные творческие и научные работники, которые подписали письма, где высказали сомнения в справедливости суда над группой Галанскова – Гинзбурга. Характерно, что письма эти были немедленно использованы в радиопередачах враждебных радиостанций (часто раньше, чем успевали доходить по адресатам – высшим советским и партийным инстанциям). Среди сотрудников Института подписавших эти письма оказалось более чем достаточно (13 человек). Правда, это беспартийные. В прошлой «волне» такого рода писем, по делу Синявского–Даниэля, участвовали вдвое больше лиц, в том числе и коммунисты, но это, конечно, слабое утешение. Кто эти лица? Что ими руководило? Мы беседовали с каждым из них подробно, иногда привлекали к этим беседам председателя местного комитета, наших видных ученых (в том числе академика-секретаря М. Б. Храпченко). В результате бесед у нас возникло впечатление, что люди эти разные и мера их участия разная, и отношение к ним, соответственно, должно быть разным. Большинство из них явно поддались проискам более опытных в такого рода действиях отщепенцам [так! – публ.] в силу своей идейной незрелости (кто-то принес письма, кто-то унес, там стояли уже авторитетные подписи), политической безответственности (некоторые из подписавших недостаточно отчетливо помнят содержание писем: «Кажется, там шла речь только о недостаточной информации», им не только раньше, но и теперь представляется несущественным, кто и как мог использовать их подписи – это, де, не наша забота, а специальных органов). Обычно эти люди искренне сожалеют о том, что произошло, о том, что их подписи были использованы в пропаганде против СССР. Но некоторые из них в своей «фронде» упорствуют, уверяют, что факт использования их подписей еще не причина отказываться от такого рода «борьбы» за справедливость и демократию. С этого рода «подписчиками» разговаривать труднее, с ними требуется более упорная и продолжительная работа. На общем фоне выделяется т. Бабицкий, который подписал столько писем, что сам не помнит, сколько, который во время процесса в здании суда (а не на своем рабочем месте в институте!) и принимал участие в размножении подпольных материалов (характерно, что жена Бабицкого [Татьяна Михайловна Великанова (1932-2002), программист, близкая подруга Елены Сморгуновой, в будущем участница издания «Хроники текущих событий». – публ.] в своем институте была сборщицей подписей). Мы провели пока только предварительную работу с этими людьми. Надо сказать, беседы эти были трудные. И тем труднее, чем более «упорствующими» оказывались те или иные лица. Враждебная пропаганда снабдила их немалой информацией по интересующему их вопросу. Поэтому на первом этапе нашей воспитательной работы должна быть, очевидно, решена проблема информации. Необходимо в ближайшее время (сразу после праздников) провести для коллектива необходимые мероприятия с целью правильной информационной и политической ориентации (в плане уже есть). Делегаты конференции рассказывали о том суровом осуждении, которое получили поступки этих людей со стороны советской общественности (многочисленные письма и резолюции собраний рабочих и служащих предприятий Москвы). На конференции выступал и президент АН СССР т. Келдыш, который также осудил выступления отдельных представителей интеллигенции, работников АН и заявил от имени большинства людей науки нашей страны, что вся наша интеллигенция всегда была, есть и будет со своим народом, с партией Ленина. Президиум АН и в частности отдел кадров очень обеспокоены тем, что среди научных работников Академии имеются люди, давшие свои подписи под заранее сфабрикованными и использованными затем вражеской пропагандой письмами. Обеспокоен и райком партии. Особенно положением в нашем Институте (рекордное количество «подписчиков» [В Словаре русского языка, который выпускал ИРЯ, еще не было слова “подписант” – публ.]).<…> Мы решительно должны прекратить эту позорную возню с письмами отдельных наших коллег (потребовать этого от них, и не на словах, а на деле), которая не только мешает нашему Институту нормально работать, но и вызывает справедливые упреки в наш адрес со стороны общественности нашего района и города. Мы сделаем все, что нужно, чтобы объяснить тем, кто до сих пор страдает политическим инфантилизмом (и в 30 лет считается политически незрелым), но мы и не намерены больше мириться с тем, что рядом с нами работают люди, не отдающие себе отчета в своих политических действиях.<…>
Скворцов Л. И.: Я согласен с Виктором Ивановичем [Борковским] в том, что мы упустили время. Все можно было попытаться предотвратить раньше. И сожалеть о совершенном – об этих 13-ти подписях – надо было раньше, так как к этому мы давно шли. В сентябре прошлого года по поручению дирекции Института мне вместе с В.П. Даниленко пришлось заниматься лингвистической экспертизой по делу Гинзбурга и других. Для меня это была рядовая работа, обычная экспертиза, каких я немало уже делал. Но почему-то именно это дело и эта экспертиза получили в нашем Институте политическую окраску. В тот момент, когда экспертиза была закончена, по Институту пошли разговоры о том, что ни мне, ни Даниленко не следовало браться за эту экспертизу, что это предательство по отношению к нашему прогрессивному, свободолюбивому коллективу, что пора было бойкотировать действия органов прокуратуры и Комитета государственной безопасности. Валерия Петровна [Даниленко] и я стали «отщепенцами» в глазах этих болтунов. До меня эти разговоры доходили меньше, а вот Валерии Петровне в то время пришлось пережить немало. Впрочем, и ко мне потом приходили разные люди с ультимативными заявлениями о том, что я должен отказаться от ведения экспертизы, что это – начало травли интеллигенции и т.п. Некоторые из этих людей заявили мне потом, что они со мной теперь принципиально не здороваются. Я не боюсь впасть в преувеличение, сказав, что в нашем Институте было тогда же организовано общество в защиту Гинзбурга. Люди болтали по коридорам и секторам, носили друг другу газеты с публикациями по делу, разъясняли «тенденциозность» этих материалов. Ну, а теперь мы пожинаем плоды этой деятельности. Эти болтуны много говорят об информации, о недостатке информации у нас. Но, во-первых, правильно сказала здесь Валентина Георгиевна [Барановская], что у этих людей зачастую информации больше, чем у нас, членов партии. А во-вторых, я и сам столкнулся с этим, когда беседовал с приходящими ко мне с ультиматумами людьми. Откуда они все знали, если не знал этого я, знакомый со всеми документами следствия? Мне это неясно. Впечатление такое, что они знают больше всех. Самой этой информацией (и ее отсутствием) у нас часто спекулируют. Начинают свой письменный «протест» словами «нет информации, мало информации», а потом переходят к обвинениям и разоблачениям наших порядков, нашего устройства. Еще прошлый раз, когда мы разговаривали на партбюро с Апресяном, подписавшим в ряду других наших сотрудников письмо-протест Брежневу по поводу дела Синявского и Даниэля, я спросил его, как может он – человек образованный и политически грамотный – говорить об отсутствии информации, а потом делать далеко идущие выводы? Если ты не знаешь, так и скажи, что не знаю, хочу знать. А как можно в рассуждении идти дальше, не зная ничего? На каком основании? Апресян тогда замялся, но в общем-то остался на своем и сказал, что не видит в этом никакой нелогичности. Здесь говорилось о том, что возможны судебные ошибки. Да, ошибки возможны, но исправляются они судебными же органами, то есть специалистами. Почему же наши товарищи полагают, что они вправе сомневаться в действиях суда и в его решениях? Тут или подмена функций, или просто недоверие суду, нарушение процессуальности. Подсудимые имеют право на апелляцию. Рассматривает ее Верховный Суд. Почему же находятся люди, которые считают, что они имеют право на протест сразу после суда? Кстати, 12 апреля Верховный Суд рассмотрел апелляцию защитников по делу Гинзбурга и других и оставил решение суда в силе. А письмо, подписанное нашими сотрудниками, отправлено задолго до этого. Значит, цель его была чисто политическая, а никакая не юридическая. Теперь о письмах. Письма письмам рознь. Если пишут в одном экземпляре и отправляют по одному адресу – это одно. А вот когда печатают их во многих экземплярах и распространяют во все стороны, делая актом политическим,– это совсем другое. Тогда это получаются политиканские «открытые» письма. Я понял это, когда работал над экспертизой. Там в делах есть рукопись «Белой книги» по делу Синявского и Даниэля. В издательстве «Посев», которое содержит НТС, она вышла брошюрой. Там собрана вся подпольщина по тому старому делу и все «протесты» отдельных лиц и групп лиц. Есть там и письмо, подписанное нашими сотрудниками [Письмо Первому секретарю ЦК КПСС т. Брежневу Л.И. – публ.]. В рукописи оно называется «Письмо пяти московских лингвистов», а в книжке – «Письмо пяти советских лингвистов». И в книге, и в самой рукописи одна фамилия переврана: из женщины получился мужчина [Наталья Еськова, в «Белой книге» ее фамилия дана с опечаткой – Н. Еськов – публ.]. Сотрудника с такой фамилией у нас в Институте нет. Мне было совершенно ясно, что уже то письмо было отпечатано во многих экземплярах и широко ходило по Москве. Было пущено по ней авторами (или организаторами). Мы должны строго осудить все эти действия. Если раньше я еще предлагал называть действия этих товарищей политической незрелостью, то теперь по отношению к ним же можно говорить о «перезрелости». Из этих писем и подписей делается политика, дело Гинзбурга непосредственно связывается этими людьми с делом Синявского. Это совершенно ясно. Болтовня по секторам и коридорам продолжается. Она ведется известными у нас крикунами и мастерами эпистолярного жанра. Помимо своей идеологической вредности она просто мешает нашей работе. Мы должны сказать болтунам: кончайте болтать, давайте работать. Общественное мнение вам на откуп мы не дадим. Эти люди должны понять, что они работают в государственном учреждении, живут за счет народа, едят народные деньги [так в тексте]. Перед нами – не дети, а вполне зрелые люди. Ограничиться только воспитательными мерами по отношению к ним нельзя. Нужны и организационные меры. Это вытекает и из доклада В.Г. Барановской. Если идти по пути «большой информации», докладов, встреч с юристами и т.п., то мы опять получим митинг, который был тогда в Институте языкознания [Имеется в виду оформленная как партийное собрание встреча коллектива Института языкознания (совместно с Институтом русского языка) с помощником Генерального прокурора СССР О.П. Темушкиным, выступавшим государственным обвинителем на процессе Синявского и Даниэля, состоявшаяся 15 июня 1966 г. Очевидно, собрание проходило в такой скандальной обстановке, что его протокол в фонде парторганизации Института языкознания не сохранился (ЦАОДМ, ф. 2505, д.13). – публ.]. Организации болтунов и демагогов мы должны противопоставить свою организацию и организованность. Превратить наш Институт в центр фронды мы не позволим. Как не позволим и делать трибуну Института местом для политиканов с их демагогией, граничащей с враждебностью.
<…>
Решение
закрытого партийного собрания Института русского языка АН СССР
от 19.04.1968 г.
<…> Партийное собрание осуждает поступок сотрудников Института, проявивших политическую незрелость и безответственность и подписавших политически вредные письма, которые были использованы в антисоветских целях враждебной пропагандой за рубежом.
Собрание поручает партийному бюро довести до сведения этих сотрудников, что коммунисты Института и общественность не будут мириться с такими поступками, позорящими честь советского гражданина, советского ученого. Собрание просит партийное бюро совместно с дирекцией принять по отношению к этим сотрудникам необходимые меры <…>
(Д. 8. Л. 40)
Протокол № 13
заседания партийного бюро ИРЯ АН СССР совместно с Дирекцией
от 7 мая 1968 г.
Присутствовали:
члены партийного бюро: В. Г. Барановская, И. Ф. Протченко, К. П. Смолина, В. П. Григорьев, А. С. Львов, Ю. С. Азарх, С. М. Терехов.
вр. и. о. директора Института О. Н. Трубачев
ученый секретарь Института Г. И. Белозерцев
председатель месткома В. Б. Силина
парторги секторов и групп.
От РК КПСС – тт. Юшин и Русанов Б. Ф.
Повестка дня:
- Беседа с сотрудниками Института, подписавшими письма в защиту Гинзбурга и др.
В начале собрания секретарь РК КПСС т. Юшин советуется, как лучше построить разговор с этими товарищами.
Далее т. Юшин дает информацию, что в своих письмах эти товарищи считают 1) что процесс незаконный, так как он не был гласным; 2) говорят о том, что где-то процесс показал гальванизацию методов прошлого и 3) требуют пересмотра этого уголовного суда.
Если говорить о первом моменте, то он не имеет под собой почвы. Процесс был отрытый. Предоставлен был самый большой зал городского суда, вмещающий 150 человек. Были приглашены самые различные представители трудящихся города Москвы: рабочие, творческие работники, работники учреждений и ведомств. Присутствовали родственники Гинзбурга: его мать и невеста, которая вела себя неподобающим образом: стенографировала, записывала на магнитофон и передавала это иностранным корреспондентам. Второй момент – раньше судила тройка. Где же в данном случае гальванизация? И третий момент – отмена решения. Это вызывает удивление. Членам суда никаких отводов не было заявлено. Сам приговор был встречен правильно. Состоялось заседание Верховного Суда республики, которое подтвердило решение городского суда. Стране в целом нанесен вред. Письма попали за границу и комментировались нашими врагами. Эти письма подписали несколько видных наших писателей. Все они сейчас раскаиваются. В частности, Антокольский заявил, что он против подписания подобных писем. Он не думал, когда подписывал это письмо. Был не полностью информирован. Писатель Рощин сказал, что он просто не подумал и подписал. Ему вынесен за это строгий выговор. Критик Непомнящий принял участие в редактировании и распространении этого письма. Он признал, что совершил грубую политическую ошибку как коммунист. Разбирала его организация Института мировой литературы. В этой организации работал Синявский, и это наложило отпечаток на людей. Партийная организация исключила из членов партии Непомнящего <…> Районному комитету непонятно, почему парторганизация Института не приняла до сих пор никаких мер. В райкоме покритиковали секретаря В. Г. Барановскую. По этому поводу хотелось бы сегодня поговорить. Мы решили вашу организацию послушать на бюро РК КПСС. Числа с 15 мая у вас начнет работу комиссия РК.
В.Г. Барановская: <…> было проведено по этому поводу партийное собрание, где эти товарищи решительно были осуждены. Проводились с ними беседы, с некоторыми по несколько раз.
В.Д. Левин: <…> Считает ли т. Юшин освещение этого процесса в печати удовлетворительным?
Юшин: <…> Освещение в печати возможно и было неудовлетворительным, но по этому пути сейчас не нужно идти! В печати освещаются не все процессы. Здесь элементарный уголовный процесс. Судили их за связь с НТС, за получение денег. Гинзбург составил «Белую книгу» и переслал ее за границу. Это тенденциозная подборка по делу Синявского и Даниэля. Освещение в печати было, может быть, неудачным, но за этим стоят люди, заинтересованные будоражить. Антокольский [поэт, один из “подписантов” – публ.] рассказал такую вещь: еще до появления этих статей ему звонили из Парижа и спрашивали о процессе. Все это было хорошо сработано определенной группой людей <…> Авторами писем двигало не любопытство, а злоба. Нужно довести до сведения каждого, что людей, которые вредят и наносят вред по законам будут судить [так!], тем более в таких вопросах как идеология <…> Если было обсуждение, то нужно принимать меры. Институт у вас идеологический, и вы должны проводить политику партии. С товарищами нужно побеседовать и предупредить, что при подобных выпадах вопрос будет решаться о их пребывании в Институте.
В.И. Борковский: Степень виновности мы знаем. Наказать нужно и по степени виновности. Хотелось бы услышать проект предусмотренных мер.
В.Г. Барановская: От сегодняшней беседы будут зависеть и выводы.
Г.И. Белозерцев: Вчера было специальное обсуждение комплекса мер с М. Б. Храпченко [академик-секретарь Отделения литературы и языка АН СССР, куратор ИРЯ – публ.]. Но меры требуют уточнения и консультаций в управлении кадров Президиума АН.
Юшин: Меры наказания. Пример: Непомнящий [литературовед, один из “подписантов” – публ.] исключен из партии и понижен в должности (он был заведующим отделом).
Приглашаются лица (по одному) из подписавших письма.
До сведения каждого секретарь партбюро В. Г. Барановская доводит рекомендацию партийного собрания, осудившего этих сотрудников, и просит высказать свое мнение по данному вопросу.
Апресян Ю.Д.: Решение Московского городского суда по делу четырех лиц казалось ему и сейчас кажется судебной ошибкой. Он разделяет все точки зрения, изложенные в письме. Из всего происшедшего он сделал вывод: в дальнейшем, если возникнет такая необходимость, он будет контролировать, чтобы письмо попало по назначению. Что касается использования их буржуазной пропагандой, то любые мероприятия ею могут быть использованы. Решение суда он продолжает считать судебной ошибкой.
Вопрос т. Юшина: На каком основании?
Апресян: Из материалов советской печати не следует, что эти люди должны пострадать так, как пострадали. Нужна полная информация в печати. Когда судили Пеньковского [сотрудник ГРУ, завербованный британской разведкой, дело широко освещалось в СМИ (1963). – публ.] – все печаталось.
Вопрос т. Юшина: Сколько писем вы подписали?
Ответ: Три письма. С Гинзбургом и другими я не знаком. Сначала в письмах содержалась просьба допустить меня на процесс.
Вопрос т. Юшина: Для чего же подписываете, если не знаете людей?
Апресян: По разбираемому вопросу это дела не имеет [не меняет – публ.]. Чем были продиктованы мои действия? Была допущена несправедливость. Мой долг гражданина диктовал поступать так.
Л.И. Скворцов: На каком основании не доверять суду? Газета есть журналистика и есть юриспруденция [так]. Зачем же подменять?
Апресян: Речь идет не о вере, а о знании. Отвергает такую постановку о недоверии. Считает решение суда ошибкой.
В. И. Борковский: Отсутствие информации не дает права на подобные вещи. У вас была другая информация?
Апресян: Другой информацией не пользовался. Читал еще английскую газету.
С.И. Котков: Первый процесс вы рассматривали тоже судебной ошибкой?
Апресян: Я не изменил своего взгляда.
Юшин: Факт свершился. Буржуазная пропаганда использовала эти письма. Нанесен большой вред. Люди, подписавшие эти письма, уважаемые, работают в идеологическом институте. Как вы оцениваете этот факт?
Апресян: Я писал не за границу и не предполагал, что они туда попадут.
Юшин: В ваших письмах есть обвинения политического характера. Почему вы требуете, ведь осужденные сами не требуют? Гинзбурга вы не знаете, а я знаю его 10 лет. Он много раз делал вред стране. Раз 20 к нему применялись профилактические меры. Почему вы считаете это ошибкой? В вопросах науки вы исследователь, а в вопросах политики – нет. Как это понять?
Апресян: С самого начала информация была недостаточной.
Юшин: Почему вы не обратились ни к секретарю парторганизации, ни в райком?
Борковский: Вы знали, что первое письмо попало за границу?
Апресян: Нет, не знал.
Юшин: Так как же объяснить: исследователь или не исследователь?
Апресян: Эти письма были обращены к Генеральному секретарю, в государственные и партийные инстанции Советского Союза, чтобы эти организации эти сомнения разрешили. Нельзя действовать все время с оглядкой на то, где это может какое-то действие произвести.
Юшин: Когда вы обвиняете – идет гальванизация методов прошлого, то речь идет не о судебных ошибках.
Львов: Говорят, вы проявляли активное участие – собирали подписи.
Юшин: Вы были организатором этих писем?
Апресян: Нет.
Юшин: Как поступить с вами и с вашими заблуждениями?
Апресян: Если будут опубликованы все материалы, я признаю свою ошибку.
Юшин: Не каждый процесс освещается в печати. Почему вы этого требуете?
Апресян: Следовало с самого начала публиковать больше.
Юшин: Люди солиднее вас признали, что допустили ошибку. Ваши политические обвинения использовались во вред нам.
Филиппова: Вы говорили, что заключение нужно основывать на знаниях. Знаний-то у вас не было.
Апресян: Раз имеется письмо, значит нужно дать ответ.
В.Г. Барановская: Это логика, а не факты.
Юшин: Вы не хотите быть откровенным и пытаетесь убедить, что была судебная ошибка. Я не думаю, чтобы умный человек писал только из этих соображений.
В.Г. Барановская: Второе письмо особенно ответственное по содержанию, а вы ставите подпись [«С той же целью шантажа за родственниками и близкими друзьями подсудимых в дни процесса была установлена непрерывная слежка» (Письмо 80-ти [от 27 января 1968 года] // Собрание документов Самиздата. Мюнхен: 1972. Т. 1. АС № 1. С.1).].
Апресян: С содержанием письма я согласен.
Юшин: Просит Апресяна над всем этим подумать и предупреждает, что никто в нашей стране не позволит клеветать на страну и нашу политику.
Реплика Григорьева (после ухода Апресяна) Юшину: Первый раунд закончился 1:0 не в вашу пользу.
Юшин: Здесь не спортивное соревнование считать раунды. Нужно людям сказать, что это их политическая ошибка.
В.Г. Барановская обращается к присутствующим и просит беседу проводить более активно.
Приглашается К.И. Бабицкий.
Бабицкий: Почему был так активен во время суда? Я думаю, что ни в чем не нарушил советские законы, а в остальном я имею право придерживаться тех взглядов, которые я считаю своими.
Барановская: А вы считаете нормальным, работая в идеологическом институте, подписывать письма, которые использует буржуазная пропаганда?
Бабицкий: Я выступал как гражданин, а не сотрудник Института. На процессе я был не более двух часов.
Юшин: Что вас привлекло к процессу?
Бабицкий: Я читал «Белую книгу» в рукописи.
Юшин: Вы заинтересовались?
Бабицкий: Я увидел, что я ему симпатизирую, сочувствую. Все объективно изложено.
Юшин: А я думаю, что книга субъективная.
Бабицкий: Что такое «Белая книга», всем известно.
Юшин: Нет, не всем.
Бабицкий: «Белая книга» содержит документы трех родов: стенографический отчет, документы, протесты против процесса и статьи, которые поддерживали этот процесс.
Юшин: В нашей печати кто-то поддерживал процесс? Таких не было. Что, вы считаете, не соблюдено было в отношении процесса Гинзбурга?
Бабицкий: Не соблюдена гласность.
Юшин: Но гласность – это открытый судебный процесс. Процесс шел в зале, вмещающем 150 человек. От нашего района было много приглашено рабочих, писателей, композиторов и работников Института мировой литературы.
Бабицкий: Я считаю процесс не гласным. Гласность, когда каждый может знать. Когда нельзя попасть на процесс – это подозрительно.
Юшин: Представьте, что вы судья. У вас есть зал на 150 мест. Как быть судье, если все хотят, по вашим словам, попасть?
Бабицкий: Я пригласил бы представителей печати и телевидения.
Юшин: Это право судьи. В данном случае он сказал, чтобы кроме приглашенных представителей, никого не пускать, чтобы не мешать работе суда.
Бабицкий: То, что я не разобрался в событиях – неправда. Это же политический процесс. Людей судят за убеждения.
Юшин: К книге дано антисоветское вступление, а остальное подсобрано.
Бабицкий: Я не нашел там ничего антисоветского.
Протченко: Вам высказано политическое недоверие, вы взгляды свои как оцениваете?
Бабицкий: Слово [“]политика[“] меня не пугает.
Смолина: Кто вырабатывал текст этого письма? Если нужно было писать, я бы писала сама. Но это коллективное письмо и ведь кто-то другой вырабатывал текст.
Бабицкий: Нет ничего такого, что нельзя было бы использовать. И тем не менее критика полезна. Нельзя понять мысли людей в такой обстановке. Вас много, а я один.
Юшин: Да какая обстановка! Мы хотим разобраться, в чем корни. Вы нанесли вред.
Бабицкий: Здесь верно все, кроме того, что я сознательно принес вред стране. Я люблю свою страну. Моей целью было добиться, чтобы с судом было по чести.
Левин: Как вы относитесь к тому, что письмо попало за границу, выйдя из-под вашего контроля?
Бабицкий: Я не считаю это важным.
Протченко: Правда ли, что вы печатали подобные вещи?
Бабицкий: Да.
Юшин: Жена ваша [Татьяна Михайловна Великанова – публ.] подписывала письма и таких же взглядов с вами?
Бабицкий: Да.
Юшин: Работая в идеологическом институте, можно ли проповедовать такие взгляды?
Бабицкий: Я думаю, что человек должен работать в таком институте. Это не вред, это критика, которая полезна нашей стране.
Барановская: Мелкие фактики использованы в подписанных вами письмах.
Бабицкий: Родственники готовы с помощью пресс-конференции рассказать о процессе. Я слышал, что маму [Имеется в виду мать Гинзбурга Людмила Ильинична. – публ.] не пускали на процесс. Потом пустили.
Юшин: Я свидетель, что полтора часа не было невесты [А. (И.) Жолковская – публ.]. Обращайтесь чаще в партийную организацию, в райком.
Бабицкий: В ваших руках достаточно средств организовать гласность, это не в руках Осетрова [Осетров Н.А. – председатель Мосгорсуда. – публ.].
Юшин: Я думаю, что информация плохая, но это не повод лить грязь. В письмах нет сожаления, а перечень обвинений, требований.
Бабицкий: А вас смущает слово [«]требование[»]?
Юшин: Вы не согласны, что это вред. А ведь ваша подпись использовалась как доказательство.
Бабицкий: Очень многое мне не нравится и кое-что напоминает.
Юшин: А что?
Бабицкий: Например, наше сегодняшнее собрание.
Юшин: Но ведь это воля партийного собрания. Партийное бюро выражает волю собрания.
Бабицкий: По поводу невинных вещей такое собрание?
Юшин: Невинные вещи, а коммунистов исключили из партии.
Бабицкий: Ну, это вы вправе сделать, хотя жаль.
Барановская: Информировать о нашем собрании Би-Би-Си или где-либо не будете?
Бабицкий: Вам следовало бы меня предупредить, что это секретно. У меня нет связей за границей.
Протченко: Кто вас уполномочил говорить от имени общественности?
Бабицкий: Я говорил как гражданин.
Юшин: У вас есть желание познакомиться с процессом?
Бабицкий: Есть.
Юшин: А потом вы скажете друзьям, что ошиблись?
Бабицкий: Если я ошибся, да.
Юшин: А вы знаете, по какой статье их судили? Вы юрист? Нет? Как же вы сможете разобраться, если не специалист?
Бабицкий: Я думаю, что ошибочен взгляд, что критика вредна. Критика полезна стране.
Юшин: Вы думаете, что здесь сидят люди, не имеющие ничего за душой. Вы один гражданин.
Бабицкий: Я не считаю это письмо ни вредным, ни антисоветским. Я не имею возможности иначе выразить свои взгляды.
Юшин: А вы напишите.
Бабицкий: А кто судья?
Юшин: Редактор.
Силина: Форму коллективного письма как вы оцениваете?
Бабицкий: А что за страх перед коллективным? Меня советская школа научила и советская литература не проходить мимо несправедливости.
Барановская: Вы не убедили здесь нас. Вы подумайте, о чем говорите.
Бабицкий уходит.
Юшин: От каждого, наверное, надо взять письменное объяснение в партбюро.
<…>
Приглашается Е.М. Сморгунова. [до нее вызывались Крысин, Капанадзе, Касаткин, Подольская, Пожарицкая, Санников. – публ.]
Сморгунова: Письмо было с просьбой о пересмотре дела.
Барановская: Вы сомневаетесь, что письмо ваше использовано?
Сморгунова: Слышу вот от вас. То, что написано в газетах, нас не удовлетворяло.
Львов: Вы предъявляете политическое обвинение государству.
Барановская: Мы хотим вас понять. В чем дело? Это вы можете понять?
Сморгунова: Мы решили, что можно просить о пересмотре дела.
Барановская: Создалось впечатление, что это написано не для суда. Вы выступили не аргументировано.
Львов: Вы были знакомы с материалами суда?
Сморгунова: Через наши газеты.
Теплова: У вас были неопровержимые факты?
Сморгунова: То, что было известно, это и непонятно.
Котков: Если установлена связь с НТС, что еще нужно? Что недостаточно?
Барановская: Не имея информации, требовать пересмотра дела?
Сморгунова молчит.
Теплова: Все 13 человек писали?
Сморгунова: Нет.
Львов: В обсуждении этого письма участвовали?
Сморгунова: Нет.
Теплова: Вы должны были посоветоваться, прежде чем подписывать.
Сморгунова: А что мне могло сделать [м/б, сказать] партбюро?
Протченко: А разве мало возникает вопросов в месткоме? Разве вы не советуетесь и не интересуетесь мнением товарищей?
Сморгунова: С Рубеном Ивановичем [Аванесовым – член-корреспондент АН СССР, зав. сектором фонетики ИРЯ – публ.] разговоры только на научные темы.
Теплова: Вы всей серьезности не понимаете или не хотите выразить, понимая?
Богатова: Перед нами уже не Леночка, как мы все ее называем, а серьезный человек. Она преподаватель русского языка иностранцам. Даже наши политические недруги говорили, что благодаря ее разъяснениям они стали лучше относиться к коммунистам. Может быть, то, что вас считают еще девочкой, и повлекло за собой подпись?
Сморгунова: Не надо никого другого обвинять.
<…>
Приглашается Т. С. Ходорович [после Сухотина. – публ.].
Ходорович: Считает, что этими письмами партия и правительство доводятся до сведения [так!] о том, что все это может привести к 30-м годам. В печати мало информации. Говорит, что воспитана так, что не проходит мимо недостатков. Печать наша плохо осветила процесс. На наше письмо ответа тоже не последовало.
Барановская: У вас нет логики.
Ходорович: Не надо меня к ней призывать.
Барановская: В письмах у вас одни сомнения. Почему вы не пришли за разъяснениями?
Ходорович: Все собравшиеся здесь – лингвисты и не смогут мне правильно ответить, поэтому я к вам и не обратилась.
Протченко: К нам приходят по всем вопросам. Речь идет о вашем безобразном поступке.
Ходорович: Не считаю этого и не вижу ущерба, принесенного государству.
Григорьев: Надо отделить эмоциональный порыв и реальное обращение в органы. Право обращаться имеет каждый гражданин. Татьяна Сергеевна явно не желала, чтобы эти письма попали за границу.
Ходорович: Письма писались в наши советские инстанции.
Силина: Ваше эмоциональное отношение к тому, что они все-таки попали?
Ходорович: Это меня не касается.
Барановская: Вас нужно окунуть в заграницу, чтобы вы почувствовали ее. Вы работаете в идеологическом институте, и как вы могли не задуматься над этим?
Ходорович: Я задумываюсь.
<…>
(После ухода Чургановой. [беседы с “подписантами” закончены, начинается формулирование решения – публ.])
Силина: Форма беседы, сегодня избранная, повышает эмоциональность. Поведение людей объясняется обстановкой. Ходорович была близка к истерике.
Скворцов: Может быть, о мерах наказания заслушать дирекцию?
Филиппова: Разговорами ничего не сделаешь.
Трубачев: Сейчас преждевременно говорить об окончательном решении дирекции. Должны подумать и посоветоваться. Меня огорчили сегодня собеседования. Из всех форм была выбрана, на мой взгляд, наиболее удачная. Всем дали возможность высказаться. Огорчение – все решили держаться с видом горделивого упорства. Более легкие – Белокриницкая, Сморгунова. Нарочито вежливый тон Бабицкого говорил о другом. Сейчас преждевременно ждать готовых решений. Мы должны обсудить. Ясно одно – без последствий оставлено это быть не может. Выступавшие в большинстве своем проявили упорство.
Барановская: Издательства сообщили, что их работы не будут публиковаться.
Белозерцев: Институт наш оказался в центре внимания Академии наук. Мы дали максимальное число подписавших.
Протченко: Вряд ли стоит делать секрет, какие следуют рекомендации к оценке этого события. Впоследствии мы еще почувствуем результаты этого факта в целом для Института. А меры могут быть следующие: снятие с руководства темой, снятие с ученых секретарей, вопрос о Сморгуновой как заместителе председателя месткома, о ее выводе из состава месткома. И, конечно, должны быть учтены рекомендации управления кадров Президиума [АН].
Григорьев: Партийное бюро будет еще возвращаться к обсуждению этого вопроса?
Барановская: Нет.
Секретарь партбюро [подпись] (В.Г. Барановская)
(Д. 8. Лл. 141–162)
Эпилог
Из «Хроники текущих событий» (1976. Вып.40):
«В последние годы в Институте русского языка АН СССР (директор член-корр. АН СССР Ф.П.ФИЛИН) были уволены как «не прошедшие по конкурсу» или были вынуждены уволиться под явной угрозой «не пройти по конкурсу» лингвисты: Ю.Д. АПРЕСЯН, Л.Н. БУЛАТОВА, Н.А. ЕСЬКОВА, Л.Л. КАСАТКИН, Л.П. КРЫСИН, Г.К. ПОЖАРИЦКАЯ, В.З. САННИКОВ, Е.М. СМОРГУНОВА, Э.И. ХАНПИРА, Т.С.ХОДОРОВИЧ. Все они – «подписанты», или заступались за «подписантов», или заступались за заступавшихся».
Упоминаемые лица
Азарх Юлия Семёновна (р.1929 – 1993 – ?), лингвист, с 196? сотр. ИРЯ АН СССР. Д. филол. н.
Апресян Юрий Дереникович (р.1930), лингвист; в 60-е – 70-е гг. – к. филол. н., научн. сотр. Сектора структурной лингвистики Ин-та; выступал в защиту преследуемых по полит. мотивам: А.Д. Синявского и Ю.М. Даниэля (1966), уч. в петиционной кампании вокруг “процесса четырех” (1968); подвергался преследованиям: увол. из Ин-та рус. яз. АН СССР (1972-1990, помогал найти работу другим уволенным «подисантам», в т.ч. Е.М. Сморгуновой), сняты публикации (не позднее 1976). Живет в Москве, академик РАН (1992), гл. научн. сотр. Ин-та проблем передачи информации РАН и зав. сектором теоретической семантики ИРЯ РАН.
Бабицкий Константин Иосифович (1929-1993) – инженер, филолог; м.н.с. в Ин-те рус. яз. АН СССР (1960-1968); уч. петиционной кампании вокруг “процесса четырех” (1968); подвергся преследованиям: “проработка” на собрании, отложена защита диссертации (1968). Уч. “демонстрации семерых” (25.08.1968), политзаключенный (ссылка – 1968-1970, Коми АССР), последнее слово распространялось в самиздате. Допрос по делу Ф.Ф. Клименко (1969). После осв. раб. плотником и разнорабочим; автор заявления в защиту С.А. Ковалева (1974), подп. письмо в защиту Т.М. Великановой (1979). Умер в Москве, похоронен на Головинском кладбище в Москве.
Барановская Валентина Георгиевна (1918 – 1974), лингвист, к.ф.н., науч. сотр. Ин-та, секретарь партбюро Ин-та в конце 60-х гг.
Белозерцев Г.И. (р. 1935), лингвист, в 1968 учёный секретарь ИРЯ, затем (конец 70-х – 1996) зам. директора Ин-та, активный участник гонений на «подписантов».
Белокриницкая Сильвия Семёновна (1928-2013), лингвист, к.ф.н., научн. сотр. Сектора структурной лингвистики Ин-та; уч. петиционной кампании вокруг “процесса четырех” (1968); подверглась преследованиям: “проработка” на заседании парт бюро, вынуждена была уволиться из Ин-та. (см. о ней материал “Уроков истории” )
Богатова Галина Александровна (р. 1931), лингвист, д. филол. н., сотр. Ин-та, жена О.Н. Трубачёва (см.)
Богораз Лариса Иосифовна (1929-2004), лингвист, в середине 1960-х гг. аспирантка Ин-та, защитила канд. дисс. по фонетике; уч. “демонстрации семерых” (25.08.1968), политзаключенная.
Борковский Виктор Иванович (1900-1982), лингвист, академик АН СССР (1972).
Булатова Лидия Николаевна (1919-2009), лингвист; к. филол. н, н.с. Ин-та рус. яз. АН СССР; выступила в защиту А.Д. Синявского и Ю.М. Даниэля (1966), протестовала против ввода войск в ЧССР (1968); подверглась преследованиям: попытка увол. с раб. (1973), с 1974 на пенсии. Жила в Москве, пенсионерка.
Григорьев Виктор Петрович (1925-2007), лингвист. Д. филол. н. Во время «чистки» института в 1971 году от диссидентов и заподозренных в сочувствии к ним уцелел лишь как инвалид войны.
Даниленко Валерия Петровна (1924 -2004), лингвист, д.ф.н., сотрудница ИРЯ, в 1967 участница экспертизы по делу Гинзбурга – Галанскова.
Дувакин Виктор Дмитриевич (1906-1982), литературовед, в 1942-66 преподаватель кафедры истории советской литературы филологического факультете МГУ, в 1946-49 научный руководитель А.Д. Синявского. Выступил на суде над Синявским и Даниэлем (февраль 1966) с высокой оценкой своего ученика (был единственным свидетелем, приглашённым защитой), после окончания процесса на заседании факультетского партбюро отказался изменить своё мнение. По решению Учёного Совета факультета от 26.03.1966 был уволен с должности, что вызвало два коллективных письма протеста московских учёных, направленных ректору МГУ академику И.Г. Петровскому и проходившему тогда XXIII съезду КПСС. Был назначен заведующим созданной по его инициативе лабораторией устных мемуаров при ректорате МГУ (ныне – Центр устной истории Научной библиотеки МГУ), которой руководил до конца жизни.
Еськова Наталья Александровна (р. 1931), лингвист; выступила в защиту А.Д. Синявского и Ю.М. Даниэля (1966), подверглась преследованиям: увол. из Ин-та русского языка АН СССР (1973, вернулась в 1990). Живет в Москве, к. филол. н., сотр. сектора орфографии и орфоэпии Отдела культуры русской речи Ин-т русского языка РАН.
Капанадзе Ламара Андреевна (1934 – 1999), лингвист, уч. петиционной кампании вокруг “процесса четырех” (1968); подверглась преследованиям: “проработка” на заседании партбюро. Помогала А.И. Солженицыну в работе над “Красным колесом” и в хранении архива. К. филол. н., ст.н.с. ИРЯ РАН.
Касаткин Леонид Леонидович (р.1926), лингвист; инвалид ВОВ; н.с. Ин-та рус. яз. АН СССР (с 1961); уч. петиционной кампании вокруг “процесса четырех”, на митинге в ИРЯ проголосовал против резолюции в поддержку ввода войск в ЧССР и выступил с критикой этого решения (1968); подвергся преследованиям: увол. с раб. (1974-1990). Живет в Москве, д. филол. н., был зав. отделом диалектологии и лингвогеографии ИРЯ РАН. Друг «Мемориала».
Котков Сергей Иванович (1906–1986), лингвист. С 1954 сотрудник, позднее — зам. директора Ин-та рус. яз. АН СССР, с 1960 — зав. сектором библиографии, источниковедения и изд. памятников, с 1968 — зав. сектором лингвистич. источниковедения и исследования памятников яз. Член редколлегии журнала «Русская речь». Д. филол. н.
Крысин Леонид Петрович (р.1935), лингвист; сотр. Ин-та рус. яз. АН СССР; уч. петиционной кампании вокруг “процесса четырех” (1968); подвергся преследованиям: выведен из редколлегии журн. “Русский язык в школе” (1968), принужден к увол. с раб. (1973-1991), отстранен от передач на Всесоюзном радио. Помогал А.И. Солженицыну в работе над “Красным колесом” и в хранении архива. Проф., зам. директора ИРЯ РАН (с 1997), зав отд. совр. рус. яз., д. филол.н.
Левин Виктор Давидович (1915-1997), лингвист; д. филол.н., зав. сектором Ин-та рус. яз. АН СССР (1966-1971); выступил в защиту А.Д. Синявского и Ю.М. Даниэля (1966), выступал в поддержку уч. петиционной кампании вокруг “процесса четырех” (1968); подвергся преследованиям: искл. из КПСС и увол. с раб. (1975 г.) за отказ подписать отрицательную характеристику Ю.Д. Апресяну (1971) и за публичные выступления в защиту «подписантов». Эмигр. (1975) в Израиль, проф. Еврейского ун-та в Иерусалиме. Умер и похоронен в Иерусалиме.
Непомнящий Валентин Семенович (р. 1934), литературовед. В 1960-е гг. сотрудник журнала «Вопросы литературы», издававшегося ИМЛИ. Уч. петиционной кампании вокруг “процесса четырех” (1968); подвергся преследованиям: снят с должности, искл. из КПСС и СЖ СССР (1968). О его персональном деле см. воспоминания Н. Яневич (Е. М. Евниной) «Институт мировой литературы в 30–70-е годы» (Память. Вып. 5. М., 1980 – Париж, 1982). Живет в Москве, д. филол. н., пред. Пушкинской комиссии РАН.
Панов Михаил Викторович (1920-2001), лингвист; участник ВОВ; д. филол. н.; в 1960-е гг. избирался секретарем парторганизации Ин-та; в 1971 г. был исключен из партии и уволен из Ин-та за письмо, написанное в ЦК КПСС с протестом против произвола, творившегося в Ин-те; его выдающееся исследование «Русское литературное произношение в ХVIII-ХХ вв.», принятое ученым советом Ин-та к печати в 1970 г., пролежало 20 лет и издано было только в 1990 г.
Подольская Наталья Владимировна (1932 – 1997), лингвист, уч. петиционной кампании вокруг “процесса четырех” (1968); подверглась преследованиям: “проработка” на заседании партбюро, увольнение из ИРЯ АН СССР. Д. филол. н.
Пожарицкая Галина (Софья) Константиновна (р. 1932), лингвист, канд. филол. наук.; подписала телеграмму в защиту В.Д. Дувакина (1966), уч. петиционной кампании вокруг “процесса четырех” (1968); подверглась преследованиям: проработка на заседании партбюро (1968), увол. из Ин-та русского языка АН СССР (1973); в наст. время – доцент филол. ф-та МГУ.
Протченко Иван Фёдорович (1918-2004), парт. работник, лингвист; на парт. работе (1950-1962), в т.ч. в Отделе науки ЦК КПСС; зам. директора Ин-та русского языка АН СССР (1962-1974), академик АПН СССР (1978); уч. гонений на инакомыслящих в ин-те (с 1966), в т.ч. увол. Т.С. Ходорович (1971). Жил в Москве, д. филол. н, глав. н.с. Центра преподавания рус. языка Ин-та общеобразовательной школы, член Совета Об-ва любителей русской словесности.
Русанов Б.Ф. – инструктор Фрунзенского РК КПСС. В 1965–1966 гг. участвовал в разборе дела Синявского в парторганизации Института мировой литературы (см. Новое литературное обозрение. № 20, 1995. С. 157–158).
Санников Владимир Зиновьевич (р.1931), лингвист; уч. в петиционной кампании вокруг “процесса четырех”; подвергся преследованиям: “проработка” на заседании партбюро (1968), принужден к увол. из Ин-та русского языка АН СССР (1974). Живет в Москве, д.ф.н., ведущий н.с. Лаб. компьютерной лингвистики Ин-та проблем передачи информации РАН.
Силина Вера Борисовна (р. 1933) – лингвист, д.ф.н., в 1968 председатель месткома ИРЯ.
Скворцов Лев Иванович (1934-2014), лингвист, сотрудник ИРЯ. Неоднократно избирался в партбюро и был его секретарем. В 1967-1968 по заказу КГБ осуществлял лингвистическую экспертизу для “процесса четырех”, а также многочисленные экспертизы по другим политическим делам; подвергался общ. остракизму со стороны коллег; один из организаторов гонений на уч. петиционной кампании и инакомыслящих в ИРЯ. В 1993 уволен из ИРЯ, перешел в Литературный институт, в 1990-е был там проектором.
Смолина Ксения Павловна (р. 1935), лингвист, к.ф.н., научный сотрудник Ин-та; чл партбюро ИРЯ.
Сухотин Борис Викторович (1937 – 1993), лингвист, научн. сотр. Сектора структурной лингвистики Ин-та; уч. петиционной кампании вокруг “процесса четырех” (1968); подвергся преследованиям: проработка на заседании партбюро (1968).
Теплова Вера Николаевна (1921-?), лингвист, к.ф.н., научн. сотрудник Сектора диалектологии Ин-та.
Терехов С.М. – работник хозчасти ИРЯ, член партбюро Ин-та в 1967-1968.
Трубачёв Олег Николаевич (1930–2002), лингвист, в 1967-68 – врио директора ИРЯ. Академик РАН (1992).
Ханпира Эрик Иосифович (1927-2011), лингвист; сотр. Ин-та рус. яз. АН СССР; выступил в защиту А.Д. Синявского и Ю.М. Даниэля (1966); подвергся преследованиям: принуждение к увол. с раб. (1973). Жил в Москве, доцент МГПУ.
Ходорович Татьяна Сергеевна (1921-2015), лингвист, общ. деятель; м.н.с. Ин-та рус. яз. АН СССР (1953-1971); автор Самиздата: публицистика (работа “Я поддерживаю” инкр. В.А. Шелкову, 1979, Ташкент, соавтор “Опричнина-77”, совм. с В.А. Некипеловым, инкр. соавтору, Камешково, Владимирская обл., 1980); правозащитник (с 1968), член ИГ (1969-1977), организатор кампании в защиту Л.И. Плюща (1973-1975, сост.сб. “История болезни Леонида Плюща”, Амстердам, 1974, инкр. А.П. Лавуту, Москва, 1980), поддержала “Московское обращение” (1974), в 1974 вместе с С.А. Ковалевым, Т.М. Великановой сделала заявление о возобновлении выпуска “Хроники” и принятии на себя ответственности за это издание; объявила голодовку в день приговора по делу А.Т. Марченко (1975), член комитета “Свободу Петру Старчику” (1976), одна из распорядительниц Фонда помощи политзаключенным (1977); подвергалась преследованиям: допрос в связи с ИГ, обыск (1969), увол. с раб. (1971), “беседа” в милиции (1972), допрос по делу П.И. Якира – В.А. Красина (1973), обыск по делу №345, задержание при попытке поехать на процесс по делу Ковалева (1975), обыск и допрос (1976), принуждение к эмиграции (1977). Эмигр. (1977) во Францию, жила в Париже.
Храпченко Михаил Борисович (1904–1982), литературовед. В 1938–1948 гг. – начальник Комитета по делам искусств Совнаркома (Совета Министров) СССР. С 1966 г. академик-секретарь Отделения языка и литературы АН СССР.
Чурганова Валерия Георгиевна (1932 – ?), лингвист, к.ф.н., научн. сотр. Ин-та, уч. петиционной кампании вокруг “процесса четырех” (1968); подверглась преследованиям: “проработка” на заседании партбюро.
Юшин – 1-й секретарь Фрунзенского райкома КПСС.