– Итак будет война!
– Вы забыли, друг мой, что это Европа!
Илья Эренбург, Необычайные похождения Хулио Хуренито, 1921
Сегодня Бабий Яр выглядит совсем иначе, нежели в 1941-м. Бабьего Яра собственно больше нет. Его начали разрушать в первые послевоенные годы, частично засыпав и проведя две магистрали. Уже тогда часть территории пошла под застройку новыми жилыми домами, другая – под парк. Основную же часть оврага советские власти решили использовать как свалку. Бабий Яр перекрыли дамбой и туда сливали отходы производства близлежащих кирпичных заводов. 13 марта 1961 года дамба лопнула и волна смертоносной грязи хлынула на улицы. Жертвами «Куреневской трагедии», масштабы которой власти всячески старались преуменьшить, стали сотни (если не тысячи) человек.
В 1941 году Бабий Яр был одним из самых больших (длиной 2,5 км) и глубоких (свыше 50 м) оврагов Киева. В столицу советской Украины вермахт вступил 19 сентября. 27 сентября по городу были расклеены объявления, обязывавшие всех евреев Киева собраться утром понедельника 29 сентября неподалеку от Бабьего Яра, взяв с собой «документы, деньги, ценные вещи, теплую одежду, белье и проч.» (массовое убийство изображали как «мероприятие по переселению»). В тот же день, когда расклеивали объявления, в овраге произвели первый расстрел, жертвами которого стали 752 пациента расположенной неподалеку психиатрической больницы имени Павлова. В течении же двух дней – 29-30 сентября 1941 года в Бабьем Яру были расстреляны 33 771 евреев (эта цифра приведена в секретном отчете начальника полиции безопасности и СД). Киевский Бабий Яр был местом массовых расстрелов на протяжении всей немецкой оккупации – последняя операция имела место за два дня до вступления в город Красной Армии, 4 ноября 1943 года. Жертвами нацистов стали, в частности, советские военнопленные и пять цыганских таборов.
Первый памятник – в уже уничтоженном месте расстрелов – установили в 1976 году. Это была многофигурная скульптура из бронзы, посвященная «советским гражданам и военнопленным солдатам и офицерам советской армии, расстреляным немецкими фашистами в Бабьем Яру». В духе брежневского нарратива войны евреи, как и ромы (цыгане), не выделялись как особая группа жертв из числа «мирных советских граждан».
Сегодня в том, что осталось от Бабьего Яра, стоит 29 различных памятников, посвященных разным группам жертв – ромам, православным священникам, душевнобольным, украинским националистам из ОУН Андрея Мельника и другие. Там, где во время войны производились массовые расстрелы, сегодня станция метро и жилые дома.
Дословно несколько дней тому назад в Бабьем Яру и по поводу Бабьего Яра были произнесены предсказуемые и убаюкивающие политические заклинания. В газетных колонках и телерепортажах прозвучали высокопарные прописные истины, снабженные обязательными указаниями на «ужас», который, похоже, уже мало кого может испугать. Необходимый ритуал совершился, запрос рынка на политкорректное пустословие был выполнен. Видимо, до сентября следующего года.
***
В 1966 году в журнале «Юность» была опубликована документальная повесть Анатолия Кузнецова «Бабий Яр». В 1941-ом Кузнецову было 12 лет, во время оккупации он вёл дневник, на основе которого позже написал повесть. Действительно страшное, прежде всего, своей искренностью, свидетельство очевидца было подвержено неизбежной цензуре. Публикация в «Юности» заканчивалась словами:
Я еще раз подчеркиваю, что рассказал не о чем-то исключительном, а об обыкновенном, бывшем СИСТЕМОЙ, происходившем исторически вчера, когда люди были такими же, как и сегодня. Глядя на наше вчера, мы думаем о будущем. Самое дорогое у нас – жизнь. Ее нужно беречь. Фашизм, насилие и войны должны уйти, оставшись лишь в книгах о прошлом. Заканчивая одну из них, желаю вам мира.
Через три года, добившись возможности поехать в Великобританию якобы для сбора материалов для биографии Карла Маркса, Кузнецов попросил там политическое убежище. В 1970 в Лондоне была издана полная версия «Бабьего Яра», в которой, в частности, были отмечены места, удаленные советской цензурой.
Полная версия повести Кузнецова заканчивалась словами:
Какие новые Яры, Майданеки, Хиросимы, Колымы и Потьмы – в каких местах и каких новых технологических формах – скрыты еще в небытии, в ожидании своего часа? И кто из нас, живущих, уже, может быть, кандидат в них? Будем ли мы понимать когда-нибудь, что самое дорогое на свете – жизнь человека и его свобода? Или еще предстоит варварство? На вопросах, пожалуй, я и оборву эту книгу. Желаю вам мира. И свободы.
Обязательный, пусть и бдительный, советский оптимизм, уступил место горькому предчувствию…
***
После Бабьего Яра были Камбоджа, Руанда и Сребреница. Были (и есть!) концлагеря в Северной Кореи, с существованием которых человечество каким-то образом мирится. Да и антисемитизм никуда не исчез (запрет его публичных проявлений в некоторых странах не стоит путать с победой над ксенофобией как таковой). Не исчезла и дискриминация: по расовому, языковому, гендерному, наконец, по паспортному признаку (кстати, именно наличие «правильного паспорта» нередко становилось условием выживания во время Холокоста).
Как рассказывать о Бабьем Яре людям, живущим и думающим в благополучной ситуации мира (пусть хрупкого и далеко не повсеместного)? Что нам может поведать эта история, чему научить? Тому ли, как в экстремальных условиях ведут себя «широкие обывательские массы»? На какие поступки способен человек, серьезно настроенный на выживание? Кто такие «обычные люди» и что такое «банальное зло», если власть проводит преступную политику и если мы, хотя бы благодаря Паскалю, догадываемся, что справедливость также зависит от моды, как и красота? Что представляет из себя сложнейшая контекстуальная ткань мотивов, заставляющая человека рисковать собственной жизнью ради попытки спасти другого? Не является ли легкость, с которой люди убивают себе подобных, не просто отличительной чертой нашего биологического вида, но и свидетельством того, что именно в убийстве человек преодолевает природное и полноценно вступает в социальное и культурное? И не оказывается ли спланированное массовой убийство одной из высших форм социальности?..
***
Уже в 1943 году, после освобождения Киева, о Бабьем Яре написали Василий Гроссман, Ицик Кипнис, Илья Эренбург. Все эти тексты попали под запрет в рамках послевоенной сталинской антисемитской кампании. Такая же судьба выпала написанной в 1945 году симфонии Дмитрия Клебанова, которая была впервые исполнена в 1990-ом. Наибольший же (при чем, международный) резонанс получило опубликованное в 1961 году стихотворение Евгения Евтушенко (которое мне, как и Бенедикту Сарнову, кажется конъюнктурным, рассчитанным на то, дабы «и политическую невинность соблюсти, и политический капитал приобрести»).
История мира после Второй мировой войны подсказывает нам, что сами по себе память и знание о преступлениях и страданиях не способны предотвратить новых катастроф. Уж точно, не всегда и не везде.
У Ильи Эренбурга, чутко чувствовавшего время, в «Необычайных похождениях Хулио Хуренито» предсказаны и приглашение на массовое убийство евреев, и экскурсии на место недавних боев с организацией «небольших кафе на месте особо ожесточенных битв». Оказалось, что даже бывшие лагеря смерти становятся туристическим объектом с теми самыми кафе. Приближает ли сэлфи на фоне крематория понимание Холокоста? Об этом размышляет «Аустерлиц» Сергея Лозницы. Каково вернуться в знакомое место в принципиально новой роли? Об этом рассказывает «Милый Ханс, дорогой Петр» Александра Миндадзе. И, скорее всего, Бабий Яр завтра будет не тем же, что вчера…