150 лет назад родился основатель советского государства Владимир Ульянов (Ленин). Его личность и роль в истории служит предметом жарких споров до сих пор. Мы попросили рассказать фигуре Ленина и эволюции взглядов на него трех специалистов. Один — Лев Гудков, социолог и директор Левада-Центра, крупнейшего в России независимого центра изучения общественного мнения; второй — Константин Морозов, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН, руководитель программы «Социалисты и анархисты — участнки сопротивления большевистскому режиму» НИПЦ «Мемориал»; третий — Алексей Ханютин, режиссер-документалист, президент Гильдии неигрового кино и телевидения, сейчас снимает фильм под рабочим названием «Лениниана» о памятниках Ленину.
Алексей Ханютин
В кино активная мемориализация Ленина началась сразу после его смерти. А готовилась она еще в последний, горкинский период его жизни.
Прежде всего, были организованы съемки похорон Ленина. Государство сразу взяло эту тему под контроль. Операторы, задействованные на съемках, обязаны были сдавать весь материал на государственную студию. Уже тогда начались [интересные] вещи: кто-то из операторов, судя по архивным данным, продавал материалы иностранным информационным агентствам.
Из продажи прав за рубеж планировали извлечь коммерческую выгоду. Но «Похороны Ленина» монтировались очень долго, пока все согласовывалось и утрясалось. И момент, когда эта новость волновала мировую общественность, был упущен. Вместо коммерческого успеха через год этот фильм крутили бесплатно в маленьких рабочих клубах Берлина, и это был единственный международный выход. Наши кинематографические болезни ярко проявились уже в том случае.
Если этот этап можно назвать «фиксацией» (необходимо было просто снять это событие), то далее начался этап мифологизации. Начало ему положил Дзига Вертов, который выпустил «Ленинскую киноправду». Там появились некоторые [ставшие классическими] тропы. Например, набор титров с соответствующими кадрами: «Ленин… А не движется… Ленин… А молчит…». «Массы… Движутся… Массы… Молчат». Далее подключился игровой кинематограф.
В монументальной скульптуре в 1924 году был этап «народной самодеятельности». На заводах, в железнодорожных мастерских и так далее рабочие своими силами сооружали монументы Ленину, памятные знаки.
Все это было быстро пресечено, и организовалась государственная монополия. Комиссия по похоронам Ленина была преобразована в комиссию по увековечению его памяти. Ее возглавлял ни больше ни меньше чем Феликс Эдмундович Дзержинский. Также туда входил целый ряд видных партийцев уровня членов ЦК, а член Политбюро Каменев возглавлял Институт Ленина, то есть все это было важнейшим государственным мероприятием. Эти комиссии рассматривали все изображения Ленина, какие-то утверждали для массового тиражирования, а какие-то — запрещали.
Если говорить про монументальную скульптуру, то в изготовлении многочисленных памятников, которые появились в больших и малых городах, на первых порах существовало разделение: местные умельцы делали пьедестал, на который водружали утвержденную, сделанную профессиональным московским или питерским автором скульптуру. Появлялись совершенно «замечательные» произведения. Некоторые из них, например, были ни больше ни меньше моделями социалистического мироздания. Эти пьедесталы не просто поднимали скульптуру над территорией и выделяли ее как объект искусства или социальный объект, а играли важную символическую роль и были равнозначны сукльптуре.
Например, как постамент выступают скрижали марксизма-ленинизма — книги, тома Маркса, иногда с какими-то цитатами; сверху водружается земной шар и уже на него ставится фигура Ленина. В железнодорожных мастерских были распространены пьедесталы из железнодорожных деталей. Например, в депо Московской Октябрьской железной дороги, до сих пор стоит памятник Ленину, сделанный рабочими в 1924 году: внизу — колеса, потом — паровозные рычаги и разные детали, и сверху на это водружается фигура Ленина. Смысл был в следующем: эти паровозные шатуны — силы рабочего класса, партии, через которые Ленин крутит колеса истории.
В Ташкенте это было еще поставлено на полусферу земного шара, где были нарисованы Европа, Азия и т.д. Ленин мог быть поставлен на какие-то символы индустриализации — например, шестеренки, огромный шуруп или винт. Замечательная композиция была в Одессе на судостроительном заводе: стилобат в виде пятиконечной звезды, земной шар, стоящий на четырех заводских трубах, сверху — бюст Ленина, а между трубами, в самом центре — наковальня с серпом и молотом.
Такое активное творчество продолжалось примерно до начала 1930-х. Потом произошла стандартизация. Постаменты стали простыми. Последний сложносочиненный памятник был поставлен (правда, уже профессиональным скульптором) в Севастополе, где постамент был покрыт барельефами борьбы за советский Крым. Там были и бои за Перекоп, и бегство белых на пароходах, и строительство заводов, и Ворошилов на приступочке. К сожалению, все это было уничтожено во время войны.
Если говорить про саму фигуру Ленина, а не постаменты, то в 1920-е критерий был, пожалуй, один: похож-не похож. Потому что в комиссии, утверждавшие памятники, входили старые большевики и соратники Ленина. Было несколько скульптур, которые в более поздний период могли быть сочтены за кощунство и издевательство над вождем. Например, в Санкт-Петербурге перед Невским заводом стоит скульптура, где Ленин похож на какого-то Акакия Акакиевича: со стопкой бумажек, чиновничек, совершенно ничего героического.
Потом, по мере героизации и мифологизации образа слишком документальные черты убираются, и меняются даже пропорции Ленина. У среднестатистического человека размер головы по отношению к телу составляет один к семи-восьми. Ленин был невысокого роста со сравнительно большой головой, и у него где-то шесть голов укладывалось в туловище. Таким его и изображали на ранних скульптурах. Но потом он все более и более вытягивался, становился могучим. Этот процесс продолжался долго, пока уже в послесталинскую эпоху, в период революционного романтизма (примерно к 100-летию Ленина, в 1970-х) не появился Ленин, в которого укладывалось чуть ли не 9 голов — такой памятник стоит на Московской площади в Санкт-Петербурге. Он напоминает уже балетного танцовщика.
В сталинский период скульптурный Ленин нормализуется, становится более скучным и благообразным. Но что важно — появляются многофигурные композиции, где рядом с Лениным вводятся различные персонажи, заимствованные прежде всего из кинематографа. Появляются скульптурные композиции «Ленин и человек с ружьем», «Ленин с солдатом и матросом», «Ленин с крестьянами», «Ленин и Горький». Это были подготовительные шаги к апофеозу всего этого многофигурного строительства — «Ленин и Сталин в Горках». Это был самый тиражный памятник [в СССР]. Насчитывались многие тысячи [копий]. Причем он существовал в двух изводах. В довоенной версии Ленин и Сталин сидят рядом на креслах и оживленно беседуют, как два равных вождя. А в послевоенной Ленин сидит на кресле, рядом с ним твердо стоит Сталин, и Ленин слабым жестом гипсовой руки как бы благословляет нового вождя. Естественно, это отражало видоизменения в историографии, и акценты поменялись не случайно. Потом, в период десталинизации, в 1962 году все это посносили.
В кино после этапа фиксации начинается этап мифологизации, и здесь важнейшую роль сыграли фильмы Михаила Ромма «Ленин в октябре» и «Ленин в 1918 году». С одной стороны, примечательна выдающаяся игра Штрауха, который создал на экране образ очень живого человека, а с другой — рядом с Лениным возникает фигура Сталина, которая вытесняет всех остальных революционных деятелей. Еще как-то обозначаются Свердлов и Дзержинский, все остальные растворяются до полной неразличимости. История, естественно, полностью переписывается, а Ленин приобретает черты комической фигуры, своего рода трикстера, который выгодно оттеняет серьезного и сурового Сталина.
В послесталинский период, хрущевскую оттепель, произошло обновление этого образа. В скульптуре это период романтизма, который выражался прежде всего в пластическом мотиве «ветра революции». Ленин стал изображаться в пальто или чем-то подобном, и оно развевалось, образуя прихотливые складки. Получался такой Ленин-Бэтмен в романтическом плаще. Это период «возвращения к ленинским нормам», — Ленин становится как бы образом социализма с человеческим лицом, того правильного пути, с которого сбилось в какой-то момент наше государство.
Безусловно, это позитивный образ, который разрабатывается целым рядом серьезных режиссеров. Например, Юткевич делает «Ленина в Польше», «Ленина в Париже», «Рассказы о Ленине». Свои образы Ленина создают выдающиеся актеры Смоктуновский, Ульянов, Каюров. Серьезные фильмы о Ленине делает Юрий Карасик, в этом же ряду — пьесы Шатрова.
Ленин становится носителем прогрессивных взглядов, которые тщательно выковыриваются из его произведений, отчасти даже либералом — естественно, в рамках системы соцреализма. Он всячески очеловечивается. Идет борьба с цензурой за то, чтобы Ленин ездил на велосипеде, чтобы он носил бриджи, за его цитаты, — разворачивались нешуточные баталии. Он становится барометром, который показывает степень закручивания гаек или, наоборот, либерализации режима.
В момент перестройки сначала Ленин активно выдвигается как, опять-таки, чрезвычайно позитивный персонаж, с помощью которого новое партийное руководство надеется произвести реформы и снести старые, закостеневшие партийные кадры, мешающие консолидации власти в руках Горбачева. Потом происходит развенчание образа. Идут активные общественные дискуссии, поднимаются исторические материалы. Оказывается, что Ленин совершенно не хороший и не либеральный.
Ленин был главным идеологическим стержнем, на котором держался советский режим. Ленин, коммунизм как цель нашего движения и партия — это триада, каждый элемент которой был неотъемлем. И как только Ленин был подвергнут сомнению, и были вывалены всякие его людоедские распоряжения и цитаты, — например, все, что связано с «Философским пароходом», с борьбой с духовенством; про то, что хорошо бы их там примерно наказать и побольше расстрелять… Хватало его записок, которые никогда не публиковались при советской власти, а тут были выброшены в широкое обращение. Ленин был скомпрометирован, — и как только этот гвоздик, на котором висела вся картинка, был выдернут, она упала. Дискредитация Ленина повлекла за собой идеологическое разрушение всей системы и в конечном итоге — развал Советского Союза.
Начиная с перестройки, появляется целый ряд фильмов, где Ленин уже осмысляется как комический персонаж. Есть и серьезная работа, фильм Сокурова «Телец» про последние годы Ленина. Если подходить с документальными мерками, авторы там немножко исказили фактуру, но в целом — Ленин был показан в ситуации деградации, потери памяти, сомнений, наступающей изоляции. Был показан его крах как человека и как политика.
Ну и естественно весь подпольный соц-арт, который интерпретировал в том или ином виде фигуру Ленина, стал достоянием широкой публики. Например, вот эта картина Александра Косолапова:
Многие художники тогда поглумились [над образом Ленина] изо всех сил. А потом Ленин стал постепенно вытесняться из массового сознания. Долгое время, по опросам Левады, он занимал первое место в ряду выдающихся исторических деятелей, но постепенно опустился на второе-третье, и сейчас потерял свою актуальность. Я даже не знаю, кто из кинематографистов сейчас снимает что-то про Ленина
Лев Гудков
За 30 лет наших исследований отношение к Ленину заметно изменилось. В конце советского времени Ленин был фигурой №1, самый великий человек всех времен и народов. В таком качестве его называли 72% респондентов. Это положение сохранялось примерно до начала реформ 1992–93 годов, затем началось снижение значимости и авторитетности Ленина и, наоборот, нарастало негативное отношение. Сегодня он ушел на второй план, и, по последним данным, в аналогичном опросе занимает только четвертое место после Сталина, Пушкина и Путина. Ленина называют 32%.
Более подробно о численных показателях отношения к Ленину можно узнать из статьи Льва Гудкова и Наталии Зоркой «Вытеснение истории: что осталось от мифа революции?»
Вместе с Лениным ушла и значимость событий революции — отчасти под влиянием государственной политики последних 30 лет, которая гасила ее символизм как поворотного момента в истории. Соответственно менялось отношение к Ленину. Тут важно учитывать инерцию образовательных институтов, которые все-таки воспроизводят старую советскую схему: Ленин как основоположник советского государства, как революционер, как теоретик марксизма, указавший новый прогрессивный путь развития. Все это сохраняется, но теряет силу и убедительность. В основном таких мнений придерживаются люди старшего возраста — поколения, которые учились еще в советское время. Нарастает индиффирентность к этой фигуре. И негативные версии: как человека, чуждого интересам русского народа, как политического авантюриста, как жестокого диктатора и прочее. На фоне роста таких русско-имперских и православных представлений Ленин в большей степени воспринимается как фигура, чуждая национальным интересам.
Но это все [касается] довольно незначительной группы населения: такие мнения высказывают примерно 8–15% опрошенных. Большинство считает, что он действительно был основателем государства, но его время прошло, и по его пути уже мало кто пойдет. Его идеи потеряли свою актуальность, молодежи он совсем не интересен. И от четверти до трети молодых людей вообще ничего не знают о нем. В школе проходили, но не могут сказать ничего определенного, эта фигура — в ряду фигур давно прошедших времен, как Иван Грозный, Александр Македонский и т.д.
Для [молодежи] это потеряло всякую связь с современностью. В отличие от старшего поколения, для которого Ленин остается значимым символом [в диапазоне] политических взглядов: про-западных, про-демократических или консервативных, автритарных, про-путинских. Для людей старшего и зрелого возраста эта фигура еще сохраняет контекст некоей политической актуальности и борьбы, а для молодежи — уже нет.
Поэтому вытеснение Ленина из как бы «значимой» истории — это необратимый процесс. С приходом молодых людей вся проблематика революции и тех событий в целом перестала быть интересной.
Конечно, само по себе массовое сознание не порождает таких явлений. Это результат определенной исторической политики российского руководства. Россия не решила проблем [восприятия] модернизации, тоталитаризма, революции. Нет адекватного анализа тех событий. Для руководства страны это слишком нагружено идеологическими пристрастиями. А весь комплекс представлений о революции сильно связан с негативом «цветных революций», с идеологией «стабильности» и с попытками установить родство, преемственность с империей — централизованной, бюрократической империей дореволюционных времен.
Поэтому отрицать значение Ленина никто из действующих политиков напрямую не будет, но идет систематическое замалчивание, вытеснение из истории. Не случайно же в школьных учебниках, если я не ошибаюсь, события 1917 года не называются Великой социалистической революцией. Называются периодом смуты или еще как-то.
В отличие от Сталина, Ленин вытеснялся более-менее постепенно. Он не приобретал такую актуальность и остроту в различных конфрантационных точках зрения, как это было со Сталиным. Поэтому я бы сказал, что процесс вытеснения Ленина из общественной дискуссии шел плавно и более-менее равномерно.
Пару дней назад мне позвонила итальянская журналистка и спросила, нет ли у нас новых данных об отношении к Ленину. И я с удилением обнаружил, что последние два года мы не задавали вопросов о его фигуре. Потому что в прессе и в публичном пространстве тематика Ленина исчезла. И то, что скоро исполнится 150 лет со дня его рожения, честно говоря, застало меня врасплох. Мы стараемся следить за тем, как в публичном пространстве появляются новые темы и происходят дискуссии, и стараемся реагировать на них, замеряя общественное мнение. А тут — вообще никаких поводов не было.
Мне кажется, разговоры о [якобы существующем] росте левых настроений и взглядов немного преувеличены. Это все-таки очень маргинальные группы — я имею в виду марксистов и анархистов. А проблема [общественного запроса] справедливости, как ее понимают сегодня, скорее связана с недовольством руководством страны, нынешним государством, которое не выполняет свои патерналистские обещания. И это консервативные установки, а вовсе не революционные. Скорее за Лениным и правительством большевиков первых лет советской власти сохраняется [представление] как о некоем утопическом проекте: они хотели хорошего, они хотели справедливости, но их действия дали обратный результат: привели к войне с крестьянством, уничтожению дворянства, ликвидации свободы прессы, свободы слова. Сегодня это преимущественно воспринимается если не как государственное преступление, то как явно негативная политика.
Константин Морозов
70 лет советской власти в исторической науке насаждалась одна точка зрения на Ленина — как на совершенно выдающегося, гениального политика, мыслителя, вождя мирового коммунистического движения. Эта точка зрения вколачивалась гвоздем в головы людей начиная с детского садика, а потом — в школе, в вузах.
Конечно, перестройка сделала доступными много книг, открыла спецхраны. Но факты, которые поставили этот взгляд на Ленина под сомнение, никуда не исчезали и в советское время. Это двойственная природа Ленина: как революционера, который под лозунгами революции, социализма и освобождения человеческой личности фактически создал советскую тоталитарную матрицу, которая растоптала все политические свободы и человеческую личность как таковую. Но проблема преодоления этой зашоренности была значительно глубже. Для того, чтобы увидеть нечто, нужно иметь правильный фокус, правильное зрение. А если начиная с детского сада, ваше восприятие настраивают посредством массовой пропаганды, то многое, что вроде бы лежит на поверхности, вы будете не замечать или стараться игнорировать. Как советский человек, которого всю жизнь приучали в духе так называемого соцреализма видеть не то, что есть, а то, каким оно должно быть.
Мы были долгое время отсечены от богатства мысли русской эмиграции. Все политические партии, очень многие из дореволюционных деятелей и революционеров антибольшевистского движения (самой разной направленности: либералов, социал-демократов, эсеров) продолжали писать книги, издавать журналы и газеты в 1920–30-е годы, да и позже. Они вели полемику — с Лениным, со Сталиным, с большевистской властью — в рамках своих традиций.
Но с другой стороны, знания о программе РСДРП или взглядах Ленина, его работы и письма были доступны, и думающие люди видели противоречия между словом и делом, между заявленным и реализованным. А уж те, кто мог читать дореволюционные газеты и журналы, статьи и мемуары его идейных противников… В спецхранах, как правило, хранилось то, что было опубликовано уже после семнадцатого года, а также эмигрантские сочинения. Но я, например, в начале 80-х находил и читал в библиотеке тех же эсеров, того же Чернова и т.д. И это уже давало основания всерьез сомневаться.
С одной стороны у советских людей было искаженное восприятие, а с другой — вбивался элементарный страх. Даже в мое студенческое время, в начале 80-х, когда ты выходил на слишком смелые обобщения и выводы, тебе прямо говорили, что это приведет к очень серьезным последствиям. Например, когда я учился на первом курсе истфака, в рамках курса истории КПСС у нас был семинар, посвященный ленинскому “Письму к съезду”. Там он обращался к будущему съезду партии и предлагал не переизбирать Сталина генеральным секретарем. Рассматривал другие варианты: Бухарина, Троцкого и других, хотя и высказывая достаточно критические оценки в их адрес, касающиеся именно их политических взглядов.
В учебнике делался вывод: Ленина вполне устраивала политическая, идеологическая линия Сталина, за которую он критиковал других, критикуя Сталина за невыдержанность, капризность и т.п. И я сказал своему преподавателю: посмотрите логически, он ведь тем не менее Сталина предложил снять. Значит, на этот пост предполагал кого-то из этого набора: Каменев, Зиновьев, Троцкий, Бухарин. Следовательно, им он доверял, а Сталину — нет”. Это ведь лежит на поверхности, если внимательно прочитать письмо. Но преподавательница, которой к тому моменту было лет 65, хорошо помнила, что делали, скажем, в 40-е годы за такие заявления. Она побледнела. Это происходило на перемене, она перешла на шепот и сказала: “Константин, разве можно такие вещи говорить вслух?”.
Но в целом советское общество принудительно варилось в искусственной среде официальной точки зрения — всей советской исторической науки, но всегда находились люди видевшие неправду и бунтовавшие. Это относилось отчасти и к советской историографии — сложное явление, там иногда бывали бунтари и правдолюбцы(как например, А.М.Некрич с его книгой «1941, 22 июня»), хотя и немного. Были маленькие пространства свободы — скажем, диссидентские. Например, исторический альманах “Память”, в котором принимали участие А. Б. Рогинский, А. И. Добкин, В. Е. Аллой и другие. Увы, тогда большая часть студентов-историков по вполне понятным причинам даже не слышала об этом альманахе.
В перестройку появилась возможность обратиться ко всему этому богатству — книгам и журналам из спецхрана. А потом открылись архивы и фонды в ГАРФе (тогда — Центральный государственный архив Октябрьской революции) и РГАСПИ (тогда — РЦХИДНИ). И конечно, сегодня, когда многие «пинают» перестройку и ее творца, нельзя не сказать, что для меня как исследователя эсеровской партии и субкультуры российского революционера, как, думаю, и для многих коллег самых разных специализаций (но особенно историков ХХ века) имели судьбоносное значение дарованные перестройкой свобода слова (и творчества!) и открытие в 1989 г. многих ранее недоступных фондов государственных, а позже и доступ (пусть и неполный) в ведомственные архивы.
Начался очень серьезный пересмотр взглядов и обретение людьми своей идентичности.Дальше самоопределение историков пошло достаточно интересно и сложно. Одни были просто счастливы, что открылись архивы, спецхраны… Они приложили гигантские усилия для того, чтобы добраться до документов, до источников и литературы, до новых идей. Трудом этих людей были достигнуты серьезные прорывы в изучении истории XX века. И по политическим партиям, и по Гражданской войне, и по истории репрессий, и по коллективизации и судьбе крестьянства в 1930-е.
Но есть масса других примеров. Огромное количество людей как были соглашателями, так ими и остались, как “колебались вместе с линией партии”, так и колеблются. Их очень много, которые писали в 1970-е одно, в 90-е другое, а в последние годы — третье. Надо будет — будут писать четвертое. Но если вы посмотрите на большую часть нашей элиты — она тоже вся перекрашивалась. Увы, ничего удивительного, хотя и противно….
Советская точка зрения на Ленина популярна до сих пор — полистайте газету “Правда”. Сотни тысяч, миллионы людей советско-коммунистических воззрений во все это верят, в том числе и немалое количество историков, среди которых есть и молодые аспиранты. Мне регулярно приходится спорить с 25–35-летними исследователями якобы левых взглядов. Потому что коммунистические, сталинские, ленинские взгляды — я бы не назвал их левыми. Они не имеют отношения к социализму.
Для меня Ленин — олицетворение худшей традиции российского революционного движения. Среди имен, предшествующих ему, можно назвать Сергея Нечаева, Петра Ткачева и других. Но ошибочно считать, что Ленин и Сталин — олицетворение всего революционного движения. Я уверен, что точкой раскола на две противоборствующие части было то, как революционеры отвечали на главный вопрос: социализм для народа или народ для социализма?
Такие люди, как Нечаев, Ленин, Ткачев считали, что социализм — главное. А народ рассматривался как мягкая глина, способ воплощения этой замечательной идеи, этого эксперимента в жизнь.
А другая часть тех же социалистов и анархистов считала, что главное в социализме — это создание условий для развития человеческой личности, освобождение от эксплуатации, и возможность раскрыть весь потенциал человека. Тут были заложены те самые идеи Просвещения, Великой французской революции. Эти люди, конечно, считали, что социализм — для народа, а народ воспринимали как коллективную личность. И социализм поэтому выбирался как наиболее модерновая вариация развития по европейскому пути. А демократия и самоуправление — как способ привлечения народа к переустройству. Народ должен был стать субъектом своей жизни и истории.
С моей точки зрения, что показал XX век и показывает XXI? Возрастающую субъектность народов, которые борются за то, чтобы стать творцами своей же судьбы. И не только народов, но и людей — каждого человека, пытающегося сопротивляться давлению и авторитету родителей, семьи, традиции, церкви. И с этой точки зрения Ленин неожиданно для себя оказался по другую сторону баррикад. Впрочем, его оппоненты социалисты предупреждали его об этом еще в 1917-1918 годах, предсказав достаточно точно предстоящий крах ленинского эксперимента.
Ленин создал тоталитарную коммунистическую модель, которая не только не совершила прорыва к освобождению личности (а это душа социализма), а наоборот, затоптала личность, поработила ее.
И это все очень актуально. В нашей постсоветской России очень много советского. И совершенно не важно, что отброшены оказались идеи социализма, социальной справедливости — они и в последние советские десятилетия существовали в значительной мере на словах. Значительно важнее, что уже начиная со Сталина в этой формуле “Социализм для народа или народ для социализма” слово “социализм” стали все чаще менять на слово “государство”. И сейчас мы это слышим просто как “народ для государства”. Воспитанная этой системой советская партийная бюрократия фактически выродилась, причем до такой степени, что растоптала все идеи социалистического преобразования. То есть круг замкнулся. То, ради чего начинал социалистический эксперимент Ленин, привело к тому, что он сейчас лежит в мавзолее посреди страны, где руководством его коммунистической партии (которое стало новой элитой) восстановлен дикий капитализм с феодальным душком.