Цвет народа — в распыл,
Дюже умных — в тюрьму,
Лебезить не умеешь — туда же»
Виктор Изюмов
Рассказываем историю Буйлага — одного из множества щупалец ГУЛАГа, расположенного в Костромской области. Начиная с 1940-х годов здесь содержали как обычных уголовников, так и политических заключенных. Сейчас поселок Центральный, где был расположен лагерь, практически заброшен. Специально для «Уроков истории» журналист Даниил Кузнецов изучил судьбы четырех простых людей, прошедших через этот лагерь — пекаря, поэта, беглеца и дубильщика — а также отправился в Центральный самолично, чтобы узнать, как выглядит Буйлаг сегодня.
Афонино, Глобеново, Елегино, Ликурга, Талица, Хонька и Центральный – населенные пункты в Буйском районе Костромской области. Название последнего поселка явно выбивается из ряда типичных для этой местности топонимов. Дело в том, что там в 1930-х годах во время коллективизации построили льноводческое хозяйство. В частности, в поселке Центральном (или Центральная усадьба) Буйского района несколько лет функционировала ячейка системы ГУЛАГ.
Весной 1941 года в верховьях Волги подходила к концу стройка Волголага (Волжский ИТЛ или «Волгострой») в районе Рыбинска. Советская власть рассчитывала создать самое большое на тот момент водохранилище в Европе и не собиралась останавливаться на достигнутом — планировалось строительство еще одной малой ГЭС под Костромой в Буйском районе. Стройплощадкой на несколько месяцев стал поселок Центральный. Уже через неделю после начала войны стройку закрыли, на ее месте функционировал госпиталь для инвалидов, а в 1946 году в этом месте под покровительством НКВД появился отдельный лагерный пункт №1 (ОЛП-1) и детская трудовая колония (ДТК-2). От полутора до двух тысяч заключенных ежедневно валили лес, занимались кустарным производством. Сюда этапировали как уголовников, так и политических. Хоронили умерших в общей братской могиле, а их память увековечили только в 2013 году, когда в поселке поставили поклонный крест жервам политических репрессий, погибшим в лагере. О Буйлаге осталось очень мало свидетельств, еще меньше информации о нем в интернете.
Сам посёлок Центральный находится по пути в крупное древнее село Талица. От асфальтированной дороги через лес к посёлку ведёт узкая ухоженная грунтовка. Она в свою очередь упирается в ряд одноэтажных домов. Обжитые пятистенки соседствуют с полуразрушенными скелетами забытых бараков. Указателей на поклонный крест в память о жертвах Буйлага нет, его надо найти самому. К нему ведёт извилистая дорога через лес и ручей. По пути утыкаешься в брошенные избы и обрывистый берег реки Костромы. Крест стоит на отшибе, заметно, что на просёлочную дорогу до него местные обращают гораздо меньше внимания, но само место вокруг него тем не менее убрано. Вдоль дороги до креста то и дело попадаются ямы или провалы грунта. За крестом — болото и лес. Где-то вокруг него и лежат сотни узников Буйлага.
История первая — пекарь Юрий Мальков
В 1990 году директор Буйского краеведческого музея Тамара Ольховик начала собирать воспоминания бывших узников сталинских лагерей, их родственников и всех причастных. Одним из первых к ней обратился бывший пекарь Буйлага Юрий Мальков. Он был из семьи крестьян и работал в лагере как гражданский служащий с 15 лет. Его рассказ полон подробностей невыносимого быта заключенных, он же описал внесудебные казни узников лагеря.
«Бывали случаи, когда выведет охранник на работу и для своей забавы возьмет и сбросит с головы заключенного шапку. Сам кричит: ”Иди за шапкой!”, когда заключенный побежит, тот в него стреляет, мол, вышел за зону. Или же во время холодов <…> охранник скажет кому-то наломать веток и разжечь костер. Заключенный бежит, а охранник в него стреляет, мол, за зону выбежал. Хорошо, если ранит, а в большинстве случаев убивали. Хоронили по ночам, за 500 метров от лагеря была вырыта яма. Делали один гроб на всех, в него загружали по двое и вывозили за пределы лагеря, вываливали в ямы, снова загружали и увозили. И так повторялось несколько раз за ночь. Иногда вывозили на тележке мертвецов, а затем на ней возили продукты. Зарывали плохо, поэтому летом собаки растаскивали кости по округе и было зловоние от гниющих трупов. На месте захоронения ничего не оставалось, никакой фанеры об умершем. Умершие и расстрелянные оставались безызвестными для родных».
Другие свидетельства подтверждают рассказы Малькова: один из узников Буйлага выяснил, что за «предотвращение побега» охранники могли получить поощрение в виде отпуска. Об этом идет речь в воспоминаниях поэта Виктора Изюмова, которому посвящена следующая глава.
Мальков рассказал, как заключенные выживали в условиях скудного лагерного питания: тем, кому «повезло» носить на спине муку из райцентра в лагерь, по пути отсыпали из мешков себе горсть в консервную банку и замешивали ее водой из луж. Но это было возможно только если грузчиков сопровождал «добрый» конвоир. В противном случае носильщиков муки били даже за облизывание углов мешка.
По словам Малькова, лагерные уголовники помогали охране избивать провинившихся политзеков, а бригадирами назначали уголовников, осужденных на большие сроки заключения. Характерную деталь вспомнил Мальков о наказаниях для нарушителей режима: перед тем, как поместить провинившихся в карцер, охранники густо поливали помещение без вентиляции хлоркой.
История вторая — поэт Виктор Изюмов
Во время Второй мировой войны буевлянин Виктор Изюмов заканчивал учебу, ездил восстанавливать освобожденные станции железной дороги и работал электриком на Северной железной дороге. Он подробно изложил свою историю попадания в лагерь в интервью «Буйской правде», которое дал на закате перестройки. По его словам, однажды он показал свои стихи ровеснику, которого считал своим другом. Поэма «Скучные будни» не предназначалась для печати, Изюмов понимал, что пишет неподцензурное произведение, он привел в интервью только строчку «Пока спокойно ты живешь, гниет по тюрьмам молодежь». Его собеседник по-своему оценил стихи, сказав, что за них можно получить тюремный срок. Так и вышло. Спустя какое-то время Изюмов, по его признанию, «потерял» тетрадь с поэмой (это совпало по времени с повышением по должности на СЖД), но ее «нашли» сотрудники МГБ во время обыска в его комнате. Нам остается только догадываться, что его могли подвергнуть негласному предварительному обыску – он уверял журналистов, что тщательно проверял то место, где чекисты обнаружили тетрадь. В 1948 году его осудили на четыре года лагерей с последующим поражением в правах. Он заметил, что это был сравнительно небольшой срок для «политической» статьи 58.1 УК СССР. Изюмов был уверен, что на него донес тот самый товарищ, которому он показал стихи собственного сочинения. По его предположению, дружба с семьей этого «приятеля» помогла не получить большего срока заключения. Дело в том, что отец предполагаемого доносчика командовал вооруженной охраной станции Буй, и был раздосадован поступком сына — он как раз и мог похлопотать за молодого человека. По словам поэта, перед тем, как попасть в Буйлаг, ему «пришлось помотаться по зонам». Позже в своих стихах он описал то, как заключенных по этапу возили в «столыпинском вагоне», а на пересадочных станциях оставляли сидеть на земле:
Покуда начальник дела принимал,
Конвой заключенных на землю сажал
В снежную кашу, на грязный перрон…
Как рай после этого горе-вагон.
Судя по стихам Изюмова, охрана и конвоиры называли «политзеков» не иначе как «фашистами», те в свою очередь сравнивали «вертухаев» с гестаповцами. Косвенно подтверждает Изюмов в стихотворении «Кошмарный сон» и свидетельства о внесудебных казнях в Буйлаге:
Любой, кто с камней подняться захочет
(Попытка к побегу), — пулю схлопочет.
И не смыть, не избыть жуткой были нагар,
Хуже фронта — увидеть такое…
Сорок лет уж прошло, а все длится угар,
Даже сон не приносит покоя.
Рвется в сон рельсы бешеный звон,
Злая ругань и выстрел конвоя.
Пулеметы на вышках в углах мертвых зон
Перекрестным секут все живое.
О разных условиях для политзеков и уголовников он тоже оставил рифмованное свидетельство:
Уголовникам, уркам — зачет
За день — три, коль работали рьяно.
Политическим не было льгот —
Нас фашистами звала охрана.
От контактов с простыми зэка
Нас стеной метра в три оградили
И, лишив на весь срок языка,
Писать письма родным запретили.
В газетной статье позже он пояснил, что блатные не сразу, но признали ум политзаключенных и стали прислушиваться к их мнению, поэтому администрация отделила уголовников от политических.
Изюмов рассказал, что помогло ему выжить в лагере. По его словам, на общих работах (лесоповал) он бы не протянул больше полугода. Но начальство заметило, что заключенный умеет рисовать, и поручило ему расписывать лагерные вывески и афиши к праздникам. В библиотеке лагпункта, по словам поэта, была очень богатая коллекция запрещенной западной литературы, а старшие товарищи по несчастью даже экзаменовали его на знание книг. Затем Изюмова перевели на работы по специальности, и даже сделали начальником электроподстанции, но от такого «продвижения по службе» на деле изменился только номер его барака. «На самом деле таким же бесправным заключенным оставался, как и раньше», – рассказал Изюмов.
После освобождения поэт до пенсии сменил четыре места работы, потому что сохранил «прямой и независимый характер».
В стихах Виктор Изюмов признался, что бывшие сокамерники в свое время выручали его, а его долг – рассказать о том, что они пережили:
Почему я пишу, почему я живой,
Почему вспоминаю те дали?
Потому что тогда очень был молодой,
И друзья, как в бою, заслонили собой
И о них рассказать завещали.
В одном из стихотворений Изюмов сравнил Владимира Высоцкого с Сергеем Есениным и похвалил первого за внимание к тюремной тематике. По его мнению, многие бывшие узники лагерей считали Высоцкого за его песни своим товарищем. В финале стихотворения «Сережа и Володя» Изюмов мечтает о большом траурном мемориале в память о репрессированных:
И я прошу создать мемориал
Как в Волгограде… Каждый чтоб читал,
Когда и где и кто расстрелян!
И сколько каждый отсидел!
Такой, чтобы архиправедный Расстрелли
Одобрил, если посмотрел.
А если будет памятник такой,
Я обрету, в конце концов, покой —
Уйду спокойно за Сережей
И за Володей в мир иной.
История третья — беглец Николай Розов
О случае удачного побега из Буйлага рассказал со страниц «Буйской правды» в 1998 году бывший воспитанник детской трудовой колонии №2 Николай Розов. 17-летним подростком в мае «голодного» 1947 года его привезли в ДТК-2, а уже в августе он бежал в Эстонию под вымышленной фамилией. Розов описал свои впечатления от Буя в газете:
«Первый вагон, что следовал за паровозом, отличался от остальных зарешеченными окнами. Из него под усиленным конвоем выгрузилось около десятка подростков. Никто из обывателей не обращал внимания ни на конвой, ни тощих юношей, зеваки к таким картинам привыкли. <…> Узников построили в колонну по два. Начальник проверил личное дело каждого, предупредив о стрельбе на поражение, в случае побега. Нас повели через весь город, затем через лес по какой-то очень торной дороге. Среди этих несчастных несовершеннолетних был и ваш покорный слуга. Этап медленно шагал по главной улице города. Слева и справа вдоль всей улицы чернели рубленые избы. На главной площади висела афиша фильма «Девушка моей мечты» с Мариной Рек в главной роли. Но нам, полуживым отрокам, в которых еле теплилась жизнь, было не до девушек. Мы были настолько истощены, что я удивляюсь, как нас живыми довели до места с высокими заборами и сторожевыми вышками. <…> После вонючей камеры костромской темницы в детской колонии было несколько легче. Свежий воздух, регулярно — пайка хлеба 300 грамм и по паре ложек каши».
Спустя полвека Николай Розов приехал в Буй из Дзержинска Нижегородской области, чтобы посетить место своего заключения и помянуть погибших там. На месте лагерных бараков он обнаружил пасущееся стадо коров, на месте братской могилы заключенных — лес. Розов завещал поставить себе надгробный памятник в виде двух детских рук, разрывающих колючую проволоку.
История четвертая — дубильщик Павел Саладин
Крестьянина из Солигаличского района и бывшего участника Гражданской войны, Павла Саладина в 1930 году вместе с семьей раскулачили и выгнали из дома колхозные активисты. Он переехал в Буй и устроился работать в заготовительную контору «Дубитель». В 1946 году на старости лет он поссорился со своим начальником из-за того, что тот использовал казенные материалы на стройке своего дома. Начальник написал на старика донос, и Павел Саладин получил 10 лет лагерей по 58-й статье. В возрасте 70 лет (1952 год) он умер в Буйлаге от болезни желудка, не дожив четыре года до освобождения.
За две недели до смерти он написал письмо семье, которое до сих пор хранят его потомки:
«Здравствуйте, мои дорогие! Паша [супруга], Зина, Петя, и внучок Лёша! Шлю вам свой низкий поклон и желаю вам всего самого хорошего! Я уведомляю вас, что я пока жив, но с постели никуда не встаю, так что письмо пишу с трудом. Желудок не принимает пищи, даже молока. Питаюсь только сладкой водой. Хотел бы я сейчас смерти, но ее пока нет. Я вам писал, чтобы прислали 500 грамм сахару, так пришлите килограмм. Ну пока, прощайте, мои дорогие, писать больше не могу. Напишите ответ. Крепко вас всех целую».
В 1952 году Буйлаг расформировали: пекаря Малькова призвали в армию, поэту Изюмову присудили ссылку «за 101-й километр» от областного центра и поражение в правах. Его и Павла Саладина реабилитировали только в 1990 году постановлением Костромского областного суда. Другие воспоминания Николая Розова о побеге из детской колонии нам еще предстоит найти.
На месте лагеря построили психоневрологический интернат, который просуществовал до 1970-х годов.
В 2013 году внук дубильщика Саладина, Алексей Ваничев (известный в Буе музыкант и композитор) стал инициатором установки в поселке Центральном поклонного креста в память о похороненных там репрессированных. Его поставили рядом с местом, где предположительно хоронили узников Буйлага. Своего деда Алексей Петрович Ваничев никогда не видел вживую, потому что того осудили спустя месяц после рождения внука. Тело Павла Саладина родственникам не выдали, хотя те жили в 15 км от лагпункта. Место его захоронения точно не известно.
