Москва, школа № 1080, 10 класс.
Научный руководитель: Е.В. Булычева
«Мой дед помнит страшную ночь 1937 года, арест своего отца, обыск в доме. Ему тогда было 6 лет. Его подняли ночью с кроватки, перетряхнули все. Его отец был очень спокоен, больше того, конечно же, был уверен, что произошла ошибка. Однако в лучшем в мире государстве ошибок не совершалось.»
30–40 годы – это трагический период в истории нашей страны, когда мечта о всеобщем равенстве и справедливости обернулась трагедией миллионов людей, обернулась историей беззакония, несправедливости и террора государства против собственного народа. В то время террор охватил все слои общества. Никто не был гарантирован от ареста, какое бы положение он не занимал: самое высокое или, напротив, самое незаметное. Эти годы обошлись стране гибелью миллионов людей.
Сталинские репрессии – одна из самых страшных страниц в истории Советского Союза. Было проведено столько политических процессов и репрессий, что еще долгие годы историки не смогут восстановить все детали страшной картины этой эпохи.
Свою работу я хочу посвятить моему любимому деду, его отцу, его многострадальной матери и всем погибшим в ГУЛАГе.
В своей работе я опираюсь на воспоминания моего деда Андрея Альфредовича Паль и его тети (сестры его матери).
История 1. Прадед
«Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла».
Прадед мой – Альфред Андреевич Паль, немец по происхождению, родился в 1895 году в городе Лодзь. Там же пошел в школу, потом – работать. Осенью 1918 года, когда революция в Германии привела к свержению монархии и установлению Веймарской республики, прадед вступил в Коммунистическую партию Германии. Октябрьская революция в России всколыхнула тогда весь мир, поэтому вскоре он оказался в России, в Москве. Прадед приехал помогать молодой стране Советов строить светлое будущее. В 1918 году он вступает в партию большевиков ВКП (б).
В Москве устраивается на работу на шарикоподшипниковский завод (ГПЗ-1). В 1929 году женится на матери моего деда, Ксении. Жили они на Озерковской набережной, д.48/50. Этот дом стоит и по сей день. В 1930 году у них родился сын – Андрей. В семейном альбоме сохранились фотографии счастливой семьи. На них отец, мать и их маленький сын Андрей. На обороте читаешь: «На добрую память от сестры, зятя и Адика (так звал отец своего сына), а ниже подписано: «когда то была семья» (эту надпись сделала моя прабабушка уже в 60-е годы). Так и жили, были и радости и огорчения, и никто не знал, что эти огорчения ничто по сравнению с теми, что ждали их впереди.
Страшная беда подкрадывалась к ним. Уже по всему Союзу работала страшная машина, имя которой ГУЛАГ, бездна, куда сталкивалось огромное количество людей. Там за колючей проволокой, от холода, голода и болезней погибали тысячи советских граждан. Я совсем не знаю и мне трудно даже представить себе, как там было, что испытали те, кому было суждено попасть туда. Репрессии коснулись и рабочих промышленных предприятиях. Атмосфера и здесь была накалена до предела. Так, после процесса так называемого «троцкистско-зиновьевского блока», МК и МГК ВКП (б) направили на предприятия закрытое письмо, в котором говорилось об «организации террористических групп» на фабриках и заводах. В атмосфере начинавшегося психоза подозревались все без исключения. Средства массовой информации открыто призывали граждан проявлять бдительность, разоблачать врагов народа, сообщать о подозрительных лицах и фактах в органы НКВД. Письма, заявления, доносы стали массовым явлением. В трагическом положении оказались в период массовых репрессий рабочие из Германии, Италии, Испании, приехавшие на родину всех трудящихся с искренним намерением строить социализм. Сейчас, когда стали достоянием гласности инструкции НКВД, стало очевидным, что иностранные рабочие методично уничтожались в плановом порядке.
Под подозрением были все «иностранцы». В обществе сознательно разжигалась ненависть к ним как потенциальным террористам и агентам иностранных разведок. Репрессивная машина работала вовсю. Единственное основание для ареста – иностранная фамилия.
Мой дед помнит страшную ночь 1937 года, арест своего отца, обыск в доме. Ему тогда было 6 лет. Его подняли ночью с кроватки, перетряхнули все. Его отец был очень спокоен, больше того, конечно же, был уверен, что произошла ошибка. Однако в лучшем в мире государстве ошибок не совершалось.
За арестом последовала тюрьма. Больше известий не было. Напрасно моя прабабушка бегала на Лубянку, спрашивала, узнавала. Вскоре стало известно, что мой прадедушка, Альфред Андреевич Паль, был приговорен по статье 58 УК РСФСР к десяти годам без права переписки. В семейном альбоме осталось две его фотографии, на них красивый молодой мужчина, с женой и с сыном.
На мой вопрос, за что арестовали его отца, дед ответил: «Ходили разговоры, что он крепко поругался с начальником цеха». Этой версии в семье так и придерживались, но мне что-то не очень верилось, слишком все казалось просто. И тогда я решила, что нужно эту тему изучить подробнее. В библиотеке общества «Мемориал» я нашла много статей и книг, которые мне многое объяснили. Оказывается, ни один директивный документ ЦК или НКВД, посвященный иностранцам, не обходился без упоминания о немцах. Германия была страной «главного противника», но противниками считались также и многие другие страны, такие как Польша, Япония, их союзники. И все немцы, без исключения, по логике НКВД 1937 – 38 годов являлись «подозрительными по шпионажу».
Начало «немецкой операции» датируется записочкой Сталина, приложенной к протоколу заседания Политбюро ЦК ВКП (б) от 20 июля 1937 года: «Всех немцев из наших военных, полувоенных и химических заводов, на электростанциях и строительствах, во всех областях, всех арестовать». Он же собственноручно начертал и проект решения: Ежову приказывалось немедленно приступить « к аресту всех немцев, работавших на оборонных заводах…» Из статьи Н. Охотина и А.Рогинского «Из истории «немецкой операции» НКВД 1937-38 годов» я узнала о существовании «оперативного приказа НКВД за № 00439» по немецкой операции. Этот приказ Ежов выпустил уже 25 июля – приказ, который открыл целую эпоху массовых операций, затрагивавших как «своих» граждан, так и иностранцев соответствующей национальности. Германские граждане, «осевшие» на оборонных предприятиях, квалифицировались в этом приказе как внедрившаяся агентура германского генерального штаба и гестапо, подготовленная к диверсионной деятельности на период войны. В течение пяти дней всех их приказывалось арестовать.
«Операция началась в ночь на 30 июля, а к 6 августа было арестовано 340 человек, из них 130 в Москве и Московской области. По данным немецкого посольства, общее число граждан Германии, арестованных в СССР в 1937 – 1938 годах, составляло около 820 человек. По отношению к общему числу немецких граждан на территории СССР в 1937-1938г. ( 4015 человек, по данным Отдела виз и регистрации Главного Управления милиции НКВД), это составляло 20 % – исключительно высокий процент»Охотин Н., Рогинский А. Из истории «немецкой депортации» НКВД 1937-1938 гг. // Наказанный народ. М.1999. С.49.
В течение почти 20 лет о судьбе моего прадеда не было никаких известий. Лишь в 1953 году, после смерти Сталина, начался пересмотр дел репрессированных в 1937- 1938 годах. Мой дед получил документы из Верховного суда СССР, из которых следовало, что Паль Альфред Андреевич умер 13 сентября 1943 года. Но эта была ложь, которая писалась на высшем государственном уровне. О судьбах арестованных лгали всегда. Просматривая семейные архивы, я находила справки, датированные разными годами. Почему так много справок? Ответом на этот вопрос мне послужила статья А.Рогинского «Без указания причин смерти»Журнал «Карта» №2.. В этой статье я нашла интересные факты. Существовал приказ НКВД по этому вопросу, который относится к 1939 году. «Приказ предписывал на запросы родственников о судьбе… расстрелянного отвечать, что он был осужден на 10 лет ИТЛ без права переписки… Осенью 1945 приказ был скорректирован – заявителям стали теперь говорить, что их родственники умерли в местах лишения свободы». В 1955 году на заседании Президиума ЦК КПСС было вынесено Постановление, где «… приказывалось, как и раньше, сообщать относительно расстрелянных, что они были приговорены к 10 годам ИТЛ…» Также приказывалось регистрировать смерть в органах ЗАГС и выдавать свидетельство о смерти. «При этом дата смерти определялось органами КГБ произвольно в пределах 10 лет со дня ареста, вымышленной была и причина смерти». Как отмечает автор, «ложь образца 1963 года просуществовала до самых последних лет и была отменена… 30.09.1989.
В 1988 году из реабилитационного дела мой дед узнал, что его отец
«…осужден Военной коллегией Верховного Суда СССР 16 августа 1937 года к расстрелу по обвинению в том, что он являлся участником контрреволюционной террористической организации, якобы существовавшей на заводе «Шарикоподшипник» имени Кагановича, на котором он работал до ареста. В этот же день приговор был приведен в исполнение.
Альфред Андреевич Паль виновным себя ни на следствии, ни в суде не признал, что подтвердилось в ходе дополнительной проверки в 1956 году и явилось основанием для его посмертной реабилитации 2 июня 1956 года».
И далее запись:
«Такие приговоры в тот период исполнялись немедленно, в том населенном пункте, где выносились, а места захоронений осужденных не фиксировались, в связи с чем установить их в настоящее время не представляется возможным.
Прошу принять искренние соболезнования в связи с трагедией, постигшей Вас и Ваших близких в следствии необоснованного осуждения Паль Альфреда Андреевича».
В 1990 году дед получил свидетельство о смерти своего отца, где было указано, что Паль Альфред Андреевич умер 16.08.1937 года. Причина смерти – расстрел.
Память о моем прадеде и других погибших увековечена на Донском кладбище на могиле невостребованных прахов. На общей могиле № 1 в центре круглой клумбы установлена плита с надписью: «Здесь захоронены останки невинно замученных и расстрелянных жертв политических репрессий 1930 – 1942 годов. «Вечная им память».
История 2. Прабабушка
«У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить».
Свою прабабушку, Ксению Федоровну Паль, я знаю только по фотографиям, по рассказам мамы и деда. Но я испытываю к ней глубокое уважение и бесконечную благодарность за то, что то, что она сумела вернуться к жизни через 15 лет.
Мать моего деда – Ксения Федоровна Юпина родилась в Рязанской области 21 января 1902 года. По обе стороны реки Оки простирались заливные луга. За ними находилось ее село Захарово, где жили ее мать и отец. Но там она прожила недолго. Всей семьей они переезжают в Петербург. Ее отец и мать работали на обувной фабрике «Скороход». В семье было 6 детей. Маленькая Ксения со своими братьями и сестрами ходила в торговую школу для детей крестьян и рабочих.
В 17 лет она сестрой милосердия пошла на гражданскую войну. В 1919 году она познакомилась с немецким летчиком, который приехал в Россию защищать молодую Советскую власть. Перед одним из своих вылетов, он предложил молодой сестре милосердия выйти за него замуж и уехать с ним к его семье в Германию. Но это оказалась последняя их встреча. Он летел ликвидировать банду Антонова, но попал к ним в плен, где его жестоко изрубили. Это была первая любовь молодой девушки. В 1925 году она переезжает с семьей в Москву, устраивается на работу, и вскоре знакомится со своим будущим мужем. Через год она выходит замуж за Альфреда Паль, моего прадеда.
В 1930 году у них родился сын Андрей. Жили они на Озерковской набережной, д.48/50. Это была счастливая семья. Летом они часто гуляли в парке Горького, выезжали на дачу в Загорянку. Зимой катались на лыжах по Яузе. После ареста мужа все изменилось. В квартире на Озерковской все замолкло. Маленький Андрюша постоянно оставался один, мать работала, потом убегала, чтобы хоть что-то узнать о судьбе мужа. Но судьба готовила новый удар молодой женщине. В конце октября, также поздно вечером к их дому подъехал «воронок». В комнату вошли трое мужчин. Поговорив с матерью, они предложили ей поехать на свидание к мужу. Она дала согласие и тут же в одном легком ситцевом платье уже спускалась вниз. В этот день домой она так и не вернулась
Виновной она себя не признала. Но следователь и не добивался признания. Пожалуй, это был единственный вид дел 1937–1938 гг, по которым они не обязаны были его добиваться. «Признание» здесь заменялось справками, открывающими следственное дело, где содержались сведения о том, что такая-то была женой такого-то, арестованного и осужденного по обвинению в том-то и том-то. В обвинительном заключении обычно писалось:
«…проживала вместе с мужем 8 лет, знала о проводившейся им контрреволюционной деятельности, но об этом следственным органам не заявила». И далее: «…обвиняемую в порядке приказа НКВД СССР от 15.08.1937 года за № 00486 по согласованию с облпрокурором направить на рассмотрение Особого совещания НКВД СССР».
Обвинение подлое и бредовое, если вспомнить, что муж ее, как бы он не относился в глубине души к Сталину и его диктатуре, также ни в чем не был виновен.
Аресты жен «изменников родины» начались сразу же после 15 августа.
Первые этапы членов семей изменников родины пошли в лагеря в сентябре 1937 года.
В качестве места, куда следовало направить заключенную Паль Ксению Федоровну, был обозначен Темниковский исправительно-трудовой лагерь, расположенный в Мордовии. В конце сентября 1937 года здесь было организовано первое специальное отделение для женщин.
Теперь на Лубянку стала бегать сестра моей прабабушки – Валентина, чтобы хоть что-нибудь узнать о судьбе сестры. Только через неделю Валя выяснила, что этапом ее отправляют в Темниковский лагерь. Несколько суток – мимо Рязани в Мордовию. Далее в товарном вагоне еще 5 км до 1-го лагпункта. В Темниковском лагере моя прабабушка была одной из первых среди партий жен-заключенных.
Что собой представлял Темниковский лагерь мне помог узнать Центр имени А. Сахарова, в частности электронная библиотека базы данных «Воспоминания о ГУЛАГе и их авторов», а также книга Тамары Петкевич «Жизнь – сапожок не парный». Бараки с двухэтажными нарами, нары на 8 человек: четверо внизу, четверо вверху. Спали на соломе, набитой в наматрасник. Это лесные лагеря. Лагпункты все были расположены в лесу. Жилых бараков было немного – по 200 человек в каждом. Как полагается, колючая проволока, вышки, собаки и комендатура. В первые месяцы работали на лесоповале – пробивали просеки к другим службам лагеря. Затем начало приходить оборудование для швейной фабрики. Кормежка была скудной: «утром – каша из овса или чечевицы, в обед – суп, часто из гнилой капусты и картошки.. иногда с селедочной головой, на второе – каша, на ужин – каша», – так вспоминает в своей книге Тамара Петкевич, которая тоже находилась в Темниковских лагерях. От такой скудной пищи начинались болезни: пеллагра и цинга. Потом заключенных перевели в швейные мастерские. Но и там было не легче. Смена продолжалась с 7 до 7, дневная и ночная. Работать было так тяжело, что иногда не было сил идти в столовую. Больно думать о людях, которые обречены были лицом к лицу столкнуться с нечеловеческими условиями, невыносимой работой, голодом, лишениями.
Первые полтора года осужденные не имели права переписки. Не знаю, что отвечали ее сестре Вале в окошечке на Кузнецком, но сведений не было. Потом разрешили запросить о детях, которых забрали в детские дома. И только потом уже разрешили переписку всем – по одному письму в месяц.
Я не могу представить себе хоть сотую долю того, что испытала моя прабабушка. Наверное самым страшным было в лагере страдание матерей, отлученных от своих детей. Женщин арестовывали, а дети оставались одни в квартире, и они не знали, что с ними. И еще, когда начали приходить ответы на запросы о детях, находящихся в детдомах. Если приходил ответ, что ребенок в таком-то детдоме, это было уже счастье: он жив. Но на некоторые запросы приходил ответ: «Ваш сын бежал, и его местонахождение не известно». Эти дети почти все пропадали навсегда. Как выдержать такое?
Судьбы осужденных во многом были очень похожи. Похожи по приговору – ЧСИР, похожи тем, что для них арест оказался полной неожиданностью. Дед рассказывал, что его мама сидела с женами военных: Гамарник, Эйдеман, Якир. Много было женщин, причастных к литературе, искусству. Сидела жена историка Фридлянда, дочь Бонч-Бруевича, Наталия Сац, но она пробыла дня 2-3 и ее увезли. Всего в Темлаге было 7 тысяч заключенных женщин-ЧСИРов. 16 октября 1944 у прабабушки заканчивался срок заключения. У женщин, сидевших по 58-ой статье, свобода, которую они получали, оказывалась весьма условной, поскольку директива предписывала
«всех отбывших сроки наказания освобожденных оставлять для работы в лагерях НКВД на положении вольнонаемных без права въезда с прикреплением до конца войны к районам работ лагеря-стройки».
Паспортов таким «освобожденным», как правило, не выдавали, ограничивались лагерной справкой. Окончательно их освободили через год. Так как моя прабабушка отбывала срок как «жена изменника Родины», ее освободили, но при этом в паспорте у нее стояло указание об ограничении прописки в «режимных местностях». Это значило, что освобожденная Паль Ксения Федоровна не могла вернуться в родной город. Вместе с радостью пришло чувство отверженности. Никто не вернет вычеркнутых из жизни 15 лет, никто не воскресит умерших друзей. Разрывается сердце о муже, погибшем в подвале Лубянки в 40 лет, о сыне, выросшим сиротой с клеймом сына врагов народа, об умершем с горя отце, о друзьях, замученных в лагерях, не доживших до реабилитации. Я все думаю, как такое может выдержать человек, эти 15 лет были похожи на кошмарный сон.
В 1945 году она возвращается в Рязань, устраивается уборщицей в местную больницу, потом переезжает в Тверь, работает прислугой у врача.
Ее дело было пересмотрено Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР 20 июля 1955 года. А в 1994 году ее сын получил документ, в котором говорилось:
«Дело по обвинению Паль Ксении Федоровны, 1902 года рождения, необоснованно осужденной несудебным органом (без вменения конкретных статей Закона) как член семьи изменника Родины к 8 годам лишения свободы, пересмотрено Военной коллегией Верховного Суда СССР 20 июля 1955 года.
Постановление Особого совещания при НКВД СССР от 19 ноября 1937 года в отношении Паль К.Ф. отменено и дело прекращено.
Паль Ксения Федоровна, как жертва политических репрессий, по данному делу реабилитирована».
История 3 . Сын
«Клеймо с рожденья отмечало
Младенца вражеских кровей.
И все, казалось, не хватало
Стране клейменых сыновей».
Осиротевшие дети, дети, отнятые от родителей, – одна из самых страшных трагедий 30-40 годов.
В 1937 году закончилось счастливое детство моего деда. После ареста матери, этим же вечером забрали и его. Его отвезли в Даниловский детприемник для несовершеннолетних преступников. Официально он называлась «Детский приемник-распределитель ГУЛАГа НКВД». Больше маленький Андрюша домой не вернулся. Свое пребывание в детприемнике дед помнит не очень хорошо. Помнит, что его сфотографировали в анфас и в профиль, прикрепив к груди какие-то номера, и сняли отпечатки пальцев. Помнит, как выводили их на прогулку, отдельно от них гуляли испанские дети. Помещение детей в детские дома и наблюдение там над ними также возлагалось на сотрудников НКВД. Органы НКВД обязаны были проводить проверку персонала этих домов. Дети осужденных, размещенные в детских домах, учитывались как осужденные. Через месяц моего деда и других детей должны были отправить в Самару, в детскую колонию. Обо всем случившемся узнала сестра его матери, тетя Валя. Она пришла к ним домой на Озерковскую набережную и увидела, что квартира опечатана. Она сразу начала искать своего племянника. Нашла его в Даниловском спецприемнике. Ей отдали мальчика, и она увезла его к бабушке в деревню в Рязанскую область. Там прошло детство моего деда. Вместе с другими ребятами он бродил по лесам, собирал грибы, ягоды, в чистой Оке ловил рыбу. Помогал бабушке по хозяйству. Там же пошел в школу. Сохранилась фотография, где мой дед со своими одноклассниками в Захаровской школе. С отличием окончил 5 классов, но началась Отечественная война. Немецкие войска совсем близко подошли к Рязани, и дед уезжает к своей тете в Москву. Здесь на него оформила опекунство семья Романовых. Почему его не взяла к себе его тетя – не знаю, может быть побоялась, может что-то еще. Осуждать никого я не в праве. Это были не самые лучшие годы в его жизни. Дед жил у этих людей, ходил в школу, но контакта у них не получилось. Не мог он называть их мамой и папой, как они хотели, называл их дядя Ларя и тетя Шура. В конце концов он сбегает от них обратно в деревню к бабушке, но тетя Валя забирает его обратно в Москву. В 1944 году он поступает в ремесленное училище. После училища выпускается на завод № 715 в Болшево. Все эти годы он жил воспоминаниями об отце и матери, особенно матери. Мать для него была всем. В эти годы он познал, что такое быть сыном «врагов народа».
Первая встреча с матерью произошла зимой в 1945 году. К этой встрече дед готовился, экономил деньги, не покупал себе ничего лишнего, хотел сделать матери подарок – красивый пуховый платок. Но на рынке вместо платка купил теплые варежки, они ему очень понравились, а может быть было очень холодно, и дед постоянно мерз в своем пальтишке. На оставшиеся деньги купил что-то из продуктов. В поезд сесть было очень трудно. На перроне дежурили патрули, милиция, проверяли паспорта, билеты. Дед умудрялся как-то пройти незамечанным. Спасала его худоба, на вид ему давали не больше 12 лет. В поезде занял место, отогрелся, варежки засунул за пазуху. Его разморило. В памяти стояла мама, молодая, веселая мама, которая всегда с ним играла, гуляла, даже позволяла некоторые шалости. Отец был строгий, а мать всегда жалела маленького Андрюшу, когда тот его наказывал. Так он заснул. Когда проснулся, ни варежек, ни сумки с продуктами не было. Горькие слезы хлынули из глаз 15-летнего паренька. Слезы, которые накопились за много лет. Кто-то его успокаивал, кто-то протягивал какую-то еду. От слез и переживаний он совсем обессилел, поэтому добрался до деревни только к вечеру.
Встреча произошла, но не с молодой веселой мамой, а с больной, постаревшей, невероятно худой женщиной. Сколько слез они пролили вместе, проговорили всю ночь, а на утро дед уехал в Москву на работу. После этой поездки у деда засела в голове одна мысль, вернуть маму домой, в Москву. Хотя дома-то не было, он сам жил в общежитии при заводе.
В 1947 году его дядя предлагает ему ехать на Командоры. На завод, где работал дед, приходит перевод из Министерства внешней торговли, где содержалась просьба отпустить Паль Андрея Альфредовича в командировку на Командоры в зверосовхоз. Дед уезжает на Север, в надежде заработать деньги, которые, как он считал, были необходимы, чтобы прописать мать в Москву. Он уезжает без всякого энтузиазма, но именно эта страница в его жизни особенно запомнилась.
«Каждый, кто хоть раз побывал на Командорах, еще долго будет не спать ночами, вспоминая остров» – так всегда начинает свой рассказ мой дед. Он так красочно описывает этот уголок Земли, что невольно ощущаешь себя его обитателем. Именно в этих суровых краях оттаяло сердце моего деда. Казалось бы, что интересного и неповторимого в холодных волнах Тихого океана, шумно набегающих из сумрачной дали: что необычного в северной растительности и в островной живности? Да, именно эти острова согрели душу моего деда. Про Командоры дед может рассказывать часами, у него сохранилось много фотографий. Работал он там машинистом-мотористом на электростанции. Там он закончил вечернюю школу.
В 1952 году он возвращается в Москву. Прописывается за деньги у своего друга, и буквально через неделю ему приходит повестка в военкомат. Срок службы – 4 года. Определили его в дальний авиационный полк. Прошло 4 года. Подходил срок его службы, а ехать было некуда. Совсем отчаявшись, все рассказывает командиру, всю свою жизнь. И тот посоветовал написать Жукову или Хрущеву. Дед пишет в Москву, все подробно описывая. Буквально через 10 дней его вызывают в Москву, на улицу Воровского, д.13 в Военную Коллегию и просят заново все изложить. Так дед начинает хлопотать о реабилитации. В то время кое-кого уже реабилитировали, но все тянулось страшно медленно: для подачи заявления о реабилитации требовали справки со всех мест, где работали мать и отец, где был прописан дед, а ведь жил-то он в Москве нелегально. Дед начал ходить, собирать справки. На заводе, где работал его отец, все его вспомнили, дали характеристику, все подписались, не побоявшись.
Так в 1956 году сбылась его мечта – вернуть маму обратно в Москву. Им дали комнату в коммунальной квартире на Хорошевской улице. Так они жили вместе. Мама его почти ничего не рассказывала, наверно сказывался тот страх, который прочно засел у нее в душе. Лишь на старых фотографиях ее рукой сделаны надписи. Наверное, пересматривая фотографии, вспоминала свою нелегкую жизнь. Скоро мой дед женился на моей бабушке, у них родилась дочь, через два года вторая дочь, моя мама. После этого прабабушка успокоилась: как она радовалась, что ее внучки выйдут замуж, и кончится род этой фамилии. Почему-то она думала, что все несчастья были из-за иностранной фамилии. Конечно, это было заблуждением. Ее муж был немец, но она любила его, не отреклась от него, не поверила ни одному пункту обвинения. Отсидела 7 лет в лагерях и еще 8 лет на вольных поселениях с этой фамилией. Но страх настолько глубоко въелся в ее душу, что уже никогда оттуда не уходил. Конечно она боялась, что ужас ГУЛАГа может повториться. Она почти ничего не рассказывала о том, что пережила.
Прабабушка умерла в 1978 году, когда моей маме было 13 лет. Через год ей попался в руки дневник бабушки. Там были замечательные стихи А.Ахматовой «Реквием» и А.Твардовского «По праву памяти», и совсем немного воспоминаний о лагере, о каких-то женщинах, вероятно о подругах с кем сидела. Когда я начала писать эту работу, мама моя, Елена Андреевна Паль, вспомнила про этот дневник. Дед нам отдал все справки, фотографии, но дневника так и не нашли. Но я решила, если дневника нет, то в работе обязательно должны присутствовать стихи А.Ахматовой и А. Твардовского, которые любила моя прабабушка.
* * *
70 лет назад в СССР произошла величайшая трагедия, когда тысячи граждан были объявлены врагами народа, расстреляны, замучены или отправлены в лагерь. Тысячи детей остались сиротами, а «семьи изменников Родины» стали на долгие годы изгоями. В эти кровавые годы пострадали миллионы ни в чем неповинных людей.
«…Как жертва политических репрессий, по данному делу реабилитирован (а)».
За этой фразой стоит один из самых тяжелых и трагических периодов жизни моего прадеда, прабабушки и деда.
Конец своей работы я хочу закончить словами Карла Ясперса: «Нельзя допустить, чтобы ужасы прошлого были преданы забвению. Надо все время напоминать о прошлом. Оно было, оказалось возможным, и эта возможность остается. Лишь знание способно предотвратить ее. Опасность здесь в нежелании знать, в стремлении забыть и в неверии, что все это действительно происходило».