Ленинградская область, Гатчинский район, п. Высокоключевой, 9-й класс,
научный руководитель Л. И. Синявская
Общаясь со своими сверстниками, я заметил, что когда заходит разговор о предках, то все непременно говорят: если о дедушке — то обязательно знаменитый и уважаемый человек; если о прадедушке — то дворянских кровей или купец. Сейчас стало «модным» быть потомком какой-нибудь знаменитости. А если прадедами были крестьяне или рабочие, то этого многие стесняются.
Подростки моего поколения не понимают, что вся история человечества складывалась из жизней не только знаменитых людей, но и простых. Занимаясь поисками материала для этой работы, я столкнулся с тем, что мы совсем не знаем своей родословной. Только лица со старых пожелтевших фотографий в семейном альбоме безмолвно смотрят на меня. Это молчаливые свидетели истории моего рода.
Я сначала думал, что собрать материал о своих предках будет очень легко: только поговори с родными, загляни в семейный альбом — и вот ты уже многое знаешь. А на деле оказалось все сложнее. Мои родители мало знают о жизни своих отцов и матерей, бабушек и дедушек, а о прадедах и говорить уже не стоит.
Последним звеном, связывающим нашу семью с прошлым моего рода, является моя бабушка. Из старшего поколения больше никого не осталось в живых. И если не сделать это сейчас, то потом будет намного сложнее.
XX век особенно жесток к старикам. Очень часто они обречены на забвение, непонимание и равнодушие даже со стороны собственных детей. Я уже несколько раз слышал выражение «слишком задержалась я на этом свете». Старики порой чувствуют себя обузой в семье и в обществе.
Я привык, что в нашем доме на бабушку смотрят с глубоким уважением как на хранительницу семейного очага, знаний и опыта. Это было еще одним аргументом в выборе темы для написания работы, которая посвящена моей бабушке.
ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ПЕРЕД РОДОМ
Тема для написания работы выбрана. Весь семейный архив оказался в моем распоряжении. Я с интересом рассматривал старые фотографии и документы, но их было так мало.
Поэтому сначала я обратился к взрослым с просьбой о помощи. С учителем истории Лидией Ивановной Синявской мы составили план поисков. В первую очередь был составлен список архивов, в которые необходимо послать запросы. Мама напечатала письма, а я разослал их адресатам. В архивы, расположенные в Гатчине и Санкт-Петербурге, мы с мамой ездили вместе, так как нужные мне копии документов и справок никто не даст без официального запроса и взрослого заявителя. Обычно ответы на такие запросы по почте приходят через два–три месяца, но для меня время пролетело незаметно, потому что, не теряя времени, я стал собирать устные свидетельства родных и тех, кто знал хоть что-нибудь о моих предках.
Первой в моем списке для устного опроса стояла моя бабушка. Но вспомнить и рассказать все сразу она не могла, настроение ее менялось в зависимости от событий, о которых шел разговор. Часто слезы появлялись на глазах, и тогда разговор мы переносили. Из ее воспоминаний я узнал, что она родилась на станции Александровская Павловского района Ленинградской области. Ее папа (мой прадед) Петр Васильевич Анисимов потомственный железнодорожник, работал на станции «Александровская» Октябрьской железной дороги в должности бригадира. Мама (моя прабабушка) Анна Васильевна Анисимова (Кузьмина) не работала, так как у нее было четверо детей и все маленькие. Жили они в железнодорожной казарме.
Со слов бабушки, до войны у нее было счастливое детство. Анастасия Кузьмина (моя прапрабабушка) была сиротой; откуда она родом и как познакомилась с мужем, она никому не рассказывала. Милая и добрая, она была очень приветливой и тихой по характеру, в деревне пользовалась всеобщим уважением и любовью. Была в ней какая-то изюминка — и в манере держаться, и разговаривать. Душа у нее чудесная, и всю жизнь она была очень порядочной женщиной, ни один человек дурного слова о ней не сказал бы. А какие она пекла в русской печке хлеба и пироги! До сих пор бабушка вспоминает их вкус. Ее муж Василий Кузьмин был молчаливым, не любившим пустых разговоров, строгим хозяином своему слову. Это был настоящий глава семьи.
Бабушка помнит все праздники, на которые они приезжали в деревню к прапрабабушке. Анастасия с Василием аккуратно ходили в церковь, молясь за живых и усопших, как и их предки. Старшие дети в семье относились к религии равнодушно, но родителей уважали и старались не задевать их религиозные чувства.
Бабушка и ее сестра с братом очень отличались от своих деревенских ровесников. По деревне с криками носились босоногие, коротко стриженые мальчишки, а бабушку привозили в туфельках, красивых платьях с рюшками и огромными бантами, в таком виде она выходила гулять около дома. Ее мама была рукодельницей, умела шить, вышивать. В Александровской покупала шкуры, выделывала их, красила, покрывала лаком и шила на продажу кожаные куртки. Она могла отреставрировать любую старую вещь, поэтому бабушка в детстве ходила как принцесса. По деревне быстро распространялся слух, что к Насте приехала ее городская внучка, и мальчишки старались подкараулить у ворот, чтобы задеть по ногам крапивой и дразнились: «Отчаго да почаму, да по какому случаю».
По разговорам взрослых бабушка знала, что в конце 20-х годов ее дед Василий Кузьмин погиб (несчастный случай, его зажало буферами между вагонами, он работал на Октябрьской железной дороге сцепщиком вагонов). Иногда бабушка заходила в гости к родне ее папы, Петра Васильевича Анисимова, на станцию Новоселье. Они все работали на железной дороге и жили в железнодорожных казармах. У моего прадедушки был брат Павел Васильевич — бесшабашный балагур. По рассказам отца бабушка знает, что однажды он поспорил с цыганом, что перетанцует его. Спор слышали многие, собралась куча народа посмотреть на происходящее. И Павел переплясал цыгана. Это дядя Павел научил бабушку, когда она была маленькой, танцевать кадриль. На танцы ходили в соседние деревни. У дяди Павла были хромовые сапоги, голенища делал в гармошку, так было модно, но до танцев он ходил босиком, неся сапоги через плечо, чтобы не порвать и не вымазать. Так же ходили и все девушки, у кого были туфли. Семья Анисимовых была из среды рабочих, зажиточностью они не отличались. Мама бабушки в деревне была завидной невестой из крепкой семьи (а тогда старые деревенские устои сохранялись), пригожая и не бесприданница, любимица своего отца. И поэтому был жуткий скандал, когда прабабушка решила выйти замуж за прадедушку. Отец запретил ей даже в сторону Петра смотреть, считая Анисимовых не ровней для своей дочери, но она сбежала из дома. И только после смерти отца она смогла перешагнуть порог своего родного дома.
Но пришел 1941 год, и сразу все кончилось. Стояло лето, конец июля или начало августа месяца, это бабушка помнит хорошо. Ей было десять лет, ее братьям — Володе семь лет, Саше один месяц, а сестре Вале четыре годика. Немцы подошли к Ленинграду, начались артобстрелы города. Ее отец подогнал дрезину для эвакуации семьи. Только взрослые погрузили часть вещей, как один снаряд попал прямо в дрезину, и путь отхода в город был отрезан.
В Александровской рыли окопы и землянки. И семье бабушки пришлось перебраться в землянку на противоположной стороне от Пулковских высот. Родители успели перевести туда корову и часть вещей.
Но все вещи вынести не успели, очередной снаряд попал уже в дом. В землянке прожили недолго, под постоянным артобстрелом, снаряды падали рядом, и сама землянка чудом оставалась неповрежденной. Родители бабушки опять были вынуждены перебраться по окопам уже в другую землянку на противоположной стороне железной дороги. Корову прабабушка ходила доить через линию в старую землянку. Бросить корову родителям бабушки было тяжело, детей было четверо, и корова кормила всю семью. Над землянками летали самолеты, дети уже по звуку определяли — свои или немецкие. Немецкие самолеты летали, как по расписанию, на бомбардировку Ленинграда. Несколько раз издалека бабушка видела атаки наших бойцов на этой высотке. Это была матушка Смерть, которую она впервые увидела в таком ужасном виде. При одном из артобстрелов контузило ее брата Володю.
Позднее по их окопам несколько немцев пошли в разведку и вышли на их землянку. Родители бабушки решили, что это десант (была надежда еще, что они смогут попасть в Ленинград). С поднятыми руками всю их семью повели на станцию Александровскую. Оказалось, что она уже оккупирована немцами. С грустью смотрели взрослые в сторону Ленинграда, который до сего дня был рядом, а значит, и надежда попасть в город была реальной. Теперь же впереди была полная неизвестность. Прабабушке не дали взять с собой из землянки ничего, даже пары ботинок. На станции их встречал священник, который горячо говорил, о том, что уничтожить православие Советы не успели, не смогли убить веру в Христа, говорил о высокой миссии германской армии и возрождении церковной жизни в областях, освобожденных от большевизма.
Семья бабушки спала под открытым небом. Прабабушка смогла выбраться ночью в землянку, где находилась корова и принесла кое-какие вещи для детей и себя. Во вторую ночь она привела корову, но утром ее увели немцы. Прабабушка очень плакала и кричала. Она умоляла оставить им «кормилицу», но все было тщетно. Начиналась осень, и взрослые решили увести детей к родным в деревню Жилици Новосельского района Ленинградской области. Шли они пешком. Наконец добрались до Кузьминых. Начинался голод, скотины ни у кого не было, оставались только старые запасы в подвалах, да и те заканчивались. У Анастасии Кузьминой (прапрабабушки) на окраине двора, вдоль сараев стояла банька, и однажды она нашла там русского солдата. Около недели она ходила и кормила его, но в деревне кто-то увидел и выдал красноармейца немцам. Его пытали, а затем расстреляли. Взрослые очень боялись, что расстреляют всю семью. Но солдат под пытками только повторял: «Сам пришел, никто не знал, никто не видел, не кормили». По воспоминаниям бабушки, это было очень страшно. У прапрабабушки Анастасии двух сыновей Василия и Ивана призвали в Красную Армию в первые дни войны, и на них сразу же пришли похоронки. Они погибли где-то под Ленинградом. Они с детства ходили за плугом и с косой, вот и вся биография: родились, жили в деревне, работали в колхозе, призваны в армию. Ружья в руках не держали, а тут война. И, когда призвали, пошли воевать. Они погибли на фронте, и бабушке как-то не верилось в то, что этих здоровых, веселых дядьев нет в живых.
У Кузьминых семья бабушки долго жить не могла, не хватало еды. Ее родители перебрались на станцию Новоселье, откуда родом был ее папа. Он в оккупации стал работать на железной дороге, и они жили в железнодорожной казарме на станции Новоселье. Прабабушка, чтобы прокормить детей, ходила по соседним деревням и обменивала последние свои вещи (которые уцелели) на продукты. В одной из деревень она обменяла что-то и привела корову. Иногда она уходила из дома, молча, и уносила с собой даже молоко и те продукты, которые предназначались детям. Только после войны бабушка узнала, что ее мама передавала курьеру из партизанского отряда в условленном месте продукты. В это время зарождалось партизанское движение, и немцы следили за передвижением гражданского населения (так как это был партизанский район). И был один случай, который прабабушка не смогла забыть до конца своей жизни. Она и еще две женщины, как всегда, прошли по деревням. И, уже возвращаясь домой с продуктами, были задержаны патрулем. Их привели в комендатуру, развели по разным комнатам и допрашивали каждую в отдельности. Все женщины были перепуганы, но говорили одно и то же. Прабабушка чуть с ума не сошла, придя домой, она долго ничего вразумительного сказать не могла, и тогда появилась первая седина на ее голове.
Когда родителей бабушки не было дома, она смотрела за младшими детьми. Ей не хватало росточка, чтобы снимать с печки чугуны с едой и кипятком, поэтому ее папа сделал маленькую табуретку. И вот однажды она встала на нее, сняла чугунок с кипятком на край плиты, а младший брат Саша, который только недавно начал ходить, подошел к плите и задел ее за локоть, табуретка зашаталась, бабушка не удержала чугун, и весь кипяток вылился на Сашу. Никогда в жизни она не испытывала такого страха, от которого онемело и сделалось неподвижным все ее тело. Очнулась она от истошного крика своего брата. Хорошо их мама пришла вовремя. Она схватила бабушкиного брата и побежала в немецкий госпиталь, там ему оказали первую медицинскую помощь и впоследствии вылечили. Только благодаря помощи немецкого врача Саша выжил, ведь ожог был очень страшный и глубокий. Шрам от ожога остался на всю жизнь, и, когда он стал взрослым, из-за этой травмы его не призвали служить в армию.
В 43-м году наши войска прорвали оборону противника и пошли в наступление. Все ждали этого дня. Совсем рядом была слышна канонада. Но немцы начали угон населения в Германию. Многие жители сопротивлялись этому и ушли в лес. Сначала в лесу были только взрослые, а когда началась отправка людей в Германию, даже старики и дети уходили к партизанам. Прабабушка заболела — она частично ослепла — и выйти на улицу уже не могла. По хозяйству хлопотала бабушка: доила корову и присматривала за младшими детьми. В один из дней ее мама попросила сходить на станцию и посмотреть, много ли немцев и по какой дороге можно уйти в лес. Вернувшись домой, она рассказала маме, что на станции очень много немецких солдат и полицаев, везде стоит охрана и никуда не пройти. И вот 20 февраля 1944 года к станции подали состав. Первые пять пассажирских вагонов предназначались для немецкого офицерского состава, а для вывоза людей — товарные. На станции творился хаос. Всю бабушкину семью загрузили в вагоны, и поезд поехал. Куда их везли, никто не знал. По пути на состав налетели советские истребители и стали обстреливать вагоны. Летчики определили, в каких вагонах вывозилось гражданское население. Они пошли на второй круг. Второй вагон с головы поезда взорвался, вывернуло все рельсы, поезд дальше ехать не мог. Были собраны все взрослые мужчины и немецкие солдаты на ремонт пути. Вокруг огромной воронки был проложен новый путь, и состав поехал дальше.
По России их везли без остановок. В вагоне было очень много взрослых, а детей еще больше. Потом (в каких странах это было, бабушка вспомнить не может) поезд останавливался. На станции всех выгоняли из вагонов, заводили в помещение. Все раздевались догола и осматривались врачами, строились в колонну, в которой шло распределение «налево» и «направо». Никто не знал, куда попадет. После распределения всех заводили в комнату, где были сложены вещи, они одевались и возвращались в вагон. Куда отправлялись люди, которые попадали «налево», никто не знал, только в вагоны они уже не возвращались. Так было на трех остановках, и вся процедура повторялась снова и снова. Четвертая остановка для бабушкиной семьи была последней — город Лейпциг. Их вывели на плат форму, где здоровых молодых женщин и мужчин забирали к себе на работу хозяева (бауеры). Выбирали как лошадей. Семью бабушки никто не брал (наверно, смущало количество лишних ртов). Таких невостребованных семей на платформе осталось всего три. Бабушкина — пять человек. Наконец семьи загрузили на грузовую машину и увезли в город Пенсик на стекольный завод. Территория завода была огорожена кирпичной стеной, колючей проволокой, и стояли часовые. После регистрации всей семье выдали отличительные нагрудные знаки — OST.
Бабушка с отцом работала на фабрике в цеху, где выдували стеклянные изделия, — закрывала формы. Труд для нее был очень тяжелым. Когда горячее стекло разливалось в формы, ей нужно было большими ножницами отрезать струю и успеть закрыть форму. Ножницы были очень тяжелыми, один раз она их не удержала и обожгла себе руки. Ее перевели на третий этаж завода, где приходилось вытаскивать из лифта тележки с готовой продукцией для склада и ставить их обратно в лифт.
Когда бабушка работала на третьем этаже, она познакомилась с двумя немками: фрау Фаф и фрау Фесте. У фрау Фаф муж погиб на фронте, и поэтому она очень не любила русских. И это сразу проявилось в отношении к бабушке. Она постоянно жаловалась мастеру, что бабушка плохо работает. В одном из разговоров бабушка рассказала, как они жили до войны, о том, что их дом разбомбили немцы и увели корову. Через несколько дней она случайно встретилась один на один с мастером на лестнице, и он ее наотмашь ударил по лицу, сказав при этом: «За твой язык». Чудом она тогда не упала с лестницы. А фрау Фесте всегда была добра к бабушке. И по иронии судьбы муж фрау Фесте служил под Ленинградом в то время, когда бабушка попала в оккупацию.
Чтобы хоть как-то помочь бабушке, фрау Фесте договорилась о ее переводе с завода на работу к ней в дом по хозяйству. Когда бабушка отработала в доме около недели, ее подозвала к себе фрау Фесте и объяснила, что на побывку с фронта приехал ее муж, которому она рассказала, что в доме работает девочка из-под Ленинграда, и он очень заинтересовался. После обеда, бабушка была представлена мужу фрау Фесте (он был офицером). Он ее много расспрашивал, а потом сказал: «Убогие дома и нищие люди, жуткая страна…» Поскольку бабушка уже знала, что Красная Армия пошла в наступление, то, не думая о последствиях, с детской наивностью выпалила: «Зато наша армия теперь наступает, и скоро вас разгромят!» Муж фрау Фесте ударил бабушку, но фрау Фесте как-то смогла уладить этот конфликт, но на работу в дом фрау она больше не ходила.
Через некоторое время произошел случай, который чуть не изменил судьбу бабушкиной семьи. Рядом с их сараем, через забор, стоял жилой многоэтажный дом. К одной из его стен был пристроен склад-навес, крыша которого частично свисала над территорией завода. Окна склада, где они жили, выходили на этот дом и навес. И немецкие мальчишки повадились с крыши склада-навеса камнями бить стекла в складе, где жила бабушкина семья. Стекло им заменили раз, два, а потом не стали. На улице холодно, по полу дует, младший брат бабушки еще плохо ходил — все на полу сидел. Бабушкин отец на заводе в последний раз выпросил стекло, только вставил, а его опять разбили. Бабушка с Володей (мальчиком из Белоруссии) жутко разозлились, и кому-то в голову пришла идея отомстить. Они подставили ящики к стене, залезли на них и стали ждать. Через некоторое время над их головами нависли детские ботинки, а «юных мстителей» из-под конька крыши не видно. Как по команде, они дернули «немчурят» за ноги, они упали на территорию склада, бабушка с Володей на них, а ящики сверху. «Немчурят» побили — откуда только силы взялись. Утром на следующий день родителей бабушки куда-то увели. Их не было около двух недель. Дни тянулись долго, никто не говорил, куда забрали взрослых. Через две недели вернулись ее родители, оказывается, из-за этой драки их увезли на оборонительные работы, рыть траншеи. Бабушке с Володей крепко попало.
В одно утро бабушкина мама проснулась и сказала ей: «Мне приснился сон. Видела нашего священника, он шел по дороге, а за ним много народа, и все шли в сторону дома». Взрослые долго обсуждали этот сон, и появилась надежда на скорое возвращение.
В один из октябрьских дней 1944 года за бабушкиной семьей пришел конвой. Прабабушке дали тележку, чтобы младшие не путались под ногами и не задерживали движение, и повели всех в неизвестном направлении. Всех привели на станцию, опять погрузили в вагон и куда-то повезли. Конечным пунктом оказался лагерь в городе Лехау. Бараки там были новые, но недостроенные. Было очень холодно, начался голод. Раз в день приезжала кухня, с которой раздавалась похлебка, представлявшая собой мутную жидкость, в которой была сварена капуста кольраби и какие-то еще овощи. Выстраивалась огромная очередь, те, кто посильнее, отталкивали слабых, и в результате с каждым днем росло количество людей, падавших от истощения. Вся семья через некоторое время слегла, даже отца бабушки не забирали на работу. На ногах осталась только сама бабушка, которой пришлось ухаживать за всеми.
За проволокой, через ручей, находилась свалка продовольственного магазина. К тому времени бабушка уже могла говорить по-немецки. Бывало, подойдет она к часовому метров за сто и остановится. Если не ругается, подойдет еще ближе и тогда спрашивает разрешения сбегать за проволоку на десять минут — покопаться на свалке. Многие гнали обратно, но были часовые, кто пропускал. Она набирала на свалке овощей, палочкой убирала гниль, успевала вымыть все в ручье и бежала в лагерь. Ее отец сделал маленькую печку из четырех кирпичей, а сверху на нее приспособили железный лист. На терке (железка, пробитая в нескольких местах гвоздем) бабушка терла все овощи и пекла их на печке. Это было очень хорошее подспорье к похлебке. Зимой стало совсем плохо. У прабабушки отказали ноги, она не могла ходить. Мужчины хоть и утеплили барак, но было очень холодно. Еды не хватало. Начались болезни. Вокруг с голода и от болезней умирало все больше и больше людей. Ежедневно за пределы лагеря вывозили покойников, а сотни других ожидали такой же участи. Но и эту тяжелую зиму они пережили. Весной бабушкиной маме стало полегче. Но все были истощены, на голове сплошные болячки, покрытые коростой.
В один из дней в лагере поднялась суматоха. Все бегали, кричали. Бабушка только обратила внимание на то, что нет часовых. Двери лагеря открылись, и все побежали врассыпную, кто куда. Куда они бежали и сколько, бабушка вспомнить не смогла. Остановившись на поляне передохнуть, они вдруг увидели, что в их сторону бежит немецкий офицер с пистолетом. Когда он подбежал, вид у него был жуткий, у бабушки создалось ощущение, что он сошел с ума. Увидев их, он подставил дуло пистолета к виску и застрелился. Уже поздно ночью они попали на хутор, тихо пробрались в сарай и там провели всю ночь до утра. Утром взрослые боялись выходить из сарая и бабушку с Володей (белорусом) отправили посмотреть местность и определить, куда двигаться дальше. Они с Володей пошли в разные стороны. Бабушка по дороге поднялась на пригорок и почувствовала запах пищи.
Она была такая голодная, что как обезумевшая, забыв про все на свете, пошла по запаху, дошла практически до полевой кухни и тут посмотрела по сторонам. Вокруг нее было много техники, но не советской и не немецкой, солдаты в непонятной форме в высоких шнурованных ботинках на толстой подошве. Один из них обратил на нее внимание, подошел и начал спрашивать, но она не поняла ни одного слова. Тогда он на ломаном немецком языке спросил: «Ты немка?» Она ему ответила: «Нет, я русская». Он не поверил, вокруг все притихли. Несколько раз он ее спрашивал, кто она. Потом присмотрелся, наверно, ужаснулся ее виду, отпрянул и побежал к кухне. Принес целую каску яиц, посадил в люльку мотоцикла и повез к дому на хуторе. Когда они приехали на хутор, американский солдат пошел к крыльцу дома, наверно, решил, что они жили в доме, но бабушка его остановила и показала рукой на сарай. Он заглянул в сарай… Ночью все так хотели есть, что родители бабушки нарвали кормовой свеклы и ели ее практически немытую, к утру с желудками у всех творилась беда. Из сарая солдат просто выбежал и рванул в дом. Вывел хозяина, направил на него автомат. За хозяином из дома выбежала вся семья. Дети и жена плакали, бабушкины родители перепугались, а она так громко и истошно закричала, как не кричала, наверно, никогда больше в своей жизни. С криком «Нет!» она бросилась к нему и стала убеждать, что они пришли ночью, и хозяин не знал об их появлении. Вся сцена произошла в считанные минуты, и никто не предполагал, чем она может закончиться, да еще и разговаривали все на разных языках. Солдат опустил автомат и только приказал хозяину перевести русских в дом. Всех вымыли в теплой воде с мылом, дали чистую одежду, накормили, и впервые за столько лет бабушка спала в чистой постели на белых простынях, а не на земле или полу — на соломе. Утром американец пришел еще один раз проверить, как вы полнили его указание, и, увидев всех отмытыми и в новой одежде, остался доволен. Больше они его не видели. Вскоре их перевели в нежилой дом. К родителям бабушки приходили американцы в гражданской одежде с продуктовыми подарками и предлагали остаться. Им предлагали работу и жилье. Когда они отказались от всего, один из американцев сказал: «На родине у вас очень плохо. Вас там не ждут. Подумайте хорошенько, у вас дети». Бабушка с семьей были на территории, которую освободили союзные войска, а до советских войск оставалось всего километров тридцать, а может быть, даже и меньше. Недалеко от их дома находилась автобусная остановка, где каждый день останавливался автобус, который мог перевести их к своим. В один из дней они всей семьей оказались в этом автобусе. Переехав условную границу и выйдя из автобуса, бабушка с Володей опять пошли разведать обстановку. Они нашли дом, в котором, по описанию жителей, были русские, и побежали к родителям сообщить все, что смогли узнать. Их встретил молодой солдатик, доложил коменданту, и всех провели в дом. Вокруг была чистота, стекла блестели, а на полу лежали мягкие ковры, на которые им страшно было наступать. Все сняли свои ботинки (если их можно было так назвать) и босиком пошли по ковру к офицеру. В первый момент тот опешил, а потом тихим голосом сказал: «Они все у нас разбомбили и разрушили, сжигали деревнями, убивали в лагерях, а вы по их коврам босиком ходите, чтобы не вымазать. Обуйтесь. Откуда вы?» И взрослые стали рас сказывать, говорили долго, а в конце разговора офицер сказал: «Пришли бы вы вчера — все бы было проще, а сегодня вступает в силу приказ о наведении порядка и прекращении мародерства. Но вам помогу, чем смогу». Бабушку и Володю в сопровождении солдата отправили на склад. Обувь выдавали только тем, кто пришел. Ей даже дали примерить. Она увидела еще одни очень красивые маленькие ботиночки для брата Саши, а потом взяла для сестры Вали и брата Володи, но к ней подошел немец, вырвал обувь из рук и стал ругаться. Солдат отвел его в сторону, что-то тихо сказал на ухо и немец отошел. Так она обула всех младших. Потом их водили на склад одежды, а через некоторое время прабабушку с детьми отправили домой, а прадеда призвали в Красную Армию.
При возвращении домой эшелон, которым возвращалась семья бабушки, остановился в Чехословакии. Им разрешалось выходить из вагонов за продовольствием и водой. Бабушка пошла в город. Ей встретились два русских солдата, которых она тогда не боялась. Все так ждали освобождения, что люди в пилотках с красной звездой были как родные. И на их вопросы она спокойно отвечала. Один был высокий и совсем молодой, второй помоложе ее папы, сержант. И вдруг офицер говорит молодому: «Что ты на нее смотришь. Мы свою кровь за них проливали, чтобы вот эти „подстилки немецкие“ живы остались. Не бойся». Он схватил бабушку грубо за руку, она очень испугалась, смогла вырваться и побежала, куда глаза глядят, ведь города она совсем не знала. Они ее преследовали. Бабушка забежала в полуразрушенный дом и забралась на чердак, а чтобы ее не нашли, укрылась старым мусором, лежавшим в углу. Солдаты долго ходили по дому и искали ее, несколько раз проходили, совсем рядом с кучей мусора, но они не могли даже подумать, что в этот мусор можно залезть. Потом все стихло. Они плюнули на свои поиски и ушли. Бабушка долго не могла поверить, что свои «родненькие солдатики» на такое способны.
В Александровскую семья бабушки не вернулась, так как их дома уже не было. Приехали они в Гатчину и жили в городской бане, пока не вернулся отец бабушки. Он устроился работать на Октябрьскую железную дорогу.
Первые послевоенные годы были очень тяжелыми. Бабушка с братом Володей ходили по соседним деревням и побирались. Иногда дрались из-за того, кто пойдет в очередной дом за подаянием, было стыдно, но голод брал свое. Родственники им помочь не могли, так как сами восстанавливали свои дома. В те же годы бабушка с братом Володей пошли в школу. Она была переростком, и приходилось сидеть за одной партой с малышами, но учиться было очень интересно. В школу первый год зимой она бегала в резиновых калошах, обуть на ноги было нечего. Прибежать старалась первой, к приходу детей протапливали печки, бабушка открывала дверцу, подставляя ноги к углям, чтобы отогреть, а однажды даже не заметила, как загорелись носки. Бабушка закончила семь классов, а так как она была уже взрослой, то 30 мая 1951 года утроилась на работу в Ленинграде в печатный цех типографии в качестве ученицы-подсобницы. Она отработала всего один месяц, и ей предложили должность экспедитора. В 1952 году бабушка пошла учиться в вечернюю школу. Через год она перешла на работу на станцию Ленинград-Товарный-Варшавский Ленинградской железной дороги весовщиком. Так начинался ее трудовой путь. У бабушки в трудовой книжке в графе «сведения о поощрениях и награждениях» 40 записей о награждениях. Но всю жизнь она мечтала продолжить учебу. После окончания вечерней школы успешно сдала вступительные экзамены в институт, хотела стать геологом, но в анкете записала, что находилась в Германии. Ее вызвали в учебную часть и предложили забрать документы. Впоследствии она долго не могла собраться для поступления еще раз. В июне 1962 года у нее родилась вторая дочь (моя мама), а в конце лета бабушка уже сдавала вступительные экзамены на вечернее отделение ленинградского техникума железнодорожного транспорта, который окончила в 1966 году. Поступая в техникум, в анкетных данных она умолчала о пребывании в Германии, чтобы еще раз не переживать унижение при отказе. В это время она уже была замужем и жила отдельно от родителей в семье свекрови.
Прабабушка устроилась на Октябрьскую железную дорогу стрелочницей и получила тяжелую травму. Раньше на железной дороге были семафоры, и они переключались автоматически, указывая машинисту, разрешено ли движение состава дальше. Дело было зимой. Состав подходил к станции, а семафор не переключался. Задержка поезда и выход его из графика движения каралась по закону, и можно было попасть в худшем случае в тюрьму, в лучшем потерять работу и быть уволенной по статье. Прабабушка, в валенках и в тяжелой одежде полезла на семафор и в последний момент вручную смогла его переключить. Но поезд шел с такой силой, что она не удержалась и упала на бровку рядом с рельсами, при этом чудом осталась в живых, но была переломана вся и очень долго лежала в больнице. Впоследствии эта травма отразилась на ее здоровье. За последние годы характер прабабушки совсем испортился. Она упрекала своего мужа, что он не мужчина, если может позволить, чтобы жили впроголодь его жена и дети. Совсем отношения испортились, когда прадедушка попал под поезд и потерял ногу. Раньше ходили не электрички, а паровики, и двери автоматически не закрывались. Прадед стоял в тамбуре вагона и держал под мышкой буханку хлеба. Поезд дернуло на стрелке, дверь открылась, буханка выпала. Он попытался поймать ее и выпал из вагона на рельсы, потеряв при этом ногу. Прабабушка выгнала мужа, и он ушел из дома. Со временем он стал жить в другой семье. Когда прадед умер, то прабабушка запретила всем ходить на его похороны. К тому времени у всех детей уже были свои семьи, и бабушка вопреки запретам ходила прощаться со своим отцом. Не так давно к ней приезжала одна их тех девочек, которых воспитывал ее отец в другой семье, сейчас это уже женщина бабушкиного возраста. Она с любовью и благодарностью рассказывала о моем прадеде, о том, что он помог им пережить тяжелое время и встать на ноги. После ее отъезда бабушка долго сетовала, что чужие люди помнят и скорбят о ее отце, а мы, родные, кровные, обо всем забыли.
Я решил подтвердить воспоминания моей бабушки при помощи различных документов, найденных в архивах, и других источников.
Передо мной лежит копия автобиографии моего прадеда Анисимова Петра Васильевича, датированная 26 июля 1945 года, в которой он пишет: «… держали в лагерях в городе Лехау, гоняли на разные работы, до освобождения Красной Армии»[fn]Архивная справка, Ленинград — Витебское отделение, № НОДАА 14 от 26 января 1995 года, выписка из автобиографии[/fn]. По рассказам моей бабушки, их освободили союзные войска — американские. Я думаю, что бабушка ошибиться не могла. Скорее всего, в то время иначе нельзя было писать.
А вот в архивной справке Государственного архива РФ (ГАРФ) есть запись: «В графе „Особые отметки“ указано: „Со мной в лагере находилась моя семья. Жена и четверо малолетних детей (имена и возраст упомянутых граждан в документе не указаны), дочь в возрасте 12 лет работала по 10–12 часов“»[fn]Справка № А 11436 от 15 октября 1996 года[/fn]. Многие даты бабушка не могла вспомнить, поэтому я добавлял из архивных справок, так как сходились описанные события.
В рассказе я нашел еще одну неточность. Бабушка сказала, что отца призвали в Красную Армию и вместе с ними он домой не уехал. Автобиография при устройстве на работу датирована 26 июля 1945 года и в графе п. 11 имеется рукописный текст: «Не служил»[fn]Архивная справка, Ленинград — Витебское отделение, № НОДАА 14 от 26 января 1995 года, выписка из автобиографии[/fn], а дата освобождения из лагеря — май 1945 года, а на два месяца в армию не призывали. Есть все основания утверждать, что прадедушку оставили до выяснения обстоятельств нахождения в Германии всей семьи.
В июне 1945 года НКВД в своем приказе № 00865 подробнейшим образом определил порядок учета, регистрации и проверки советских граждан, возвращающихся на родину. Пересекая демаркационную границу, они попадали сразу в сборно-пересылочные пункты и лагеря, где подлежали регистрации с целью установления личности.
С каждым пересекавшим границу проводилась беседа, заполнялись анкеты из 28 вопросов и три учетные карточки. В специально разработанной анкете, помимо биографических сведений, нужно было подробно рассказать об обстоятельствах пленения или выезда на сторону противника, перечислить все лагеря и населенные пункты пребывания, характер выполняемой работы и занятия, наличие мер наказания, допросов, арестов немецкой администрацией, назвать свидетелей этого пути. Если репатриация проводилась из зоны союзнических войск, нужно было подробно дать показания о контактах с английской, американской, французской администрацией. Цель первичной регистрации — это возможность и необходимость доказать благонадежность для беспрепятственного возвращения в Советский Союз. Все прошедшие и не вызывающие сомнения в благонадежности направлялись к прежнему (до начала войны) месту жительства, где были обязаны в месячный срок зарегистрироваться в местном Совете или милиции. Репатрианту выдавалось удостоверение на право следования к месту постоянного жительства. Учет и регистрацию обязан был пройти каждый возвращающийся из Европы, и на каждого заводилось проверочное фильтрационное дело, которое направлялось в район следования проверяемого.
На все запросы в архивы о наличии проверочных фильтрационных дел на моих родных пришли отрицательные ответы. Исключение составил только мой прадед Анисимов Петр Васильевич. В данном случае можно предположить, что опрашивали только главу семьи, а его жену с четырьмя малолетними детьми сразу отправили на родину[fn]Там же[/fn].
Я несколько раз перечитал бабушкин рассказ, который писал с ее слов, и обратил внимание на то, как скудно она говорила о тяжелых пережитых днях, и с каким удовольствием рассказывала о событиях последнего месяца пребывания в Германии. Очень часто бабушка говорила о чистоте в доме, о белой постели, о запахах еды и первых полученных ботинках на всех детей, о пейзажах природы и красоте, окружавшей ее. О немецком народе говорила без злобы и с благодарностью вспоминала всех, кто им хоть как-то помог: хозяина хутора, фрау Фесте и даже немецких солдат, которые выпускали ее из лагеря на десять минут сбегать за очистками овощей. Пережить такое страшно. Но при этом очень важно, что она не озлобилась и не ожесточилась. Воспоминания будут всегда жить в душе и сердце моей бабушки. Время лишь притупило боль потерь и унижений.
РОДИТЕЛЬСКАЯ ЗЕМЛЯ
Гораздо сложнее оказалось проследить историю моих предков из рода Скрипко (по мужской линии моей мамы), так как из семейного архива я ничего не смог узнать о них и никого из их старшего поколения уже не осталось в живых.
Сначала я решил поговорить с некоторыми жителями нашего поселка и от них узнать о семье моего дедушки. С некоторым любопытством и, можно сказать, с волнением я шел на встречу с нашей соседкой Людмилой Ивановной Слютой, уроженкой поселка Высоко-Ключевой Гатчинского района Ленинградской области. Она мне рассказала, что семью Марии Сафроновны Скрипко она помнит с детства, ее мама и бабушка часто бывали в их доме в гостях. С их слов, они переехали в наш поселок из Ленинграда, купив маленький дом. Война застала их в поселке. Людмила Ивановна отчетливо помнит, как немцы при отступлении в 1943 году угоняли население в Прибалтику.
Всех жителей собрали у дома-барака и загрузили в грузовые машины. Все семьи, подлежавшие угону, она не помнит, да многих и не знала, может назвать только несколько имен: Скрипко Мария Сафроновна и трое детей (ее муж, Скрипко Николай Николаевич, умер в 1942 году после тяжелой и продолжительной болезни). Всех привезли в город Гатчину на территорию лагеря. Там проводили сортировку: женщин с малолетними детьми подготавливали к отправке в Прибалтику, а юношей и девушек оставляли в лагере. Из семьи Скрипко в лагере оставили дочь Надежду, а из их семьи ее сестру Анну. Через несколько недель их привезли на станцию Татьянино и загрузили в вагоны. Так они очутились в Латвии. Поезд останавливался несколько раз, и людей выгружали для дальнейшего распределения по деревням.
Мама добавила немного, и ее воспоминания основаны на рассказах моего дедушки Николая Николаевича Скрипко.
Дедушки уже нет, многого мама не знает, о многом не говорилось, а многое и забылось.
Когда началась Великая Отечественная война, ее папе было всего 12 лет, его средней сестре Лиде — 15 лет, а старшей сестре Наде — 18 лет.
То, что население предупреждалось заранее об эвакуации немцами, говорит тот факт, что моя прабабушка смогла в Прибалтику вывезти корову, а потом привезла ее обратно. Семья жила очень бедно. Мой прадед, Скрипко Николай Николаевич, очень болел (рак желудка), перенес несколько операций, поэтому его в Красную Армию и не призвали. И он умер в 1942 году (в возрасте 42 лет). После смерти прадеда все заботы о семье — сыне и двух дочерях, в тяжелое военное время легли на плечи Марии Сафроновны. Летом она пасла корову в поле, а зимой сначала кормила заготовленным сеном, пока оно не закончится, а потом ветками деревьев. Корова была совсем тощая, но на семью молока хватало. Мама помнит рассказы взрослых о том, что в поселке устраивались танцы. Некоторые местные девицы знакомились с немецкими солдатами. Среди таких девиц была и Надежда, старшая дочь Марии Сафроновны.
В Латвии мои родные жили на хуторе у хозяина, прабабушка помогала по хозяйству, ухаживала за скотиной. В Прибалтику она была вывезена с двумя детьми Николаем и Лидией. Старшая дочь Надежда была оставлена в Гатчине в распределительном лагере для работ на оккупированной территории. К родне Надежда присоединилась намного позже. После освобождения Прибалтики прабабушке предлагали остаться на хуторе и выделяли для нее и детей домик, но Мария Сафроновна решила вернуться домой в Ленинградскую область. Первой уехала ее старшая дочь Надежда, но путь домой для нее оказался очень долгим. В поселок она вернулась только в 1956–1957 годах, так как была осуждена за измену Родине сроком на 25 лет. Прабабушка совсем замкнулась.
Не последнюю роль играла всеобщая ненависть советского народа к предателям, которая часто распространялась на членов их семей. В те годы то, что случилось с Надей, было позором для семьи. Она лишилась доброго имени, и каждый в поселке был вправе задеть ее мать или сестру с братом, а спустя много лет других близких родственников, потому что такие поступки никогда не забываются. В семье никто об этом не говорил и не рассказывал, только мой дедушка написал много писем с просьбой о реабилитации Надежды. Он не верил, что она могла совершить тяжкое преступление. После возвращения в поселок ее личная жизнь не наладилась, понимания и прощения у односельчан не нашла. Она была замкнута и постоянно ощущала непрощение.
Я уже ознакомился со многими документами тех лет, которые приводятся в современной литературе, поэтому смог разобраться. Как известно, сразу же после войны органы НКВД значительную часть своих оперативно-следственных усилий направляли на выявление и привлечение к уголовной ответственности лиц, сотрудничавших в годы войны с противником. Только в Ленинградской области «в 1944 году взято на учет 1159 человек политически неблагонадежных, с сомнительным прошлым, в числе которых 383 — проживали на оккупированной территории…»[fn]Бахвалов А. Генерал Власов: Предатель или герой? СПб., 1994. С. 106[/fn].
Из поселка в Прибалтику было вывезено очень много местных жителей. По возвращении на родину люди проходили через фильтрационный пункт, где проверочную процедуру проходил каждый. Заполнялись специально разработанные анкеты из 28 вопросов. В одном из пунктов надо было назвать фамилии известных пособников, предателей и лиц, тайно или явно сотрудничавших с немецкими оккупантами, все сведения о них и приметы. Можно предположить, что кто-то из возвращавшихся односельчан указал фамилию Надежды Николаевны в этом пункте. Ведь не все могли понять и простить поведение родной сестры дедушки на оккупированной территории. Поэтому она была арестована и осуждена в дни проверки на сборно-регистрационном пункте по статье 58-1 «а» Уголовного кодекса РСФСР, то есть за измену Родине, сроком на 25 лет. Амнистия, объявленная Указом Президиума Верховного Совета СССР 27 марта 1953 года, положила начало ее освобождению. Но не все вернулись туда, куда они желали. Препятствий было много. Каждый амнистированный и освобожденный давал подписку в том, что «на основании статьи 39 Положения о паспортах мне запрещено проживать в пограничных и режимных местностях Советского Союза». К режимным местностям были отнесены Москва, Ленинград, столицы республик и многие другие города страны. В перечень входило 32 города, позднее их число увеличилось. Поэтому Надежда Николаевна сначала попала в Абхазию и только через несколько лет вернулась в поселок.
Прошло много лет после окончания Великой Отечественной войны. Гласность, свобода печати, раскрытие спецхранов и рассекречивание документов позволили писать более откровенно о «белых пятнах» минувшей войны. Бедствия «предателей» после войны — трагедия для них и их близких. Совершенное деяние (если считать его таковым в данном случае) утратило характер общественно опасного, но это должен был решить суд. Мама обратилась в прокуратуру Ленинградской области с просьбой о реабилитации Скрипко Надежды Николаевны, но получила ответ, что «архивно-следственного дела не имеется» (справка прокуратуры) и что сведениями о наличии судимостей указанной гражданки ЦНИ ГИЦ МВД РФ не располагает. Жил человек, осужден был по самой страшной статье за измену Родине, а документов, подтверждающих это, нет и ничего изменить нельзя. Вот и получается, что только в душе односельчане могут простить или не простить, забыть или никогда не забывать прошлое.