г. Санкт-Петербург
Научный руководитель Светлана Анатольевна Елисеева
Пожелтевшие листы бумаги, края надорваны, загибаются, кажется, что некоторые могут рассыпаться от одного неосторожного прикосновения. Чувствуется запах пыли. Записи карандашом или чернилами на бланках телеграмм, листах из канцелярских книг Северной железной дороги, разлинованной бумаге для письма.
«100 писем телеграфист железнодорожник 1919–1924. Энциклопедия провинциальной жизни. Революция, война, НЭП» – под таким названием был выставлен лот на интернет-аукционе. Благодаря покупке этих писем я впервые сталкиваюсь с событиями 20-х годов XX века. Мне было интересно узнать подробности о людях, которые жили сто лет назад. Я ожидала чего-то большего, но авторы беседуют примерно о том же, о чем и современные люди. Мне представлялось, что в письмах я увижу разнообразие лексики, красивое и изящное построение предложений, а столкнулась с тем, что в некоторых письмах отсутствуют знаки препинания, множество ошибок в словах. В одном предложении, которое может растянуться на все письмо, авторы перескакивают с темы на тему, поэтому иногда трудно понять, зачем это письмо вообще было написано.
«Здравствуй дорогой тов. Тоня», «Здравствуй дорогой друг Тоня», «Здравствуй Тоська», «Добрый день друг Антоша», «Добрый день Тоня» – так начинаются письма, которые адресованы совершенно незнакомому мне человеку. В толстой пачке бумаг есть один официальный документ – удостоверение, которое выдано Антону Николаевичу Казакову, проживающему в городе Ростове Яр., на ул. Февральская, дом № 56, при станции Ростов сев. ж.д. Совместно с ним и на его иждивении находится Мария Антоновна Куликова, тетка 49 лет. Есть несколько коротких любовных записок для Антона Николаевича Казакова и еще два не полностью сохранившихся письма, которые адресованы другим людям, на них нет подписи отправителя, но по содержанию можно предположить, что написал их сам Антон Казаков.
Здесь и далее сохранена авторская орфография и пунктуация.
«Здравств Маруся и Тося
Шлю привет и море наилучших пожеланий. Получив ваше письмо я спешу поблагодарить вас за вашу память о мне и вижу из его что вы совсем незнакомы с мой (судьбой – зачеркнуто) жизнью а она (по приезде из Петер – зачеркнуто) значительно изменилас по приезде из Петрограда я дома пробыл только до сентября месяца тоесть 8 месяцев конечно служил на железке по своей специальности а в сентябре 1922 года пришлос простится совсеми прелестями вольной гражданской жизни и перейти на военную. конечно ето не по собственному желанию а по призыву – в сентябре 1-го числа была мобилизация 1901-го года не исключая и железнодорожников. Наверно ето было и увас изъ телеграфа много ушло служит. И вот уже год как я на военной службе нахожус в железнодорожном батальоне. Как только забрали нашего брата очен далеко от дома был назначен в 2-й жел. дор полк который стоял в гор. Жлобине ето за Гомелем и там вдали от родных и знакомых пришлос вкусит и сладкого и горького больше всего последнего. Там мы простояли до Апреля мес и 28-го числа наш полк перекинули в нашу Матушку Москву белокаменную где находимся и по сее время Здес мне много лучше т. к. в Москве ест у меня родные да и от дома не так далеко и я уже успею побыват весело время проводит неприходится так к. больше приходится заниматся военной учебой да и нескем барышен знакомых нет, да и по правде сказат за год (неразборчиво) уже…» (письмо обрывается).
Получается, что адресат – молодой человек в возрасте примерно 20–21 года, родной город – Ростов Ярославский, был служащим телеграфа при железной дороге, в 1921 году находился (на работе?) в Петрограде. В 1922 году был призван в армию, как пишет сам автор, не по собственному желанию, с 1923 году нес военную службу в Москве. В январе 1924 года он еще находился на службе.
Из письма от одной из подруг А. Казакова Шуры: «…Недавно с Капой сходили в кино шла картина похраны В. И. Ленина, а потом драма 5 дей., “Три портрета”. Про Ленина казали очень подробно. Все смотрела нет ли тебя так и не видала…» Сохранившаяся документальная хроника о похоронах Ленина, если это тот же фильм, который смотрели девушки, длится около 24 минут.
Во втором письме, предположительно от Антона Казакова, есть несколько строчек описания службы.
Москва 5/IV
«…о себе пишу что служу пока постарому в Штабе Батальона на продовольст столе – за свою службу переменил уже две должности каптенармусом по продовольствию выдавал все продукты на вес (неразборчиво) ходил как порядочный мучник вес в муке масле работал 11 месяцев надоело ушел груд стала болет от мешков да ящиков перешол в (неразборчиво) каптиматуру по вещевому довольствию заведовал разным имуществом и выдачей обмундирования своей роте (?) тут поработал 5 месяцев тоже надоело боялся в тюрьму попаст ушел в штаб на продовольств стол где вот сейчас привыкаю на смену то которой демобилизовался в этом месяце отпуск 1901 год наш год но нас не отпускают говорят рано наверно осенью кончим службу поднадоело…»
С упоминаемым в письме названием должности «каптернамус» я сталкиваюсь впервые, значение его выясняла по толковому словарю иностранных слов: «В армиях некоторых стран в том числе русской и до 50-х гг. советской: должностное лицо младшего командного состава, ведающее хранением и выдачей имущества, продовольствия».
Я не знаю, как выглядел этот человек, не знаю, чем он интересовался, кроме прогулок с девушками и игры в футбол. Игру в футбол осуждает, опасаясь за здоровье сына, в одной из записок мать Антона: «…зачем ты играеш в фудбол я бы тебъ не велела тратит понапрасну свое здорове Рая говорит так легко все в трусиках у тебя болят зубы ты совсем себя испортиш…» Отсутствуют сведения и о дальнейшей судьбе Антона Казакова.
Передо мной только несколько писем, которые прислали «тов. Тоне, другу Тоне, Антоше, Тоське, Тотику» его друзья и подруги, родственники (мать, отец, сестра, дядя). В зависимости от того, кто пишет послание, меняется обращение к адресату и содержание – новости, описание событий. Вести приходят из разных городов Ростова, Буя, Оренбурга, Любима, Ленинграда в период с 1919 по 1926 год.
По содержанию писем удалось выяснить, что многие авторы связаны с работой на железной дороге, а именно были телеграфистами, как и Антон Казаков. Об этой профессии в конце XIX – начале XX века нашлось не так много информации. Большая часть источников о технической стороне работы и очень мало о людях, условиях их работы и жизни.
До 1859 года на работу на телеграфные станции принимали только офицеров корпуса инженеров путей сообщения и упраздненных команд бывшего оптического телеграфа, офицеров, вышедших в отставку. Затем с 1859 года стали принимать мужчин из гражданских лиц, которые владели иностранными языками, прошли определенный курс обучения. Женщинам было разрешено работать телеграфистками с 1865 года только на территории Петербурга и Финляндии, а с 1871 года – уже везде. «Принимались на работу девицы не старше 21 года, бездетные вдовы до 30 лет и замужние женщины, состоящие в браке с работниками телеграфа. Телеграфистки, вышедшие замуж за лиц, не работающих в телеграфном ведомстве, увольнялись со службы… При выполнении служебных обязанностей женщины должны быть одеты в закрытые скромные платья темных цветов, по возможности однообразного фасона». Авторы книги «150 лет отечественному телеграфу» указывают на чрезвычайно тяжелые условия труда работников телеграфа до революции 1917 года. Рабочий день по 12 часов в сутки, без отпусков. Плохое питание, пыль и слабое освещение, напряжение зрения приводили к нервным заболеваниям, туберкулезу, слепоте. Как утверждают авторы книги: «Советская власть покончила с жестокой эксплуатацией и бесправием связистов, быстро осуществила сокращение рабочего дня и ряд мероприятий по охране труда связистов, улучшила их материальное положение. Были отменены все ограничения при приеме женщин на работу, женщины обрели равные права с мужчинами во всех областях производственной и общественной жизни». Что же пишут о своей работе сами телеграфисты?
Из письма от 2 сентября 1920 года:
«Здравствуй Тоська!
…Знаеш что Тоня вот беда домой-то меня не отпускают, да впрочем не меня одну а всех нас. Ездила я в Буй просила отпуск, а (?) говорит так без причин отпуск дат не может говорит если бы говорит по какой уважительной причине, тогда бы дали отпуск, но так не дают. Вот писала маме письмо, что бы она мне прислала какую нибудь фиктивную телеграмму но наверно не сумеет прислат тепер не знаю что и делат. Пишу письмо и чут не плачу домой охота. Дежурю ноч…
Пиши поскорее Маруся».
Конечно, по одному письму нельзя судить об изменениях в худшую или лучшую сторону. Но читаем другие письма.
Из письма от 3 апреля 1922 года (предположительно той же корреспондентки):
«Добрый день Тоня!
…Как ты там живеш? Я живу очень плохо всю пятую неделю сидела в вагоне нас четверых арестовали. Вес пост никуда не ходила, жду (несколько слов стерто) домой не отпускают приеду после Пасхи, потому что дежурит совершено не кому, дежурим чут ли не вдве смены. Подавала прошение об уволнении и перемещении, мне в конторе сказали все равно без полезно, не знаю тепер как и быт!..»
Между отправкой писем два года. Как изменилась ситуация?
Об этом может рассказать еще одно послание, которое было написано уже не из провинциальных городов, а из Ленинграда 7 апреля 1924 года:
«Здравствуй Толя!
…Ведь вообще за этот промежуток времени, как я послала вам первое письмо перемен, очень много. Видите ли Толя у нас, с 1 декаб 1923 г. было такое гонение на телеграфистов, хуже чем на христиан, так что очень многих уволили, июл послужили задаром то, а теперь пора и чест знать, вот меня с Тосей тоже разлучили, так что и с ней редько приходится видътся, она пока сейчас без службы еще хуже, ранше хот не обидно, все были в таких условиях, а теперь и рад бы послужит да некуда поступит. Потому что правда жизнь в Ленинграде, стала много легче и лучше, но в приискании труда много хуже, так что радости это мало. Я пока служу правда гоняют со станции на станцию, но всетаки лучше чем без службы, конечно, не знаю на долго ли гарантирована, так как гарантию то можно получит, записавшис в коммуну ну я видиш ли такой человек, раз нет сейчас призвания то идти ради шкурного вопроса считаю преступлением, так что пока являюс зрителем слежу конечно с большим интересом за всеми действиями, и пока только сочувствую хорошим начинаниям, а там время покажет возможно и сама приму активное участие а пока что свободна, от етих действий…
Маруся».
Похоже, авторы книги действительно оказались правы, что «женщины обрели равные права с мужчинами во всех областях производственной и общественной жизни». На телеграфе в это время работало больше женщин, так как мужчины призывались в армию, многие попадали под сокращение. Как пишет один из друзей Антона Казакова: «…Живу пока что ничего, можно сказат весело осталас нас мужчин на станции в телеграфе 2-е а остальное все бабы…»
Тяжело жить в 20-е годы XX века приходилось не только телеграфистам. Большинство людей вынуждено было искать самые разные способы и средства, чтобы одеться и прокормить себя и семью. Друзья и подруги Антона Казакова – люди молодые и в своих письмах не так много говорят о трудностях, даже чаще о развлечениях, а в посланиях от родных эта тема звучит.
Жители Ростова собирали зеленый лук и ездили продавать или обменивать его на другие продукты в Москву. В одном из писем мать адресата, который находится в Петрограде, спрашивает сына о стоимости лука (ноябрь 1920 года) и о возможности обмена на сатин. От матери и отца есть еще несколько писем, в которых они говорят об отсутствии необходимого, например, что невозможно выехать в Москву, так как обуви нет, нужны валенки, хотя бы одни на троих, а денег нет.
Или просьба от отца: «…Тоня у меня к тебе покорная просьба нет ли каких лишних брючишек а то стыдно стало ездить дежурить и купить сейчась не собираемся раньше как к Пасхе может окажутся то не откажи пришли с кем нибудь…» Родные перебивались как могли, но при этом часто сообщают об отправленных сыну посылках с бельем, сухарями, яблоками или другими продуктами, которые смогли достать. Особенно старалась мать передать посылку с едой к праздникам, очень расстраивалась, когда такой возможности не было. Но среди всех сообщений выделяется даже не письмо, а короткая записка на клочке бумаги, слова здесь практически стерлись, так как написаны карандашом.
«Тоня поздравляю тебя с прошедшим Ангелом. Ты наверно на меня разсерчал что не послали телеграму но у меня небыло денег никопейки. Я думала милионов 50 телеграма а когда отецъ сверился то стоит каждое слово 10 милионов и как он не сокращал у нас выходила все 18 и 14 слов а жалованья не получал он…» Получается, что для того, чтобы отправить телеграмму, требовалось потратить около 180 миллионов, мать рассчитывала на 50 миллионов, но и это огромная сумма для простой поздравительной телеграммы, притом что жалованье отца составляло около 100 миллионов. Из письма сестры: «Папа жалование получил купили муки, соли, изюму, рису, керасину, овса, масла получил 90 мил. деньги говорит уже и все, за что-то с него вычели 10 млн.».
Работа телеграфистов была связана с постоянными переездами из города в город, как пишет один из приятелей А. Казакова: «…Ах Тоня не везет мне дежурил 1 ½ года в Ярославле и 1 ½ в Любиме теперьто в бую придется…»
Впервые интересное название города Любим встретилось мне во время тура по Золотому кольцу. Сам город мы не посещали, упоминалось только его название на экскурсии в Ростове. Я тогда не могла предположить, что еще раз встречусь с этим городом. Друзья и подруги Антона Казакова часто упоминают в своих посланиях, что работают в Любиме, но мое внимание привлек десяток писем, отправленных в период с 1919 по 1920 год. Пишет А. Казакову молодой человек, который заканчивает письма подписью «Твой друг Рыбаков». Его полное имя установить не удалось. В письмах интересные рассказы о жизни и работе в Любиме, описания самого города.
Для самого автора этот город ничем не привлекателен, например, в одном из писем Рыбаков говорит: «…шлю тебъ из грязного Любима привет…», в другом послании такое приветствие: «…Шлю тебе свои пожелания из нашего Iерусалима…» Почему автор несколько раз называет город Иерусалимом – неясно.
Часто автор писем упоминает о своем быте, о местах проживания и питании:
«Любим 23/XI – 19 г.
…Живу пока ничего мясо стало 45 рб. Масло около (стерто – не видно записи) или 1 ½ ф. махорки…»
«Любим 27/ III. 20 г. н/с
…Живу пока ничего только плохо картошки нет а я как ростовец без нее жит не привык все както пусто на животе хотя и съеш 2 обеда ем я два потомк что хлеба неимам. а выдача еще не скоро, незнаю как и жит до пасхи обещают дат по 15 ф. а на апрел норму но ведь обещаниями сыт небудеш и когда как говорится кишка кишке кукиш кажет вспомниш про картошку даже слюньки потекут …»
В письме от 23 мая 1920 года Рыбаков, как и в других посланиях, приглашает своего друга Антона Казакова в Любим. Развлечений в городе не так много. Упоминается игра в футбол или наблюдение за матчами, посещение спектаклей или электротеатра, прогулки по городу.
«…Живу я пока ничего ходил в Пролетарку там ставили «Степной Богатыр» мне очен подравилос. играют гораздо лучше ростовских, барышен очен много есть правда и хорошенькiя но мне сам знаеш как-то невезет да и знакомых мало…» Или в другом письме: «…Вчера мы ходили в электротеатр ставили очень интересную драму в 6 частях – “Черная Лу” – между прочим зашли на бульвар. по любимски вал – он похож на наш бульвар. длиною от Ильинки и по бульвару до Веденской улицы. начинается у собора и так идет спуском к речкъ и кончется обрывом сажени 4. речка порядочная, и там выше по теченiю стоит не достроеный замок какого то немца. сбежавшего как только была объявлена война он говорят имел подземный телефон скаким то городом мы собираемся как нибудь кампанией сходит посмотрет интересна и его постройка посмотрю опишу тебе в письме или прiеду разскажу…»
Мы связались с заведующим Любимского краеведческого музея, который рассказал, что вал – это остатки крепостной стены, сохранившиеся до сегодняшнего дня. Замок немца – Бужениновский замок. История замка описана в газете «Наш край» от 5 августа 2016 года, которую можно прочитать на сайте музея: «Вокруг истории Бужениновского замка много легенд. По одной из них, построивший замок в 1910 г. отставной полковник казачьих войск Павел Арнольдович Фон Зиссерман, был далеким потомком магистра Фюрстенберга. И построил готический замок в своем имении Бужениново в шести километрах от Любима Павел Арнольдович в честь своего предка. Правда это или нет, сказать трудно. Однако, по словам многих очевидцев Бужениновский замок был точной копией замка в немецком городе Фюрстенберг. Завершить строительство замка Зиссерману не удалось, помешали война и революция. В августе 1914 г. на имя любимского уездного исправника на него и его жену Людмилу Ивановну поступил донос, в котором сообщалось о том, что они будто бы позволяли говорить живущим в их усадьбе рабочим, что “на войну идти не следует, а Государя Императора подлежит лишить жизни”. Однако в ходе дознания подтвердились только слова Л. И. Зиссерман: “Зачем запасные идут на войну, лучше бы сплотились и никуда не ходили бы, самого бы Государя выгнали бы служить, каково бы ему было, если бы его взяли от деток, а то они там пируют” (в пересказе кухарки А. К. Гавриловой). Против госпожи Зиссерман было возбуждено уголовное дело. К сожалению, решение прокурора Ярославского окружного суда в “деле о выяснении политической благонадежности жены отставного полковника Зиссерман Л. И.” не было зафиксировано, поэтому о ее судьбе ничего не известно. По сообщению любимского старожила Д. С. Тихомирова, П. А. Зиссерман в годы революции был в Крыму арестован и, вероятно, расстрелян…»
Рыбакова заинтересовали слухи про подземный телефон, видимо, по роду профессии, но многих звали в этот замок легенды о сокровищах, которые могли быть спрятаны в тайных ходах. В 1940-е годы местные жители начали разбирать, а точнее растаскивать замок на кирпичи для собственных хозяйств. В 1950-е было принято официальное решение о разборе оставшейся постройки.
Сильное впечатление оставляет и описание, как любимский телеграфист проводит свободное время (в письме от 18/II 1920 года): «…А прошлое воскресенiе ходил я с нашим политкомом в деревню “Взглядово” попали на поседки где гуляли (танцевали) парни и девки, а девки то все старыя правда была там одна такая миловидная (ну как Катя Иванова) в твоем вкусе а как взглянул так и подумал вот-бы тебя сюда. После поседок въ этом же доме отобрали шашку спрашиваем зачем она вам говорят так лучину щипат, ну мы и отобрали а у нас на фронтах такой недостаток оружия а оно по деревням разбросана а спрашивается за каким делом? да просто лучину щипат, дрова колот и даже коров резат. После пошли в один из домов в котором у политкома ест хорошо знакомая где нас напоили и накормили и мы ночью часов в 12 ушли в Любим (до деревни от стан. 4 в.) дорогой шли стреляли из “нагана”. Как красиво выскакивает огонек из дула точно звезда вспыхнет и снова погаснет. Пели песни…» Такое «романтичное» описание.
Кроме работы и прогулок, Рыбаков участвует в субботниках, о которых рассказывает в своих письмах.
«Любим 23/XI – 19 г.
Добрый день Тоня!
Ну как твои дъла? Мои пока идут хрш. Нынче у нас был субботник и будет устраиватся каждое воскресение. Подносили и складывали дрова на пути для подачи на паровозы. Было весело и хорошо шутили, острили насчет кулаков и буржуев. Работало нас железнодорож. служ. 18 человек да городских 12. выложили в какiя нибуд 2 часа около 60 саж. древ…» И далее в этом же письме: «…Вот руки не пишут. Работал без перчатак так немножко их поотморозил. ну да ето пустяки…»
Автор писем становится свидетелем и участником субботника 1 мая 1920 года. С призывами к участию в субботнике выступали многие газеты, например, петроградская «Красная газета» в номере от 27 апреля 1920 года на первую полосу помещает статью, в которой говорится: «Грандиозными “субботниками” мы дадим понять всем, что наша цель заключается в том, чтобы без эксплуататоров, без угнетателей… для счастья и радости всего человечества строить новую жизнь.
В Петрограде на Марсовом поле, там, где в течение столетий цари муштровали сыновей рабочих и крестьян, делая из них раболепных солдат… на этом поле войны и солдатчины, которое по своему пустынному, некрасивому виду вполне отвечало своему назначению и названию, мы раскинем грандиозный парк.
Мы в один день пустыню превратим в сад и тем самым покажем, что можно сделать объединенными усилиями свободных рабочих. Всю жизнь, всю землю, облитую слезами, потом и кровью, мы желаем превратить в счастливый, радостный сад! И это наше желание мы продемонстрируем не только своим внешним видом, не только словами, но и делом. Наш общероссийский первомайский “субботник” будет тем древонасаждением, которое во всех областях хозяйственной жизни взрастет, окрепнет, распустится, расцветет, украсит и осчастливит всю нашу жизнь.
Готовьтесь же к первому мая, товарищи!»
Ожидание этого события описывает и автор писем телеграфист-железнодорожник Рыбаков.
«Любим 30 или 31 (единица написана сверху)/IV – 20 г.
Здравствуй Тоня!
Шлю тебе свой привет и все хорошiя пожеланiя, только что прочитал твое письмо когда прiехал из корьера 40в. куда ъздили на пожар. Горели дрова вблизи жел. дороги тушили из паравоза и я был самым действующiм лицом т. е. поливал из пожарнаго рукава тушыли из паравоза и горячей водой погорело дров не много прiехал вес мокрый даже штаны сейчас не просохли, а как мы славно ехали на (слово зачеркнуто в тексте) я неразу так еще не ъхал говорят делали больше 60в. в час, а завтра тоесть 1 мая едем туда на работу на Первомайскiй субботник. Собираемся к 8 ч. на станцiю и с паровозом едем туда работа будет следующая передвижка шпал и рельс как можно ближе к месту оттуда берут баласт и в 12 ч. едем обратно в любим на обед обед будет мясной безплатно к обеду ½ ф. хлеба и кроме етого 1 ½ ф. хлеба после опят отправляемся в Кр. (?) Тоня! Если бы всю работу которая будет производится по всей р.с.ф.с.р. взять в общем масштабе то я думаю получится колосальная цифра ну да мы ето увидим наверно в газетах где будут писать про всероссийскiй субботник…»
В «Известиях» Ярославского губисполкома» сообщается, что «в маленьком Любиме первомайский субботник представлял собой величественную картину. Вышло на работу более тысячи человек. Одни ремонтировали дорогу на станции Любим, другие восстанавливали лесопильный завод, подготовили к открытию амбулаторию, две детских площадки… Несмотря на неблагоприятную погоду, работали успешно. Субботник являл собой единую коммунистическую семью…»
Рыбаков о происходящих в стране и мире событиях судит, скорее всего по газетам, и его фразы напоминают коммунистические лозунги.
«Любим 27/III 20 г. н/с
…передай привет всем товарищам и барышням поздравь их с наступающим праздником а прiеду похристосуемся ай и комунист какiя слова пишет, а дела в Германии идут скоро и они примкнут к нашим рабочим и тогда пропадай антанта, спартаки там прекрасно работают, рядом францiя, французский рабочiй тоже не захочет нести гнет капитала, довольно будет сних, а там и английскiй рабочий поднимется, который понимает уже свои права право которыя требует сама природа эти права он пересоздат в новой форме, по которой ему будет легче жит чем мы жили до войны с германией…»
Или в другом письме, отправленном в мае 1920 года: «Да вот еще пришел говорят приказ для всех организаций р.к.п/б (комунистическiя партия) что 50% будут взяты на войну с польскими панами. Мы им покажем наламаем чубы-то так что и незахотят больше…»
Как видно, Рыбаков часто рассуждает словами, взятыми из газет, скорее всего посещает собрания, поддерживает коммунистическую партию, говорит о политической обстановке, о борьбе рабочих. Но это же письмо (май, 1920 года) начинается с пересказа слухов, которые заставляют вспомнить книгу М. А. Булгакова «Собачье сердце».
«Здравствуй Тоня!
Письмо я твое получил и как видно не дождалос моего которое я послал, Тоня неужели правда родился етот человек ввиде чорта. я понимаеш ли не верю и поверю только тогда когда увижу собственными глазами а интересно бы посмотрет если он и вправду родился у нас в нашем любиме говорят что он половину человек а половина нижняя т. е. от пояса до кочика хвоста собака, знаеш я думаю ето выродок получился от слiянiя собачьей крови с человечьей, ты может знаеш и побольше моего напиши про него если я не прiеду к воскресенью 16 мая…»
У Рыбакова от этих слухов двойственное впечатление, он и не верит, но и хочет увидеть собственными глазами «человека ввиде чорта», даже высказывает собственные предположения о происхождении такого человека, пишет своему другу, который в это время ближе к столичным новостям и может больше знать. Автор явно поддерживает новую власть, возмущается поведением крестьян, которые шашку используют в быту, а на фронтах оружия не хватает, но при этом по-прежнему живет старыми традициями – поздравляет друзей с церковными праздниками, верит слухам в появление человека-собаки.
Этим письмом я хотела закончить работу по изучению «Энциклопедии провинциальной жизни» в 20-е годы XX века. Это мой первый опыт работы с подобными источниками и эпохой 20-х годов. Люди, писавшие эти письма 100 лет назад, заслуживают нашего внимания и сохранения в памяти.