ученица основной школы с. Плёсс Мокшанского района Пензенской области
Научный руководитель: Т. В. Меркушина
Я родилась и живу в селе Михайловка (это в 2 километрах от села Плёсс).
Я знала, что мой папа был в командировке в Чечне, но говорил об этом редко и неохотно. И вдруг я нашла письма, которые папа писал маме из Чечни, из той самой командировки. Раньше об их существовании я даже не подозревала. Вот и захотелось мне провести собственное «расследование». А значит, найти факты и свидетелей происходивших в Чечне событий конца XX – начала XXI века, выяснить мотивы поездок в командировки на войну моего отца и других моих односельчан. И сравнить их воспоминания – «показания» – с тем, что можно найти о чеченских событиях в современных СМИ.
«Паспорт» моей семьи
Наша семья появилась в 1992 году. Сейчас наша семья – это мама, папа, я и моя старшая сестра Вика.
Глава семьи – мой папа Евгений Николаевич Барыкин – родился 7 мая 1972 года в селе Михайловка Мокшанского района Пензенской области. В 1987 году он закончил Плёсскую школу и поступил учиться в Мокшанский совхоз-техникум.
В 1991 году успешно его закончил и решил дальше получать высшее образование в Пензенском инженерно-строительном институте. Захотел стать инженером-строителем, а скорее всего, тогда ему просто хотелось стать городским жителем. Многие сельские девчонки и мальчишки поступают в городские вузы, просто чтобы пожить городской студенческой жизнью в общежитии, о которой столько говорят те, кто уже перебрался в город. И вообще в семье отца высшее образование считалось залогом того, что дальнейшая жизнь будет обеспеченной и намного комфортнее, чем жизнь в селе.
Когда папа учился на 3 курсе института, он женился на маме, Елене Анатольевне, которая была моложе папы на год и училась заочно.
Через год, в 1993 году, родилась моя старшая сестра Вика, а в 1995 году я – Маргарита. Так получилось, что молодой инженер-строитель Евгений Барыкин после окончания института был семейным человеком с двумя детьми и безработной женой. Нужно было срочно искать работу, которая смогла бы прокормить молодую семью. Оказалось, эта задача была почти невыполнимой.
В 1995-96 гг. совхоз «Плёсский» уже доживал последние годы. Зарплаты не выплачивали месяцами, больше половины работников уволили без всяких выходных пособий, а устроиться на работу молодому специалисту, да ещё по специальности, было вовсе нереально. В город с двумя маленькими детьми мои родители ехать побоялись. Не было квартиры, постоянной работы. Получить квартиру, как молодой специалист, папа тоже не надеялся, их не предоставляли даже крупные строительные предприятия.
Тогда в Мокшанском РОВД требовались участковые милиционеры.
Мой папа в институте посещал военную кафедру и после окончания учёбы получил военный билет и звание младший лейтенант запаса. Несмотря на то, что папа в армии не служил, его взяли на работу в РОВД в 1996 году на должность участкового инспектора.
Зимой 1997 года его отправили на специальное обучение в Пензенский центр подготовки кадров для МВД РФ.
Я-то думала, что его учили хотя бы год. Но курсы были всего 6 месяцев, и молодой участковый инспектор должен был приступить к своим обязанностям в Плёсской администрации. Все «премудрости» своей должности пришлось ему узнавать прямо на практике, никто скидку на отсутствие стажа не давал. Мой отец был должен отвечать за порядок в нескольких деревнях. Служебной машины ему не дали, и пришлось ему объезжать вверенную территорию на рейсовом автобусе или «на своих двоих»! И мобильной связи тогда тоже не было, даже телефоны были всего в нескольких домах в трёх сёлах из девяти!
Ему пришлось сразу столкнуться со всеми «прелестями» сельских драк, семейных потасовок и даже преступлений, никто скидок на неопытность никто не делал. На вопрос «как же ты справлялся?» отец ничего не рассказывает подробно, говорит только: «как мог» и «как умел».
Я заметила, что в разговорах между собой многие жители ругают милицию, говорят, что она ничего не делает, чтобы порядок навести.
Мне всегда бывает обидно это слышать. Ведь я вижу, как отец устает, когда возвращается с работы, как переживает мама, когда ему звонят в любое время суток и просят прийти «на вызов». Как мы с сестрой несколько раз не поехали с ним куда-то отдыхать, просто не видели его дома целыми днями, потому, что его неожиданно вызвали на работу.
Сам папа тоже обижается на отрицательные высказывания в адрес милиционеров, говорит, что везде есть плохие и хорошие работники, умные и глупые начальники. Среди его сослуживцев есть люди, которые получили ранения или погибли на работе. Он сам несколько раз попадал в рискованные ситуации. Нам с сестрой ничего, конечно, не рассказывали, но мы видели, как волновалась мама и бабушка с дедушкой.
Весной 2009 года папа получил повышение по службе. Он теперь работает начальником отдела участковых уполномоченных Мокшанского ОВД, получил звание майора милиции. Мы надеялись, что он теперь будет чаще и больше бывать дома, конечно, свободного времени у отца не прибавилось.
Что происходило в Чечне
С 2001 года работников Мокшанского РОВД отправляли в командировки в Чечню. Вторым потоком решил поехать в такую командировку и мой отец. Он был там с 21 января по 27 апреля 2002 года. За командировку в Чечню отец был награждён нагрудными знаками:
- «За службу на Кавказе»,
- «За верность долгу»,
- «За отличие в службе»,
- «Участнику боевых действий».
Мне сразу же захотелось узнать, что же это за командировка такая, если за неё дают боевые знаки отличия, и почему папа не очень охотно отвечает на вопросы о том, что ему пришлось делать в Чечне. Почему мама вспоминает эти 4 месяца 2002 года как «страшный сон», когда она постоянно боялась остаться вдовой с двумя малолетними детьми (нам с сестрой тогда было 7 и 9 лет) или что отец получит тяжёлое ранение? Он ведь в командировку поехал, а не на войну? Были ли в нашем селе или сельском совете еще участники событий в Чечне? И что там происходило?
Со своими вопросами в первую очередь я пошла к родителям, стала рассматривать фотографии, которые отец привёз из Чечни. Но родители информации дали немного, считали, что я еще до откровений «не доросла», а может просто старались меня от чего-то оградить. А от чего? Стало очень интересно.
Я решила найти в интернете информацию о чеченских событиях и об участии в них пензенских милиционеров, таких как мой папа.
Попытка разобраться
Я обратилась в Плёсскую сельскую администрацию. Её сотрудница дала мне информацию о том, что с 1994 г. в военных действиях в Чечне из жителей Плёсской администрации участвовали 18 человек.
Из них:
- Служили по контракту – 7 человек.
- Служили, находясь на срочной службе в армии, – 6 человек.
- Были в служебных командировках – 5 человек.
Я пыталась выяснить причины, по которым эти люди участвовали в военных действиях в Чечне, и вот что мне ответили:
– «моего желания никто не спрашивал, я тогда был солдатом срочной службы» – 6 человек (третья часть от общего числа);
– откровенно ответили: «поехал, чтобы заработать деньги» – 5 человек;
– «это была служебная командировка, я не мог отказаться» – 2 человека;
– «это была служебная командировка, но я мог отказаться» – 3 человека;
– «думал, что еду бороться с террористами» – 2 человека.
Из 18 человек третья часть (6 человек) вообще мало себе представляла, что их ждёт в Чечне. Считаю, именно они подвергались наибольшему риску и получили не только психологические травмы, но и ранения. Думаю, частушка
Сюда приехал молодой,
а домой пришёл седой.
Навоевался до отрыжки,
врут про войну все книжки, –
именно про них.
Эти люди участвовали в военных действиях, хотя многие не понимали, за что они там воюют. Они просто выполняли приказ.
Только 2 человека из 18 считали, что едут на борьбу с террористами, а значит, были готовы и к риску, и к потерям. Хотя один из них говорил, что не думал, что придется воевать с местными жителями, представлял себе террористов как специально обученных военных. Когда участвовал в зачистках, видел подростков и молодых женщин среди арестованных членов бандформирований и не мог поверить, что они способны убивать наших солдат и офицеров. Поверил только тогда, когда вечером ему прострелил ногу подросток, а на вопрос «за что и почему» ответил: «отомстил за брата».
Меня поразил случай, рассказанный участником военных действий в Чечне Андреем Геннадьевичем Кожевниковым:
«Этот чеченец целый месяц покупал нам продукты, и вообще выполнял мелкие поручения за наши деньги, мы его не просили особенно, он сам вызвался. Говорил, что нужно кормить семью, деньги нужны. А потом оказалось, что всё это время он держал в своем подвале таких же, как мы, солдат, бывших срочников. Он хотел их продать боевикам. Пришли его арестовывать, а у него дома четверо малолетних детей. Отца уводили, а дети смотрели на нас, как волчата, даже страшно было вспоминать их взгляд…»
Наверное, таких ситуаций было много, отношения с местным населением у российских солдат складывались по-разному, по воспоминаниям очевидцев.
Все участники военных действий в Чечне из 18 опрошенных нами говорят, что эти события повлияли на их дальнейшую жизнь. По-другому стали относиться к ценности самой жизни, к понятиям «враг – друг».
Вообще, я заметила, что все, даже мой отец, отвечая на вопросы о Чечне, отводят глаза. У них меняется голос, глуше становится. Откровенничать многие не только отказываются, но вообще раздражаются, когда их заставляют вспоминать те события.
Александр Иванович Шмелёв (1962 г. р.), мой земляк, в 1984 году служил в Афганистане, с 1986 г. работал в Мокшанском РОВД, потом в УВД г. Пенза. С 2001 года он участвовал в отборе контрактников для командировок в Чечню. Александр Иванович мне сообщил, что всех контрактников для себя он делил на две группы: «фанатов» и «работников». «Работники» – те, кто едет за заработком, не особенно задумывается, кого будет убивать, среди них были участники нескольких командировок. Они меньше других погибали и были ранены. «Фанаты» – просто ничего больше не умеют, кроме как воевать, или твёрдо уверены, что борются с бандитами-террористами, чувствуют себя героями. Они могли бы воевать и за меньшие деньги. Среди них больше потерь, именно они тяжелее переносят ранения. По мнению А. И. Шмелёва, таких на его памяти было меньше. Из 19 командировок пензенских милиционеров и ОМОНовцев он участвовал в формировании 12, значит, имеет опыт общения с этими людьми.
Вот результаты моего опроса:
- 3 человека остались работать (а 2 пришли на работу) в органах МВД, они не считают время, проведённое в Чечне потерянным для себя, говорят, что получили боевой опыт. Но вот снова туда ехать сейчас не хотят, говорят, что поедут, только если получат такой приказ.
- 8 человек (почти половина) не имеют постоянной работы в данный момент, (и это не связано с сокращением и экономическим кризисом), не имеют (или потеряли) семей, пьют. Среди них есть люди, получившие ранения в Чечне. Они не считают себе борцами с террористами, говорят, что их подставили, потому что послали воевать неподготовленными. Никто из них не хотел бы попасть туда снова, даже уже имея опыт действий в такой ситуации. О своих командирах говорят пренебрежительно или вообще отказываются их обсуждать. Почти все говорят, что командный состав тоже был плохо готов к действиям в обстановке войны с местным населением.
- 5 человек устроили личную жизнь, занимаются кто чем (бизнесом, работают на госпредприятиях, у частных предпринимателей), своим участием в военных действиях в Чечне не гордятся, говорят, что риск погибнуть был реальным. Видели своих товарищей и ранеными и убитыми. Сами они не пострадали физически. Но все говорят, что долго не могли адекватно себя чувствовать в домашней обстановке. Им часто снилась война, они кричали во сне и пугали близких. На предложение поехать снова служить по контракту, отвечают категорическим отказом. В их семьях тема их военных командировок мало или почти не обсуждается. Со мной (может быть, в силу моего возраста) они тоже не были особенно откровенны.
- От подробного разговора отказались 10 человек (больше половины), причём реагировали резко отрицательно. Говорили, что ничего интересного сообщить не могут и не хотят вспоминать. Удивлялись, что меня это интересует.
- Фотографии я смогла использовать только из своего семейного архива (может быть потому, что все 8 человек, которые были участниками первой чеченской компании, говорили, что делать снимки там было некогда и некому, а может быть, просто не хотят их показывать.
- Во время опроса я столкнулась с проблемой: почти все участники опроса (и мой отец тоже) очень неохотно говорили о своих впечатлениях, больше половины категорически отказались, чтобы их анкетные данные вообще мною упоминались. На мои вопросы отвечали односложно, подробности приходилось прямо «выуживать». Мне это было непонятно, ведь я не интересовалась военными секретами!
После общения с участниками военных действий в Чечне мне еще больше захотелось сравнить впечатления своего отца от командировок на войну с тем, что я узнала из других источников. Я брала интервью, задавая одинаковые вопросы, поэтому могла сравнить их ответы. Наиболее подробно и откровенно смогли мне ответить только 4 человека из опрошенных.
Их воспоминания я буду цитировать в этой работе.
На войну
Выше я уже писала о том, что мой отец, Евгений Николаевич Барыкин, работая в Мокшанском РОВД, был в командировке в Чечне с 21 января по 27 апреля 2002 года. Эта командировка была второй для мокшанских милиционеров. Впервые мокшанские милиционеры в составе отряда пензенских милиционеров поехали в Чечню в 2001 году.
«Командировки на Северный Кавказ за последние 10 лет стали привычной частью работы российских милиционеров. Несмотря на успехи в деле установления порядка и мира в Чеченской республике, по-прежнему сохраняется необходимость в поддержке федеральных сил сводными отрядами МВД. 12 декабря рядом с базой ОМОН руководство УВД и пензенцы провожали в дорогу 68 милиционеров»,
– прочитала я в сообщении информагентства Regions.ru от 12.01.2010. Значит, и сейчас в них есть необходимость?
Мой отец поехал в командировку в Чечню по собственному желанию. В его отряде пензенских милиционеров было 20 сотрудников УВД.
Мама и другие родственники отнеслись к его желанию ехать в Чечню отрицательно, уговаривали его не ехать. Их можно было понять, мама оставалась с двумя малолетними детьми на руках. А родители отца, мои бабушка и дедушка рисковали потерять единственного сына. Беспокоило их и то, что уже побывавшие в Чечне люди говорили о реальной опасности не только ранения или смерти, но и попадания в плен или в заложники. У нас в сельской глубинке вообще рассказывали ужасы. Может быть, реальные, а может, придуманные «страшилки». Многие им верили, потому что не имели реальной информации и даже не представляли где её взять. Например, моя мама хотела узнать, что ожидает мужа в готовящейся командировке, и только ещё больше расстроилась от собранных слухов. В ведомстве отца с жёнами милиционеров не общались, только их мужьям сообщили, что нужно купить за свои деньги для поездки. Отправление в Чечню проходило в Пензе на площади у областного УВД. Официальных речей было мало, на прощание с родственниками дали несколько минут. Автобусы были с жёсткими сидениями, совсем неудобными для долгого путешествия, но папа говорил, что «милиционеры к комфорту непривычны».
Отец рассказал, что никакого специального обучения они перед командировкой не проходили, пришлось надеяться на жизненный опыт и везение. Оружие с ними было табельное, на месте выдали автоматы и бронежилеты. Кстати, бронежилетов на всех не хватало, их носили посменно. Как будто чеченцы собирались стрелять по милиционерам только в специально отведенное время!
Мало того, обмундирование для поездки были вынуждены купить они сами на пензенском базаре за наличные деньги. Им только выдали отличительные нашившки МВД РФ, которые они сами пришивали на новую форму. До места назначения их везли на автобусах двое суток, с двумя пересадками. В дороге остановки делали очень редко, спешили к месту назначения. Во время поездки не разрешали звонить домой, да особо и не откуда было. Они прибыли в поселок Алханюрт Улус-Мартановского района в 7 км от Грозного через двое суток.
Отец говорил, что особенно его поразил пейзаж:
«утром был туман, а когда он рассеялся, мы просто обалдели от красот вокруг: гора Казбек, синее небо, яркая зелень».
Он запомнил, что рядом было расположено село Лермонтово, названное в честь нашего знаменитого земляка-поэта, который там служил.
Жить им пришлось не особенно комфортно. В развалинах, какого-то промышленного здания установили армейскую палатку на 20 человек. Спали на раскладушках. По ночам было холодно. Те, кто уходил в наряд, свои одеяла отдавали спящим. Спали в одежде, палатка обогревалась походной печкой. Самые лучшие места располагались рядом с печкой.
Готовили еду сами, по очереди. Папа говорил: «главное, чтобы еды было много, и она сразу заполняла желудок, чтобы ещё долго там перевариваться». Из продуктов им выдавали консервы, крупы, чай, сахар, макароны. На местном рынке можно было купить любые продукты и местного производства, и привозные. Не было проблем с приобретением спиртного и сигарет, с предметами личной гигиены и бытовыми вещами. Некоторые сослуживцы отца даже форму себе на местном рынке покупали, когда понадобилась.
Отца и его сослуживцев удивляло, что товары на местном рынке продавались с этикетками российских производителей, а вот российских милиционеров в командировку отправить полностью экипированными государственные структуры не могли, а может быть, просто не захотели. Спиртное и сигареты сослуживцы отца покупали и местного производства и российского, и иностранного. Начальство не приветствовало распитие спиртного, но и особенного контроля за употреблением не вело. Сами же военные объясняли их употребление «потребностью успокоить нервы». Из расположения отряда старались никуда не выходить. Были случаи, когда российские раненные пропадали. Но среди сослуживцев отца раненых и убитых не было. Так он говорит. В течение четырех месяцев несения службы они занимались контролем паспортного режима на посту, проверкой транспорта на дороге, участвовали в зачистках и рейдах.
Во время рейдов и зачисток отряд старался не рассредоточиваться на местности на маленькие группы. Боевиков лицом к лицу отцу пришлось видеть уже пойманными или на расстоянии выстрела в прицел снайперской винтовки. Кроме того, отец говорил, что часто среди пойманных боевиков они узнавали людей, которых видели в обычной одежде среди местного населения, на базаре, например. Отец говорил, что их могли подстрелись из фугаса во время движения машин по дороге или они могли подорваться на мине во время зачисток и рейдов.
На вопрос «было ли ему страшно?», говорил, что новые ощущения перевешивали страх, а может быть, просто меня пугать не хотел своими ответами. Он участвовал в выдаче местным жителям новых паспортов. Сначала обходил дома, собирал сведения, а потом разносил паспорта. По домам ходили группами. Местные жители часто говорили с моим отцом на своём языке, принимали его за чеченца, говорили, что внешне очень похож. Однажды его просто остановили на улице и стали стыдить, что он своих предал (так ему потом перевели), но он ничего не понял, «потому и испугаться не успел».
Когда я читала его письма маме, я увидела, как он скучал по дому. Было приятно читать, что особенно скучает о нас, своих дочках, просит прислать наши фотографии. Он вспомнил, что фотографии нужно было иметь маленького размера, чтобы они умещались в кармане. Оставлять их в расположении части и на видных местах запрещали. Может быть, боялись, что семьи могут каким-то образом пострадать. Когда ходили звонить по телефону на почтамт, старались, чтобы никто не слышал номер, по которому звонили домой, тоже в целях безопасности родственников.
Отец рассказывал, что с родными можно было связаться только по переписке. Позвонить разрешалось раз в две недели из Урус-Мартана с почтамта. Но туда попадать было трудно, не отпускали. Кроме того, дозваниваться было трудно, связь была плохой. В письмах о том, чем они занимаются в командировке, не писал, рассказывал потом, что «настоятельно не рекомендовали родных пугать и расстраивать». Проверяли ли их письма, он не знает, но их отправляли через офицеров по несколько штук сразу. Мама получала письма на почте, конверты были обычными, только с потёртыми краями.
За время командировки в окружении отца не было убитых и раненых. Может быть, их отряду везло? Все остальные очевидцы событий, которые давали мне интервью, о потерях рассказывали. А может быть, отец просто не хотел меня пугать рассказами о раненых и убитых?
После окончания командировки обещанные деньги отцу выплатили через несколько месяцев. Они очень помогли нашему семейному бюджету. Думаю, что и деньги были одной из причин того, почему отец согласился поехать в эту командировку, хотя он об этом мне не говорил. На вопрос «хотел бы ещё поехать в чеченскую командировку теперь?» папа отвечает: «если прикажут и нельзя будет отказаться». На вопрос, вспоминает ли он о том времени, отвечает: «конечно, рад бы не вспоминать, а не получается». Когда я пыталась выяснить «о каких неприятных моментах он вспоминает», отвечает: «тебе лучше вообще не знать».
О тяжелых воспоминаниях, связанных с чеченскими командировками, мне рассказывали другие участники моих опросов и интервью. Я взрослый человек, живущий в этой стране, и хотела бы знать правду, пусть и неприятную.
«Командировки на войну» – не папина версия
Андрей Кожевников и Сергей Сомов (фамилия изменена по просьбе опрашиваемого) участвовали в военных действиях в Чечне раньше моего папы, служили с 1999 года в мотострелковых войсках. Они участвовали в рейдах, зачистках, сопровождали колонны с военными грузами, охраняли военные и гражданские объекты, то есть несли почти ту же службу, что и мой отец. Их отряд располагался рядом с городом Буйнакск в сельской местности, и был сформирован из солдат-срочников, которые проходили службу в Дагестане в 1997-1999 гг. Контрактов с ними не подписывали. Предложили хорошую по тем временам зарплату. Кожевников и Сомов были людьми неженатыми, разрешения ни у кого не спрашивали, решили заработать. Дома постоянного места работы тогда еще не было, а родственники отговорить их просто не имели возможности. Никакого спецобучения они тоже не получили и были вынуждены приобретать опыт в боевой обстановке. Им объясняли, что ничего тяжелого им делать не придётся, правда, о том, что будет очень опасно, им тоже не сообщили.
Занесло меня сюда
за деньгами длинными.
Лишь бы шкура уцелела
милая, родимая.
Это одна из частушек, которые сохранились у Сергея Сомова. Их записал их старшина, когда вверенным ему солдатам приказано было к какому-то (они уже не помнят) празднику приготовить импровизированный концерт. Мне кажется, эти частушки могут быть иллюстрацией моих впечатлений от услышанного от очевидцев этих событий.
На место расположения части Кожевников и Сомов с сослуживцами ехали поездом и машиной неделю. И в пути, и в месте дислокации их кормили плохо. Причём их раздражало, что за деньги можно отлично поесть. Командир во время рейдов и зачисток делал вид, что не замечает, как его подчинённые забирали у местного населения продукты, что, наверное, сказывалось на их отношении к российским солдатам. Были и случаи откровенного мародёрства после зачисток и со стороны солдат, и со стороны местного населения. А на местном рынке можно было купить продукты в армейских упаковках с разворованных складов.
Когда они прибыли на место несения службы, оказалось, что им никто не приготовил место для жилья. Несколько дней спали в наспех установленной палатке, которую охраняли часовые. Все боялись, что часовые уснут на ночном дежурстве, потому что в таких случаях были нападения. В отличие от папы, который говорил, что среди них не было раненых и убитых, Кожевников и Сомов вспоминали, что больше половины их батальона были ранены и убиты. Тяжело раненых увозили в Махачкалу и в Ростов, а убитых отправляли домой родственникам. Когда я спрашивала: «было ли страшно?», Сомов ответил так: «сначала везде мерещились враги, а когда я неделю «работал» на погрузке трупов наших ребят, которых на родину отправляли, вместо страха появилась злость на всех, на жизнь, на власть. Вообще хотелось орать и крыть всех матом».
Первые дни, по воспоминаниям Кожевникова и Сомова, всё раздражало: неустроенный быт (не было нормальных условий умыться и сходить в туалет), командир у них был неопытный, после военной кафедры в институте, еда плохая, да и её не хватало, пришлось притираться друг к другу, почти все были незнакомые, добавлялся страх, что из-за угла тебя «пристрелят просто так, потому что ты в форме российской армии»:
Написал письмо домой,
что воюю здесь – герой,
а письмо от слёз промокло,
как бы только здесь не сдохнуть.
После первой палатки переехали в вагончик, потом снова в палатку, были дни, когда вообще спали, где придётся, лишь бы отоспаться. В таких случаях старались по очереди спать, так было безопаснее.
В город можно было ходить только с офицером после зарплаты (считалось, что без денег там делать нечего), по собственному желанию ходить запрещалось. Но в их отряде был солдат, который бегал тайно на свидание к девушке, с которой познакомился в городе. Во время такого свидания его тяжело ранили, увезли в санчасть в Ростов, больше от него не было вестей.
Письма домой заставляли писать командиры, чтобы родные не волновались, самим писать не хотелось, особенно после тяжелых боёв с большими потерями. Но домой, вспоминают, хотелось очень, особенно в первый месяц. Просто хотелось всё бросить и убежать. Тех, кто был не женат, не имел детей, посылали в самые рискованные ситуации, оправдываясь перед ними дикой фразой: «вас дома никто не ждёт», как будто не было родителей, родных!
Больших денег за службу в Чечне они не заработали, получали зарплату, большую часть которой тратили там же на необходимые вещи. По возвращению домой премиальных тоже не получили.
Когда я спрашивала про геройские поступки, на меня смотрели с откровенным сожалением.
Мои респонденты вспоминают, что неделю после возвращения домой просто отсыпались, отъедались и лежали, «тупо глядя в потолок». А ещё их злили вопросы типа «ну как там?», «какие там террористы?» Говорят, что хотелось только материться в ответ, потому что были уверены, что их могут понять только люди, получившие такой же опыт, что и они.
Когда я спрашивала об отношениях с местным населением, отвечали, что всё складывалось по-разному. Были конфликты, когда виноватыми были обе стороны.
Больше всего их поражали местные дети со взрослым взглядом, злым или вообще каким-то стеклянным, ничего не выражающим. Когда своими глазами видели разрушенные дома и общественные здания, не верили, что всё можно быстро восстановить.
Через несколько лет очевидцы вспоминают свои командировки на войну так, как будто только вчера оттуда приехали. Одни не хотят говорить вообще, другие соглашаются рассказать только то, что считают достойным внимание они. Не на все вопросы отвечают охотно.
Может, просто еще не так много времени прошло, чтобы они могли посмотреть на себя и события со стороны. А может, не хотят вспоминать «некрасивую правду».
* * *
В интернете я прочитала сообщение от 12 января 2010 г. информагентства «Интерфакс-Поволжье» о том, что отряд пензенских милиционеров в количестве 60 человек вернулся домой после 6 месяцев командировки. Половина из них не имели опыта работы в горячих точках.
«Обстановка в этом регионе Северного Кавказа хоть и стабилизируется, но террористам по-прежнему удаётся совершать вылазки…»
Поняла, что снова привезли с собой участники событий «груз человеческих трагедий и печальных воспоминаний». И снова у каждого из этих воспоминаний будет своя правда, своё отношение к тому, что происходит в Чечне. Никто не может мне ответить, когда на Кавказе установятся мир и порядок и не потребуется больше жертв.
Все очевидцы событий понимают, что на территории Северного Кавказа происходят военные действия, в которые вовлечены местные жители, а жители других регионов становятся их заложниками, потому что принимают участие в военных операциях, конца которым пока не видно.
И мне стало понятно, что мне необходимо продолжить работу и опросить вынужденных переселенцев из Кавказского региона, для того, чтобы получить «взгляд с другой стороны», если я хочу действительно понять, что там происходило и происходит. Ведь я разговаривала только с представителями силовых структур, а у них «своя правда».
Мне было печально узнать, что многие совсем еще молодые мужчины, прошедшие через горячие точки, не нашли себя после службы, опустились. Конечно, их вина в этом есть, но те, кто их послал туда, тоже несут ответственность за покалеченные судьбы.