Псковская область, г. Великие Луки, 10-й класс,
научный руководитель: А. А. Лукьянов
Не так живешь, как хошь, а как жизнь сложится…
Хоть это все позади, а помнить надо: если все токо
современное брать, а прошлое выкинуть, то никакой
истории не останется. И будешь звать: «Правда, где ты?»,
а она тихонько: «Я здесь, но боюсь отозваться»
Словарусской крестьянки.
Усвятский район, Псковская область
О сопротивлении гитлеровцам в нашем городе говорит запись в дневниках начальника германского генштаба генерал-полковника Ф. Гальдера: «14 декабря 1941 года. 176-й день войны. Положение с железнодорожным транспортом. Значительно уменьшилось количество прибывающих эшелонов. Причины — диверсии партизан. В Великих Луках сожжены паровозо- и вагоноремонтные мастерские».
К размышлению над проблемами, связанными с партизанским движением, нас подвигли письма, адресованные Вере Ивановне Ивановой (по этическим соображениям фамилии действительных участников событий изменены), известной в нашем городе по встречам с молодежью как ветеран партизанского движения в Великолукском крае. Письма написаны в 1990 году бывшим работником УНКВД по Калининской области, по словам В. И. Ивановой, начальником особого отдела калининских партизан Шураевым Николаем Антоновичем, проживавшим в это время в г. Твери. Приводим одно из них:
ПИСЬМО ЧЕКИСТА
«Партизанская война — это народное дело. И все мои попытки найти руководящую и направляющую роль партии, в частности, на Калининской земле мало дали утешительного. Почти никто не остался с народом своего района, города. Всех уже из Калинина посылали в свои районы как провинившихся. Да и штаб партизанского движения создали только в июне 1942 года. А кто же до этого руководил и вдохновлял партизан? Кто были эти люди?
А кто стал вдохновлять после 1942 года? Кто окопался в этом штабе? К сожалению, это стали обычные военные чиновники с их привычками к приказам.
И когда сейчас превозносят партизанский корпус, партизанские бригады как военные формирования, мне это кажется „маскарадом“, попыткой, одеть седло на корову и скакать на ней. Что мог сделать корпус с легким стрелковым оружием против немецкой дивизии „СС“ по охране тыла армии или линейной дивизии с ее вооружением. После рейда корпуса никто не посчитал, сколько деревень немцы сожгли? Сколько людей повесили и расстреляли после этого рейда? А сейчас это надо подсчитать и взвесить, чего больше было — пользы или вреда.
Немецкие документы (отчеты) помогут в этом очень, точно подсчитать. Такая возможность есть.
Есть документы Великолукского отделения „Ц“ (Цепеллин — филиал „Абвера“), где есть оценки противником наших реальных действий, представляющих действительную опасность для них, есть документы „ГФП“ и полевой жандармерии, есть документы „Ортскомендатуры“, организации „Тодт“ и др. Все это можно сейчас затребовать, если надо, то даже из Вашингтона пришлют (из Библиотеки Конгресса США), где есть документы гитлеровского Генштаба. Вот там самая реальная оценка наших ударов по врагу, насколько они были ощутимы и их реальный результат. Иногда думаешь: за одного убитого солдата или по дорванного мотоциклиста немцы три деревни спалили и 15 мужиков расстреляли, детей в огне сожгли. Разве это равноценно? О мотоцикле наши в отчет дают, а о последствиях ни слова. А у немцев все учтено: и кого убили, и сколько спалили за это „действо“ партизан.
Мы провели такие расследования по Ржеву и району. Как в зеркале увидели себя и поняли, почему немцам удавалось создавать отряды „ЕК“ (самообороны) от партизан. Они отлично использовали психологию людей в свою пользу. Причем все это в их документах. Я был поражен, насколько они пунктуально отчитывались и о своих „хитростях“ доводили начальству. Вот бы по Великим Лукам кто занялся… В конце концов все это будет сделано. Сейчас это доступно. И мы получим реальную „Цену Победы“…
10 июля 1990 года»[fn]Выдержки из писем работника УНКВД по Калининской области. Личный архив А. И. Сизова[/fn].
В своем письме бывший работник УНКВД поднял очень важную проблему — действенности партизанских атак, их цены для жителей оккупированных мест и достоверности тех сведений, которые мы имеем о действиях партизан и подпольщиков. А надо ли нам молодым знать об этом? И надо ли разбираться в действительных делах людей, живших и действовавших в то время? Может быть, это и нормально, что люди, рассказывающие приукрашенные истории о своих делах, приходили к нам на уроки мужества! Имеем ли мы право говорить об этом?
Действия партизан, о которых идет речь в вышеприведенном письме, происходили на территориях тогдашних областей: Калининской (ныне Тверской), Смоленской, Ленинградской (ныне районы Псковской области, бывшие с 1944-го по 1957 год в составе Великолукской области), Витебской области. И поэтому большой удачей для нашей исследовательской работы стала встреча с фольклорными материалами Е. Н. Разумовской, которая вместе со студентами музыкального училища при Ленинградской консерватории работали в этих местах[fn]Звенья: Исторический альманах. М., 1991. Вып. 1. С. 113–162[/fn]. Благодаря этим записям мы увидели, как воспринимали русские крестьяне события тех лет, и ощутили, что пришлось им вынести на своих плечах.
Д. И. Филимоненко, 1895 года рождения, д. Церковище:
«Другой раз пришлось голосить, как мужиков на войну уводили. Женщины тогда караул кричали. Шли по большаку, детями обставленные, и голосили. Я тогда мужа, сына и двух братьев провожала — никто не вернулся. Мы всего с войны приняли, сколько горя претерпели — и все под ногу…
Полицаев выбирали на общем собрании, чтоб порядок был, чтоб хлеб и мясо поровну делили. Потом их зря убили. А партизаны? Какие у нас партизаны? В болоте прятались, ничего не делали. Прийдут ночью, все отберут, что хотят».
К. В. Паничев, 1904 года рождения, д. Есипово:
«А эти завоеватели начали раздевать всех подряд: у кого сапоги, у кого часы отбирали. Гитлер воли им дал — что хотели, то и делали. За одного немца по 25 русских убивали: поставят в строй, 25 отсчитают и в расход. А тот, кто убил, уходит… Вот у нас учитель был, директор школы Михаил Степанович Пятернев. По два часа на каждом собрании за советскую власть говорил, а немцы пришли, стал на них работать. Поставили его старшиной волости. Ну, потом, конечно, наши его расстреляли».
Т. Д. Симаньков, 1925 года рождения, д. Михайленки:
«Здесь фронт проходил, четыре раза переходили то к немцам, то к нашим. В Будницкой церкви прятались, неделю сидели в церкви. Потом в Усмынь нас выселили. Вернулись домой — один быльник (сорная трава — Авт.) до потолка. От Велижа до Витебска на 100 километров деревень не осталось: все сожгли. И народу погибло много: немцы придут — вешают, партизаны придут — корову требуют, не дашь — стреляют. Партизаны разные были: которые по совести, а которые грубо обращались, хуже немцев — не партизаны, а хулиганы. Ночь дрожишь: вдруг придут? Боялись и тех и тех…»
Т.П. Фадеева, 1905 года рождения, д. Осмоловичи:
«Я в войну с семилетней дочкой была у партизанах в Шалбовском бору. Немцы сделали облаву. Мужчин всех убили, а женщин с детьми отправили в концлагерь. Я в трех концлагерях два с половиной года провела. В Люблине жили под открытым небом, совсем не кормили. Дочка умерла с голода. Что там было, умом нельзя представить…»
В этих воспоминаниях отразилась общая судьба русских и белорусских женщин, оказавшихся на оккупированной территории. Все они проводили на фронт своих мужей, сыновей и братьев. Почти все они не вернулись с войны. Еще раз мы сталкиваемся с трагедией народа в той войне: старост и полицаев во множестве даже выбирали, чтобы действовало местное самоуправление. Удивление вызывали у самих жителей крутые перемены, происходившие с людьми, которые при советской власти проповедовали одно, а с приходом немцев быстро переориентировались на другое. Значит, то, от чего так быстро отказались, было притворное, не имеющее настоящей основы. Из всего видно, что кто-то презирал немцев, а кто-то с некой благодарностью относился к ним. И к партизанам тоже отношение всякое было: кто-то жил с ними в лесу, а кто-то боялся их. Среди своих, наверное, тоже находились те, кто притеснял своих земляков, выдавал их немцам — предатели. Боялись и тех, и других, и третьих. И тяжелая беспросветная голодная жизнь с безжалостной властью.
Собеседники членов экспедиции музыкального училища уже ушли из жизни. А мы захотели услышать свидетельства живых участников событий, связанных с оккупацией, ближайших к городу мест. Это нам позволили сделать хранящиеся в архиве Великолукского отделения «Мемориала» записи интервью с жителями города Великие Луки Жуковым Петром Ивановичем и Новиковой (Жуковой) Евгенией Алексеевной. Во время войны они были еще детьми, но многое помнят из жизни своих семей в эти годы.
СУДЬБА ДВУХ СЕМЕЙ
Петр Иванович Жуков родился 16 января 1929 года в деревне Шеклино, в настоящее время проживает в деревне Пропастниково. Евгения Алексеевна Новикова родилась 16 декабря 1929 года в деревне Шеклино, живет в городе Великие Луки.
Алексей Петрович Жуков — отец Евгении Алексеевны и Иван Петрович Жуков — отец Петра Ивановича с семьями до войны жили в деревне Шеклино и были колхозниками. 23 июня 1941 года И. П. Жуков призван в Красную Армию и погиб на фронте. Отец Жени не был мобилизован по состоянию здоровья.
Петр и Женя перед войной успели закончить четыре класса школы в деревне Макарово. Немцы пришли в Шеклино уже примерно в середине июля. Их техника грохотала на дороге Невель–Великие Луки. Но еще до их прихода, власть, по-видимому, развалилась, так как жители окрестных деревень, безнаказанно разграбили находившийся здесь магазин. Начали ночью. Петр Иванович вспоминает:
«Я пришел уже на следующий день, в обед, и мне досталось: три бутылки водки, 70 пачек „Беломорканала“, 200 пачек сигарет „Норд“, махорка „Шапшан“, каран даши, перья, ручки, но все это я нашел уже вокруг магазина в кустах». Небольшой немецкий гарнизон разместился в деревне Фенино, расположенной у железной дороги Великие Луки–Невель в нескольких километрах от Шеклино. Появился староста деревни «Ванька Косой», крупный сильный мужчина, которого по косоглазию не взяли в армию. Появились и полицейские с винтовками. Это были молодые парни 1924–1925 годов рождения, знакомые всем с детства Выбирали ли старосту или его назначили немцы, почему молодые парни пошли в полицию, — рассказчики сказать не могут. «Может, привлекало владение оружием, может — угрозы отправки в Германию или на какие-то другие работы».
И почти сразу появились «окруженцы», вернулись и некоторые мужики, мобилизованные 23 июля, в том числе и Иосиф Филиппович Прокофьев, будущий отчим Петра Ивановича. В деревне около тридцати человек «окруженцев» осели в «примаках». У Марии Дмитриевны, матери Петра, стал жить хороший сапожник Серафим, у старосты — хороший портной. У этих людей родные места были далеко, в основном в Сибири. Они хотели одного: пережить войну и вернуться домой. Недалеко, в деревне Клевники, на дороге Невель–Великие Луки, был лагерь для военнопленных. Они голодали, и жители носили им еду.
Были «окруженцы» и с оружием в лесу. Об это рассказывала жительница деревни Пропастниково Анна Подшивкина, 1927 года рождения, которая сама носила им еду. В конце ноября староста направил «окруженцев» в Фенино, якобы на строительные работы, и немцы их расстреляли. Но направил не всех, например, Серафима не направил. Но потом он ушел в партизаны и погиб, бросая гранату в окно дома, она отскочила от рамы и разорвалась в ногах.
Колхоза не стало, и осенью сами убирали хлеб с полей и разбирали по домам. Убрали даже лен. Немцы ничего не забирали. Лошадь семье Евгении Алексеевны досталась от окруженных армейских частей. Землю разделили, и весной 1942 года уже сами сеяли, кто что мог и хотел.
Днем в деревне находились полицейские и приходили немцы. Полицейские собирали по домам продукты, самогонку и устраивали вместе с немцами гулянки, на которые собирались местные девушки и молодые женщины. Немцы тоже ходили по дворам днем и требовали молоко, масло и яйца. Женя помнит такой случай, когда зашел немец и увидел кусок масла, разделил его на пять частей (нас было в этот момент четверо в доме) и взял себе пятую часть. Однажды немцы хотели отобрать корову, но мать собрала детей, плакала, упрашивала, и они оставили, не забрали. Ночью являлись партизаны, и от них тоже приходилось прятать коров и свиней, которых они хотели забрать. У семьи Петра корову партизаны все же забрали. Ему запомнился такой эпизод, что партизан, уходя, выпил последнюю крынку молока и забрал из-под подушки спрятанные там кожаные сапоги. Ночью партизаны поджигали дома, где жили семьи полицейских, бросая в окна бутылки с горючей смесью, был случай, что сестра одного из них открыла огонь из пулемета по партизанам. В одну из ночей был подожжен и дом Петра: видимо, перепутали, так как рядом, с обеих сторон стояли дома семей полицейских. Ели успели с матерью и младшим братом выскочить, а собака сгорела вместе с домом. Пришлось жить в оставшемся целым хлеву.
Немцы в январе 1942 года приехали в соседнюю деревню Соколово, а там в одном из домов находились партизаны. Они ножом зарезали немецкого офицера и ранили солдата и скрылись. Забрав труп и раненого, немцы уехали. Через три дня, вспоминает Петр Иванович, как раз в ночь под Рождество, через их деревню на лыжах и повозках проходил финский карательный отряд. Они окружили деревню Соколово и стали расстреливать людей в каждом доме, а затем подожгли деревню. Спастись сумели только два человека. Зарево хорошо было видно всем жителям деревни.
Летом 1942 года по указанию немцев под надзором полиции шесть молодых ребят 15–16 лет были назначены перевозить из деревни Макарово в деревню Фенино разобранную школу, которую немцы использовали для строительства укреплений. Среди этих ребят был и брат Евгении Алексеевны — Егор. Небольшой обоз, сопровождаемый местным полицейским, засада партизан встретила в высокой ржи. Полицейский был сразу убит, а возчиков партизаны увели с собой, но до базы отряда не довели. Остановились в ближайшей деревне и гуляли всю ночь, Егора заставили играть на гармони, под утро всех расстреляли. Партизан привел житель деревни Ленька, Егора Косого сын, ушедший в партизаны. После войны он появился в родных местах, но вернувшиеся с войны родственники убитых сказали ему, что если он немедленно не исчезнет из родных мест, то будет убит ими. Ночью Ленька ушел, и его больше не видели.
Описанные выше события нам еще раз показывают, какой дорогой ценой досталась нам эта победа. Страх царил в каждой душе. Страшно не подчиниться немцам, но страшнее не подчиниться партизанам. Страшно оставаться на месте, но страшно и идти в лес. Страшно смотреть на все несчастья, которые совершаются на твоих глазах, но невозможно их и не видеть. Возникает вопрос, кого больше боялись: немцев или партизан? За что партизаны убивали своих, да к тому же детей? И как к ним теперь относиться? А если поставить себя на место тех 15 летних ребят, которых потом расстреляли как изменников, предателей, врагов? Разве у них был другой выбор? Тогда зачем так строго судить о людях, которых немцы принуждали работать на себя?!
История народного партизанского движения необходима, но не искаженная, а подлинная. И нельзя терять время. Пока еще жива народная память, непохожая на книжную, но все меньше остается свидетелей. Прежде всего мы, школьники, должны опросить своих бабушек и дедушек. Кто-то жил в оккупации, кто-то воевал на фронте или в партизанах, кто-то трудился в тылу. Бабушка одной из нас — Андреева Александра Андреевна — не любила вспоминать войну. Ей было 13 лет, когда пришли немцы, а наши отступали, им пришлось покинуть родной дом и уходить в другие деревни. Жили и в лесу и в банях.
Через год умерла ее мать, моя прабабушка, и моя бабушка заменила мать своим четверым сестрам и трем братьям. Было очень голодно, приходилось просить милостыню. Часто ребята, жившие с родителями в своих домах, обзывали их «побирушками» и бросали камнями. А от голода умерли младшие: сестры Нина и Евгения, брат Иван. Остальные выжили, но черной полосой остались в памяти всех эти страдания, потому и не любила вспоминать бабушка годы войны и лишь горько плакала!
НЕИЗВЕСТНЫЕ СТРАНИЦЫ ВОЙНЫ. ПРЕСТУПЛЕНИЯ БЕЗ НАКАЗАНИЯ
Неожиданными и страшными стали для нас материалы о партизанах, опубликованные в мае 1992 года в газете «Псковская правда» под рубрикой «Неизвестные страницы войны». Автор публикации приводит данные материалов следственного дела из архивов КГБ: «О незаконном расстреле советских граждан участниками оргтройки Новосельского района» (ныне Стругокрасненский район Псковской области).
Ленинградский обком ВКП(б) в октябре 1942 года создавал на оккупированной территории сеть межрайонных подпольных партийных центров. Руководителем Псковского центра был назначен В. Ф. Михайлов. На территории партизанского края для руководства хозяйственной и политической жизнью стали создаваться оргтройки. Выполнявшие функции советских и партийных органов, они в то же время призваны были выполнять и карательн[fn]ые функции, расправляясь с изменниками родины и пособниками оккупантовНе придать забвению: Книга памяти жертв политических репрессий. Псков, 1998[/fn].
Шифрограмма из Ленинградского штаба партизанского движения (ЛШДП).
«Совершенно секретно. Снятие копий воспрещается: Беляеву, Герману, Орлову, Афанасьеву. Беспощадно уничтожайте предателей — бургомистров, волостных старшин, начальников полиции. Их имущество конфисковывать. Дома сжигать.
2 февраля 1943 года. Никитин»[fn]Псковская правда. 1992. 22 мая[/fn].
Синельников, командир 2-й партизанской бригады, показал: оргтройки были организованы в ноябре 1943 года по указанию ЛШПД. Штаб утверждал и их состав. Оргтройка Новосельского района состояла из: председателя — Дурыгина Н. П. (бывший начальник районного отдела НКВД), заместителя председателя — Лебедева Г. К. (бывший председатель сельсовета) и члена — Григорьева П. А. (бывший участковый милиционер).
«На совещании оргтроек я говорил, что применять репрессии к немецким пособникам можно только после утверждения приговора командиром и комиссаром бригады, которым они были подчинены. К членам семей применять репрессии не разрешалось: следовало вести за ними наблюдение и только в случае антисоветской деятельности принимать к ним меры пресечения, да и то после моего с комиссаром утверждения. К детям применять репрессии вообще не разрешалось. На Дурыгина, помню, поступали жалобы по поводу грубого отношения с женщинами, по поводу изъятия у населения вещей и продуктов, но наши встречи с руководителями оргтроек были редки, проверить решения я не имел возможности. Мои партизаны задержали однажды в лесу Дурыгина и Гаранина, которые назвались партизанами, мол, работаем по поручению Псковского центра. Я сообщил в штаб, и мне подтвердили, что там они значатся. Потом их влили в мое подчинение»[fn]Там же. 20 мая[/fn].
Из указаний штаба партизанского движения видно, какое значение руководство придавало уничтожению «предателей». Но сразу возникает вопрос: как они определяли предателя? Как доказывали предательство? Скорее всего, очень много людей подверглись уничтожению ни за что. Конечно, по словам командира бригады Синельникова, предусматривалась определенная процедура, но кто выше партийного центра, члены которого сами были рядом и участвовали в действиях оргтройки?
В Жуковской роще есть поляна с возвышенностью в центре, называемой Городец. Именно здесь в последние дни немецкой оккупации поселились в землянках жители деревни Жуковичи, а в доме под холмом у лесника Калинина обосновался штаб Новосельской оргтройки с членами псковского межрайонного подпольного центра и отрядом партизан при них. Именно здесь разыгралась кровавая трагедия.
Автор публикации в «Псковской правде» рассказывает о том, что в первом томе на третьем листе обнаружил заявление Николаева Василия Семеновича. Он просил проверить незаконность действий Дурыгина М. П., Лебедева Г. К. и Григорьева П. А. и прилагал список жертв.
Первой в списке значилась Евдокия Финогенова из Жукович. Настоящая ее фамилия Федорова, в девичестве Малькова. Она 1921 года рождения, калининская. Замуж вышла в Ленинграде, но перед войной приехала с маленьким сыном на побывку к родителям мужа. Начальник штаба отряда Бизунов рассказал следствию: «Я познакомился с Дусей в августе 1943 года. Доложил о ней Дурыгину и Акатову. Они пригласили ее к себе и стали давать задания. Но после третьего посещения Пскова ее обвинили в связи с немецкими органами, арестовали и по решению оргтройки убили». Показания Акатова: «Прямых улик о связях ее с немцами у нас не было, но подозрения не исключались, мы решили ее казнить. Сказали партизану Андрею Васильеву по прозвищу „Малютка“, чтобы умертвил ее без шума, так как в окрестных селах находились немцы». Показания свидетельницы — повара отряда: «Я слышала, как Андрей Васильев лично упросил Дурыгина зарезать Дусю. Он увел ее в лес. Вдруг мы услышали крик. Вместе со всеми я побежала туда и увидела, что Евдокия стоит в одном белье, около нее стоит Акатов, а Андреев перерезает ей горло. Она с хрипом кричала о пощаде, но Акатов приказал добить ее».
Второй в списке значится Софья Семенова. Настоящее имя Софья Семеновна Темкина. Она врач. Прибыла в Палицы из Ленинграда до войны. 25 лет, белокурая, без выраженных еврейских черт. Жила с двумя детьми (своим ребенком и сестры) и няней, родственницей. Жила при амбулатории за счет приношений благодарных пациентов.
Показания учительницы Надежды Михайловны Смирновой: «О том, что она указывала дома партизан, когда немцы жгли Палицы, не могу подтвердить». Показания командира отряда 2-й партизанской бригады Екимова: «Она лечит и партизан, но никого не выдала. Она знала наше местонахождение, но не выдала немцам». Показания фельдшера А. П. Степанова: «Жила она бедно. Связь с немцами имела через пожилого офицера. К ней в Палицы приходил Гаранин В. И., командир располагавшегося в роще отряда, Софья призналась, что он ухаживает за ней, но он ей не нравится. Расстреляли ее якобы за то, что нашли в сумочке пропуск для поездки в Германию». Один из свидетелей: «Гаранин вызвал Софью к себе в отряд. Он пригласил ее к себе в палатку. Раздался выстрел, я выскочил из палатки и увидел лежавшую на пороге Софью Семеновну, она хрипела. Как потом рассказывал Гаранин, он хотел пристрелить ее незаметно, оружие держал за спиной, но пистолет дал осечку — убил вторым выстрелом».
Третьим в списке стоят Терентьевы из деревни Речки: мать Александра и дочь Мария, муж которой, офицер Красной Армии, воевал на фронте. Cосед, Александр Шелгунов, вспоминал: «Их дом стоял напротив моего. В тот вечер они долго сидели у меня. Мария горевала, что мать политрука грозилась (из семьи, с которой состояли в неприязненных отношениях): „Вас скоро партизаны казнят“. Они ушли. Утром решил их навестить и увидел, что мать лежит около боковой стены, а дочь напротив — пристреленные автоматными очередями. Немцам они не служили, связи с ними не имели. Матери приписали агитацию против ухода жителей в лес на Городец. Вещи в избе были разбросаны, сундуки раскрыты, старая одежда валялась на полу. Остальное имущество партизаны увезли с собой».
Четвертые: мать с семилетним сыном и ее деверь — 17 летний паренек из деревни Коты. Она — Светлова Елена, он — Петров Алексей.
На листе № 155: донос — заявление соседки Дмитриевой Евдокии. «Прошу принять меры к гражданке деревни Коты Светловой Елене, так как она собирается эвакуироваться с немцами, о чем лично слышала от нее. Что и удостоверяю. 18 декабря 1943. К сему (неразборчивая подпись)». Тот, кто доставил Светлову по заданию Дурыгина, рассказал: «Когда привели ее с сыном в дом Ивана Калинина, я хотел доложить о выполнении задания, но они, члены оргтройки, были очень пьяны». Есть копия постановления оргтройки, подписанная Дурыгиным, Лебедевым и Григорьевым. «Муж Светловой Светлов Н. А. 1911 года рождения, будучи в бою, сдался в плен немцам и добровольно поступил на службу в немецкую армию, оказался изменником Родины. Сама Светлова саботирует (так в тексте) мероприятия по восстановлению советской власти, проводимые оргтройкой, собиралась уехать на жительство и работу к немцам, склоняла на это других граждан. Петров Алексей, брат Светлова, служил в местной немецкой охране железной дороги, сестры добровольно уехали на работу в Германию. Учитывая, что вышеперечисленные являются членами семей изменников родины и что лично саботируют, даже собираются выехать с немцами, постановили: Петрова А. А., Светлову Е. М. и ее сына 1937 года рождения расстрелять с конфискацией имущества».
Сколько здесь лжи! Следствие 1954 года установило, что Дмитриева никакого доноса не писала. «Пришли ко мне в землянку после расстрела два партизана, написали что-то и велели подписать, но я отказалась, и они ушли», — показала бывшая соседка, дальняя родственница погибшей. Мать же убитой рассказала: «Сын Коля попал в плен, служил у немцев, другой сын Митя служил в партизанах, как и Леша. Иван был на фронте. Дочерей насильно угнали в Германию. Алексей не служил у немцев — на охрану железной дороги ходили все деревенские по очереди, не только он. Елена много помогала партизанам: они часто приходили. За что их убили, не знаю. Зерно, одежду — все забрали партизаны. Трупы я нашла после освобождения в Жуковской роще на Городце, лежали в одной могиле, мальчик сверху. У всех разбиты головы».
На следствии Григорьев признался: «Допрос вел Дурыгин, я не присутствовал, но решение подписал, не вникая в суть дела, не читая. Мне, как бывшему работнику НКВД, было поручено заниматься оперативной работой по борьбе с изменниками и предателями родины. Полномочий и правил никто не давал, руководствовались партизанскими законами, своей совестью и речью Сталина от 3 июля 1941 года. Факты предательства устанавливали путем опроса населения. Документов первое время не оформляли, лишь с декабря после совещания оргтроек в бригаде Синельникова стали вести записи, но иногда, смотря по обстоятельствам, расстреливали и негласно».
Одна из свидетельниц вспоминает рассказ отца, который присутствовал при допросе Светловой: «Особенно было жаль мальчика, — говорил он. — Он все время плакал и просился домой, а в это время в соседней комнате гуляли изрядно подвыпившие партизаны. Лебедев плясал, приговаривая: „Веселимся назло врагу!“»
Читая показания, замечаешь, что расстреливали большей частью молодых женщин. Быть может, за то, что они — женщины, и за то, что молодые, но история гибели Андрея Федоровича Борисовского — черноморского моряка, командира боевого отряда — говорит о другом. Дурыгин не переносил непокорности и у мужчин, особенно таких, чья деятельность была ему укором. Присвоить заслуги других — еще один мотив, которым нередко руководствовался хозяин Жуковской рощи.
«Борисовский — советский парашютист. Организатор боевого партизанского отряда в Новосельском районе. Я участвовал с ним с ним во многих операциях, — говорил следователю один из бойцов его отряда. — Мы пришли к нему впятером. Его отряд был невелик, но действовал с марта 1943 года по август весьма успешно. С отрядом Дурыгина мы встретились случайно, вернее, отыскали его. У них было пять человек, плохо вооруженных, винтовки ржавые, почти без патронов (у нас просили). Дурыгин говорил, что партизанит с 1941 года, но о действиях их я ничего ни от кого не слышал.
Молва о партизанах пошла с появлением Борисовского. Дурыгин невзлюбил Борисовского, это я понял, когда в религиозный праздник Ильин день он пришел к нам, попросил меня, Никитина и Панова сходить в деревню Камень к его знакомому (он гнал для оргтройки самогон), сказал, чтобы мы взяли с собой Борисовского и по пути его убили. (Поручил это Никитину.) Поскольку Михайлов, руководитель партцентра, от имени штаба партизанского движения отстранивший Борисовского от командования отрядом, якобы за мародерство, сказал, что командовать отрядом будет Дурыгин, то мы приняли просьбу как приказ. В пути Борисовского убить не удалось: он вел себя настороженно».
В следственном деле есть выписка из партархива Ленинграда: «Борисовский А. Ф., 1911 года рождения. Старший сержант, старшина отдельного морского батальона 253-го дивизиона, командир взвода 650-й роты, образование семь классов. С 27 декабря 1942 года — боец группы Фокина, с 15 января 1943 года — в отряде Иванова, с 19 мая 1943 года — у Михайлова». И приписка: «За неоднократные факты проявления бандитизма расстрелян 24 июля 1943 года. Михайлов»[fn]Там же. 21 мая[/fn].
В то же время среди копий шифрограмм есть такая: «Дайте боевую характеристику Борисовского для представления награде 16 сент. 1943 г. Никитин»[fn]Там же[/fn]. Весьма странно, что в штабе согласились признать бандитом парашютиста-десантника.
В заключительном акте следственной комиссии записано: «В качестве командира группы Борисовский с мая по август находился в подчинении Михайлова В. Ф. Партизанами характеризуется смелым, энергичным, деятельным командиром, побуждавшим Дурыгина активнее вести борьбу против оккупантов»[fn]Там же. 22 мая[/fn]. Не в этом ли причина?
Итак, о Строкиных. Жил с женой Анной на хуторе Каталка в устье реки Пскова мельник Иван. Родители его, Алексей Иванович и Фекла Ивановна, жили в Кубасове. Сестра Ивана Анна вышла на свою беду в 42м году замуж в деревню Заходцы за начальника полиции Колядунской волости Васильева Николая, по прозвищу Большаков. Отряд Дурыгина расправился с начальником полиции (его, выползавшего из горящего дома, добил прикладом Лебедев). Жена Анна сумела убежать с грудным ребенком благодаря партизану-постовому, посоветовавшему уходить к отцу. К отцу же вернулась из Молодей и другая сестра — Валентина. Жили с ними еще Александра с грудным ребенком, да 90 летний дедушка Егоров Михаил.
Рассказ о гибели Строкиных поведет Александра, единственная оставшаяся в живых свидетельница жуткой трагедии:
«В 12 часов дня к нам приехали пьяные партизаны Дурыгина — Лебедев, Егоров и Сергеев. Вошли в дом. Отец подшивал валенки, мама что-то вязала. Лебедев поздоровался со всеми, подошел к отцу и сказал: „Алексей Иванович, я очень уважал и любил тебя, но сейчас я приехал расстреливать вас“. Он посадил меня, отца и маму на скамейку посреди избы. Я сидела с ребенком между ними.
— Где Анна? — спросил Лебедев.
— Она больна, лежит на кровати с грудным ребенком, — ответил отец.
Лебедев приказал ей встать, заорал и толкнул к порогу, а Егоров выстрелил из винтовки и убил ее вместе с сынишкой — ему было семь месяцев — насмерть. Я вскочила и бросилась к двери, а Лебедев из автомата стал стрелять в отца и маму. По мне они тоже стреляли из винтовки, но я убежала в кусты, не попали. Стрелял Егоров — у него была винтовка, у Лебедева автомат и наган, у третьего оружия я не заметила.
Как мне потом рассказал дедушка, моя дочь Валя была на печке. Она соскочила и хотела бежать за мной, но Егоров выстрелил в нее и ранил в руку. Дочь упала лицом вниз. Егоров добил ее выстрелом в голову. Пуля вылетела через правый глаз. Сын, ему было два с половиной года, спрятался под кроватью за мешками с зерном, дедушка лежал на кровати. Брат Иван был убит в тот же день около деревни Выводы в кустах, а жена Анна Давыдовна (она старше брата) расстреляна на мельнице. Ее фамилия Бударова. Других братьев — Василия и Дмитрия — расстреляли где-то в партизанах. У отца имущества не было, а у Ивана забрали все подчистую».
Что же рассказал следствию Лебедев, явившийся, кстати говоря, на допрос с бельем и сухарями:
«Оргтройку организовали по решению штаба. По ее постановлениям мы уничтожали изменников родины. Документы оформляли очень редко. В конце 1943 года по моему указанию и при моем участии была расстреляна семья Строкиных. Мною лично, насколько я помню, была расстреляна Бударова Анна. Остальных в присутствии понятого Сергеева Михаила расстрелял Егоров Федор. Решение о расстреле я принял самостоятельно: Строкина Ивана — за то, что был когда-то старостой, сестру Анну — за то, что была женой полицейского. Я не думал ее убивать, но, когда мы Анну пытались увести, ее отец схватил топор и пытался меня зарубить. Это увидел Егоров и убил отца, потом закричала мать, убил и ее. Анна была убита вместе с ребенком, а раненую девочку, чтоб не кричала, пришлось добить из винтовки. Бударову я скосил из автомата. Никто из них у немцев не служил, кроме Ивана — мельника, он был старостой. Их расстреляно восемь человек — по приказанию Дурыгина. Никаких последствий после расстрела мы не имели. Решения я принимал исходя из того, что они могли уйти к немцам, а если бы не ушли, то все равно вредили бы партизанам. Возможно, я поступил с Бударовой неправильно. Пьяным я не был — мы выпили в Выводах бутылку самогонки на троих. О том, что старик не брал топор, — неправда. Он схватил одной рукой топор, второй меня за грудки. Я оттолкнул его и дал приказ стрелять»[fn]Там же[/fn].
Чтобы проследить судьбу остальных Строкиных, послушаем жену Василия Наталью.
«С шестью детьми я жила в деревне Беляево. Моего Василия в армию не взяли из-за плохого зрения — сапожничал, катал валенки, работал в сельском хозяйстве. Пришел Лебедев и взял в партизаны, велел прихватить сапожный инструмент. Муж иногда приходил домой, помогал по хозяйству. Перед отступлением немцев одел новые кожаные сапоги, черную тужурку, меховую шапку и сказал, что отряд уходит на новое место и он не скоро покажется дома. Это было за неделю до прихода Красной Армии. Когда она пришла, мне передали, что Сафронов нашел в лесу около стога сена труп моего мужа. Одежды на нем не было. Обуви тоже — лежал накрытый тужуркой, ее передали мне. Убит Василий выстрелом в голову.
После освобождения стали восстанавливать колхозы. На собрание приехал Формашев. Он сказал, что мужа убили немцы и я, как многодетная мать, могу получить пособие. Пошла в Новоселье к Лебедеву, попросила его оформить документы. Он стукнул кулаком по столу и закричал:
— Пошла вон, паразитка! Если хочешь получить документы, иди к Дурыгину! Я пошла к тому.
— Тебе, Строкина, никакого пособия не будет.— Почему?
— Твой муж — изменник.
— В чем его измена?
— Он изменял тебе, имел двух жен. Уходи! — и не стал со мной разговаривать. После этого я уже не ходатайствовала о пособии».
«Одного Строкина, — признался Григорьев, — я лично расстреливал по приказанию Дурыгина на хуторе Лукино. Он был в нашем отряде бойцом — выстрелил ему в затылок, когда он стоял на посту. Второй Строкин тоже был расстрелян партизанами нашего отряда»[fn]Там же[/fn].
Список жертв можно продолжить. Есть копия шифрограммы от 18 марта 1944 года.
«Расстреляно мною во второй ЛПБ 120 человек. Тайных агентов 16, предателей, изменников сов. Родины, расстреляно среди мирного населения 110. Нач. ООНКГБ Сергеев».
Наверное, в это число вошли и расстрелянные Дурыгиным и его заместителем. Дурыгин за свою работу был награжден орденом Красного Знамени. Вот текст его наградного листа:
«Товарищ Дурыгин безвыходно работал в условиях подполья. С тремя товарищами он провел большую политмассовую работу среди населения, создав базу для организации отряда в количестве 108 человек. За июнь, июль отряд организовал 6 крушений поездов на железной дороге Псков–Ленинград, уничтожил 4 паровоза, 26 вагонов. Взорвано 7 мостов на шоссейной дороге, уничтожено 10 км линии связи, разгромлено Степановское волуправление. 26.08.43 г. разбита штабная машина, убит генерал инженерных войск, 6 старших офицеров. Мелкими засадами уничтожено 3 офицера, 2 унтера и 10 солдат. Наряду с боевой деятельностью товарищ Дурыгин проводит партийно-политическую работу среди населения. В августе создал 2 подпольные парторганизации. Тов. Дурыгин достоин представлению правит. нагр. Ордена „Красного Знамени“
Подпись Михайлов.
Утверждаю: тов. Дурыгин достоин правительственной награды. Матвеев»[fn]Там же[/fn].
Но правда была иной. Лист № 36 (Формашева Ольга): «Дурыгин, Лебедев, Кольцов систематически пьянствовали, иногда с ними выпивала и я. На хуторе Лукина Дурыгин писал отчет о якобы организованной мною подпольной группе. Она не создавалась — это обман для показа активности оргтройки».
Лист № 90. (Маляев М.): «Факты изготовления самогона имели место. Я отпускал муку около 15 пудов. Пил руководящий состав, угощали приезжавших командиров. Пил Лебедев, я, Кольцов, Григорьев, Бизунов и Дурыгин. Он часто говорил: „В армии пьют водку, а нам можно самогонку“».
Лист № 108. (Кириллов): «Сильно пил Дурыгин, Бизунов, Тихов, Лебедев. Среди партизан были случаи грабежа. Борьбу с этим оргтройка не вела».
Лист № 110. (Формашев): «Руководители систематически пьянсвовали, а Дурыгин вообще никогда трезвым не был. Самогон варили в Духовщине».
Лист № 120. (Денисов С.): «До лета 43-го года оргтройка никаких боевых действий не вела: у них не было оружия. Просто скрывались от немцев. Шесть или семь винтовок были зарыты в лесу».
Лист № 225: «Немецкий генерал был убит не ими, вернее, он даже не был убит, а только ранен, да и не ими. Мы пошли на молокозавод, в пути случайно обстреляли машину. Генерал был ранен (я слышал стоны). Документы взять не удалось: пришли немцы. Разведчики потом говорили, что все в машине оказались живыми, трое ранены. Дурыгин никакого отношения к этому случаю не имеет».
Немцы пришли на Городец. Они зверски расправились с населением, забросали гранатами землянки, расстреляли около десятка жуковских мужиков, похороненных позднее на холме, угнали женщин и детей под конвоем, раздетых и разутых по снегу и морозу в Новоселье. Часть жителей двое суток, спасаясь от немцев, сидели под елкой: убежали в глубь леса. Скот, хлеб, вещи — все немцы забрали, землянки сожгли. Оргтройка с отрядом позорно бежала, не сделав ни одного выстрела — даже часового снять позабыли, его немцы убили. С того времени они стали базироваться на хуторе Лукина.
О пережитом можно написать многое — жители Жукович оказались меж молотом и наковальней в положении, охарактеризованном персонажем фильма «Чапаев»: «Белые придут — грабят, красные придут — тоже грабят, куда бедному крестьянину податься?»
Наш комментарий. Из вышесказанного мы видим, как исполняли свой долг те, кто якобы организовывал в этих местах партизанские отряды. Они пьянствовали, боевых операций долгое время не вели, когда надо было защитить народ, который они сами обязали прийти к ним, позорно бежали, не сделав ни одного выстрела по врагу. Зато убивали беззащитных. Когда им задают вопрос зачем, они лишь могут ответить: «Мы подозревали», «Дурыгин приказал». Они ходили по домам и, чтобы оправдаться, собирали подписи против соседей. Мы, со своих позиций, сегодня должны поставить вполне закономерный вопрос: «Кто позволил таким работать в оргтройке?» И нам ясен ответ: это власть, которая бросила людей на растерзание немцам.
Заключение следственной комиссии:
«Исходя из материалов дела усматривается, что действия Дурыгина, Лебедева, Григорьева, совершенные им в бытность руководства партизанских формирований, являются преступными, поэтому предлагаю:
1. Обстоятельно допросить Дурыгина по материалам дела.
2. После допроса, если не будет выдвинуто ходатайство о проведении дополнительных следственных действий, считать целесообразным привлечь к уголовной ответственности по ст. 193–17(б), 193–28 Дурыгина, Лебедева, Григорьева.
3. Считать нецелесообразным проведение очных ставок между свидетелями и Дурыгиным, Лебедевым, Григорьевым, а также между ними.
4. Считать нецелесообразным привлекать к ответственности по данному делу Акатова и Гаранина, ряд действий которых является тоже преступными.Утверждаю: ген.-полк. Серов И. А. — зам. мин. В. Д.
С указанными предложениями согласен»[fn]Там же[/fn].
На момент допроса (прибыл по распоряжению МВД СССР в город Псков в конце 1953 года) Дурыгин Николай Петрович, 1906 года рождения, гражданин СССР, член КПСС с 1932 года, награжден орденами и медалями, работает заместителем начальника лагпункта в Озерном лагере МВД СССР в городе Тайшет Иркутской области. Воинское звание — старший лейтенант.
Инспектору отдела кадров УМВД пришлось выяснять причину неявки Дурыгина на второй допрос. Он пишет:
«Дурыгин остановился у родственника Гаврилова. На допросе был, но во второй раз не явился. В связи с этим т. Трепаленко пошел на квартиру, где проживал Дурыгин. В прихожей встретил Гаврилова, который сообщил, что Дурыгина дома нет, что он сам не может попасть в свою квартиру, так как ключа от нее на месте, где он хранился, нет.
Через полчаса Гаврилов с помощью клещей открыл дверь, зажег свет и обнаружил Дурыгина висящим на брезентовом ремне с петлей на шее.
В записной книжке, найденной у Дурыгина, имеется запись: „Москва. Маленкову. В Пскове меня терзают без вины напрасно. Прошу вашего вмешательства. Партизан Отечественной войны Николай Дурыгин“.
На основании изложенного полагаем: считать, что Дурыгин Н. П., боясь ответственности за совершенные им преступления в период пребывания на оккупированной территории, 26 декабря 1953 года покончил жизнь самоубийством. Дальнейшее рассмотрение по материалам прекратить, переписку сдать в архив».
И никто не понес за зверства наказания. Остальные дожили до естественной смерти[fn]Там же[/fn].
С содроганием мы читали эти факты. Возникают вопросы: за что и почему? Почему происходило подобное беззаконие? За что людям такое, разве недостаточно того, что их терзали гитлеровские «сапоги»? Теперь понятно, почему наши бабушки и дедушки не любили вспоминать о войне, а только плакали.