«Можно ли людям сказать, что все это не напрасно?» (партизаны Заполярья)

Мурманская область, г. Мончегорск, 10-й класс,
научный руководитель Е. А. Зубкова

Военные действия на фронте Заполярья начались 29 июня 1941 года. И я (как и каждый северянин) знаю, что защитники Заполярья — разведчики, пограничники, морские пехотинцы, летчики — отстаивали «насмерть» каждую пядь земли. В сентябре 1941 года защитники Заполярья окончательно остановили захватчиков в районе реки Западная Лица, и фронт стабилизировался в 48 километрах от Мурманска. Немцы закрепились здесь и к 1942 году создали тройную оборону, которая держалась до 1944 года. Затем начался разгром и изгнание врага.

Казалось, что я много знаю о боевых действиях в Заполярье. И вдруг в очередном номере городской газеты я увидел заметку о… партизанах Заполярья. Я и не знал, что у нас на Севере воевали партизаны. В моем представлении партизаны действовали на территории Белоруссии, Украины, Брянской области… У меня появилось много вопросов. Почему возникла необходимость в создании партизанского движения? Кто был организатором? Каким образом формировался отряд или отряды? Кто снабжал оружием, медикаментами, продовольствием, одеждой и т.п.? Результативны ли были их боевые действия?

Я начал действовать. Вначале, конечно, обратился в городскую библиотеку и нашел всего две книжечки о партизанском движении на Севере, но какие (!) — воспоминания партизан через 20 лет после окончания войны.

В списках партизан я искал фамилии моих земляков-мончегорцев. Я обрадовался, когда нашел три фамилии: Злобин Василий Александрович, 1916 года рождения, бывший слесарь комбината «Североникель»; Орлов Петр Григорьевич; Сергиевская (Филонова) Екатерина Алексеевна, бывший фельдшер комбината «Североникель». Сразу обратился в городской Совет ветеранов. Но таких фамилий на учете уже не было: я опоздал… Обратился в архив городской администрации и Музей истории города — нужной информации там не оказалось. Стало досадно, что наш Мончегорск не был линией фронта или территорией боевых действий (конечно, дай бог, что не был!).

Тогда я разложил карту Мурманской области и понял, что «все дороги ведут» в Мурманск — столицу нашего Заполярья, а от Мончегорска до Мурманска почти 200 километров. В Государственном архиве Мурманской области и Областном музее истории и краеведения я получил доступ к партизанским документам, которые использовал затем в работе. Например, партизанские дневники — тетради, где листочки исписаны простым карандашом; некоторые даже без об ложки; уже очень ветхие, надписи стираются (понятно, в каких условиях они заполнялись); а поэтому хранение их затруднительно (даже не позволили отксерить). Здесь я узнал, что некоторые документы засекречены на 75 лет и к ним пока доступа нет. А детей в областном архиве к документам вообще не допускают, только в присутствии взрослого (желательно научного руководителя работы). Посетили мы и музей Партизанской славы в соседнем городе Полярные Зори и под впечатлением собранной информации даже прошлись по улице с названием Партизан Заполярья.

Но вот самое главное — найти живого участника событий — мне по-прежнему не удавалось. Тогда я обратился к автору заметки, с которой все и началось. Им оказался Виктор Александрович Тельминов — сын члена партизанского отряда Анны Николаевны Тельминовой. Виктор Александрович и стал для меня связующим звеном между прошлым и настоящим. Мы вместе отправились на Партизанский остров.

Путь на Партизанский остров очень сложный — за город Колу (он в стороне от Мурманска) по автотрассе 110–115 километров к финской границе, затем лесная ухабистая местность — сплошные камни разного калибра под ногами, идти практически невозможно. Сразу подумал: а как же здесь ходили партизаны, нагруженные оружием, боеприпасами, продуктами, а если еще несли раненых?!

«Остров Партизанский, находится под охраной государства», — прочитал я на табличке. И ощутил трепет… Встречает всех прибывших главный памятник «Партизанам Заполярья»: высокая каменная стела. На ней читаю фамилии партизан, 48 человек… Это те, кто погибли во время войны и… остались здесь. Всего в списках партизан 154 человека. 2004 год встретили из них только три, которые проживают в Москве, Ленинградской области, Вологде…

Я хочу понять: какие люди были, ведь некоторые из них — почти мои ровесники? Как на нашем севере могли воевать партизаны вопреки отсутствию всех, известных мне, необходимых условий для этого: густой лес, помощь местного на селения и т.п.? Противником или помощником была для партизан природа севера? Каким был их быт? Как их обеспечивали хозяйственными принадлежностями, оружием, боеприпасами? Как чувствовали они себя в отряде? Партийная пропаганда, патриотическое чувство и только или что-то еще помогало держаться в невыносимых для человека условиях, стоять «насмерть»? Выполнима ли была партизанская присяга в этих условиях? Какие трудности испытывал командир отряда, ведь партизаны — не солдаты с армейской дисциплиной? Почему на всю оставшуюся жизнь главным в памяти командира отряда и других ветеранов стала их партизанская база, а не действующая армия, в которой многие из них служили до и после появления в отряде? Со всеми этими вопросами я шел по земле партизан…

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в партизанский отряд, принимаю присягу…»

К концу осени 1941 года гитлеровцы, не добившись решающего успеха ни на Мурманском, ни на Кандалакшском направлениях, перешли к обороне и начали возводить долговременные оборонительные сооружения, укрепляя линию фронта и готовясь затем к наступлению. Тогда штаб Карельского фронта и Мурманский обком партии приняли решение приступить к формированию партизанских отрядов, чтобы встревожить врага и дать ему понять, что география Севера советским партизанам «по плечу» в любое время года. В этом решении я узнаю черты сталинского режима. Директива сверху — и выполнение «любой ценой». Во что это обойдется, тогда не знал никто.

Из воспоминаний командира партизанского отряда «Советский Мурман» С. Куроедова: «Было создано 12 отрядов на Мурманском направлении, но действовать пришлось только двум — „Советскому Мурману“ и „Большевику Заполярья“. Названия отрядов были определены Мурманским обкомом партии». Командиры и комиссары отрядов были назначены обкомом партии, в отряды были направлены специалисты — подрывники-минеры, радисты, медработники, хозяйственники.

Основу же отрядов составляли добровольцы — около 100 человек. В обком, райкомы и горкомы партии были поданы многочисленные заявления с просьбой о зачислении в партизанский отряд. Были примеры, когда люди записывались даже семьями: отец и сын, было несколько пар братьев. Но в отряд непросто было попасть. Отдавалось предпочтение людям, владеющим немецким или финским языками, охотникам и следопытам, хорошо знающим нашу северную тундру, лыжникам, сильным, выносливым людям, и, конечно, имеющим нужную военную специальность. А главное, не было ограничительных рамок по возрасту, как в армии. По характеру заявлений видно, что люди были настроены на быстрый исход войны и с негодованием стремились расправиться с врагом, хотя многие не держали никогда винтовку в руках.

Отряды носили статус комсомольско-молодежных. Средний возраст — чуть больше 20 лет. Но были и опытные люди старшего возраста: бывшие участники Гражданской войны, Финской кампании. Самому молодому партизану было 16 лет, самому старшему — 52 года. Мурманские рыбаки, мончегорские металлурги, апатитские горняки, кандалакшские лесорубы стали северными партизанами.

В июле 1942 года отряды были сформированы, определен район базирования и действий отрядов. После ускоренной военной подготовки неподалеку от Мурманска в тундре, с ночевками у костра, были назначены еще и «курсы поведения под обстрелом и бомбежкой»: Мурманск в то время сильно бомбили. Партизаны «проходили» курсы: тушили пожары, откапывали в заваленных щелях и под обломками зданий жителей города.

В ночь на 14 августа 1942 года отряды отправились к месту постоянной партизанской базы — высота «Ударная» в среднем течении реки Лотты около государственной границы. Этим четырехдневным походом они проверили свои силы. И вот 18 августа достигли высоты 137,2. На долгие 27 месяцев эта высота стала для партизан их лесным домом.

Читаю документы архивного фонда: «Главным объектом нападения была автострада Петсамо–Рованиеми, по которой шло снабжение немецких войск. Взрывая мосты, организуя засады на пути автоколонн, уничтожая мелкие гарнизоны, разрушая линии связи, партизаны тем самым должны были „парализовать“ эту основную коммуникацию противника»[fn]Государственный архив Мурманской области (далее: ГАМО). Ф П-20. Оп. 1. Д 41[/fn]. Да, это задачи партизанского характера: диверсии, засады, подрывы — чтобы «мешать» врагу и беспокоить, результативно «парализуя его силы». Партизанское движение ведется, как мне известно, на своей территории в период ее оккупации врагом. Но в нашем случае я обратил внимание на то, что автострада Петсамо–Рованиеми — это Финляндия, а значит, партизанам придется действовать на чужой территории! Вот уже и проявляется различие. Хотя задачи партизанские у всех одинаковы, но ведь в нашем случае выполнять их гораздо сложнее. Таким образом, анализируя деятельность северных партизан, я нашел еще несколько особенностей партизанского движения в Заполярье, значительно усложнявших выполнение оперативных партизанских заданий. На основании этого я позволил себе заключить, что…

ПАРТИЗАНСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В ЗАПОЛЯРЬЕ — ОСОБЕННОЕ

Итак, первой особенностью, усложнявшей действия партизан, мне кажется, было то, что для выполнения задания им приходилось действовать на территории чужого государства, а отряды базировались на территории своей страны. Это предполагало многокилометровые походы до цели. Читаю воспоминания А. С. Смирнова: «В отличие от партизан Брянщины, Белоруссии и Украины мы ходили на боевые операции в глубокий тыл, порой за 300–350 километров от своей базы, на север Финляндии, преодолевая каждый раз линию обороны противника, представляющую цепь хорошо укрепленных, связанных между собой пикетов и опорных пунктов, расположенных вдоль нашей государственной границы»[fn]Смирнов А.С. Партизаны Заполярья. Мурманск, 1989[/fn]. Поскольку чужое государство было еще и враждебным, то партизанам необходимо было передвигаться скрытно, чтобы не ввязываться в открытый бой до выполнения основной задачи. Ведь боеприпасы всегда были ограничены ввиду оторванности от базы.

Вторым различием было то, что воевать им пришлось не только с немцами (гитлеровцами), но и с финнами (щюцкоровцами)[fn]Щюцкoр — добровольческая военизированная организация Финляндии, созданная в помощь армии для обороны страны. Шюцкоровцы также несли и пограничную службу[/fn]. Это значительно осложняло деятельность партизан. Две разные нации: обмундирование, язык, поведение, оружие, тактика и стратегия военных действий. Ведь не секрет, что, прежде чем воевать с врагом, необходимо его «изучить». Например, по звуку автомата (у финнов автоматы «Суоми») партизаны могли различить врага и разработать тактику боя. А финским подразделениям «горных егерей» были не страшны северный климат и северная зима. Поэтому для партизан финны были даже более опасны, чем немцы. Из воспоминаний А. С. Смирнова: «Честно скажу, мы с уважением относились к финнам, как к солдатам. Немцев мы не боялись, в лесах они чувствовали себя скованно и не решались туда соваться. А финны, даже если их оставалось четверо–пятеро, продолжали преследовать нас» [fn]Мурманский вестник. 1996. 27 апреля[/fn].

Поскольку действия партизан происходили на чужой территории и пути походов были разные, то третьей особенностью я бы отметил то, что действовать им приходилось на незнакомой географической местности. Из записей командира отряда А. С. Смирнова после первого похода в 1942 году: «До нашей границы идти просто: карта поднята — и все ясно. Вот дальше… только схема… белый лист бумаги с координатной сеткой». Партизанам неизвестно было, что впереди — речка, овраг или болото. Не сразу и не все карты местности (как, например, в армии) были у них в наличии. Из воспоминаний партизан: «Наши действия осложнялись тем, что мы не умели ориентироваться на однообразной местности, а топографические карты оказались устаревшими»[fn]Костры партизанские: (Сборник воспоминаний партизан, фотографии и документы). Мурманск, 1973[/fn].

Следующая особенность: в районе действия партизан не было гражданского на селения, которое бы оказывало им помощь и снабжало продовольствием, одеждой и т.п. Поэтому продукты, боеприпасы, запасную одежду, медикаменты и прочие необходимые предметы им приходилось носить с собой на длительные многокилометровые расстояния или отбивать у немцев. А для переноски раненых нередко брали с собой в походы оленей, даже был выделен человек по уходу за ними.

Читаю воспоминания А. С. Смирнова: «Действовали мы на территории государства, которое находилось в состоянии войны с нами, и поэтому население его было враждебно настроено к партизанам… Сложно нам было решать проблемы продовольственного снабжения и эвакуации раненых. Поход нередко длился месяц, а то и больше. Каждому партизану надо было взять с собой 300–400 патронов, 4–6 ручных гранат, 1,5–2 кг тола, термитные шары, мины… Брали 60 ржаных сухарей (из расчета полтора сухаря на день), шпик, соль, гороховый суп-пюре, концентрат каши. Поэтому вес рюкзака достигал 40–50 кг. Такая ноша затрудняла движение, изматывала силы… Но если с голодом как-то можно было бороться, то проблему эвакуации раненых мы по существу так и не смогли решить. Попытались использовать для этой цели оленей — безуспешно. И если летом ослабевшие от голода партизаны, меняясь через каждые полсотни метров, могли еще тянуть десятки километров на плечах самодельные носилки с ранеными, то зимой раненого укладывали на волокуши, сделанные на скорую руку из его лыж. Долго ли он мог пролежать при морозе 20–30 градусов, укрытый одной плащ-палаткой?!»

Пятой отличительной особенностью я определил сам наш Север, вернее, его географию: тундра, сопки, скалы, бурливые реки, многочисленные озера и болота, мошка и комары. На сотни километров бездорожье и глушь… Из записей А. С. Смирнова: «Пройдя часа три, поднимаемся на сопку. Насколько хватает глаз — болото. На север оно тянется в сторону долины реки Лотты, на запад — видимо, до самого шоссе. За болотом — мощный горный массив. Хвойный лес поднимается по хребту на несколько сот метров, выше — кустарник… Все это нам нужно пройти…» И ко всему еще непредсказуемая погода. Эти реки, озера и болота партизанам приходилось постоянно преодолевать на своем долгом пути, зачастую по грудь в ледяной воде. Из дневника политрука П. Евсеева: «Чуть забрезжил рассвет — двинулись в последний переход… Только бы добраться до перевала, думал я, а оттуда до базы рукой подать. Выкладываем последние силы, с великим трудом дотягиваем до перевала — и что же? За болотом снова такой же перевал, путь до него нелегок, а высота „Ударная“ по-прежнему в далекой дымке… Когда поднимались на какую-то высотку, я оглянулся и поразился: казалось, это взбирается не боевой отряд, а плывет ручей человеческой муки…[fn]ГАМО. Ф. П-20. Оп. 1. Д. 4[/fn].Такие переправы и переходы были на всем пути партизан в 6 тысяч километров, длившемся 27 месяцев.

Летом тундра «богата» еще одной примечательностью — комары и мошки. Из дневника политрука П. Евсеева:

«Людям, не знающим тундры, трудно и представить, сколько здесь бывает мошки и комаров. А если добавить еще слепней, которые появляются в жаркие дни, то такая компания может заесть до смерти… Комары встретили нас в Мурмашах и провожали далеко за границу. Едва показывалось солнце, как они облепляли все, что не защищено. И не было никакого спасения. Помню, у Рестикента впереди меня шел Колычев. Его куртка, фуражка и накомарник, брюки и сапоги стали серыми, мохнатыми, будто их покрыли верблюжьей шерстью. Насекомые сидели один к одному, крыло к крылу, и старались прокусить ткань. Их укусы — настоящее наказание. Мазались всем, что было под руками: одеколоном, водкой, ружейным маслом. Натирались настоем табака, багульником и еще какими-то травами, но помогало мало. Казалось, на всем свете нет существа страшнее и кровожаднее. Лицо покрывалось сплошными волдырями, тело нестерпимо чесалось и горело, словно его облили кислотой… На одном из привалов сильно пострадал радист Борисов. Его лицо так опухло от укусов, что потеряло всякую форму. Глаза заплыли. Кончик носа едва выступал между вздувшимися щеками. Все старания Шуры Артемьевой сбить опухоль не давали результатов. Пришлось на двое суток отложить выход. Когда Борисов стал наконец открывать один глаз, отряд немедленно продолжил путь. Вели его под руки».

Непредсказуемость погоды заставляла на месте менять планы. Из записей А. С. Смирнова: «Тяжелее всего приходилось зимой. С ноября и до конца апреля, даже в мае, лежал снег. Морозы иногда достигали 30–35 градусов. На реках и озерах сплошные наледи, под снегом вода. Лыжи проваливались, валенки намокали, и все это тут же обмерзало, идти становилось совсем невмоготу. Погода менялась по нескольку раз в сутки». Переход за сутки мороза в оттепель и обратно в густой снег, продувные метели, сильные ветра, лютые морозы — испытание не для слабых. Больше суток на улице — уже приговор… Партизаны в одном из зимних походов находились около 20 суток, без костра. Это было страшно…

Поэтому я решил «записать» северный климат третьим врагом (если первый — немцы, второй — финны) партизан.

Итак, многокилометровые походы с тяжелой ношей без поддержки и помощи населения, сражения с тремя «стихиями» (немцы, финны, климат севера) для маленького соединения людей. У каких партизан это еще было? Могло ли предположить командование, организуя партизанское движение в Заполярье, что оно столкнется с такими сложностями? Склонен считать, что командование предполагало, какие жертвы это повлечет за собой. Но это никого не остановило. Советское время требовало героических поступков — «мы за ценой не постоим»…

УЧИЛИСЬ СТРЕЛЯТЬ И БЕРЕЧЬ БОЕПРИПАСЫ, «ДОБЫВАТЬ» И БЕРЕЧЬ ОРУЖИЕ

Читая дневник политрука партизанского отряда, я обратил внимание на то, какое плохое оснащение оружием было первоначально в отряде:

«Вскрыли ящики и горько разочаровались. Думали, что дадут автоматы, карабины, пулеметы, „лимонки“, пистолеты, а в ящиках оказались реставрированные винтовки „маузер“. Ни одного автомата и пулемета. Гранаты — РГД, патронов мало, да и те ржавые… На наши претензии в штабе ответили: „Возьмете у немцев, и будут у вас автоматы и пулеметы. Сейчас Родина другого оружия дать не может».

И они «добывали» себе оружие. Очень ценился немецкий пистолет «Вальтер», считался офицерским оружием. Поэтому первый же, добытый при разгроме офицерского дома отдыха в 1943 году, подарили командиру отряда А. С. Смирнову. Поскольку действия партизан в большинстве своем носили диверсионный характер, то для врага их появление зачастую было неожиданным, а результаты — ошеломляющими. Опомнившись, каратели бросались в погоню. Здесь любая ноша тормозит. И поэтому добытое оружие иногда приходилось бросать: топить в реке, болоте… Но уж зато то, что удавалось доставить на базу, пользовалось особым вниманием.

К середине 1943 года оснащение оружием нормализовалось, и даже появились новые виды оружия. Из записей А. С. Смирнова: «6 августа 1943 года в 19 часов отряд в составе 53 человек вышел в свой седьмой поход. Мы взяли два ручных пулемета, по четыре штуки ручных гранат, автоматы (наши ППШ и немецкие), карабины, термитные шары и шашки, противотанковые гранаты — вооружились, что называется, до зубов». Кроме того, в арсенале партизан появились автоматические винтовки, пулеметы «Дегтярев», тол и даже «Брамит» — прибор для бесшумной стрельбы.

УЧИЛИСЬ ХОДИТЬ БЕЗ СЛЕДОВ

Партизанская война требует особого умения. Из воспоминаний командира отряда «Советский Мурман» С. Куроедова: «В партизанской борьбе успех дела, как правило, решала внезапность. Для этого надо было так проходить линию боевого охранения или вражеские контрольные тропы, чтобы противник не смог заметить нас. Летом мы широко развертывали отряд по фронту. Запрещалось идти след в след, сбивать мох, ломать сучья, бросать на землю окурки. В зимнее же время линию охранения проходили ночью или в ненастную погоду». А ходить партизаны должны по-партизански: легко, маневренно, аккуратно и бесшумно, не оставляя следов. Трудно приобреталось это умение. Из записей А. С. Смирнова: «Кто-то зацепился за торчащий из-подо мха корень и растянулся, гремя снаряжением и чертыхаясь. Кирилл Будник, задев ручным пулеметом за ветви дерева, производит невероятный шум. Впереди отряда идет разведка, которая то и дело докладывает: „Хорошо слышу шум идущего сзади отряда, он мешает что-нибудь услышать впереди“».

Кроме того, после первых же походов командир отряда отметил, что многие бойцы совершенно не умеют ориентироваться в незнакомой лесистой местности: теряются, блуждают и отстают от отряда. «Мы твердо договорились: отстал и заблудился — с места не уходи, замаскируйся и жди. Отряду легче найти одного человека, чем одному человеку отряд… Кроме того, во взводах, отделениях все партизаны были разбиты по парам. И друг без друга каждая пара — никуда. Все это стало непреложным законом партизанской жизни во время похода. После этого у нас не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь заблудился, отстал или совсем потерялся», — пишет командир в дневнике.

Учение давало свои результаты — отряд научился ориентироваться в любую погоду, передвигаться, не оставляя следов.

УЧИЛИСЬ БЕРЕЧЬ НОГИ И ОБУВЬ

Была проблема в отряде и с обувью. Сапог не хватало, носили ботинки с обмотками. Из дневника П. Евсеева: «Уйма хлопот с обмотками, все их клянут почем зря: на икрах плохо держатся, съезжают, разматываются на ходу. Попросил командование решить вопрос с сапогами…»

А зимой, конечно, валенки. И свой секрет (или совет) у командира: «Ноги коченели. Забывшись коротким, тревожным сном, я по привычке, приобретенной еще в Финскую кампанию, и во сне все время шевелил пальцами ног». И все-таки надежного способа, как сберечь ноги зимой 18 суток под открытым небом без костра на 35 градусном морозе, не придумал никто…

УЧИЛИСЬ ПОЛЗАТЬ

Из дневника политрука П. Евсеева: «Учились ползать по-пластунски без оружия. Оказалось, что для многих занятие это очень трудное: надо ползти, не поднимая головы и зада, по сырой земле. Неприятное ощущение». Никакое занятие не проходит даром. Настал день, когда политрук Евсеев записал: «Любой из партизан может километр и больше проползти, сливаясь с землей».

УЧИЛИСЬ МОЛЧАТЬ

«Забудьте, что у вас есть во рту языки… На полную катушку должны работать слух, нюх, зрение» — так приказал командир. Теперь языком партизан должны были стать условные сигналы и знаки. Изучали и применяли такие знаки. Рука, поднятая вверх на высоту головы, — «Внимание!» Вытянутая рука, поднятая вверх и резко опущенная, — «Стой, ложись!» Руки, вытянутые в стороны на ширине плеч, — «Открыть огонь!» Рука в сторону, на высоте плеча, несколько раз опущенная, — «Путь свободен». Разработали и сигналы: один короткий свист — «Стой!», два длинных — «Вперед!».

УЧИЛИСЬ МАСКИРОВАТЬСЯ

Политрук Евсеев в своем дневнике отмечает, что на занятиях вопрос о маскировке был спорным: «Одни доказывали, что это перестраховка. Она изматывает, прививает трусость, нерешительность, мол, каждому «апхчи» не наздравствуешься. Другие поддерживали: действительно, маскировка необходима — береженого бог бережет. Договорились, что маскироваться будем обязательно, но сообразуясь с местностью и обстановкой». Как это выглядело на деле, я узнал из записей А. С. Смирнова: «Легкий свист с головы колонны — все замерли на месте. И тут же неслышно растаяли: кто скрылся, прижавшись к стволу дерева, кто присел меж двух камней…» Или так: «Отряд, маскируя себя ветками берез, взятыми из леса, втянулся в болото и пошел…» Я подумал, что сама северная погода и природа — лучший маскировщик. Летом спасали партизан вещевые мешки, которые по цвету сливались с болотными кочками и принимали на себя основные удары бомбежек. В этом же случае помогали и скалы. Партизаны вспоминают, что, спрятавшись между ними, можно было отсидеться и передохнуть. А зимой даже командир, выйдя из палатки, не видел партизан — только снежные бугорки и богатырский храп. Вот вам и маскировка…

УЧИЛИСЬ ЯЗЫКУ

В отряде среди партизан было несколько карелов, которые отлично знали финский язык. При приеме в партизаны знание языка приветствовалось. Но вот немецкий приходилось учить. Из дневника политрука: «На ходу и на привалах партизаны учат немецкий язык. Уже знают, как сказать по-немецки „стой“, „руки вверх“, „сдавайся“, „вылезай из машины“, „стойте спокойно“, „тихо“, „ложись“, „кругом“». А кроме того, партизаны учились подражать языку… леса. Имитировали крики оленя, куропатки, утки. Сама деятельность партизан требовала этого: невидимость, скрытность, а потому неожиданность, внезапность, молниеносность нападения и исчезновения. Как неуловимые мстители…

УЧИЛИСЬ РАЗВОДИТЬ КОСТРЫ

Из дневника П. Евсеева: «Для партизан костер — это сама жизнь: можно обогреться, сварить еду, обсушиться, хорошо отдохнуть. У каждого из нас была „великая“ мечта: разжечь побольше костров в заснеженном лесу, а когда растает снег, убрать угли и головешки и упасть на еловые лапы, под которыми дышит теплом земля. В этом мы видели свое счастье». Костер, землянка, лес, партизан — крепко связанная цепочка. И костер всегда на первом месте. Эту «мечту», «счастье», «жизнь» нужно было научиться использовать: разводить в любую по году, причем костер должен быть бездымным и при необходимости быстро погашаться. Разработали свой северный партизанский способ. Из записей командира А. С. Смирнова: «Пришлось учить и помогать. Непростое это дело, в глубоком снегу, из низкорослой, изогнутой, насквозь промерзшей, твердой, как железо, тонкой березки развести костер. Многие вспоминали Дерсу Узала, который всегда носил в своем узелке „смолье“ для растопок — еловые или сосновые щепочки, густо пропитанные смолой. Такая растопочка быстро вспыхивала даже в дождливую погоду и долго горела, разжигая сырые березовые дрова. Вот и мы строгаем тонкие березовые щепочки, прячем их за пазуху, потом используем как разжигу. Или ищем кустики можжевельника. Наш „заполярный кипарис“ обладает чудесным свойством быстро и жарко разгораться».

УЧИЛИСЬ ХОДИТЬ НА ЛЫЖАХ

Север, зима и снег. Для стремительных разведывательных, штурмовых и диверсионных действий зимних походов партизан, конечно, необходимы лыжи. И умение ходить на них было одним из условий при приеме в отряд. Партизаны понимали это. Понятно, что валенки не совсем удобная обувь для лыж. Партизаны отряда «Советский Мурман», карелы Антон и Лео Биргет, сшили специальную лыжную обувь из голенищ изношенных валенок. Партизаны называли их кеньками[fn]Кeньки — специальная лыжная обувь, сшитая партизанами из голенищ изношенных валенок. Эти войлочные легкие удобные «ботинки» с крючкообразными носками позволяли быстро сбросить с ног лыжи. Это часто спасало жизнь[/fn]. Кеньки, а также крепления — кожаные «наносники» (нашивались на валенки) позволяли мгновенно сбрасывать и надевать лыжи.

УЧИЛИСЬ ВЗРЫВНОМУ ДЕЛУ

В отряде были специалисты-подрывники, инструкторы минного дела. Но и им необходимо было в соответствии с местностью научиться применять свои знания с максимальной пользой для партизан. Нужно было детально изучить границы вражеских минных полей и характер минирования. Кроме того, необходимо было ознакомить партизан со взрывчаткой (мины, тол, термитные шары) и научить этим пользоваться, тем более что боеприпасы всегда были ограничены.

Задачей взрывников отряда было уничтожение мостов и дорог, проводной и кабельной связи, высоковольтной линии. Из воспоминаний партизан отряда: «Мы научились быстро уходить от места диверсии и ловко минировать свои следы, используя для этого гранаты Ф-1. Гранату привязывали к дереву или кусту, к чеке протягивали веревочку или проволоку, свободный конец прикрепляли на расстоянии за какой-нибудь предмет. Каратели, наталкиваясь на такие „сюрпризы“, теряли сразу по нескольку солдат и нередко отказывались от погони». У партизан выработался и свой метод взрыва мостов. Из записей командира А. С. Смирнова: «Метод взрыва мостов „на партизанскую удочку“ нами был многократно опробован. Он заключался в том, что под опоры моста закладывался заряд тола. Сюда же в общий заряд закладывалась толовая шашка от противопехотной мины с упрощенным взрывателем натяжного действия, а к чеке взрывателя привязывалась леска — полевой провод длиной около 70 метров. Она тщательно маскировалась и протягивалась в сторону от моста к сидевшему в засаде партизану.

Специальная группа вела наблюдение за дорогой и подавала подрывникам сигналы. И вот по сигналу, в нужный момент (момент „клева“, когда по мосту проходила машина) подрывник рывком лески выдергивал чеку („подсекал удочку“)». Эти результаты давали о себе знать. На крупных мостах немцам пришлось выставить дополнительную охрану. Через каждый километр на столбах была предостерегающая надпись: «Внимание! Близко партизаны! Будьте осторожны!»

УЧИЛИСЬ БРАТЬ «ЯЗЫКА»

На основании одного из документов архивного фонда делаю выводы, что партизаны должны были обнаруживать и обезвреживать диверсионные группы врага, забрасываемые в наш тыл.

«Директива начальника Штаба партизанского движения Карельского фронта генерал-майора С. Я. Вершинина начальнику оперативной группы Штаба партизанского движения Карельского фронта при Военном Совете 14-й армии майору Г. И. Бетковскому о ликвидации диверсионных групп противника, забрасываемых на нашу территорию.

26 декабря 1942 года.

Немедленно ориентируйте командиров отрядов, диверсионных групп, что гестапо выбросило в разных направлениях полицейских предателей, одетых в лохмотья, вооруженных карманным оружием, с задачей пробираться в отряды для уничтожения командиров их… Приказываю:

1. Задерживать всех бродяг, учинять лично тщательный обыск и допрос, выводить в наш тыл, а при невозможности — уничтожать на месте.
2.<…>
3. Настоящий приказ довести до командиров отрядов, командиров взводов <…> Вершинин»[fn]ГАМО. Ф. П-366. Оп. 1. Д. 1. Л. 122[/fn].

Описание подобного случая есть в воспоминаниях командира отряда «Советский Мурман» С. Куроедова:

«Как-то в тылу противника во время большого привала наш пост охраны задержал трех неизвестных людей. На допросе они заявили, что на днях бежали из немецкого лагеря, находящегося где-то на севере Финляндии. Однако их холеные лица, компас, обнаруженный в спичечной коробке, — все это настораживало. Те ли они, за кого себя выдают? Встал вопрос: что делать с пленными?.. Решили передать их пограничникам. Но как? Мы идем на задание, погранполк от нас в 40–45 километрах. Отправить с одним–двумя сопровождающими рискованно. Выделили для конвоя отделение Никифорова. Сразу хочу сказать, что пленные были доставлены по назначению. Пограничники провели соответствующую работу, и „бывшие заключенные“ подробно рассказали о том, когда и как их завербовали в немецкую разведку, с какой целью пробирались на советскую территорию. Командир погранполка выразил нам благодарность за поимку вражеских агентов».

Вообще с пленными были памятные случаи. Из дневника П. Евсеева: «Захватили на Шуорте (гора Финляндии) „языка“, работал на аэродроме. Пленный оставлен на попечении „медицины“ — Лиды Бочковой. Лида связала его, чтобы не убежал. Днем было еще ничего, а вот ночью девушка боялась. Для пущей надежности она на ночь привязывала пленного туго натянутой веревкой к себе, но фашист так трясся за свою жизнь, что не пытался бежать, вел себя пресмирно».

Сложность состояла в доставке пленного до назначения, ведь по пути нужно было беречь его и кормить, чего у них самих не было, а «подножным кормом», например сырыми грибами, он питаться отказывался. Что ж, иногда отдавали пленному последние остатки сухарей…

«ТОРЖЕСТВЕННО КЛЯНУСЬ БЫТЬ ЧЕСТНЫМ ХРАБРЫМ, ДИСЦИПЛИНИРОВАННЫМ, БДИТЕЛЬНЫМ БОЙЦОМ…»[fn]ГАМО. Ф. П-366. Оп. 1. Д. 1[/fn]

Вот я и дошел в своей работе до вопроса: какие же люди были в отряде? Как они оказались партизанами?

Изучая архивные документы, анализируя дневники и тетради отряда, читая воспоминания партизан и газетные заметки, я все больше увлекался образом командира отряда «Большевик Заполярья» Александром Сергеевичем Смирновым. О нем одном и писать бы работу, но он не представлял себя в разрыве от отряда. Начав свой жизненный путь в деревне в 1916 году, с малых лет начал работать. Многодетная семья, рано без отца, уличные драки, лидерство среди мальчишек — вот его детство. Спасибо комсомольскому секретарю — наставил на путь истинный. Отправил учиться в Мурманскую совпартшколу. В духе того времени вся дальнейшая жизнь пошла по этому пути — комсомол, партия. Работал в отдаленных стойбищах, где единственный вид передвижения — лыжи и олени. В Финскую кампанию воевал политруком разведроты 112-го стрелкового полка. В 1940 году был назначен завом военным отделом Терского райкома партии (раньше не было военкоматов), где в 1941 году организовывал и отправлял мобилизованных на фронт.

Вызов в обком и новое назначение — командиром партизанского отряда. Кажется, уже такая большая биография, а было на ту пору новоиспеченному командиру всего 25 лет.

Смелый (лихой!), сильный, волевой (удалой!), жизнелюбивый человек, Смирнов стал для партизан образцовым и уважаемым командиром.

Даже враги оценили этого противника по достоинству. За дерзость, неуловимость, непредвиденность действий в боевых операциях финны на войне звали его «капитан Карокка», что в переводе означает Хитрый Лис. Об этом Александр Сергеевич узнал после войны на встрече с финнами по их приглашению. Бывшие егеря недоумевали: как можно было организовать переправу по их бурной горной реке Яурийоки, когда они держали партизан под прицельным ружейно-автоматным огнем? Однако командир Смирнов приказал вплавь форсировать эту реку, и при этом партизаны не потеряли ни одного человека. Финнов озадачил и другой случай. После разгрома партизанами гарнизона Магалло финны вместе с карателями организовали преследование и ждали партизан на выходе у болота, надеясь, что опередили их. Но, ожидая, сделали вывод, что уже опоздали: партизан нигде не было… Смирнов объяснил им через переводчика свою тактику: «Нет, вы не опоздали, вы поспешили. Когда вы, обойдя болото, подошли к подножию горы, мы сидели в нагромождении валунов, а я в бинокль наблюдал вашу суету и марш на восток, в сторону нашей границы»[fn]Мурманский вестник. 1996. 27 апреля[/fn].

Во время войны, по данным штаба Карельского фронта, за поимку командира Смирнова немецко-финское командование обещало награду — 50 000 марок.

В воспоминаниях партизан северные партизанские отряды можно было назвать молодежными. Средний возраст — чуть больше двадцати. Что они видели в своей жизни? Образование 6–7 классов, фабрично-заводские курсы, завод. Они, кроме своего северного городка или деревни, страну-то свою не видели. Война «продолжила» их образование, «расширила» кругозор.

Вот как описывает свой отряд командир Александр Сергеевич Смирнов: «Немцы писали в своих газетах, что партизаны — это кадровые офицеры русских, почти все мастера спорта, а многие финны думали, что в отряде были агенты КГБ. Как они ошибались. Обыкновенные, сугубо гражданские шестнадцати-восемнадцатилетние мальчишки и девчонки, тридцати-сорокалетние рыбаки и металлурги — вот кто пришел в отряд. Разношерстно одетые, кто в стоптанных кирзовых сапогах, а кто в ботинках, с черными сухарями в рюкзаках».

В отрядах были и девушки-добровольцы. По 5–6 человек. Валя Дерябина, Шура Артемьева, Лида Бочковая, Женя Краснова, Аня Драгунова — медицинские и кухонные работники отрядов. Девушки наравне с мужчинами участвовали во многих тяжелых походах. А фельдшер Шура Артемьева — в 12 походах (из общих 13)! Но любимицей обоих отрядов была крошечная Паня Шорохова. Из воспоминаний партизан: «Однажды в отряд явилась маленькая девушка с круглым детским лицом. Это была комсомолка Паня Шорохова, слесарь Мурманской судоверфи. Ее окружили партизаны, посыпались дружные шутки и насмешки: „Слушай, крошка! Ты вероятно адресом ошиблась? Тебе, верно, нужен пионерский отряд или детский сад? А ты попала в партизанский отряд…“ За маленький рост, подвижность и оперативность Паню прозвали в отряде „Каплей“, „Шариком“, „Крошкой“»[fn]Полярная правда. 1969. 18 октября[/fn].

Паня закончила курсы санинструкторов, поэтому в отряде она была назначена санитаркой. Эта крошечная девушка изумляла всех своей энергией, выносливостью, живостью. Она стремилась доказать, что очень нужна отряду, и везде старалась быть первой. Из воспоминания командира отряда «Советский Мурман» С. Куроедова о боевом походе: «Надо было ускорить переправу. Но как? Ни выше, ни ниже по течению — ни единого мостка. Тогда санитарка Паня Шорохова недолго думая сняла сапоги и первой зашла в воду. За ней последовали все остальные». И в дневнике политрука П. Евсеева тоже есть запись о Пане в тяжелом походе, когда многие выбились из сил: «Передвигаемся еле-еле. А санитарка Шорохова прямо героиня: крохотная девушка помогает ослабевшим — ведет их под руки, тащит оружие».

Почему для нашей страны естественным было использовать женщин на войне? В воспоминаниях С. Куроедова есть такая фраза: «Да в походах без них никак не обойтись». А каково им в походах, кто-нибудь может представить?! Если так тяжело мужчине на войне, то молодой девчонке разве по силам эти испытания?

Думаю, мужчины не осознавали этого (или не хотели осознавать?). Во времена жесткой сталинской политики «не должно было быть слабых», а война не щадит никого…

Что осталось от Пани? Справка в партизанских документах: «Шорохова Паня Степановна — санитарка партизанского отряда „Советский Мурман“. Родилась в 1923 году в д. Кутерянка Архангельской области. В Мурманске с 1930 года. Окончила школу, ФЗУ при судоремонтном заводе МГМП. Работала токарем. В партизанском отряде с июля 1942 года. Награждена медалью „Партизану Отечественной войны I степени“. Погибла в бою 18 июля 1944 года».

ПОЛИТРУК ЕВСЕЕВ МЕЖДУ «ДВУХ ОГНЕЙ» — «СИСТЕМЫ» И СОВЕСТИ

Чем больше я читал и узнавал о партизанах, тем больше ощущал себя участником их партизанской жизни. Уже многих знал пофамильно и следил за их действиями: кого-то мысленно поощрял, кого-то, может, и осуждал… Но вот с одним человеком мне очень бы хотелось познакомиться. Это политрук взвода отряда «Советский Мурман» — Петр Александрович Евсеев. Я думаю, что он был очень хорошим человеком. Не знаю, какого он был возраста, но я обратил внимание на правдивость и открытость в отражении событий, честность и самостоятельность суждений на страницах его дневника… Без преувеличения и приукрашивания — как это присуще советским документам. Например, он очень смело пишет о недостатках в снабжении оружием и боеприпасами. Ведь в то время (в условиях сталинского режима) наличие таких записей могло быть для него опасным (стоить ему не только карьеры, но и жизни), если бы эти тетради попали в органы НКВД. Думал ли об этом политрук Евсеев, храня в землянке свой дневник? Благодаря дневнику я почувствовал, как трудно было новобранцам изучать партизанскую «науку», как учились все время (даже ночью были занятия и тренировки), чтобы перехитрить смерть, чтобы выжить, чтобы победить. Учились на ходу: торопил штаб, и через три дня уже был первый поход. В дневнике Евсеева я прочел фразу: «Неужели так мало мучеников на свете, чтоб еще создавать заполярных партизан?» И в этой фразе укор Евсеева-человека правительству и «системе»: что же вы так с народом?

Петр Александрович не побоялся писать в дневнике о своих спорах с комиссаром, объяснял, почему считает неправильными его методы работы. Возможно, Евсеев видит в комиссаре «кабинетного работника», приказы которого обусловлены требованиями директив, а не пользой дела: «Некоторые его установки вызывают у меня внутреннее раздражение. Он считает, что сейчас главное в воспитательной работе — „боевые листки“. Надо, мол, выпускать по нескольку номеров в день. На мой взгляд, это лишнее. Он считает, что нам, комсоставу, надо больше делать самим, меньше надеяться на других. Мне кажется, что надо в первую очередь приучать активно работать коммунистов и комсомольцев. Он считает, что основной вид закалки — утренняя физзарядка. А, по-моему, главное — тренировать ребят на выносливость. С большими перегрузками. А наша зарядка — скорее, забава… Попытался высказать свои сомнения вслух, но получил отбой. Приказ есть приказ».

Но политрук не сдается: «Мы с Колычевым (командир взвода. — А. М.) решили, несмотря на это, поступать так, как считали нужным… Хотя, конечно, авторитет комиссара следует повышать». Я уже отмечал ранее, что боевая обстановка во многом заставляла партизан действовать самостоятельно, не оглядываясь на инструкции сверху. Был ли в этом риск вызвать недовольство начальства? Безусловно, да. Но в условиях смертельной опасности такое поведение было оправдано. Но здесь проявление инициативы и самостоятельности в принятии решений тоже могло обернуться против политрука. Наверное, в этом плюсы и минусы партизанской жизни: хоть назначения и приказы все «сверху», хоть и под контролем обкома и штаба фронта, а можно «поступать так, как считали нужным». Вот такой он, политрук Евсеев.

Я отдаю должное Петру Евсееву, что при своей должности он смог так проводить политическую работу, что сохранил и здравый смысл, и независимость.

Тяжелые условия партизанской жизни по-разному сказывались на людях. Кто-то терпел, понимая, что сейчас ничего не изменишь и не это главное, а кто-то не выдерживал: сдавали нервы.

Из дневника П. Евсеева:

«Вернулся из похода „Большевик Заполярья“. Ребята рассказали, что у них также не хватило продовольствия, голодали еще больше нас. В один из дней случилось ЧП. Отряд заплутал, и командир Смирнов отдал приказ беречь продукты. Но нашелся вор, который оставил пять или шесть человек без единого сухаря. Его судили всем отрядом, приговорили к расстрелу.

Вечером, когда ложились спать, Колычев завел разговор об этом случае:

— Что ты по этому поводу скажешь?

— А что тут говорить? — ответил я.

— Своего ведь…

Я поднялся, свернул козью ножку, закурил, чтобы собраться с мыслями и найти правильный ответ.

— А что такое свой?

— Не знаешь? — ехидно спросил Иван.

— Ты что, не согласен с приговором всего отряда?

— Если откровенно, то с расстрелом не согласен. Надо было довести до базы и здесь судить.

— А что от этого бы изменилось? А насчет „своих“ и „чужих“ вот что скажу. Может, ты читал, как один зимовщик в Арктике сам себе ногу резал. Обыкновенным ножом. Представляешь? Когда его спросили, почему он это сделал, он ответил: „Здоровая нога своя, а с гангреной — хуже, чем чужая“. Вор — это та же гангрена. „Свой“ или „чужой“ определяются не по паспорту или обмундированию, а по делам.

…Разговор завяз. Конечно, нам обоим было ясно, что вор совершил тяжкое преступление. Колычев понимал вину партизана, как и я, но он в открытую сомневался в правильности приговора, а я выкручивался, хотя в душе радовался, что у нас такого не случилось».

И я очень близко ощутил, как это страшно, быть на войне, когда она корежит судьбы людей, когда люди превращаются в нелюдей.

26 РАЗ МЕЖДУ ВРАЖЬЕЙ ЗЕМЛЕЙ И РОДИНОЙ (ПЕРЕХОД ГОСУДАРСТВЕННОЙ ГРАНИЦЫ)

Туда. От партизанской базы до границы шли два дня, на третий день переходили государственную границу.

Напряженно начинался каждый из тринадцати походов. Но впечатления о первом переходе были наиболее яркими, потому что каждый «открыл» для себя границу. Как семнадцатилетний Володя Астахов, партизанские «диверсанты» думали, что вдоль границы тянется «колючка» или какой-нибудь забор. Из дневника отряда: «Оказывается, ничего такого нет. Даже не заметили, как перешли. Только комотряда сообщил по цепи: перешли, мол, и теперь находимся на чужой территории».

Уже на «той» земле отряд рассредоточивался и шел рассыпным строем. Такой порядок обеспечивал партизанам круговую оборону на марше. Обычно шли без привала несколько часов, и за все это время никто не произносил ни звука.

Прошло чуть более полгода с первого перехода, когда к лету 1943 года на пути партизан уже на подходах к шоссе, в лесу и на болотах появились завалы, а вокруг хуторов — заборы из бревен с амбразурами для стрельбы. Значит, о партизанах уже знали все. «Мы ходили на виду у всей Финляндии, и эхо партизанских взрывов разносилось по всему ее северу» — так вспоминали партизаны в книге «Костры партизанские…» Но враждебное окружение ощущать было очень тяжело, зная, что помощь ни откуда не придет. 13 раз партизаны «отрывались» от Родины, уходя выполнять ее задание.

Обратно. Поэтому, выполнив задание, — скорее домой. Возможные пути возвращения партизан часто перекрывались карателями. Они устраивали настоящую охоту за партизанами. Поэтому у партизан на обратном пути задача была запутать следы и уйти как можно дальше. 13 раз возвращались они с вражьей земли, каждый раз отрываясь от преследователей, сопровождаемые немецким самолетом-разведчиком или бомбардировщиком, ожидая впереди вражескую засаду.

«ЧУВАЛЫ» И «СИДОРЫ»

Перед каждым походом на базе начинались сборы вещевых мешков. В условиях Заполярья, где на сотни километров ни одного населенного пункта, каждый партизан должен был тащить на себе полуторамесячный запас продовольствия, оружие, боеприпасы, словом, «целое хозяйство». Руководство отрядов ломало голову, какие продукты включить в походный рацион, чтобы они были легкими и питательными, долго бы хранились и употреблялись без приготовления. Из дневника партизанского отряда: «15 июня 1943 года. Снова готовим мешки к походу. Килограмм под 35–40 получается. Поэтому и назвали их партизаны „сидорами“[fn]Сидор — вещевой мешок, рюкзак внушительных размеров[/fn]. Как взвалишь такой на плечи, сразу и сядешь. А его надо нести…»[fn]ГАМО. Ф. П-20. Оп. 1. Д. 41[/fn]

Что же старались положить в мешок в первую очередь: «Мешки или, как партизаны окрестили их „сидоры“, получились тяжелыми и объемистыми. Кроме продовольствия на 15 дней, в каждом из них — 5 толовых шашек, 2 гранаты, 50 патронов, 2 термитные шашки, 2 бутылки с зажигательной смесью, бикфордов шнур, запалы… Многие ребята, надеясь на фрицевские галеты, втихаря сокращали продовольствие и увеличивали боезапас…»

Чего же не должно быть в рюкзаке? Запрещалось брать с собой в поход какие бы то ни было записи, фотоаппарат. В походе партизаны не должны были иметь при себе документов. Кроме того, уходя в тыл противника, никто не брал с собой бритвенных приборов.

«Когда-нибудь наши „сидоры“ в музей повесят», — считали партизаны. И, как оказалось, были правы. По крайней мере, в музее Партизанской славы города Полярные Зори Мурманской области на стенде закреплен партизанский „сидор“ — большой серый мешок почти с меня ростом. Он действительно достоин здесь находиться — как вещественное доказательство всех трудностей, которые достались на долю партизан Заполярья.

ПЕРЕХОДЫ И ПЕРЕПРАВЫ НА ПУТИ В 6 ТЫСЯЧ КИЛОМЕТРОВ

В каждом походе предстояло пройти 250–300 километров. Это несколько недель пути. И зачастую сразу же, не отдохнув, приходилось выполнять задание либо непредвиденно вступать в бой.

Как это было летом. Из дневника политрука П. Евсеева: «В первый день похода шли очень медленно и тяжело: за сутки не более 10–15 километров. Отряд растянулся. Многие вырубили длинные палки и шли, сгорбившись, опираясь на них, как на посох. Каждые 1,5–2 км привал: партизаны ложатся на землю и отдыхают по 20 минут… Ночевали в негустом лесочке, без огня, прямо на земле. Спали часа четыре, не больше».

Возможно ли ползти с таким неподъемным «сидором»? «Груз за плечами прижимал к земле», — вспоминают партизаны. Я допускаю, что кого-то даже мог придавить такой груз. А над головой нести такой груз на вытянутых руках, идя вброд по воде, представляете? «Тяжело», — пишет политрук. Разве все трудности опишешь?! Как тут не упасть…

Партизаны забирали у ослабевших «сидоры» и оружие, подставляли свое плечо и продолжали путь. Слово «усталость» стало в их обиходе постоянным: усталостью было «пропитано» все тело, усталость «не давала» подняться, усталость «прибивала» к холодной земле… Из записей А. С. Смирнова: «Я и сам чувствую, организм перестает повиноваться и требует отдыха. Гляжу на светящуюся стрелку компаса и ничего не вижу; слушаю, что говорит подошедший Семенов, и не слышу; стараюсь понять смысл сказанного — и не понимаю — ужасное состояние…»

Осенние походы несли с собой и дополнительные препятствия — дожди, холодный северный ветер. А водные преграды преодолевать нужно было по-прежнему.

Как это было зимой. Глубокий и рыхлый снег, скользкий лед, а под ним, возможно, вода, стужа, полгода сплошные сумерки — вот преграды для зимних переходов. Здесь и экипировка другая — лыжи, маскхалаты, валенки и олени с кережами[fn]Кережи — фанерные лодочки или лыжные волокуши с оленьей упряжкой для транспортировки раненых[/fn]. Кережи грузились медикаментами, иногда дополнительно боеприпасами и продовольствием, чтобы хоть как-то разгрузить партизан, а в конце похода олениной пополнить рацион. Но, как вспоминают партизаны, после первых же зимних походов от оленьих упряжек в дальнейшем пришлось отказаться, так как при наличии упряжек с оленями непредсказуемая зимняя погода Заполярья лишала отряд всякой маневренности.

Зимний поход начинался от базы по льду реки Анномы. Затем путь лежал в лес. Снег был здесь рыхлый и глубокий. Из записей А. С. Смирнова: «Лыжи проваливались, идти стало тяжело. Приходилось торить лыжню, все время сменяя друг друга. Впереди шли самые выносливые и крепкие партизаны… А так как нас было более ста человек, да еще кережи с оленями, то в глубоком и рыхлом снегу оставалась торная дорога. Мы шутили на привале, что, мол, немцы, обнаружив с самолета нашу лыжню, поднимут панику, подумав, что советская дивизия обходит их с правого фланга…» Затем лес редел и переходил в низкорослый березняк с частыми озерами и болотами. Идти здесь было легче: ровная местность, да и снег уплотнен ветром. Но на болотах и озерах к прежним трудностям марша прибавлялись новые: под снегом во многих местах из-за неустойчивой северной погоды оказывался не лед, а вода. Из воспоминаний начштаба отряда П.Семенова: «Это беда. Лыжи сразу намокли, а некоторые партизаны замочили и ноги. Скользящая поверхность лыж покрылась бугристой коркой льда. Пошли медленнее, то и дело прощупывая палками и обходя стороной подозрительные участки… Идти на таких лыжах дальше совершенно невозможно. На берегу скребли их ножами, проклиная все на свете».

Но, кроме этого, маневренность лыж сковывал и мокрый густой снег, который налипал на них при оттепели. А оттепель часто бывает у нас в Заполярье после мороза. По два дня разведчики отряда шли, не снимая лыж, по трое суток партизаны не знали сна, четверо суток и более, бывало, терпели без костров и горячей пищи. Если же появлялась возможность сделать привал и развести костры, то их прятали в снежные ямы и маскировали еловым лапником. Затем в такой ямке устраивались на ночлег по 2–3 человека, укрывшись плащ-палатками. Короткий сон чередовали с побудками для согревания, «гимнастики» и растирания ног… И снова шли — шли безостановочно. На некотором расстоянии друг от друга, чтобы в случае засады не всем сразу попасть под огонь. Около 6 тысяч километров в таких условиях пришлось пройти партизанам за период своей боевой деятельности.

БОЕВЫЕ ОПЕРАЦИИ И ИХ РЕЗУЛЬТАТЫ

Первый поход 1942 года длился с 22 августа по 25 сентября. Он носил разведывательный характер в тылу врага. Партизаны ознакомились с районом будущих действий протяженностью 1000 километров, установили места расположения многих пикетов на границе, разведали, где легче всего пройти линию обороны.

Ночью определили расположение вражеских пикетов по дыму (видимо, топи ли печки или жгли костры). Тогда же заминировали контрольные тропы и броды. Группы отряда «Советский Мурман», дойдя до дороги Печенга–Рованиеми, приступили к работе. Одна группа уничтожила автомашину, другая взорвала мост, третья — телефонно-телеграфные столбы и линию связи, четвертая — линию высокого напряжения, снабжающую электричеством немецкие объекты. Все это имело большое значение. Так вражеская территория впервые услышала эхо партизанских взрывов. А партизаны отряда «Большевик Заполярья», увидев крупный обоз щюцкоровцев, впервые вступили в бой.

13 декабря 1942 года представитель штаба партизанского движения привез приказ для второго похода. Выход назначался на 17 декабря. Задачей похода было нанести внезапный удар по зенитным батареям и аэродрому противника в районе Сальмиярви. От партизанской базы до района Сальмиярви примерно 300 километров. Как вспоминает комотряда «Советский Мурман» С. Куроедов: «В сводной группе из двух отрядов — 120 человек. Шесть оленей тащили за нами кережи. Мы, как гусеничный трактор, оставляли после себя торную дорогу… С самого начала наш первый поход осложнила погода: три дня шел снег с дождем. Он забивался под капюшон маскхалата, слепил глаза, сек лица. Валенки и одежда намокли, а затем, как только ударил крепкий мороз, „сели“, стали жесткими и тесными. Маскхалаты превратились в ледяные панцири».

Отход партизан был тяжелым. Чтобы сбить с толку преследователей, шли на юг более 12 часов без отдыха. Люди валились с ног. Из воспоминаний командира сводного отряда этого похода С. Куроедова: «Уже три или четыре дня мы обходились без горячей пищи. Но теперь при температуре минус 35 градусов и резком северо-восточном ветре окоченевшие люди стали отставать. В конце суток устроили большой привал. Но снова без костров: место почти открытое. Сразу все и всех замело снегом». Спать на таком сильном морозе было трудно. Мало кто знает, что на холоде даже во сне мышцы дрожат. Партизаны шутили: „Если бы не умели дрожать, давно бы замерзли“».

Анализируя свидетельства очевидцев и партизанские документы, я старался составить более полную картину и объективно определить причины трагедии этого самого тяжелого партизанского похода, получившего название «ледовый». Из дневника политрука П. Евсеева: «Утром 27 декабря разведка доложила, что отряд преследуют три группы противника. Куроедов отдал приказ нашему взводу атаковать центральную группу преследователей. В 9 часов 25 минут мы напали на фашистов, которых было не более 15 человек. Колычев выбрал удачное для удара время, когда противник стал располагаться на привал. Немцы не ожидали нападения. В первые же секунды чьей-то меткой пулей был убит офицер. А через десять минут вообще все было кончено: девять фашистов убиты, двое тяжело ранены».

К вечеру отряд вышел на озеро. Сзади слышались голоса немцев. Не оставалось ничего другого, как пересекать озеро. Евсеев отмечает в дневнике, что метров двести все шли нормально. Но на середине озера под снегом оказалась вода. Лыжи сразу обмерзли, партизаны сбросили их и остальную часть пути шли по колено в мокром снегу. «Только успели перейти озеро, как появились фашисты. Но спуститься на озеро они не решились. Преследование прекратилось, но они вы пустили вверх три красные ракеты, значит, из виду не потеряли…»

А впереди партизан ждали новые испытания. Крепчал мороз. Валенки после этого озера промокли насквозь, замерзли и не сгибались в подъеме и «теперь разламывались». Появились больные и обмороженные. «Руки и лицо растирали снегом, спиртом, суконками, но это не спасало» (из дневника партизанского отряда). Вспоминает Иван Шнюков: «Достал из вещмешка консервы и сухарь на двоих. Хотел подкормить Сашу Незговорова. Открыл банку, а там все замерзло — лед. Пока возился, руки закоченели, взять ничего не могу. Рукавицы-то у нас мокрые, как и валенки. Шура (медсестра. — А. М.) посоветовала мне потереть руки снегом. Это помогло, но ненадолго, в дальнейшем пальцы примерзли к рукавицам. Я заметил: стоит подморозить кончики пальцев, как тут же чернота появляется с обратной стороны, за ногтями. …А в мокрых валенках ноги спасали таким образом: на привалах перематывали портянки. Часть посуше шла к стопам, а мокрая — к голенищу. Но через некоторое время и это не помогало. Отсыревшие валенки от мороза так „садились“, что совсем сжимали ноги. Перематывание портянок уже не спасало. Согреться можно было только в движении, про костры все давно забыли. Спали, укрывшись плащ-палаткой, по 2–3 часа в сутки».

В этой ситуации начало сказываться моральное и физическое истощение людей. Из воспоминания комотряда С. Куроедова: «Комсомолец Саша Ефремов запросился в кережу — тот, кто ложился туда, обрекал себя на смерть, замерзал через несколько дней или даже через несколько часов. Помню последний раз говор с Сашей. Он стоит у лыжни, я подхожу и спрашиваю: „В чем дело, почему не идешь?“ А он просит: „Товарищ командир, расстегните мне пуговицы…“ Ефремов так закоченел, что не мог расстегнуть брюки…»

На партизан нашло безразличие. Евсеев пишет в дневнике:

«Я заметил, что у Михаила Мурина, шедшего рядом, веки сомкнуты. Он спал, продолжая двигаться по инерции. Вскоре я и сам почувствовал, будто уплываю куда-то. Потом споткнулся и поймал себя на том, что заснул. Шли будто пьяные, покачиваясь из стороны в сторону».

Командир увидел такое состояние отряда и приказал идти к лесу, чтобы отдохнуть и попытаться обсушиться. Но не успели расположиться с кострами, как послышался гул вражеского самолета. Пришлось все погасить и предпринять только короткий отдых.

Сделали еще два перехода и оказались на небольшой высоте в густом сосновом лесу. Здесь они решились впервые за полмесяца развести настоящие большие костры и встретить новый, 1943 год. Из дневника П. Евсеева: «Мороз 35 градусов. А у нас — долгожданный костер. Даже посветлели лица. Появились котелки, вешалки с одеждой. Разулись, сушим валенки. Комиссар объявил: „Через три часа наступит Новый, 1943 год. Разведка сообщает, что ничего опасного пока нет… В честь Нового года разрешаю израсходовать по одной пачке концентратов и по банке сухого спирта на человека“. Встречали Новый год по всем правилам. Через носовые платки и разные тряпки выжали из „жми-дави“[fn]Жми-дави — партизанский «коньяк». В металлической банке смешивали парафин со спиртом. Затем ложкой выскребали на тряпку и выкручивали долгожданную влагу, оставляя парафин сухим. Спирт, выдавленный на тряпку, разбавлялся брусничным соком. Это было праздничным угощением[/fn] почти по 100 граммов буроватого спирта, вонявшего денатуратом, воском и еще чем-то… Выпили за Победу!»

Не удалось тогда вволю насладиться теплом костров, небесный гул снова возвестил об опасности… Дальнейший выход на Кучин-тундру был для партизан мучительным. Их бомбили и обстреливали из пулеметов немецкие самолеты. На «хвосте» все время висели каратели, от которых то и дело приходилось отбиваться. Ко всем бедам прибавился голод. Из воспоминаний С. Куроедова (в этом походе он командовал сводным отрядом): «Еды никакой: у кого сухарь-два, у кого крошки, а у некоторых и того нет. Едят снег… Люди опухли от голода, обморожены, а надо идти еще не менее 60 километров».

Я подумал, что это был предел человеческим возможностям. Как можно в таком физическом состоянии еще нести оружие и быть готовым к бою? Как в этих страшных условиях они не сошли с ума?! Подтверждение своим мыслям нашел в дневнике партизанского отряда:

«2 января 1943го. На утро мороз до 40 градусов. Двигаемся к границе. Местность пересечена болотами… Днем стало известно, что исчез боец Мозаков из группы Колтакова. Разведка Чеканова вышли на поиски. Товарищ Мозаков был обнаружен в 5–6 км в западном направлении. Конечности рук и ног были обморожены до такой степени, что кожа на руках висела, как оборванные тряпки. По-видимому, т. Мозаков был не в своем уме, и на вопрос, куда он направляется, отвечал: „Был дома“ и благодарил командира, что тот его отпустил. „Теперь я всегда буду заходить домой…“ Привели его к костру и старались отогреть… На самой границе в 100 м на нашей территории похоронили т. Рязанова. Он умер не столько от обморожения, сколько от ослабления сердечной деятельности».

Дневник политрука П. Евсеева свидетельствует нам, что на очередном привале заболел еще один боец. Он побрел куда-то, не разбирая дороги. Партизаны догнали его, спросили: «Куда направился?» Он ответил: «В ресторан. Разве вы не чуете запах печеного хлеба?» Ребята поняли, что он тяжело болен: «Послушай, если здесь и есть какая-нибудь столовая, то только для гражданских, туда не впускают с оружием». Он без сопротивления отдал автомат, гранаты и финский нож. Его уговорили потерпеть и идти вместе со всеми. Партизан стал раздавать всем остатки своих сухарей, каждого встречного брал под руку и уговаривал пойти с ним, обещая как следует угостить. К утру он скончался… С. Куроедов вспоминает, что отряд растянулся на добрых десять километров. Замерзшие, измученные, оборванные, кто на двух лыжах, кто на одной, кто с одной палкой, а кто и вовсе без палок, все передвигались из последних сил. «С трудом преодолевали любой бугорок на тропе, любую ямочку. Часто было слышно, как гремели лыжи. Это значило: кто-то из партизан упал…» Усталость и стужа подкосили многих. Из дневника партизанского отряда: «Мы даже образовали своего рода „похоронное бюро“, которое обязано было фиксировать смерть, изымать снаряжение, личные вещи и хоронить мертвых».

Петр Евсеев пишет в своем дневнике, что не мог больше наблюдать ужаса этого «ледового» похода и пошел к комсоставу отряда. Но комиссар (которого так недолюбливал Евсеев) ему ответил: «Не надо паниковать, политрук. Держи себя в руках. Штабу все известно. Но ты ведь понимаешь, что надо идти как можно быстрее. В этом спасение. Идти, пока есть силы». И я чувствую, что не все свои раздумья политрук доверил дневнику. Я думаю, у него тоже были вопросы, как и у меня: «А если ни у кого уже нет сил?!», «Если Штабу все известно, как могли допустить такие страшные потери? Почему не организовали спасение самолетами (допускаю, в тундре негде сесть, но сбросить теплые вещи и продукты можно), оленьими или собачьими упряжками, наконец?», «Есть ли прок в этих жертвах? Где и в чем боевой результат этой операции, чтоб можно было людям сказать, что все это не напрасно?» Политрук остался без ответов на свои вопросы…

С неимоверными трудностями 2 января отряд вышел на Кучин-тундру. Кучин-тундра, ставшая для партизан «временной базой» в этом походе, принимала все новых обмороженных. Командиру доложили, что четыре человека при смерти, 56 — с различными степенями обморожения, 18 человек не могут двигаться. Обмороженных расположили у костров и следили, чтобы их переворачивали. Из воспоминаний И. Шнюкова: «Все беспокоились друг о друге, помогали чем могли. Я такой дружбы и взаимопомощи ни до, ни после нигде не встречал». Снова воздушный гул предупредил о том, что надо ждать «гостей». Костры пришлось погасить. Командир принял решение: раненых и обмороженных оставить у костров, а тех, кто еще может двигаться, направить на базу за продуктами и помощью.

Из воспоминаний А. С. Смирнова: «Я и комиссар Селезнев остаемся на месте с ранеными и обмороженными. Я никогда не забуду той ночи. Кое-как сделали в снегу окопы и заняли круговую оборону, хотя многие стрелять не могли: об морожены руки. Костры опять развести не сумели — „пропитанная“ сырым снегом и „прибитая“ морозом березка никак не разгоралась. Сидим, пощелкивая зубами. Комиссар шутит: „Если бы не умел дрожать, то давно бы замерз“. И, содрогаясь всем телом, прохрипел: „За одну кружку крепкого чая полжизни не жалко“. Снова появились самолеты, сбросили бомбы и улетели… Выдвигаем по лыжне, откуда пришли, дополнительный пост из двух человек. Один с обмороженными ногами мог стрелять, другой с обмороженными руками мог ходить. Договариваемся, что при появлении немцев они кричат: „Ура!“ и стреляют. Всем остальным делать то же самое: кто может ведет огонь, другие кричат „Ура!“».

Я сижу в теплой уютной комнате и анализирую эту картину предстоящего боя. Мне кажется все это нереальным и напоминает детскую игру в войну — стрелять никто не может, потому что в детской игре — оружие игрушечное, а здесь у взрослых обморожены руки, зато можно громкими криками «Ура!» пугать врага. Смешно?! Тогда было не до смеха. Отчаяние граничило с безумием. Три десятка партизан, измученных голодом, холодом, усталостью и болью, готовились принять, может быть, последний в жизни бой.

Из воспоминаний А. С. Смирнова: «Под утро наш дозор открыл стрельбу: появилась первая группа противника. Поднимаем шум. Немцы озадачились. Подойти не решаются, видимо, ждут подкрепления… И мы тогда подумали, что нам надо уходить на базу самим. Помощи ждать долго». Они уложили раненых и обмороженных на волокуши и двинулись в путь. Люди еле передвигались, «норовили спрятаться под елку или упасть в сугроб, чтоб больше не подниматься. Ни звуков, ни разговоров, только болезненный тяжелый хрип». Скорее, это шли не люди, а страшные привидения, подумал я. Одичавший, безумный вид.

К утру удалось оторваться от немцев на значительное расстояние и дойти до соснового леса. Из записей А. С. Смирнова: «Впервые за 20 дней не таясь, развели настоящие большие костры. Много!!! Стали кипятить снег и с жадностью пить горячую воду. Те, кто думает, что на морозе согревает спирт или водка, глубоко ошибаются. Это только сначала, когда выпьешь, кажется, тепло, а через некоторое время зябнешь сильнее, чем прежде. А вот кипяток, да еще заваренный „пакколой“[fn]Пaколла — березовый чай (кипяток, заваренный наплывами на березе). Хорошо согревает в мороз[/fn] (есть такие наплывы на березе), это прелесть, блаженство! Он не только согревает, но и наполняет человека бодростью. Это я по себе знаю…»

Так закончился этот самый страшный поход партизан Заполярья с 17 декабря 1942 года по 7 января 1943 года. Тогда не хватало сил у живых, чтобы хоронить мертвых в земле, их хоронили в снегу. Тот, кто остался жив, навсегда запомнил ледовый поход и зиму 1942–43 года.

Из рапорта командира сводной группы партизанских отрядов «Советский Мурман» и «Большевик Заполярья» начальнику Штаба партизанского движения при Военном Совете Карельского фронта комбригу С. Я. Вершинину:

От 17 января 1943 года.

«…Потери.
Вышло в поход — 119 человек.
Из них похоронили — 23 человека: 15 человек — убито, 1 — расстрелян, 7 — замерзло.
Отправили в госпиталь — 60 человек: 56 — с обморожением, 4 — с ранением. Вернулись на базу — 36 человек.
Куроедов»[fn]ГАМО. Ф. П-366. Оп. 1. Д. 1. Л. 90–94[/fn].

После госпиталя некоторые партизаны по возможности вернулись в отряд. Кроме того, в марте 1943 года пришло пополнение — 20 человек.

Партизаны «докучали» врагу, заставляя считаться с собой, отвлекали фашистов на себя, не позволяя снимать с этого участка фронта вражеские силы, прореживали ряды противника, нарушая его планы и ослабевая мощь.

Зима 1944 года… По приказу Штаба партизанского движения сводное соединение отрядов «Большевик Заполярья» и «Советский Мурман» в составе 112 человек 22 января выступили в поход. Я не мог не возмутиться… Как? Снова в поход зимой? Как же так, ведь прошлый «ледовый» поход «забрал» половину отряда?! Какой смысл опять повторять трагедию?.. Но Штаб партизанского движения Карельского фронта требовал активных действий, Мурманский обком партии ждал боевых успехов, управление НКВД по Мурманской области торопило с разведданными. Что же получается: никаких выводов, никаких корректирующих разработок по зимнему периоду? Нет, о состоянии людей никто не думает, нужны только результаты… Задачей операции было провести тщательную разведку и разгромить находящуюся в соответствующих координатах перевалочную базу снабжения батальона противника. Об этой базе не было почти никаких сведений ни у пограничников, ни в штабе. Лишь известно неточное месторасположение и что рядом находится батальон 1200 щюцкоровцев, отличных лыжников. Командиром сводного отряда был назначен А. С. Смирнов.

Тяжелые зимние походы «ставили» каждому из них особую оценку прочности. Через много лет на партизанских слетах партизаны вспоминали этот поход и с сомнением спрашивали друг друга: «Да неужто мы тогда прошли 98 километров без сна, без отдыха? Как же хватило сил? Как и где они брались?» Заботы друг о друге помогали им не поддаваться слабости, в отряде даже бытовало слово «браток» — так они стали дороги друг другу.

«ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА» КАК ПОСТОЯННОЕ СОПРОВОЖДЕНИЕ ПАРТИЗАН В ПУТИ

Авиация противника «докучала» партизанам на всем пути их продвижения. Это стало проявляться в первом же походе. Из дневника политрука П. Евсеева: «Раздалась команда „Воздух!“ Самолет был случайным, тревога напрасной, но она выявила и нашу неорганизованность. Некоторые, побросав мешки, убежали без оружия и без одежды. Пришлось серьезно побеседовать с паникерами».

Вражеские самолеты выслеживали партизан, сообщая своим координаты их местонахождения. Партизаны вспоминают, что, сколько бы они ни шли, почти все время над ними «висел» двухфюзеляжный самолет-разведчик «фокке-вульф» или «рама», как они его называли. Появление «рамы» у них ассоциировалось с последующим появлением преследователей.

Самое ужасное, когда команда «Воздух!» заставала партизан при переходе болота. Из записей А. С. Смирнова: «Ясно слышно прерывистое подвывание самолета. У меня похолодело в груди: „Этого только не хватало…“ Правее разглядел небольшой островок с высокими кочками. „Всем направо, быстрей! Лежать, не шевелиться, пока не будет команды. Лицо, руки, светлое спрятать!“ — крикнул я. Люди залегли прямо между кочек, забросав себя илом. Самолет внезапно выплыл из-за леса и пошел на нас. Мы замерли. Это был хорошо знакомый „фокке-вульф“ — „рама“. Мотор ревел как раз над нашими головами. Казалось, вот-вот раздастся пулеметная очередь или свист бомбы. Никто не шевелился, никто не поднял головы даже после того, как самолет пролетел наш островок. „Значит, не обнаружили“, — очень хотелось так думать. Но „рама“ долетела до края болота, пошла над склонами гор и опять низко-низко над болотом, но теперь уже над тем берегом, куда мы шли. Затем улетела в сторону Лотты, снова вернулась. И так в течение двух или трех часов. Все эти часы мы лежали в мокрой гнили, не шевелясь. Над нами кружили мириады комаров, забивали глаза, рот, нос, уши… Кошмар! Это было страшно! Наконец гул самолета затих».

Хорошо, что летом вот так можно было укрыться и спрятаться от воздушного преследования. Но зимой я представляю, что пилот обнаруживал не только следы, но и самих партизан.

ГОЛОД КАК ИТОГ ИСПЫТАНИЯ И ПОХОДА

Партизаны вспоминают, что очень трудно было рассчитать и распределить количество продуктов на такой дальний поход: все не предугадать. Поэтому уже в первом походе политруки вынуждены были проводить беседу на тему «Экономьте сухари», так как коек-то сразу же проявил недисциплинированность: вместо половины сжевал по целому сухарю. Ведь, поскольку костры разводить запрещено, питались большей частью всухомятку. Кроме того, когда прошел дождь, увидели, что вместе с одеждой сухари и концентраты от сырости тоже стали набухать. И опять политрукам пришлось в который уже раз заводить раз говор о хранении и экономии продуктов.

Я подумал, что это был первый поход партизан, может быть, поэтому так трудно было соблюдать распределение продуктов по норме. Ну не могли еще партизаны настроиться на эту свою мизерную норму. Но меня удивило, как надеялись на взятие продуктов у немцев (ведь не магазин и не склад). Вероятно, располагали какими-то сведениями.

Как этот вопрос решается дальше, Евсеев описывает в своем дневнике. Провели операцию по выполнению боевого задания и повернули обратно, в сторону своей базы. На привале «выяснилось, что продуктов уже ни у кого нет. Выдали из общего котла по четверти сухаря на день, по 50 граммов концентратов на троих и по кусочку формованного сахара. Надежды на немецкие продукты не сбылись… Партизаны голодали. Из мешков вытряхнули все сухарные крошки, но есть их было невозможно: примесь тола сразу вызывала тошноту. Ссыпали все крошки в котелок, налили воды. Сухарная масса всплыла, осторожно зачерпнув, переложили ее в другой котелок. Это хлебное месиво раздали раненым… Приходится экономить, а экономить нечего… Предупредили под угрозой расстрела НЗ не трогать. Идти осталось около 100 километров. Путь длинный, нелегкий, но голод не „тетка“. Я все думаю: выдержим ли?»

Неудивительно, что с немецкими продуктами ничего не вышло: первый поход, не все рассчитали. Хотя, я замечаю, что еще не крайность — «НЗ не трогать». О проблемах с продовольствием читаю и в дневнике партизанского отряда, который вел помощник командира по комсомольской линии Иван Мужиков:

«Днем встретили стадо оленей. Эх, убить хотя бы одного на взвод. Запросили разрешения у Куроедова. Связной передал: „Не стрелять!“. „Мясо“ убежало от голодных партизан. Это очень нам не понравилось. Самолеты продолжают утюжить тундру, повидимому, все еще ищут нас… Едим ягоды и сырые грибы. Ужасно мучаемся без соли. О ней чуть ли не легенды складывают. Грибы без соли опротивели. Начались поносы, появились признаки дистрофии: ребята стали пухнуть…

Снова встретили оленей. На сей раз, не спрашивая никого, Зайцев одной пулей уложил животное. Освежевали оленя и начали делить. Разложили все на пять кучек. Зайцев отвернулся, а Казаринов, показывая на кучку мяса, спрашивал: „Кому?“. „Первому взводу“, — отвечал Зайцев. „Кому?“ — „Разведке“. „Кому?“ — „Штабу отряда“ — и раздавали дальше. Сырое мясо Катя Филонова (наша мончегорская медсестра. — А. М.) есть запретила, и Куроедов пообещал скоро устроить привал с кострами. Нести оленину поручили самым надежным, как драгоценный груз»[fn]ГАМО. Ф. П-20. Оп. 1. Д. 41[/fn].

Вообще я наблюдаю: человек может привыкнуть ко всему. Вот отмечаю, что партизаны привыкли и к стрельбе, и к бомбежке, и к изнурительным походам. Но вот к сырым грибам, без соли — это невозможно.

В интервью с Юрием Александровичем Смирновым (младшим сыном командира отряда А. С. Смирнова) я задавал вопрос: «Как осуществлялось снабжение партизан продовольствием? Что ему известно об этом?» Ю. А. Смирнов ответил, что, как ему известно, из воспоминаний партизан, снабжение шло от пограничников. Целенаправленно на ближайшую погранзаставу доставлялось продовольствие (и все остальное) от штаба армии, а уже пограничники на санях оленями привозили все на партизанскую базу.

И все-таки, что же из продовольствия было на базе? Чем кормили партизан?

Оказывается, меню у партизан почти одно и то же — что в походе, что на базе. Разве что по целому ржаному сухарю (в походе была норма половинка на день, затем четверть). Сделали партизаны вывод из первого похода по продуктообеспечению? Конечно. П. Евсеев в дневнике отмечает, что эту тему даже разбирали на партсобрании. Наметили брать в поход оленей и иметь запас продовольствия на временных базах. А также стараться решать этот вопрос в тылу врага при разгроме немецких обозов, автоколонн, баз, складов и т.д.

На деле эти планы не всегда сочетались с возможностями. Поэтому голода в походах никогда не удавалось избежать. Он был постоянным «сопровождающим», доводящим иногда до безумия и ЧП.

Выручали партизан и рыбные озера-реки. Из воспоминаний Н. Ефимовского:

«Однажды, когда мы возвращались с „языком“ на свою базу, кончились продукты. Ох, и хватили же мы голодухи! Как всегда, перешли на подножный корм, но ни у кого не оказалось и щепотки соли. Пленный категорически отказался есть пресные грибы.

Миновали государственную границу, остановились у речки Яурийоки, и здесь А. С. Смирнов наловил столько рыбы, что хватило накормить всех. Но к этому богатому рыбному столу опять же не было соли. Мы знали, что километров за 6–8 отсюда должны быть разведчики 82-го погранполка, и командир отряда послал меня с несколькими ребятами занять у них соли. Местность я знал… Заметили дымок от костров. Подошли. Увидели нас пограничники и ахнули: мы походили скорее на бродяг, чем на партизан. Бывший североморец Ваня Лукьянов так оброс за поход, что выглядел шестидесятилетним дедом.

Я изложил пограничникам цель нашего визита. Те сначала отговаривались: не скоро будем в полку, а соли у самих на 3-4 дня. Но потом сжалились над „стариком“, как они на полном серьезе назвали Лукьянова. А ему было всего 24 года!»

Меня не отпускает мысль, почему нельзя было доставлять продукты партизанам в пути самолетом?! Хотя бы зимой, ведь рация есть… Я понимаю, что преследователи — на «хвосте» и недопустимо обнаружение отряда, но ведь можно сбросить где-то в условное место и не на пути отряда… Не может быть, что бы этого нельзя было решить. Думается, что командование не принимало это во внимание. Просто бросили людей на выживание.

«А ГДЕ ЖЕ ЗДЕСЬ ЖИТЬ?»

Меня удивило это обстоятельство: людей отправили в лес, где никакой базы-то и нет. Кто побеспокоился о том, где они будут жить? И даже не дали времени на обживание, сразу направили на выполнение задания. Казалось, это не расстроило командира А. С. Смирнова. Значит, он знал, что ожидает партизан, и принял это как должное. Встречалась мне прежде такая фраза — «по законам военного времени». На это, я предполагаю, многое списывали. Видимо, здесь тот же случай. Сдержанно, даже по-военному сухо, пишет он в своей книге воспоминаний о первых шагах по базе: «Вступили на высоту 137.2. Отныне здесь будет наша основная база… Прибыл командир 82-го погранполка подполковник Николаев. Его полк занимал оборону на другом берегу — на высоте „Ударной“. Вместе с ним Куроедов и я обошли всю высоту. Он подсказал, как лучше расположить землянки, где сделать КП отрядов. До выхода в тыл противника оставалось четыре дня. Делаем разбивку землянок. Заготавливаем сухостойный лес, которого на высоте предостаточно. А пока штаб расположился под густой разлапистой елью. Готовимся к первому боевому выходу». Будучи всю жизнь на партийной работе, А. С. Смирнов привык выполнять приказы партии, а не осуждать их. Я так предполагаю.

ВОПРОС ОБМУНДИРОВАНИЯ

Ворочаясь ночью в землянке на грубом жестком широком деревянном «ложе», я долго не мог уснуть. Для сна были приготовлены спальные мешки, но я просто расстелил их и лежал сверху. Мне было как-то неуютно и чуждо. Я прислушивался к тишине и думал. Как давно была война… И вот сегодня, через много лет, я смог представить (понять трудно), как жили здесь люди. В таких условиях можно переночевать по необходимости одну (от силы две) ночи, но чтобы 27 месяцев здесь спать? Не нахожу, вопреки воспоминаниям партизан, ничего здесь ни комфортного, ни приятного. Подумалось: кто из партизан здесь тогда спал, чье это было место, в чем и на чем они спали, чем укрывались? О спальных принадлежностях никто из партизан не вспоминает… А вот об одежде и обмундировании партизаны часто вспоминают.

В дневнике П. Евсеева этот вопрос прослеживается на протяжении некоторого периода: «20 июля 1942 года… Люди пооборвались, ходят на занятиях в лохмотьях, даже стыдно. Разъясняю: погодите, все будет, будем альпийские мундиры носить. Но кое-кто начинает ныть. Комотряда говорит, что с обмундированием пока трудно, но скоро должны получить новое».

«1 августа 1942 года… Сегодня получили обмундирование. Комсоставу выдали суконные гимнастерки, диагоналевые брюки, белье, куртки „хэбэ“, пилотки без звездочек, кирзовые сапоги. Рядовым — все обмундирование из хлопчатобумажной ткани и ботинки с обмотками. Ботинками недовольны, просят сапоги… Новое обмундирование многим не по росту. Весь день пришлось подгонять его, перешивать».

«17 сентября 1942 года… Мы в походе… Партизаны идут, опираясь на палки. Обмундирование — лохмотья, обувь перевязана бечевками, проводами, ивовыми ветками».

«22 сентября 1942 года… Чинили обувь, одежду. Сапоги и ботинки за поход раскисли и у многих буквально развалились. Одежда тоже порвалась».

«12 ноября 1942 года… Получили хорошее обмундирование: ватные костюмы, валенки. Командному составу выдали шерстяные свитера, полушубки».

«…На привале у меня была задача — предупредить каждого партизана, чтобы не спалили у костра обмундирование…»

Я заключаю, что практически очень трудно сберечь одежду, если все время находишься в экстремальных (как сейчас говорят) условиях. В походе у многих рвалась обувь, одежда висела клочьями. Ведь в походе ни бани, ни стирки, ни мастерской… Полтора месяца…

ДЕВУШКИ, ЛЮБОВЬ И ПАРТИЗАНСКАЯ СВАДЬБА

В воспоминаниях многих партизан девушки в отряде оказались не только его украшением, а надежной опорой и в некоторых случаях даже примером в трудной партизанской жизни.

Из дневника П. Евсеева: «Помню, когда девушки прибыли в Росту, комиссар наставлял меня: „С ними надо держаться твердо, спокойно, тактично. Без шуток, без грубых слов. Надо больше заботиться о них, оберегать от обид и лишних тягот“. Вспоминаю, как Федунов выдавал им обмундирование: “Значит, так. Снимите свои гражданские шмотки, переоденьтесь в новую форму. Обмундирование не первый сорт, сшито не на вас, но выглядеть в нем вы должны опрятно. Посмотрите, можете перешить, если время будет. Обязательно носить подворотничок. Подошьете его так, чтобы не вылезал и чтобы все-таки видно было. Ремень пряжкой направо. Гимнастерка чтобы не висела, как у… — тут Федунов запнулся, подбирая слово. — …Как у бабы, — невинным голосом подсказала ему одна. — Мы же все понимаем“.

Как-то на общем построении Куроедов подал команду: „Кругом!“ Но одна девушка запуталась и повернулась через правое плечо. Командир рассердился: „Товарищ боец, сколько раз вам надо объяснять, что поворачиваться следует через левое плечо“. А она ему удивительно спокойно: „Какая разница, не пойму? Мы не солдаты, а партизаны. Неужели из-за этого Гитлера не разобьем?“

Да вот и сегодня после ужина зашел в землянку к девушкам и оцепенел: одна красит чем-то губы, другая пудрится, третья подвязывает волосы нарядной лентой. Это в лесу-то, после такого трудного похода? Многие наши мужчины даже бриться не хотят, не умываются по три дня, только бы выкроить лишнюю минуту для отдыха, а они даже „марафет“ наводят. Вот тебе и слабый пол!

Когда возвращался домой, встретил девушку, у которой в ушах болтались серьги. Я тактично посоветовал снять их. „Хорошо, сниму. Но все говорят, что они мне очень идут. Это правда, да?“

А вчера утром около штаба повстречался с двумя девушками из соседнего отряда. Они прошли, не поприветствовав меня. Я остановил и в шутливой форме сделал замечание. И услышал в ответ: „Разве в свободной обстановке девушки должны первыми здороваться с мужчинами?“

Они были разные, у каждой свой характер, своя судьба. Но все выглядели подростками: острые локти, выпирающие ключицы. Мне казалось, не выдержать им тяжелых испытаний. Но я глубоко ошибался. Многие из них в действительности оказались значительно сильнее и выносливее мужчин».

Беда состояла в другом. Партизаны вспоминают, что командирам и комиссарам отрядов девчата доставляли уж очень много хлопот. Ведь где девушки, там и любовь… Приходилось держать на расстоянии тех парней, кто старался «поближе познакомиться с девушками». Но молодость везде диктует свои права. И на войне, где все чувства обострены опасностью, ее голос иногда звучит очень громко… И даже не во власти командиров помешать любви.

Из воспоминаний С. Д. Куроедова: «15 июля мы получили сообщение из отряда Смирнова, что взрывом мины партизану Андрееву оторвало ногу, военфельдшер Шура Артемьева получила осколочные ранения в лицо. Больше всех переживал мой связной Виктор Толстобров. Еще бы! Ведь Шура Артемьева была его симпатией. На мой вопрос: „Когда будет свадьба?“ Виктор неизменно отвечал: „После войны“ и напевал:

Одержим победу,
К тебе я приеду
На горячем вороном коне.

О свадьбе я напоминал Виктору неспроста. У нас уже была подобная история. Командир второго взвода Иван Колычев влюбился в Лиду Бочковую».

Куроедов вспоминает, что когда Колычев впервые обратился к нему с просьбой о свадьбе, то вначале, растерявшись и рассердившись, отчитал Колычева за непонимание обстановки: ведь война идет. Сейчас не может быть любви. Куроедов собрал все командование отряда и от негодования решили «списать Колычева и Бочковую из отряда за неправильное поведение в быту». Но потом, переметнувшись с решением, придумали «отправить в ЗАГС в Колу». И сами же остановили себя: «А кто в поход за них пойдет? Пока они до Колы доберутся да обратно, месяц пролетит…» Озадачившееся командование отряда в полном составе решало, что делать с возникшей вдруг любовью. И наконец, как вспоминает Куроедов, в итоге предложили влюбленным написать рапорт о вступлении в брак.

Командиру партизанского отряда
«Советский Мурман»
Старшему лейтенанту т. Куроедову
От командира второго взвода Колычева И.И.

Рапорт
Довожу до вашего сведения то, что я, командир второго взвода Колычев Иван Иванович, с 20 апреля 1943 года на добровольно-обоюдном согласии вступил в брак с санитаркой отряда Бочковой Лидией Ивановной.

Колычев
20 апреля 1943 года

Рапорты, как вспоминает Куроедов, были молча прочитаны всеми обитателями землянки, в том числе и пришедшим за боевым донесением майором Бетковским, представителем штаба партизанского движения фронта. Реакция у него была такая же, как вначале и у командования отряда — негодование, смех, затем решение: «Не докладывайте о любви генералу: боюсь, не поймет. От приглашения на свадьбу не откажусь!» Что оставалось делать — Куроедов приказал готовиться к свадьбе.

На другой день о предстоящей свадьбе узнали оба отряда и даже пограничники. Еще бы! Первая фронтовая свадьба в Заполярье!

Из воспоминаний А. А. Федунова:

«Получив приказ, я тут же развернул кипучую деятельность. Для свадьбы выделили самую большую землянку, убрали из нее нары. В этой же землянке отгородили крохотную каморку для новобрачных. Лучший баянист отрядов командир взвода Анатолий Казаринов и наша „Капля“ принялись разучивать свадебные песни… Приготовил список предполагаемых подарков. Зная, что, где и у кого лежит, избавил всех от мук выбора. Пользуясь случаем, пограничникам отправил с посыльным записку, которая намекала, что хорошо бы подарить новобрачным две лампы „летучая мышь“, пять комплектов постельного белья, две пары сапог (одну сорок второго, другую тридцать восьмого размера), 20 литров керосина и десять погонных метров брезента. …Встретившись на тропинке с командиром отряда „Большевик Заполярья“ Александром Сергеевичем Смирновым, посетовал, что, дескать, свадебное платье невесте и пошить-то не из чего. Да и в хозяйстве ни топора, ни пилы. Как они будут жить?.. Я знал, о чем говорить. В тот же вечер Смирнов передал мне цветастую трофейную штору, которой вполне хватило на платье невесте, а также топор и небольшую финскую пилу — для вручения непосредственно на свадьбе».

Сам факт свадьбы был очень удивителен и для меня. И мне понятны чувства командира. Ведь каждый партизан — это боевая единица. Все и вся на борьбу с врагом, для защиты Родины! Но мне представляется, что люди, которых война лишила привычного уюта, многих житейских радостей и возможностей, вдруг всколыхнулись этой любовью. Вспомнили, что жизнь продолжается…

Понял, я думаю, и командир отряда. Поэтому тост его был таким:

«Сегодняшнее событие не предусмотрено никакими уставами и положениями о службе в Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Как офицер и командир, скажу, что не знаю, правильно ли мы поступаем. Как коммунист и человек, я понимаю возникшую взаимную симпатию партизан, товарищей Колычева и Бочковой. В отряде они лучшие из лучших. Верю, что и в дальнейшем они будут достойно защищать Родину. Будут продолжателями и защитниками дела Ленина и Сталина. Предлагаю выпить за Родину! За товарища Сталина! За победу над врагом!»

Все хорошо сложилось у этой пары, как вспоминают партизаны, в октябре 1943 года Лидия Ивановна покинула отряд, как будущая мама. После войны супруги Колычевы жили в Мурманске. У них большая счастливая семья.

ТРАГЕДИЯ ВЕРЫ ПОЛЯНИНОЙ

Я прошел подальше и увидел… глубокий прямоугольник, напоминающий… могилу.

«Здесь была могила молодой партизанки Веры Поляниной. Ты видел эту могилу около Памятника при входе на базу. Это особая история. Девушка любила молодого партизана, а он женился на другой. Она и застрелилась, в бане. Отряд, наверное, осудил ее за этот поступок, поэтому здесь и похоронили. Вообще этот случай какой-то скрытный. Я и сам толком ничего не знаю. Это уже через много лет после войны на одном из слетов Михаил Орешета убедил партизан перенести могилу. И теперь около Памятника ее отдельная могилка…»

Мы начали спускаться вниз. У меня услышанная история не выходила из головы. Ведь я считал своей задачей разобраться во всем, что происходило с партизанами. Да, вопросы продолжают оставаться нераскрытыми. Неужели срок тайны — 75 лет (как в областном архиве)? Попытаюсь сократить его…

Итак, проанализировав имеющуюся информацию и сопоставив факты, я обратил внимание на свадьбу другого отряда «Большевик Заполярья». Крупицы информации и все-таки, думаю, что я оказался прав. Именно эта свадьба не для всех была радостной. Одна из девушек — Вера Полянина, по воспоминаниям партизан, также испытывала любовь к Колтакову. Но не нашла ответного чувства. Свадьба же отняла последнюю надежду… Партизаны избегали этой темы в своих воспоминаниях. Лишь отмечают, что Вера была «очень красивая, блондинистая, стройная», жизнерадостная, веселая, певунья.

Обратился я и к документам архивного фонда, где обнаружил и переписал вот такую характеристику.

«Характеристика на Полянину Веру Андреевну. Рождения 1923 года Вологодской области, Устюжинского района, б/парт. Образ. 7 кл. За время пребывания в спецшколе показала себя не вполне дисциплинированной, несерьезной, пререкалась с начальством. Может участвовать в боевых операциях под строгим контролем командного состава. Начальник спецшколы подготовки: (роспись, печать) Июль. 1942 год» [fn]ГАМО. Ф. П-19. Оп. 1. Д. 59[/fn].

На основании этой характеристики я представляю Веру своенравной, нервной, импульсивной. Склонен предположить, что все-таки у девушки был сложный характер. Возможно, что и характеристика спецшколы могла быть недостаточно объективной. Может быть, поводом был здесь личный конфликт с начальством. Вера так и не вжилась в эту суровую военную пору. По всему, она со своими проблемами оказалась непонятой и не принятой в отряде. Еще и это, думаю, послужило ее решению лишить себя жизни… Поступок Веры не нашел жалости и сочувствия… Видимо, не было у нее и близкой подруги, с которой можно было бы поделиться своими проблемами. Допускаю, что отряд осудил ее за самоубийство, расценивая это как проявление малодушия и… предательства. Ведь во время войны каждый партизан должен защищать Родину, а не ставить на первое место свои личные переживания. Ее похоронили как изгоя. В этом трагическом факте отражается характерное для того времени отношение к человеческой жизни как к чему-то малозначительному. Вот и результат: отдельная могила.

А истина так и осталась в 1944 году… Уже в наше время могила Веры Поляниной заслуживает внимания и ухода. Потому что виновной мы считаем войну…

МОЖНО ЛЮДЯМ СКАЗАТЬ, ЧТО ВСЕ ЭТО НЕ НАПРАСНО?

Все началось с маленькой заметки в городской газете, а теперь я знаю о партизанах достаточно. И многое могу рассказать…

И вот что пришло мне в голову. Раньше (60, 40, 20 лет назад) можно было все подробно узнать и спросить по этой теме. Было у кого. Но система замалчивания не позволяла рассказывать правду. Поэтому все в их рассказах для нас было окружено ореолом патриотизма и героизма. Все на алтарь Победы! Ведь Победа стала идеологической опорой того режима.

А сегодня… Пришло время «взорвать молчание». Задуматься и о причинах, жертвах, приказах, результатах. Пришло время спросить о цене Победы. А спросить-то, узнать уже и не у кого… Остались только документы. А в них не вся правда… Ведь они тоже порождения сталинской системы. А некоторые из них остаются недоступными и сегодня.

Некоторые мои вопросы остались без ответа, ведь война продолжает скрывать от нас тайны. Я понял, что деятельность партизан Заполярья — это не только героическая страница нашей истории, но и часть их личной жизни. Деятельность партизан Заполярья была полна лишений и опасностей. Едва ли мы с вами можем сегодня представить те испытания, которые выпали на их долю.

Они совершали многодневные марши-походы, а потом бросались в бой, даже не отдохнув. А за поход расползались от пота, истлевали гимнастерки, «размочаливалась» обувь и разваливалась на ногах. А ноги растирались в кровь (через столько километров их никак не уберечь), от пота и усталости «горели» ступни. Глаза воспалялись от переутомления, и видимость расплывалась красными кругами. Страшная усталость пропитывала все тело.

Лежали без сна на голой земле, часто под ледяным дождем или снегом. А морозы, несколько дней без костра отнимали и здоровье, и жизнь. Снежными могилами отмечен их путь. Питались в основном сухарями, которые раздирали пищевод, да и только. Насытиться было невозможно. Люди ели снег и сырые грибы. Так было надо. Чтобы дойти…

До осени 1944 года никто из регулярных воинских подразделений не переходил границу. А партизаны Заполярья переходили ее 26 раз. Впереди чужое враждебное государство, а значит, неизвестность и опасность. Это маленькое соединение людей должно было надеяться только на себя, на товарищескую взаимовыручку в отряде (несли «сидоры» друг друга, вели ослабевших, делились последним сухарем, «брали огонь на себя», защищая отход отряда). Отсюда — партизанское братство. Это было настолько дорого, что осталось на всю жизнь. Быть партизаном стало для них значительнее всякой должности.

«Можно людям сказать, что все это не напрасно?» — задает нам вопрос командир А. С. Смирнов в своей книге. Сегодня мы и пытаемся в этом разобраться.