г. Пенза
Научные руководители Зоя Витальевна Рожнова, Эльвира Викторовна Кочеткова
Хорошо составлять свою родословную, когда кто-то из предков уже начал это делать. Хорошо писать историю семьи, когда сохранились письма, документы, воспоминания кого-нибудь из предшествующих поколений или живы старшие родственники.
Нам с братом повезло: из поколения бабушек-дедушек жива наша бабуля – мамина мама, и она рассказывает нам о себе и о прошлых поколениях. Мы расспрашивали ее и записывали. К счастью, сохранились прабабушкины письма с фронта и ее устные воспоминания, записанные бабулей, сохранились документы и фотографии.
Мы помним прабабушку Зою: она сидела в большом коричневом кресле около телевизора и скорее слушала, чем смотрела, фильмы, приблизив лицо к экрану, потому что была почти совсем слепая. Наша бабуля так часто рассказывает нам о своей маме, что нам кажется, будто и мы хорошо знаем ее жизнь.
Семья
Наша прабабушка Зоя родилась 10 мая 1923 года в городе Оренбурге. И мужа, и жену звали одинаково: Александр Иванович и Александра Ивановна. Это наши прапрадедушка Саша и прапрабабушка Шура. Семья Александра Ивановича приехала в Оренбург из Казани в самом начале ХХ века на поезде, причем маленького Сашу из-за недостатка денег на билет везли в чемодане. Деньги были припасены для покупки домика на окраине города и лошади с упряжью: наш прапрапрадед Иван Пастухов работал извозчиком.
Александра Ивановна родом из села Покровка Оренбургской губернии, дочь белошвейки и барского управляющего (или повара) – прапрабабушка Шура эту информацию всегда скрывала как непролетарскую. Она закончила сельскую церковно-приходскую школу, вышла замуж за телеграфиста, участвовала вместе с ним в Гражданской войне, где ее муж погиб. Оставшись одна, Шура приехала в Оренбург и поступила учиться на рабфак. Здесь она встретила своего второго мужа – нашего прапрадедушку Сашу. Они поженились, родилась дочь Зоя, но образовавшаяся семья не сделала их жизнь спокойней – они продолжали увлеченно заниматься общественной работой: оба были убежденными коммунистами, свято верили в то, что они строят счастливую и справедливую жизнь для всех людей.
Прошло несколько лет, началась коллективизация, и Александра Ивановича послали двадцатипятитысячником в родное село его жены Александры Ивановны, в Покровку, организовывать колхоз. Приехавшего в Покровку нового руководителя с семьей поселили в доме раскулаченных, уже приговоренных к выселению за пределы края. В семье этих крестьян была старая бабушка, такая слабая, что уже не вставала с постели. Александр Иванович был очень добрым человеком, об этом говорит его следующий поступок: он сказал, что эту старушку нельзя никуда отправлять, так как дороги она не вынесет, и поэтому он оставляет ее дома.
Маленькая Зоя на всю жизнь запомнила, как почти шепотом, но очень страшно ругались ее родители – первый раз на ее памяти. Александра Ивановна говорила, что, если они оставят эту старуху, то их самих отправят туда же. Александр Иванович говорил, что он не может отправить женщину на смерть, своими руками казнить ее. «Она же не выдержит дорогу!» – Зое казалось, что он кричал, хотя он говорил очень тихо.
В споре победил Александр Иванович. Они объяснили своему руководству, что им эта старая женщина просто необходима, чтобы присматривать за Зоей, ведь они оба ответственные работники, целыми днями заняты и не могут оставлять маленькую девочку дома одну. И Зоя играла в доме рядом с лежащей старушкой, давала ей попить, поесть. Потом бегала по селу с деревенскими ребятишками, плескалась в теплой мелководной речушке, но для ее папы время, проведенное в Покровке, не было райским. Александр Иванович страдал от необходимости проводить в жизнь политику партии, не мог осуществлять конфискацию имущества, «раскулачивание» – то есть просто отбирать у жителей села принадлежащие им вещи и выгонять их из их же собственных домов.
Осталось загадкой, как наш прапрадедушка смог отказаться от выполнения партийного задания. О том, сколько судеб двадцатипятитысячников было сломано из-за невозможности исполнить этот приказ, говорят архивные документы и такие книги как «Трагедия советской деревни» и «Советская деревня глазами ВЧК, ОГПУ, НКВД». Мы не знаем, как удалось прапрадедушке выпутаться.
Но факт остается фактом, через год наши прапрадедушка Саша и прапрабабушка Шура уже снова жили в Оренбурге, и всю дальнейшую жизнь Александр Иванович работал на железной дороге. И здесь у него, человека умного и энергичного, неплохо сложилась карьера.
Александра Ивановна работала инструктором райкома, ходила по организациям, по заводским цехам и разъясняла трудящимся политику партии и правительства.
Жизнь перед войной
Зоя после возвращения из Покровки пошла в первый класс Оренбургской средней школы № 2. Она с отличием переходила из класса в класс, а дома по-прежнему целыми днями была одна, ведь родители с утра до позднего вечера «горели» на работе, домашним хозяйством занималась приходящая домработница. В пионерский лагерь Зою никогда не посылали. На лето ее отправляли в проверенную среду: в санатории железнодорожников или партийных работников, так как родители сами туда ездили, знали атмосферу санатория, всех, кто там работал, и были уверены, что там никаких неожиданностей с Зоей не случится.
Зоя очень много читала – и книги (дома была большая библиотека художественной и политической литературы), и газеты, которые родители не только приносили домой, но и читали вслух, и комментировали. Постепенно Зоя стала понимать, что ее мама и папа не одобряют многое, происходящее в стране, осуждают и деятельность Сталина. Это было странно слышать на фоне общего восхваления политики партии и ее руководителя. В то же время Зоя стала обращать внимание на призывы по радио и в газетах быть бдительными, разоблачать замаскировавшихся врагов и вредителей. В печати и по радио рассказывали о процессах над «врагами народа», а мама и папа с изменившимися лицами чуть слышно говорили друг другу, что они в это не верят. А радио продолжало «предупреждать», что враги везде, что верить никому нельзя.
Прабабушка Зоя часто говорила о том, что она вполне могла бы повторить «подвиг» Павлика Морозова. Спас ее случай. Больше подозрений вызывало у Зои поведение мамы, Александры Ивановны, и она решила проследить за ней. Мама постоянно встречалась с людьми, выступала на собраниях, во время обеденного перерыва в заводских цехах. О чем она говорила с ними? Зоя спрашивала об этом у Александры Ивановны, но та не всегда хотела обсуждать с дочерью политические вопросы.
Помнит Зоя такой случай. Мама пришла с работы взволнованная и обратилась к Зое с просьбой подтвердить, если ее кто-нибудь спросит, что она (Александра Ивановна) никогда не говорила, что в Испании победят фашисты. Зою это взволновало. Она ответила, что скажет правду, а именно, что мама ей ничего об этом не говорила. После этого случая Зоя стала еще больше сомневаться в маминой преданности партии и государству и еще старательнее стала следить за ней. Однажды Зоя решила, что пора идти в НКВД, поднялась на крыльцо и остановилась. Ей показалось, что у нее маловато материала на маму, и она решила подсобрать еще. Она продолжала следить за Александрой Ивановной. Как-то раз ходила на завод, где мама встречалась с рабочими. Зоя внимательно слушала, а когда собрание закончилось, быстро пошла домой. Только Зоя вошла в квартиру, как услышала, что мама открывает дверь своим ключом. Она бросилась в свою комнату, легла одетая в кровать и накрылась одеялом до подбородка. Уставшая мама заглянула в дверь, увидела, что дочка спит, и пошла к себе.
Семью нашей прабабушки и ее родителей спас еще один случай. Не будь его, жизнь всех последующих поколений нашей семьи пошла бы иначе, и может, не было бы ни нашей бабушки, ни нашей мамы, ни нас.
В доме, где жила Зоина семья, все квартиры принадлежали ответственным работникам – служащим партийных организаций, видным революционерам, деятелям гражданской войны. Зоя и ее родители жили на втором этаже, а на третьем, прямо над их квартирой жила семья командарма Жуковского. У них были две дочери, примерно Зоиного возраста. Александра Ивановна очень уважала этого человека – скромный, честный, преданный делу партии. После Гражданской войны его назначили на большой руководящий пост в Оренбурге – видимо, в военной сфере (прабабушка Зоя забыла, какая у него была должность, но помнила, что он всегда ходил в военной форме и по утрам его забирала, а по вечерам привозила домой машина с шофером в военной форме). Рассказывая о Жуковском, Александра Ивановна отмечала и скромность его жены, которая носила обычные ситцевые платья, сама делала покупки, готовила еду, и никогда не было, чтобы ее возили на рынок на служебной машине мужа.
«Как-то ночью в 1937 году возле их подъезда остановилась машина, по лестнице протопали сапоги, раздался громкий стук в дверь этажом выше, и потом сапоги затопали над головой, в квартире Жуковских», – примерно так рассказывала нашей бабушке Тане ее бабушка, Александра Ивановна. Потом наверху раздался выстрел, сапоги быстро протопали вниз, машина отъехала, и всё стихло. Прошло немного времени, и в дверь тихо-тихо постучали, вернее, как-то поскребли. Александра Ивановна приоткрыла дверь – за ней стояли жена Жуковского с дочерьми. Все одетые в дорогу и с вещами. Жуковская сказала очень быстро и тихо, что за мужем пришли, он всё понял, ушел в кабинет якобы за вещами и застрелился. Сотрудник ей велел исчезнуть, пока они не вернутся за телом мужа. И еще она сказала: «Не верь им – мы не враги». Жуковские исчезли.
Через некоторое время Зоя обнаружила в почтовом ящике треугольничек, развернула его и прочла: «Зоя, верь нам, мы не враги». Это ее потрясло. Она поняла, что самое страшное для человека – быть оклеветанным, обвиненным в том, чего он не только не совершал, но что сам считает подлым и невозможным для себя. Поэтому застрелился Жуковский, поэтому, убегая, спасая своих дочерей от НКВД, постучала к Александре Ивановне его жена, поэтому написали Зое письмо его дочки. С тех пор Зоя перестала верить в призывы с трибуны, по радио или в газетах. Что они значили рядом с жизнью, свободой и добрым именем человека? И на свою маму она стала смотреть совсем иначе.
Девушки тоже рвались на фронт
22 июня 1941 года, на другой день после получения аттестата об окончании школы, Зоя с одноклассниками поехала в березовую рощу за Уралом. Вернувшись в город, они встретили соседку, которая сказала, что началась война.
Одноклассники единодушно решили, что нужно утром идти в военкомат и записываться в армию добровольцами. Так Зоя и сделала: рано утром подошла к военкомату, у дверей которого уже собралась толпа. Когда Зоя, наконец, попала в призывную комиссию, она узнала ее начальника – это был знакомый мамы, воевавший вместе с Александрой Ивановной в гражданскую. Он решительно возражал против отправки этой худенькой девушки на фронт, убеждал, что ей не место на передовой, грозил, что поговорит с ее мамой. «Ах, так! – возмущалась Зоя. – Тогда я уеду в другой город и уйду на фронт оттуда. У меня мать была на фронте в гражданскую, и я не буду отсиживаться в тылу». В конце концов, военком сдался. Под Москвой набиралась команда на курсы связи, туда и записали Зою. Но было серьезное обстоятельство, по которому ее могли забраковать на медкомиссии, – близорукость. В обычной жизни Зоя не носила очки, и военком об этом не догадывался, а вот на медкомиссии всё могло открыться. И Зоя придумала, как обмануть комиссию.
Она поступила в мединститут, который в самом начале войны эвакуировали в Оренбург, рассчитывая, что ее сразу призовут как медсестру. Но вскоре выяснилось, что студентов мединститута не призывают в армию. Зоя, продолжавшая добиваться отправки на фронт, сразу забрала документы из института, но маме об этом не сказала, а потихоньку от нее устроилась на работу на сортировку писем на железнодорожном вокзале.
Так Зоя несколько месяцев работала, а за это время раздобыла таблицу, по которой проверяют зрение и выучила ее наизусть. Когда ее направили на медкомиссию, она успешно прошла все проверки и через несколько дней получила повестку. Эта повестка сохранилась до наших дней. Она красного цвета, на ней указаны данные призывника и написано, что входит в необходимый суточный запас провизии и во что призывник должен быть одет: в ватник и брюки.
Зоя была просто счастлива. На сборы отводилось всего два дня. Но даже за день до отправки в Москву она еще не решалась рассказать об этом маме и показать повестку. Помог случай: собираясь, Зоя положила повестку на комод и за чем-то вышла из комнаты. А день был воскресный, и Александра Ивановна была дома. Она за чем-то зашла в комнату дочери, подошла к комоду и увидела повестку. Пришлось Зое придумать отговорку, что у них в институте объявили тренировочный поход, всё должно быть серьезно. Мама и папа раздобыли где-то ватник и брюки, сапоги, сало, хлеб, лук. Зое было очень стыдно, что она обманывает своих самых близких людей, но признаться никак не могла – она была убеждена, что Александра Ивановна не пустит ее на фронт.
Утром мама пошла провожать Зою. Они пришли в военкомат, и Зоя подошла потихоньку к девушкам, с которыми вместе получала повестки, и попросила их сказать ее маме, что они отправляются не на фронт, а в тренировочный поход. Однако на перроне последние сомнения Александры Ивановны исчезли: перрон был полон призывников, которые прощались с родными. Александра Ивановна не говорила ничего. Она смотрела на дочку, и по ее щекам текли слезы.
Новобранцев построили, провели перекличку, посадили в вагоны. Битком набитый состав тронулся и, постепенно набирая скорость, исчез из виду. А Александра Ивановна всё стояла и смотрела ему вслед.
Дорога на фронт
Эшелон с новобранцами быстро шел в направлении Москвы. Зоя сидела притихшая, не принимая участия в разговорах своих попутчиц. Уже доехали до Соль-Илецка, когда эшелон неожиданно резко изменил направление и пошел на юг. На все вопросы забеспокоившихся новобранцев был один ответ: «Получен приказ». Но какими-то неведомыми путями по эшелону побежали слухи: «Бомбят Сталинград. Нас бросят на его защиту». Теперь поезд шел намного медленнее, и машинист объяснил, что пути повреждены бомбежкой. Поезд проезжал станцию за станцией, на окнах станционных зданий были наклеены кресты из бумаги – для защиты стекол от взрывной волны при бомбежке. Прабабушка Зоя вспоминала, как она лежала на верхней полке и пересказывала девчонкам «Войну и мир». Так проехали соленые озера Эльтон и Баскунчак. Наконец, приблизились к Астрахани. Сколько ехали? Зое казалось, месяц. В пути привыкли к некоторым бытовым трудностям, которые раньше казались невозможными. Например, туалет. В вагонах туалетов не было, и за их отсутствием приходилось всё совершать в голой степи. Происходило это так: состав останавливался, все выскакивали из вагонов, и раздавалась команда: «Мальчики налево, девочки направо». Так получалось, что туалет для мужчин был по одну сторону состава, а туалет для женщин – по другую.
Также непривычно было отсутствие в течение долгого времени бани или другой возможности помыться. Зоя никак не могла к этому привыкнуть, в эшелоне воды практически не было.
Воинские обязанности и фронтовой быт
Целый состав девушек, несколько набитых битком вагонов, глубокой осенью 1942 года прибыл под Астрахань. В этом составе находилась и Зоя Александровна Пастухова.
Только сейчас они узнали, где будут служить и в каких войсках. После выдачи обмундирования девушек разделили по батареям 679 полка. В Зенитно-артиллерийской батарее было 20 девушек, в их числе и Зоя. «Все девчонки были прибористами, а я работала на снарядах». Зоя старалась держаться рядом с Алькой Соболевой, с которой подружилась еще в оренбургском военкомате.
«Я живу хорошо. Весело. Множество событий, которые становятся не последними на другой же день. Успехи мои на учебном фронте неплохие. С 29 января начнутся экзамены. Ну, конечно, боюсь! Ну, конечно, сдам», – писала Зоя своей однокласснице Тане Дядюгиной в одном из первых писем с фронта.
Жили девушки в землянке, и в ней была печка. Нехитрую пищу варили повара. Девушки носили котелки с чаем на палке с зарубками, по пять в каждой руке. Прабабушка Зоя рассказывала, как трудно было ей, выросшей в семье, где все делала домработница, заниматься фронтовым бытом.
Прошло несколько месяцев, начался 1943 год, зенитчицы ускоренно овладевали своим воинским ремеслом. Зоя писала: «Работа интересная (работаю прямо на орудии). Один раз уже пришлось стрелять. Чувство при этом замечательное: радостное и широкое от сознания, что не даром ешь хлеб, что и ты вносишь свою долю, и еще оттого, что тебе доверили выполнение такой серьезной задачи».
Удивительно читать эти слова и знать, что писала их 19-летняя девушка, которая была старше нас всего на несколько лет.
В письме от 8 августа 1943 года говорится, что немцы производили налеты каждую ночь в одно и то же время – в 1 час 05 минут. В этом Зоя видела проявление немецкой точности. Наблюдатели объявляли тревогу: звонили по телефону и сообщали, что слышен шум самолетов. Это сообщение немедленно передавалось по батарее, и сразу оживали казавшиеся безлюдными позиции: зенитчики бежали к своим орудиям, раздавались команды, щелкали рычаги орудий – батарея быстро приходила в боевую готовность. «От грохота орудий и разрывов снарядов моментально закладывало уши, поэтому с первых дней молодых зенитчиц научили не закрывать рот, чтобы уменьшить давление на барабанные перепонки».
В прабабушкиных письмах с фронта не написано, сколько самолетов сбила их батарея, и сколько – ее орудие. «Стрельба была разная. Чаще всего применялся заградительный огонь». Прабабушка вспоминала, как они часами стреляли в пустое небо, не видя в нем никаких передвигающихся точек. «Это происходило, потому что стрельба, называвшаяся “заградогонь”, велась “вслепую”. Самолет наши батареи не видели, но знали, где он должен лететь, в каком направлении. Четыре орудия простреливали в определенном порядке по клеткам, которые были отмечены на карте. Таким огнем защищали переправы и заводы. У нас уже тут всё было пристреляно, известно над каким заводом какие показатели. Данные выяснял комбат. Часто бывало, что самолет сбит, а какая батарея сбила – неизвестно, потому что много батарей находилось в действии одновременно».
По прабабушкиным воспоминаниям стрелять было изматывающе трудно, потому что стрельба длилась не менее четырех часов каждый раз. Были случаи, когда в первые дни кто-то не выдерживал и убегал. И всё-таки вот что прабабушка Зоя пишет в своем письме:
«8 августа 1943.
…Ты увидишь, что никакому омужичиванию я не подверглась. Говорят только, что стал грубее голос. Это оттого, что мне приходится во время стрельбы много и громко кричать. Да! А я работаю с мужчинами, вернее, ребятами. Какие же они чудесные, и какие у нас прекрасные отношения».
Удивительно, как Зоя, такая худенькая и избалованная своей довоенной жизнью в семье с домработницей, смогла выдерживать физически тяжелый труд зенитчицы наравне с мужчинами. Это показывает, какой целеустремленной и сильной духом была наша прабабушка.
82,5-миллиметровая пушка 3-метровой длины весила 5–6 тонн. Один только снаряд весил 15,1 кг. А в каждом ящике 4 таких пудовых снаряда. Признаться, мы не представляли, что у зенитчиков такая физическая нагрузка.
Зоя писала домой: «Военная жизнь наша протекает однообразно…» И дальше описывала быт зенитчиц: «…мы заключены на огневой позиции площадью несколько десятков метров. Зимой жили в землянках, сейчас – в палатках (теплых и благоустроенных). Зимнюю форму сменили на летнюю».
Однако, тут же оговаривается: «…несмотря на бедность событиями, нельзя ни в коем случае назвать нашу жизнь бледной и бессодержательной. Вернее всего сказать, что наши дни протекают в суровой обстановке, что делает нас серьезнее и повышает способность ловить моменты возможности повеселиться и использовать их в полной мере».
Об отношениях между мужчинами и женщинами на фронте она сообщает: «Иметь “любовные” связи ни с военнослужащими, ни с гражданскими лицами не разрешено приказом. Возникновение чего-либо подобного пресекается, не достигнув развития». Над этим Зоя только посмеивалась: она ни в кого не была влюблена, и запрет на любовь ее не тревожил. Беспокоило ее другое. Она писала Тане Дедюгиной: «Темы для разговоров самые простые, “земные”, прозаические: события нашей замкнутой жизни, воспоминания прошлого и предположения на будущее. Кроме этих трех направлений (из которых первое занимает большую часть, второе – меньшую, и третье – еще меньшую) других почти не существует…» Оказалось, что нашей прабабушке было легче переносить тяжелый физический труд, чем отсутствие интеллектуальной деятельности, но Зоя мирилась с этим, понимая, что сейчас главное – защитить свою Родину.
Обмундирование у девушек-солдат было нехитрым: короткие ботинки, выше них от щиколотки до колен были намотаны черные обмотки. Портянок не было, а сапог на всех не хватало. В воспоминаниях прабабушки есть такой случай: однажды к ней подошел их сержант Тихонов и сказал, что он не может видеть, как Зоя ходит в обмотках. «Вот тебе сапоги!». И протянул ей сапоги. Прабабушка Зоя не помнила, чтобы сапоги продырявились, но и она, и другие девушки постоянно ходили с мокрыми ногами.
Из воспоминаний прабабушки Зои: «Те военные зимы были очень морозными. Поэтому утеплялись любыми способами. Поверх гимнастерок и брюк-галифе надевали и ватник, и шинель сразу. Ватники нам выдали после лютых январских морозов, когда мы все ходили в шинелях и просто замерзали. Ватник играл роль стежки, так как надевался под шинель. На голове была шапка-ушанка. Шея была открыта, шарфов и варежек не было и в помине. Голыми руками носили снаряды и даже не думали, что руки могут прихватиться к ним».
Все-таки трудно понять, почему, обеспечивая солдат шапками, обмотками, ватниками, не могли сделать для них рукавицы. Ведь даже простой расчет подскажет, что нужно беречь руки своих работников, своих солдат, чтобы они не выбывали, а оставались в строю.
Прошли морозы, прошли холода, позади была Сталинградская битва. Менялись условия, менялось и настроение бойцов. Вот Зоино письмо от 28 апреля 1943 года: «…у нас теперь больше свободного времени. Мы теперь даже танцуем и часто поем, даже вышиваем. Приобрели свою лодку, сети и кушаем вдоволь свежей, жареной прямо на углях и вареной в котелке без всяких приправ рыбы».
Менее напряженная военная обстановка еще ярче проявляется в письмах, описывающих астраханское лето с его жарким солнцем и прогретыми им речушками, в которых было так хорошо плескаться после морозной зимы, когда по несколько суток приходилось проводить в верхней одежде (в ватнике, ватных штанах, шинели). «Для нас уже прошли напряженные дни и сейчас мы наслаждаемся чудесными летними днями. Каждую минуту перерыва полощемся в речке; рыбу кушаем всякую, без всякого ограничения, что очень помогает переживать 3 категорию питания; в перерывы для обеда, ужина курсируем на лодках в нескольких шагах от берега (дальше не разрешают на случай тревоги); без конца что-то стираем, моем, чистим, сушим, гладим, шьем, вышиваем, украшаем свои палатки».
«Женские дела», «домашняя обстановка» – мы не должны обманываться этими словами, потому что там, под Астраханью, не было у девушек мирной домашней обстановки, а была непосильная мужская работа зенитчиц, и днем, и ночью ворочающих тяжелые рычаги зениток: «По 10 часов занятий в день всё-таки за нами и сейчас, и нам тем больше чести, что мы научились всё совмещать и во все рамки укладываться».
Прабабушка рассказывала, что землянки бывали разными: были с печкой, были с деревянными нарами. Если было холодно, спали в шинелях. А в слякоть в землянке под нарами стояло болото, вода просачивалась сквозь щели. «Комары были такие ужасные и в таком количестве, что мы даже надевали противогазы. А еще шею чем-нибудь завязывали, но комары залезали даже в противогазы».
Позже, когда Зоя попала в госпиталь, врач сразу определил, что она – зенитчица из-под Астрахани. Оказались приметными ее «браслеты и ожерелье» – красные полоски вокруг шеи и запястий, накусанные комарами. Спастись от комаров было невозможно. Комары кусали так, что у людей годами оставались шрамы на запястьях и шее. Были у зенитчиков и вши, и блохи. Не спасало и то, что перед тем, как лечь спать, они обычно выходили наружу и всё вытряхивали, просматривали швы – есть ли вши. Найдут, поймают, перебьют. «Некоторые девушки, зажав зубами шов гимнастерки, протягивали его между зубами, – и так тоже давили вшей».
Война длилась не один день, и обеспеченность зенитчиков обмундированием менялась. Вот что писала Зоя в одном из своих нечастых писем: «Одеты просто: защитные пилотка, гимнастерка, юбка. На ногах – сапоги. (Я купила хорошие, хромовые, легкие). А зимой были одеты еще “ужаснее”: ватники, ватные штаны, валенки, фуфайки, шинели, шапки… Мы ползали по-пластунски, шли тысячи шагов строевым, спали на земле у пушек и приборов, не раздеваясь по несколько ночей, ели и спали в шинелях, ватниках, с противогазами на боку, по несколько суток. Спали и немного, и совсем не спали в течение суток, и не одних, долгие часы мерзли на стуже и палились на жаре». И в этом же письме мы читаем: «Мы всё это можем».
В одном из писем прабабушки Зои мы прочитали, как бойцам раздавали хлеб: «Командиры делили буханку хлеба и отдавали сразу пайки бойцам, причем, когда делили, то после резки буханки куски брали не глядя, как номера из бочонка при розыгрыше лотерейных билетов. У нашего сержанта Тихонова этого не было. Хлеб приносили, буханку делили, и он не давал забирать каждому свою пайку. Все пайки лежали вместе. Это говорит о том, что он старался поддерживать в своих бойцах доверие друг к другу, человеческое отношение».
Ходили разговоры, вспоминала прабабушка, что в каких-то войсках давали тушенку, но зенитчикам не полагалось такой роскоши. «С ржаным хлебом проблем не было. На день давали девятьсот граммов. Пусть он был плохо пропеченный, но всё равно был, и это не обсуждалось. Мы резали хлеб на части: на завтрак, обед и ужин».
Так мужчины и женщины, офицеры и солдаты защищали Сталинградский фронт. Но тяжелая болезнь не позволила Зое встретить окончание войны со своими сослуживцами.
Болезнь, госпиталь и демобилизация
Жизнь на болоте, полчища комаров и тяжелые бытовые условия приводили к частым инфекционным заболеваниям. Кругом – одна грязь, даже воду пили из луж, предварительно накрыв ее какой-нибудь тряпкой. Заболела и Зоя малярией. 8 августа она написала Тане Дедюгиной в Москву: «Мне сейчас сильно нездоровится, впервые за всё время. Во время разлива мы перенесли такую сырость, что даже под нарами была вода. Ночью и всегда после того, как скроется солнце, всё белье – даже через шинель становится совершенно мокрым, а поменять мокрое белье или высушить его и согреться негде.
Тучи комаров зудят в воздухе от раннего вечера до позднего утра. А комары не только зудят, но и кусают. Вот и малярия. Болела сильно. Чтобы не терять сознание поднималась на ноги и ходила. Боялась, что бессознательную увезут в госпиталь, а уж оттуда дорога обязательно в другую часть. У меня же нет никакого желания покидать родную батарею. Сейчас дело к выздоровлению. Измоталась сильно, но быстро восстановлю потерянное, только бы не привязалась хроническая».
На батарее болели все: «Бывало, на батарее нет никого, а подойдешь к землянкам, слышны стоны и бред. И вдруг тревога, – выскакивают все. Даже те, кто был в бреду и невменяем, делают свое дело. Всё закончится – они на месте и падают».
Удивляет отношение государства к своим солдатам, своим защитникам. Происходило вот что: «Лечения больным не предоставлялось. Не выдавали никаких лекарств, в том числе и хинина. Дизентерию же даже за болезнь не считали. Поэтому лечились самостоятельно. Существовало поверье, что, если столкнуть человека с обрыва, у него от испуга и болезнь пройдет. Растения лечебные ели».
Ясно, что в подобных условиях и без лечения такая болезнь как малярия пройти не могла. Зое становилось всё хуже, и, наконец, в бессознательном состоянии ее все-таки отвезли в госпиталь. Где находился тот госпиталь, она не помнила, когда рассказывала об этом нашей бабушке – уже из-за давности событий и из-за преклонного возраста (ей было за 80 лет). Она только помнила, что госпиталь был в городе, а не в сельской местности. Остается пожалеть, что на этом прекратились прабабушкины письма. Не было и дневниковых записей – она не вела дневник. Но часть ее воспоминаний записана на магнитофон.
Госпиталь размещался в четырехэтажном здании из красного кирпича. Прабабушка помнила, что рядом с ней все время находился кто-то из врачей. Она также помнила, как и врачи, и сестры, и больные говорили, что она умрет. Говорили очень тихо, но Зоя не могла не услышать. Зою лечила женщина-врач, которая навсегда осталась в ее памяти, хотя имя ее прабабушка тоже забыла.
Когда становилось холодно или у Зои начинался озноб (а при малярии бывают мучительные ознобы), Зою накрывали матрацами и одеялами с соседних кроватей. Кормили трижды в день: утром – «голодная» порция пшенного супа. При приготовлении на литр воды полагалась ложка пшена. На обед такой же пшенный суп и еще прибавлялась пшенная каша. Мясное давали очень редко. Сладкого не было совсем. «Мы часто молили провидение, чтобы до нас долетели гитлеровские самолеты – на нас прямо, потому что если над нами долго продолжалась стрельба, нам давали еду погуще или даже мясное. Я из мяса помню только верблюжьи хвосты, свисающие из котелков».
Среди магнитофонных воспоминаний есть на первый взгляд забавные, но по сути грустные. Они напоминают о том, что война вырвала людей из привычной жизни. Вот тому пример. Как-то раз (Зоя не помнила, по какому случаю) больным на обед дали на второе – котлету, а на третье – компот. Узбеки, которых было много в госпитале, стали менять котлетку на компот. Зоя была поражена: «Зачем же вы меняете мясо, пусть маленькую котлетку, на пустой компот? Компот ведь одна вода!!!» Но так не хватало жителям солнечных южных республик привычных для них фруктов, что этот жидкий компот был для них редким подарком.
От малярии в госпитале лечили горьким хинином и акрихином в порошках. Когда Зоя пришла в себя, она испытывала страшную слабость. Болезнь, которая мучила и ослабляла Зою, не отступала. Малярийная лихорадка трясла ее до трех раз в сутки, а это связано, в первую очередь, с местностью. Так возникла необходимость переменить местность. Зое нужен был сухой климат и продолжение лечения.
Врач понимала, что Зоя фронтовых условий не выдержит, возвращение на фронт ее убьет. И совершенно случайно выяснилось, что Зоя не видит того, что показывает ей врач. На удивленный вопрос пришлось ответить: «Да, я плохо вижу, но стреляю на 4 и 5». Врач недоумевала: «А как же ты в армию попала?» Зоя ей призналась, что обманула комиссию, что выучила таблицу.
Зою обследовали в глазном госпитале и поставили диагноз: астигматизм. С таким зрением ее комиссовали.
После выписки сильно ослабевшая Зоя и еще четверо выписанных из госпиталя раненых пошли на вокзал. В поезде Зоя кроме хлеба ничего не ела – больше ничего не было. Зато буфетчица дала воды «из уважения к солдатам». Бабушка говорит, что прабабушка Зоя всегда смеялась, рассказывая про свое возвращение из госпиталя.
Когда прабабушка вернулась домой, она была совершенно лысая (от малярии выпадают волосы) и очень тощая, один скелет.
***
В работу мы включили события из жизни нашей прабабушки Зои, которые выбрали из ее писем с фронта, воспоминаний, документов из семейного архива, а также рассказов о ней и ее родителях. Все эти истории выбирались, обдумывались нами и обсуждались вечерами в семейном кругу в течение нескольких месяцев. В нашей семье постоянно что-то говорят про прабабушку Зою. Бабушка часто повторяет прабабушкину любимую поговорку: поступок рождает привычку, привычка – характер, характер – судьбу. Многие события прабабушкиной жизни были нам в основном знакомы, но, объединенные и дополненные ее фронтовыми письмами, которых мы раньше не читали, сильно изменили наше отношение к ней. Постепенно вместо образа доброй бабули, почти не встающей из кресла, возникла молодая уверенная в себе женщина. Поступки прабабушки часто вызывали непонимание ее родителей, подруг и знакомых. Когда ее муж (наш прадедушка) после окончания мединститута выбрал направление на работу врачом на таежном участке в Ханты-Мансийском округе Тюменской области, она не ругала его, не отговаривала, а приняла решение: взяла двух маленьких дочерей (7 лет и 2,5 года) и поехала с мужем в далекое крошечное село Леуши – так называлось это место около железнодорожной станции Устье-Аха. Молодая городская женщина попала в таежное село, куда продукты завозили катером летом и по санному пути зимой, а в межсезонье нужно было обходиться крупами и тем, что запасено. Правда, были там рыба, дичь, грибы, ягоды, кедровые орехи.
В селе жили в основном ханты, манси и русские. Прабабушка Зоя работала в интернате для детей окрестных жителей и в школе – библиотекарем и учителем русского языка и литературы. А еще надо было растить дочек, заниматься с ними, вести домашнее хозяйство, топить печку, завести корову, чтобы у детей было молоко, и исполнять много-много других обязанностей. Но вспоминала прабабушка те годы с удовольствием, говорила, что они с мужем были очень нужны там.
Такой была наша прабабушка, и то, что мы знаем о ее жизни, как нам кажется, всегда будет влиять на принимаемые нами решения.