г. Волгоград
Научные руководители Светлана Викторовна Воротилова, Оксана Владимировна Макаренко
Я родилась и живу в семье, в которой дорожат историей предков. В прошлом году я осознала, что многие рассказы существуют только в устной форме, а о некоторых событиях, к сожалению, подробная информация уже утрачена. Но мне хочется, чтобы история моей семьи сохранялась спустя годы и в других поколениях.
Основным источником работы послужили воспоминания моей двоюродной прабабушки, Галины Сергеевны Дольской (урожденной Осьминкиной), которую все близкие родственники признают духовным стержнем нашей семьи. Она самый старший представитель нашего рода (1937 г. р.) и главный хранитель всех семейных историй и тайн. Воспоминания, которые она написала по моей просьбе о роде Осьминкиных осенью 2018 года, легли в основу работы.
Осьминкины: предки в начале ХХ века
По рассказам Галины Сергеевны Дольской, род Осьминкиных берет свое начало в селе Громки Руднянского района Сталинградской области. Как мы уточнили в Историко-географическом словаре Саратовской губернии, это село было образовано переселением государственных крестьян-великороссов и в дореволюционный период входило в состав Камышинского уезда Саратовской губернии.
В рукописях Галины Сергеевны самым старшим из упомянутых представителей Осьминкиных является мой прапрапрадед – Афанасий Максимович. О нем известно совсем немного: принимал участие в Первой мировой войне и погиб в 1916 году. Война оставила семью без кормильца. По воспоминаниям Галины Сергеевны к семье после этого был прикреплен помощник, правительством был прикомандирован воин-служака для помощи по хозяйству.
Семья Осьминкиных была очень трудолюбивой. Владели полями и хуторами, выращивали пшеницу, рожь, ячмень. Жена Афанасия Максимовича, Надежда Андреевна, была мудрой, хозяйственной женщиной. Она грамотно и правильно воспитывала своих детей. В семье их было шестеро: Степан, Матрена, Сергей, Ольга, Иван и Андрей. Сергей – мой будущий прапрадед.
Сергей Афанасьевич родился 20 сентября 1905 года. В юношестве, мама отдала его в ученики в семью Щербаковых, где он усвоил все азы сапожного мастерства у Никиты Лукича Щербакова. Никита Лукич славился на всю округу, к нему приезжали купцы из Рудни заказывать сапоги, женские ботиночки с высоким голенищем, на шнуровке, на каблучке.
Во время обучения Сергей познакомился со своей будущей женой Дуней. Евдокия Щербакова была на два года моложе Сергея, она родилась в 1907 году.
В семье Осьминкиных сначала критически отнеслись к желанию Сергея связать свою судьбу с Дуней. Сергей был из простой «хлебоработной семьи», а Дуня из семьи известного сапожника. Родители Сергея были уверены, что будущая невестка «чаевница и конфетница», так как «эта семья имела копейку, а значит, придет к ним в семью не работница. А им нужны были дополнительные руки». Несмотря на недовольство родителей, Сергей и Евдокия поженились в 1926 году.
В предвоенные десятилетия
Казалось бы, всё складывалось хорошо. Старшая сестра Матрена (Мотя) вышла замуж за Михаила Ларичева, ушла в его семью. Незадолго до женитьбы Сергея, женился его старший брат Степан Осьминкин. Степан отделился от матери, семья уже поставила пятистенку Степану и его семье, и двум дочерям Евдокии (Дусе) и Александре (Шуре, 1927 г. р.). Сергею планировалось тоже поставить отдельный дом в 1928 году, уже даже был заготовлены материалы. «И лес заготовили, бревна лежали для ошкуривания. Привезли камень-дикарь для фундамента», – пишет Галина Сергеевна.
Но в конце 20-х годов начался процесс «раскулачивания». Семьи Щербаковых и Осьминкиных были «записаны» в кулаки. Из опасения быть высланными на Север в родственных семьях было принято решение покинуть родные места. Уходили наши родные большим сообществом: «Четыре семьи: Николай Никитович Щербаков (нашей мамы брат) с женой Марией Ильиничной и двумя детьми: Анна – 1919 г. р. и Александр – 1923 г. р.; Михаил Ларичев и Матрена Афанасьева (папина родная сестра) с двумя детьми: Таня – 1922 г. р. и Катя – 1926 г. р.; Осьминкин Сергей Афанасьевич и жена Евдокия Никитична – 1907 г. р. с двумя детьми: Мария – 1926 г. р. и Александра – 1928 г. р.; Щербаковы Мария Никитична (мамина родная сестра) с мужем Василием и с двумя детьми: Таисия – 1920 г. р. и Василий – 1923 г. р. И вот эти четыре семьи, четыре деревенских мужика, четыре здоровые хорошие женщины, восемь детей – срываются из своего родного села и подаются в Сталинград на строительство завода “Красный Октябрь”. В то время призывали поднимать нашу промышленность – люди ехали на стройки в города…»
Сталинград, действительно, в конце 20-х – начале 30-х годов был привлекательным местом для вынужденных переселенцев, так как в городе бурно развивалось строительство и осуществлялась реконструкция заводов, самыми известными из которых были Сталинградский тракторный завод, заводы «Баррикады» и «Красный Октябрь».
Переезд, конечно, был очень нелегким делом для семьи: всё нужно было начинать сначала на новом месте: «Мужчины были вырваны из своей сельской среды, в которой родились, работали чернорабочими на “великой стройке завода Сталинграда”». Женщины занимались огородом, раскопали немного земли, сделали огородики, стали сажать картошку, зелень, капусту, помидоры. Огород был разбит рядом с домиком в четыре комнаты.
Галина Сергеевна рассказывает, что изначально это был очень ветхий заброшенный дом из самана на берегу оврага. «Наша семья встретила своих сельчан, они помогли с инструментами для строительства. Накопали глины, изготовили и залили саманы, поправили полы, покрыли крышу железом. Всё сделали, чтобы дом был пригодным для жилья. Разделили его на четыре части, каждой семье по комнате». В этой части рассказа обращает на себя упоминание железной крыши. Позволить себе железную крышу могли далеко немногие. Возможно, именно эта крыша и сыграла свою роковую роль в судьбе родственников.
Трудно установить точное время, когда в дом пришла беда. Галина Сергеевна об этом написала так: «Кому-то это дом, поднятый из руин, понравился, и на них донесли, что здесь окопались кулаки, приехали забирать мужчин ночью. Мама рассказывала, что все спали просто на полу. Было лето. Выгнали нас, женщин, отталкивали от мужчин, не дали им ничего передать, никакой одежды, ни смены нижнего белья, ни еды – ничего. Только повторялось: кулаки, кулаки! Через два дня нас выгнали из дома. Мама тайно отвезла Шуру и Марусю к своей маме Матрене Андреевне, так как глава семьи был сапожником – не кулаком. Все женщины нашей семьи с детьми разбрелись кто куда и встретились уже после 1935 года». Можно предположить, что Сергей Афанасьевич Осьминкин и другие мужчины были арестованы примерно в 1927 или в начале 1928 года, так как Александра, вторая дочь Сергея и Евдокии, родилась в 1928 году.
«Мама моя рассказывала, как она мыкалась с детьми после ареста папы. Голод, жилья нет. Она говорила, что многие уезжали в Мурманск или в Астрахань, где была рыба. От рыбы было много отходов: головы, плавники, хвосты, внутренности, на чем можно как-то продержаться, не умереть с голоду».
Массовый голод охватил в 1932–1933 годах ряд регионов, в том числе всё Поволжье. В Поволжье комиссия ЦК ВКП(б) по вопросам хлебозаготовок постановила изъять запасы хлеба у единоличников и хлеб, заработанный работниками колхоза. Под угрозой репрессий председатели колхозов и руководители сельских администраций были вынуждены сдать практически весь произведенный и запасенный хлеб. Это лишило регион запасов продовольствия и привело к массовому голоду.
Мы попытались найти сведения о факте репрессий в отношении Сергея Осьминкина, подав запрос в Управление УФСБ РФ по Волгоградской области. К сожалению, нам ответили, что сведений о нем не обнаружено.
По отрывочным воспоминаниям Галины Сергеевны известно немного: «Папу, поскольку он был сапожником, хорошим мастером, оставили в тюрьме в Москве… А вот все остальные – на строительство Беломоро-Балтийского канала. Но, никогда, сколько бы ни встречались семьями, разговоров об этом не было, ничего не упоминалось: или было запрещено, или боялись, или с ними проводились беседы до освобождения».
К 1935 году родственники начали возвращаться в Сталинград.
На этот раз Осьминкины обосновались в Кировском районе Сталинграда, как писала прабабушка, «на Лесобазе». Жили в двухэтажном деревянном доме. Отопление было печное, дрова хранили в сарае рядом с домом. В том же сарае завели и козу к рождению еще одного ребенка – Володи. Он появился в семье в 1939 году. На тот момент семья состояла из семи человек: родителей, бабушки Надежды Андреевны Осьминкиной и четверых детей: Маруси и Шуры, они родились до ареста отца (в 1926 и 1928 году) и младших – Галины (1937 г. р.) и Володи (1939 г. р.).
Сергей Афанасьевич работал сапожником в артели, а Евдокия Никитична санитаркой в детском саду.
Семья сестры Сергея Афанасьевича, Матрены Афанасьевны Ларичевой жила неподалеку, в Сарепте.
В военном Сталинграде
Война докатилась до Сталинграда к лету 1942-го.
Читая рукописи двоюродной прабабушки, понимаю и с ужасом представляю, с какими трудностями сталкивались семьи в военное время: «Война. Дома разрушены. На Лесобазе было много леса, бревен, пиломатериала. Поэтому мужчины, которые еще не были призваны, выкопали землянки и семьи с детьми, уходили жить в землянки».
Жизнь в землянках оставила тягостные воспоминания: «В землянке стало жить тяжело, мне почему-то не хватало воздуха. Я жаловалась маме на лягушек, которые ползают по ногам, а еще по лицу ползали мокрицы. По рукам и ногам у нас с Володей от сырости пошли болячки, гнойнички. Бабушка смазывала козьим жиром, но зараза продолжалась».
Налеты и бомбежки стали привычной частью жизни. Все знали, и дети, и взрослые, что при сигналах предупреждения о воздушной тревоге необходимо прятаться в траншеях с накатанными бревнами.
Когда осколками разбивались товарные вагоны, весть об этом быстро разлеталась по округе, все бежали с ведерками, запасали, как могли, рассыпающееся зерно, льющееся масло, каустик. Это было опасно, поэтому бабушка отпускала на опасный промысел только старшую из сестер Марусю. Она действительно была самая быстрая и ловкая.
Поначалу налеты были эпизодическими, но потом стали систематическими. Это, видимо, было связано с тем, что рядом находился небольшой судоремонтный завод, на котором в военное время производились снаряды.
Отдельные воспоминания врезались в детскую память Галины. Одно из них – вид полуразрушенного дома: «Как-то мы с мамой пошли в свой дом, в котором мы жили на втором этаже. Мы когда зашли, зеркало валялось на полу, валялись фото, кроватка Володи, и над ней висел круглый репродуктор, он сорвался с гвоздя и на шнуре рычал. На меня это произвело жуткое впечатление».
С каждым днем становилось всё напряженнее. Эвакуация началась поздно. По официальным данным в течение июля и двадцати дней августа 1942 года из Сталинграда было эвакуировано около 100 тыс. мирных граждан, из них – только 35–40 тыс. коренных жителей, так как в первую очередь вывозили беженцев. Сталин считал, что город не может быть сдан врагу, поэтому полная эвакуация не предусматривалась. После бомбежки 23 августа, превратившего Сталинград в руины, началась массовая эвакуация: с 23 августа по 14 октября было эвакуировано около 400 тыс. человек. С конца октября началось переселение оставшихся в городе сталинградцев и жителей близких к городу поселков, в том числе из Красноармейска. Наши родные эвакуировались в числе последних под постоянными обстрелами и бомбежками.
В семье сохранилась справка об эвакуации Осьминкиных от 2 ноября 1942 года, выданная исполкомом Ленинского райсовета Сталинградской области № 14262. На оборотной стороне указаны продукты, которые были выданы 2–4 ноября 1942 г. – хлеб и мука на 17 дней и 3 ноября – рыба на 20 дней. Они были отправлены в село Ломачино Сталинградской области.
Эвакуация продолжалась, видимо, не один день; прабабушка вспоминает, что на берегу Волги спали прямо на земле. Сохранились в сознании страшные картины: «Вот место в моей памяти сложилось: как бы неглубокий овраг к Волге. И когда встанешь, лежат раненые, стонут. И вот, я еще помню кружечку – за ручку веревочка привязана, опускаешь в глубокую ямку в земле и набираешь воды попить или дать раненным… Тут же на улице стояли армейские котлы, варили кашу, мамалыгу на воде. Мы ели всё, что давали…»
Момент переправы Галине тоже запомнился: «Я не помню, как нас грузили, у меня в памяти отложилось только когда мы уже на барже с Вовой сидим на сундуке и нас укрывают красно-синим одеялом. Еще тепло. Баржа укрыта зелеными ветками. И вдруг самолет, а наша баржа не одна отошла. Он начал бомбить, видно в другие баржи попал, с нашей баржи стали сбрасывать доски, крик, шум. Самолет начал нас бомбить, бомбы падали в воду и фонтан брызг, видимо, Володя засмеялся, и бабушка Надя крикнула маме: “Дуня, накрой богохульников”. Нас накрыли одеялом и вдруг опять рев самолета над нами… видимо, решил нас расстрелять из пулемета, низко пролетел над нами, но в пулемете не было ничего, он взмыл и улетел. Тишина. Я поднимаю одеяло, смотрю, а бабушка Надя стоит на коленях на барже, в руках у нее наша родовая икона Казанской Божьей Матери и говорит: “Дуня, а ведь мы живые!”»
Икона Казанской Божьей Матери дошла до наших дней, и сейчас является главной реликвией семьи Осьминкиных. Этой иконой благословляли Сергея Афанасьевича и Евдокию Никитичну на семейную жизнь.
В эвакуации
Переправившихся через Волгу встречали в Ленинске, далее двигались на арбе, запряженной верблюдом, в село Ломачино. Поселили Осьминкиных в колхозный дом, где уже жили три семьи. Мама Галины Сергеевны старалась наладить быт: «Мама с Марусей, Шурой натаскали что-то, сделали топчан. Такие топчаны были у каждой семьи, спали все вповалку».
Быт был крайне скудным и убогим, помогала крестьянская смекалка и трудовые навыки: «Печка в доме была разваленная, а мама наша была очень мастеровая, мужиков в селе не было, и наша мама пошла на механический двор, я с ней как хвостик ходила, мы с ней взяли рессоры, еще какие-то железки, понятные только ей. Потом искали глину, копали, размачивали, мяли, лепили руками, и печку мама сделала, топили кизяками, соломой, сухим камышом. Печка очень сильно разогревалась. Духовка работала».
Галине Сергеевне запомнилось, что при эвакуации семье выдали соль, селедку и пшено. Этого было, конечно, недостаточно, поэтому они всё время искали что-нибудь съестное: «Было еще тепло, мама нас с Вовой брала, и мы шли к речке, она снимала юбку, мы с Вовой ножками бежали по водичке, где мелко и солнышко, там грелись щурята. Маленькую рыбку мама ловила в юбку. И, наловив, несла домой и клала в духовку на лист железа. Рыба высыхала, и мы ее грызли. На скотном дворе и по деревне росли шампиньоны, их собирали и несли домой».
В Ломачино Маруся, старшая из сестер, моя родная прабабушка, сразу пошла работать в совхоз, Шура, средняя, стала учиться.
Работа и учеба в то время означали возможность немного подкормиться. «Маруся работала, там имела кормешку, я в детском садике ела горячую затируху. Шуру в школе немного подкармливали».
Из рассказа Галины Сергеевны понимаешь, что иногда ее маме и бабушке Наде приходилось идти на маленькие хитрости, чтобы прокормить семью: «Мама пошла работать на ток, и бабушка просила меня: “Возьми Вовочку за ручку и сходи к маме, отнеси узелок поесть”. Я ходила. Как только мы приходили обратно, бабушка нас заводила за топчан и трясла наши ботиночки, наши карманчики. Все это собирала на белую тряпочку. Я так думаю – это мизерное количество зернышек. Потом зернышки собирала. Брала у соседей мельничку. На деревянный кругляк был одет железный корпус, прибитый гвоздик, а сверху одевался другой корпус с ручками. Пшеничка засыпалась внутрь, и бабушка вращала, а потом шла на улицу, вывеивала шелуху. А из зерна варили суп, забеливали молоком. Это было так вкусно, но так редко…»
Удивительно, но, несмотря на все трудности, Евдокия Никитична смогла сохранить инструменты своего мужа: «Поскольку наш папа был сапожник, то мама сама выросшая в семье сапожника нашего дедушки Никиты прекрасно знала, что такое для папы инструменты. Она их сохранила, и они ехали в сундуке с нами». Эти инструменты помогли выживать в эвакуации: «Мама умела работать шилом, дратвой и начала принимать заказы на подшивку валенок. Подшивала и старыми голенищами от старых поношенных валенок, и там же уже, в Ломачино, мы добывали покрышки, оттуда добывали нитки-кордон для дратвы и шили с подошвами хорошими, прочными, резиновыми и не скользкими».
Такая домашняя подработка тоже давала возможность подкормиться: «Маму благодарили едой, кто картошечки принесет, но у людей тоже ничего не было. Рады были всему, что можно было съесть».
Сытнее всех жилось семьям, у которых были сыновья, они охотились на птиц. Случай из детских воспоминаний Галины Сергеевны: «Ближе к холодам мальчики стали стрелять или бить (уж даже не знаю, чем они добывали) на пропитание грачей. Мы с мамой пришли к соседке, а у нее сын добыл целую детскую ванночку грачей. И она говорит, что вот и суп, вот и еда. Голодали все. Как же я хотела, чтобы у нас был мальчик и раздобыл грачей, и мы сварили супчик. Приставала к сестре Марусе. Она была самая боевая, она работала возчиком на телеге, подвозила грузы в совхозе, а в упряжке у нее был верблюд». Удивительно, как в памяти маленькой Гали запечатлелись разные события. Так, запомнился ей верблюд, с которым работала Маруся: «Эти животные очень упрямые. Однажды он рассердился и плюнул на Марусю, испачкал фуфайку. И так одеть нечего и вдруг вот такое. Она плакала, уставала».
От отца, Сергея Афанасьевича, никаких сведений не было, и Маруся написала письмо дяде Степану в Громки. Выяснилось, что отец находился в это время в Громках. После ранения его направили по месту рождения. Когда пришло письмо от Маруси, Сергей Афанасьевич плакал от радости. Он считал, что никто из его семьи уцелеть не смог. Как ни трудно было ему передвигаться на костылях, он все же отправился к семье.
Как выяснилось позже, Сергей Афанасьевич Осьминкин воевал под Сталинградом, там же был тяжело ранен. Много лет спустя, за год до его смерти, дочери решились расспросить отца о войне. Он рассказывал очень неохотно: «Нас поднимали шеренгами брать высоту». Когда его скосила пуля, то он уже упал на трупы. Когда санитары его уносили с поля, он слышал голос какого-то раненого бойца, он звал его по фамилии. Это был Федор, его товарищ с Лесобазы. Сергей заволновался, просил, чтобы Федора забрали, но санитары сказали, что у того ранение в живот и ему уже нельзя помочь. Уже после войны Сергей Афанасьевич смог помочь семье Федора: он дал показания в суде о том, что Федор не пропал без вести, а погиб в известном месте. Благодаря этому семья его друга смогла получать пенсию за погибшего мужа и отца (у Федора осталось двое сыновей примерно одного возраста с Галиной).
Возвращение в Сталинград
Семья Осьминкиных вернулась в Сталинград только после полного освобождения. Судя по дате справки о составе семьи, выданной Ломачинским сельсоветом, выехали в Сталинград после 5 апреля 1943 года. Сталинград представлял страшную картину: от зданий не осталось живого места, трупы людей, присыпанные снегом, лежали на улицах, весь город был в руинах.
Галина Сергеевна объясняет выбор места жительства в послевоенном Сталинграде тем, что до войны отец состоял в обувной артели в Бекетовке[1]. Это, видимо, так, но, вероятно, имело значение и то, что немцы не смогли войти в Бекетовку, там не было таких разрушений, как в других районах Сталинграда.
Сначала Осьминкины снимали угол у каких-то женщин. Позже Евдокия Никитична рассказывала своим детям о том, что снять квартиру инвалидам было затруднительно: «Инвалидов боялись, я и сама, когда подросла, видела, как жили те, кто остался без рук, ног, изуродованные. Они отчаянно могли бить костылями, они были нервные, издерганные, многие остались без родных, без кровного дома. Везде отчаяние, помощи никакой. Это было страшно».
Сергей Афанасьевич, действительно, пострадал от войны: у него были проблемы с ногой: «Папа свою обувь не мог носить из-за инвалидности», но это не мешало ему работать и обеспечивать семью всем необходимым.
В 1944 году Сергея Афанасьевича пригласили работать в Сталинградский драматический театр сапожным мастером. Для него эта работа была интересной. Однако, когда театр, как и другие образовательные, культурные и административные учреждения стали возвращаться в центр Сталинграда, он все же отказался, несмотря на то, что его очень настойчиво приглашали. «У папы была страсть – дом, сад, чтобы было свое, да и ездить на поезде каждый день из Бекетовки в центр и обратно было затруднительно». Все усилия и взрослых, и детей были нацелены на восстановление нормальной жизни.
После переезда театра Сергей Афанасьевич устроился на хлебный завод, «тоже хлебное место после войны». Там ему выдавали бракованный горелый хлеб. Дети всегда с нетерпением ждали отца, ведь «он мог нести горелые корки, у нас была собака Найда и эти горелые корки он приносил собаке. Мы просили немного зубами погрызть, он говорил, но Найде надо тоже есть. И хоть на корках ничего уже для нас съестного не было, всё равно мы бежали, встречали папу».
Война еще долго напоминала о себе, от случайных неразорвавшихся снарядов получали травмы не только дети, но и взрослые. Однажды, когда семья решила сварить на костре картошку, ведро решили подвесить на две гильзы от снарядов. Вроде бы проверили (гильзы казались пустыми), но когда Евдокия Никитична поднесла ведро близко к костру, в этот момент произошел взрыв. Евдокия очень сильно пострадала от взрыва и какое-то время даже перемещалась с помощью табуреток. Ноги на всю жизнь остались изуродованными, поэтому она всегда ходила в чулках. Два осколка остались в теле: один в грудной клетке, другой в кисти руки. Осколок в руке даже был виден, но, как ни странно, не мешал двигать пальцами.
Как всегда, семью Осьминкиных спасали мастеровитость и трудолюбие.
В семье все стремились дополнительно подработать. Сергей Афанасьевич шил «такую модельную обувь, которую только на выставку брали. Как он вытачивает каблуки на модельные туфли, а на танкетки какие каблучки!» Евдокия Никитична, помимо работы в одной артели с мужем, была «надомницей»: шила фуфайки и телогрейки, рукавицы для строителей.
Общим делом для всех было шитье чувяков, то есть кожаной обуви без каблуков. «Нам с Вовой поручались покрышки, которые продавались на рынке, особенно ценились колеса от немецких машин. Папа надрезал и дальше мы их послойно раздирали, подрезали. Папа чувяки шил с такой прочной кордовой подошвой». Евдокия, продавала чувяки, как могла: «прятала чувяки под фуфайку, цеплялась на поезд». Это было и трудно, а порой и опасно. «Она рассказывала, сесть на поезд в то время трудов многих стоило, уцепилась, мужик сзади ее подтолкнул и говорит: “Ну, баба, ты развелась, такая толстая”. А я замерла, ведь у меня под фуфайкой чувяки, могли запросто фуфайку снять, чувяки отобрать, а это живые деньги. Но пронесло, и муку надо тоже прятать».
Общим делом было шитье самых простых предметов одежды: рукавиц, телогреек и прочего. Интересно из чего и с каким трудом это всё делалось! «После войны на полях было брошено много обмундирования. Была категория людей, которая собирали по полям и по улицам всё, что брошено. Потом это распарывается, материал – спорок от телогреек и шинелей, от бушлатов, от гимнастерок, галифе, то есть всё, что можно было удержать в руках… Вата отдельно продавалась на рынке». «У татар были такие весы, которые держали за крючок навесу. На одной чашке были гири, на другой цеплялось барахло». Говоря о «барахле», Галина Сергеевна дела оговорку: «Каждый кусочек ткани был на вес золота. У некоторых людей не было кусочка ткани на заплатку».
Общим делом для семьи в какой-то момент стало шитье телогреек. Это было время, когда к Осьминкиным приехала овдовевшая сестра отца, Ольга Афанасьевна, с сыном Виктором (1930 г. р.). Было решено общими усилиями накопить денег на жилье тете Оле.
Евдокия и Ольга покупали на рынке «спорок типа диагональ» и начиналась большая работа: «Всё распарывали, стирали, причем мыла, стиральных порошков не было. Мы, дети, золу хорошенько просеивали. Мама закладывала в выварку с материалом золу, кипятила, деревянной мешалкой долго мешали. На улице, во дворе полоскали, сушили. Затем опять в выварку, засыпали черной краской и опять на плиту. Мы, дети, помогали мешать, чтобы покраска получилась равномерной. В утюг закладывали угольки и все эти кусочки разглаживались, где были дырочки – порванное от осколков, мама мастерски застрачивала. Наш портной Борух сделал маме выкройки из картона и у нас до прихода папы с работы кухня превращалась в цех пошива».
Отдельные усилия были по подготовке ваты. Это поручалось детям: «Мама давала нам задание с Володей, чтобы после уроков пощипали вату».
Дети понимали, как трудно родителям, поэтому охотно помогали им во всем.
О трудолюбии своей бабушки по материнской линии, Матрены Андреевны Щербаковой (1858 г. р.), бабы Моти, как ее называли в семье, Галина Сергеевна написала много добрых слов: «Вязала она мастерски, очень старалась, чтобы все узелки оставались внутри и при выворачивании носков изнанка была махристая». В воспоминаниях она ласково называла ее «бабанечкой» и писала о ней так: «Это золотой человек, который очень многое вложил в нас. Ведь мама всё время в работе, в разъездах, все время добывала пропитание, с нами была бабанечка. Советовала, со всеми вопросами, со всеми неурядицами на улице с друзьями разбиралась бабушка. Со всеми недоумениями бежали к бабанечке».
Матрена Андреевна была глубоко верующая, даже ночью вставала на молитву. В доме на подоконнике всегда лежал псалтырь – «красивая старинная книга, все акафисты были заложены тряпочками разного цвета, она, видимо, по цветам тряпочек и различала акафисты». Молилась не только сама, но старалась приобщить к вере своих внуков: «Когда сессии сдавала: встану утром, голова никакая, допоздна сидела. Ухожу, она подойдет и обязательно скажет: «А ты как билетик возьмешь, попроси Николая Угодника помочь тебе. Прихожу с экзамена, обязательно спросит: “Просила Николая? Ну, вот, он всегда всем помогает”». На всенощную службу вставала даже в свои сто лет.
Матрена Андреевна обладала невероятным здоровьем и прожила 101 год. В 1953 году, когда бабушке было 94 года, ей впервые за 8 лет проживания в Бекетовке вызвали врача. «Когда врач послушал ее, то сказал, что у нее сердце 50-летнего человека». До конца своих дней у нее был ясный ум и «чистый разговор».
Галина Сергеевна не раз упоминала о дефиците и плохом качестве товаров. В своих мемуарах она пишет о «фальшивом мыле», которое «варили из всего, что можно найти». Они проверяли мыло так: «Горошинку мыла заворачивали в уголочек платка и нажимали: если мыло не пройдет кружевными барашками, то его не следует покупать».
Ситуация, в которой жили люди, порой даже самых совестливых заставляла идти на уловки. Меня поразил рассказ Галины Сергеевны про трусы. Сейчас мы даже не задумываемся о том, что в военное время невозможно было купить такие простые вещи как трусы. «А где взять материал для трусов? Летом, когда нам было 8–9 лет, никаких платьев у нас не было. Нужны трусы, чтобы купаться на Волге. Тетя Оля наладила покупку красных транспарантов, но там призывы и слова разные Ленина и Сталина, “да здравствует КПСС” и т. п. Тетя Оля тайно принесет с рынка сверток, она под фуфайкой его прятала. Мама, рано утром, пока мы спали, вываривала транспаранты, чтобы мы не видели слов, написанных на них. Дальше этот материал бросали снова в выварку и красили. Для трусов Володи и папы – в черный, а для женской половины нашей семьи – в бордовый цвет. Но все носили трусы под одеждой, а я купалась на Волге, целыми днями на солнце – к концу лета какая-нибудь буква проступала…»
Однажды по займу выиграли 200 рублей. Займы развития народного хозяйства номиналом от 10 до 500 рублей, рассчитанные на 20 лет, выпускались с 1951 года. На все 200 рублей Евдокия Никитична купила пшена. Наварила тогда столько каши, что, кажется, впервые все дети по-настоящему наелись.
Несмотря на тяжелое собственное положение Осьминкины помогали и родным и друзьям, как только могли. Спустя два года совместных стараний семьи Ольге купили домик на улице Письменной. «Тетя Оля переехала в свой домик, ее сын Витя поступил в военное училище, стал летчиком, создал семью, появилось двое детей, но трагически погиб. Как тетя Оля от нас съехала, к ней посватался дядя Федя, вдовец. И тетя счастливо с ним прожила свою жизнь».
Галина Сергеевна вспоминает, как ее отец, Сергей Афанасьевич, не только для своих, но и других соседских детей «вытачивал прекрасные санки, заливал горку, чтобы мы с детворой катались. Папа делал нам коньки деревянные, с металлическими ободком. Коньки пристегивались ремнями к валенкам, и мы катались, радовались, и давали всем друзьям по улице кататься».
Тяжелая работа и бытовые трудности не мешали семье радоваться простым вещам, собираться с родными и близкими на большие праздники. Галина Сергеевна вспоминает такие встречи: «Мама пекла пироги, когда уже немного стали лучше жить. Ставила бражку, хорошо цедила, выстаивала, бросала туда сухую вишню. Были такие высокие бутылки. Разлив по стаканам папа держал в своих руках, он был старший среди всех, поэтому его слушались и возражать никто не смел. Дядя Миша Ларичев, муж тети Моти, играл на баяне, женщины песни заводили: “Запрягайте, хлопцы, коней”, “И кто его знает, чего он моргает”. Под конец мама выносила чудесный компот и целое блюдо из духовки, горячие пампушки, облитые сметанкой и сахарком. Мы, дети, ждали этого выхода мамы с большим алюминиевым блюдом, и пампушек доставалось не только гостям, но и детям соседей».
Судьбы детей
Усилия Евдокии Никитичны и Сергея Афанасьевича Осьминкиных не пропали даром. Судьбы всех их детей складывались благополучно.
Старшая дочь Евдокии и Сергея, Мария, родившаяся 10 ноября 1926 года, – моя родная прабабушка. К концу войны уже получила образование: в 1944 году окончила на «отлично» бухгалтерские курсы.
В 1947 году Мария вышла замуж за первоклассного военного летчика – Алексея Яковлевича Валикова (1922 г. р.). Все радовались за Марусю: «Папа гордился, что его дочь ввела в дом такого военного красавца». Алексей Яковлевич был неоднократно награжден орденами и медалями за боевые заслуги.
27 сентября 1948 года у Марии и Алексея родилась дочь – Татьяна, моя бабушка, а 9 мая 1951 года сын – Сергей.
Средняя сестра, Александра, родилась 10 июня 1928 года. Она была очень домашняя, семейная, «рядом с мамой». Бабушка Шура много занималась рукоделием – «на стенах висели ее вышивки, всевозможные украшения, сделанные ее руками». На протяжении всей жизни Шура «помогала шитьем, прививала вкус одеваться».
Она окончила химико-технологический техникум в 1952 году, но по специальности никогда не работала. Вышла замуж за летчика морской авиации – Михаила Баркова. В марте 1953 года у них родился сын Игорь. Но в 1956 году случилось большое несчастье – при взлете самолет разбился, Михаил погиб. Позже Александра вышла замуж за морского летчика Северного флота Валентина Александрина, с которым счастливо прожила 45 лет.
Младшая сестра, Галина, родилась 7 октября 1937 года. С ранних лет она была очень активной и ответственной, брала пример со старших сестер. В 1957 году окончила Волгоградский политехнический институт. После учебы по распределению была направлена на Челябинский тракторный завод. В Челябинске познакомилась с будущим мужем – Оскаром Андреевичем Дольским, который окончил Ленинградское военно-морское училище. В марте 1963 года у них родилась дочь Елена, а в августе 1967 года – Татьяна. Долгое время семья жила на самом востоке страны – во Владивостоке, затем переехали в Сочи. К ним часто приезжали гостить другие родственники.
В наши дни потомки Осьминкиных разбрелись по всему миру: от Владивостока и до Берлина можно встретить представителей рода, но, несмотря на большие расстояния, разные профессии, разные взгляды и позиции, каждый ощущает себя частью большого целого под названием «семья».
Наша семья живет: мы держимся друг за друга, дорожим каждой встречей, поддерживаем связь между ветвями рода, постоянно обмениваемся фотографиями, стараемся не пропускать юбилеи своих родных.
Безусловно, во многом это заслуга старшего поколения семьи, которое сумело привить уважение и любовь к близким людям, научило ценить моменты, проведенные вместе. Из поколения в поколение бережно передаются традиции и обычаи, семейные реликвии и тайны.
Для Галины Сергеевны было важно рассказать о своих родителях и предках, нам важно сохранять память о них.
[1] Бекетовка – часть Кировского района Сталинграда, рядом с той территорией, которая ранее в воспоминаниях Г. С. Дольской фигурирует как «Лесобаза».