Вдовий век
Тверская обл., п. Приволжский,
Белгородская школа, 7 и 9 классы
Научный руководитель: Р.Р. Корсакова
«После войны стали жить хуже; разделение пошло. У кого мужья вернулись, стали работать на лошадях, а потом и на тракторах. Они и дома на лошадях все сделают, привезут, отвезут. А у вдов – ничего. Они же в полеводстве, в животноводстве, доярками. Лошади не допросишься. Сено сами заготавливали: косили втроем по лесам. Тяжело: ведь всю работу по хозяйству приходилось нам троим и делать. Ребята в лес за грибами-ягодами, а мне некогда. Придут на гулянку, орехами щелкают, а у меня нету… Но, с другой стороны, безотцовщиной себя не считала. Пацаны, правда, обижали. А пожаловаться некому».
Тема нашей работы – судьбы трех вдов 20 века. Бабушка, узнав, что мы хотим описать жизнь ее бабушки, мамы, невестки, заплакала…
Какой же горькой была вдовья доля, тем более 20 век не жалел никого. Что помогало выжить, вырастить детей?
Цель нашей работы – выяснить это на примере судеб трех вдов 20 века: Христины, нашей прапрабабушки, Прасковьи Семеновны, нашей прабабушки, Прасковьи Семеновны, жены нашего двоюродного деда[1].
В деревне Хаповка, что в Рязанской губернии, в крестьянской семье староверов-поморов в 1870 году родилась девочка, которой предстояло пережить 3 войны (Первую мировую, Гражданскую, Великую Отечественную), 3 революции (1905–1907 гг., Февральскую, Октябрьскую), потерять многих детей еще в младенчестве, мужа – в молодости, сына-кормильца – в старости, прожить свой 20 век, вдовий.
Сведения о Христине мы получили в основном от ее внучки, нашей бабушки Полины.
Рассказывает Полина, наша бабушка: «Образования у нее никакого не было. Читать? Нет, не читала».
Возможно, и нечего было читать в 1940–1945 годах, когда
Полина видела свою бабушку, газет не было в деревне. А вот
книги были в домах: псалтырь, молитвы и т. д. Но и эти книги
Христина не читала. Видимо, действительно не умела читать. В
больших селах были церковно-приходские школы, но Христина ведь
из семьи старообрядцев, возможно, поэтому не ходила в такую школу. Скорее всего, школы поблизости не было вообще, а научиться грамоте от кого-то не получилось: «Девка и так проживет, без грамоты. Ее удел – печка да дети».
Христина подросла, вышла замуж за своего деревенского – Савелия, тоже из семьи старообрядцев. Старообрядцы стараются и по сию пору жениться и замуж выходить за человека своей веры.
«Трое детей у них было: Дуня, Вера, Никифор. Может, и больше родилось, да умирало тогда много. Вот и у Христины, наверно, так же».
Христина, видимо, не рассказывала своей маленькой внучке Полине о своих потерянных детях. Может, потому, что Полина еще слишком мала была, а может, потому, что смерть младенцев тогда, в годы молодости Христины, была обычным делом. Дети родилисъ не позже 1906 года, так как самый младший сын, Никифор, потом женился, а жена его родилась в 1907 году. Муж ведь обычно был старше жены. Следовательно, дети Христины родились примерно в 1906–1905 годах и раньше.
«Потом уже в Александровку переселились».
По словам внучки Христины, Полины: «Переселились, потому что там, на Хаповке, тесно было, да и земля плохая, песок один. А здесь земля хорошая – после дождя не пройти, ноги в земле, только отчищай. Глушь, правда».
Троих детей надо было прокормить, кормила только земля, на промысел из Хаповки не ходили. Искали землю, свободную, плодородную. А земля вокруг Александровки действительно черная. Ушли не очень далеко, в том же уезде остановились. Глушь, видимо, не пугала, возможно, даже радовала, – старообрядцы старались жить в стороне от других. Радовало и то, наверное, что новая деревня состояла из одних старообрядцев. Это была община.
По словам Р.С. Корсакова, мужа внучки Христины – Полины, нашего дедушки: «Задолго до революции с Хаповки (деревни) пришли сюда «на разведку». А здесь лес был, ничей. Расчистили, стали жить».
У Христины на руках трое детей, мал мала меньше, а, видимо, приходилось не только за детьми смотреть, но и мужу помогать лес расчищать, пахать, дом ставить, хозяйство вести. Возможно, от таких трудов дети родились слабыми, да и приглядывать за ними было некогда. Потому, наверное, и умирали у Христины дети после переселения.
Переселившись, Христина и Савелий построили дом-пятистенок. Бревна на дом брали прямо из леса, его здесь много было (теперь лес здесь только посаженный, а «дикий» – далеко. Вокруг – поля, луга).
Интересно, что переселенцы не отделялись совсем друг от друга, а старались держаться вместе. Да и вера сплачивала. Крестьяне продолжали жить общиной: делили только землю под пашню, а пастбища, лес были общими. Вот и дедушка говорит, что лес был ничей, общим (ничьим) и остался (до советской власти, но об этом позже).
Нам неизвестна дальнейшая судьба Савелия. Известно лишь, что Христина овдовела. Когда это произошло, сведений нет. Между тем вариантов много: муж погиб на фронте Первой мировой, умер – до войны, после?
***
1917 г.«В последние месяцы 1917 г. имущество крупных помещиков зачастую просто разграблялось… В разграблении крупной собственности участвовали все, в том числе и зажиточные крестьяне, «кулаки». Более того, именно они и были наиболее активны при грабеже хотя бы уже по той причине, что, имея лошадей, могли вывезти больше»[2].
Из рассказов Христины (по воспоминаниям ее внучки Полины): «Растаскивали помещичье хозяйство. Христина тоже что-то притащила с детьми, но больше забирали те, у кого мужики в семье были. Брали стулья, инвентарь. А на себе много ли унесешь? Помещиков что-то не жалели, тащили».
Христина говорит, что они брали меньше, чем те, у кого были мужики. Следовательно, к 1917 году Христина уже была вдовой. Вся работа легла на плечи Христины. Сын еще маленький, около 10 лет, дочери тоже не работники пока… Но, несмотря на тяжелую вдовью жизнь, Христина сумела дать детям образование, пусть только начальное.
Борьба за хлеб: «В первый момент в большинстве сельсоветов возобладала тенденция к единообразному обложению крестьянских дворов: сколько-то хлеба с га. Хлебные реквизиции внесли в это дело иные критерии, утвердили тенденцию к созданию более благоприятных условий для беднейшего крестьянства»[3].
Из ответов дедушки, 1931 года рождения: «Хлеб не отнимали. Просто в деревне был староста, который и говорил, кому сколько платить, отдавать. Как дань».
Это время почти не сохранилось в памяти. Возможно, потому, что это не так болезненно коснулось жителей глухой деревни. Может, свой староста не слишком сильно нажимал на своих односельчан по реквизициям. А коммунистов в старообрядческой деревне не было пока. Да и что можно взять у вдовы с сыном 15 – 16 лет? Дочери к тому времени разлетелись по чужим домам: замуж вышли, «прихватив» часть земельного надела.
Итоги революции:
Мы: «Бабушка, как ты думаешь, ваша семья тогда к бедным относилась или к богатым? А может, к середнякам?»
Бабушка: «Мы в серединке, наверно, были. Лошадь была, значит, не бедные уж совсем. Дом тоже не маленький… Да тогда что-то все одинаково почти и жили».
Мы: «А как — одинаково: бедно или богато?»
«Да пиши – бедно, все так и жили, богачей-то и не было».
Мы: «Почему Христина не вышла замуж еще раз?»
Бабушка: «По второму разу по деревне и не выходили замуж».
Смерть мужа обрекала его жену на вдовий век. Дело в том, что деревня – старообрядческая, венчание было свято. Вдова в принципе могла венчаться еще раз, но это не приветствовалось в деревне.
«Земельный кодекс 1922 г. предоставил крестьянам форму хозяйственного устройства… Общинное землепользование и стало абсолютно преобладающим. В общем пользовании – выгоны, пустоши, леса. Пашня нарезалась посемейно. Обрабатывали сами. Все общественные вопросы решались на сходе»[4].
«На деле преобладал раздел по едокам (имеющуюся землю делили между семьями по количеству едоков). Но это лишь на год, временно. В иных местах за критерий раздела бралось число работников (трудоспособные только учитывались)»[5].
Из ответов Корсакова Р.С., мужа внучки Христины, тоже бывшего жителя деревни: «Землю делили по едокам».
Из рассказов Полины Никифоровны: «Сын Христины Никиша женился рано, земли мало было – давали ведь по едокам. Вот и привел в дом к матери невестку Прасковью, чтоб землицы прибавили».
Мы: «Сестры Никифора вышли к этому времени замуж, а земля их куда подевалась?»
Бабушка: «Отрезали, думаю. Прасковье тогда всего 17 лет было. Сосватали родственники дальние, а она и знать-то жениха не знала. Свадьбу сыграли. Так вот и женились «по любви», а скорее – по нужде, земля нужна была».
Мы: «При выборе жениха невесты смотрели, учитывали ли богатство, бедность будущих родственников?»
Бабушка: «Смотрели, чтобы семья была с достатком, не пили, работали».
Дедушка: «Дураков старались не брать. Искали побогаче».
Вот так был заключен брак по расчету: набирали себе едоков, чтобы дали чуть больше земли. За богатством не гнались, да, видимо, его и не было особенно много у кого-либо. Искали достаток. Конечно, чтобы и вера своя была.
Поженились Прасковья и Никифор в 1924 году.
Прасковье тоже уготована была вдовья доля. Ее судьба продолжит вдовий
20 век. Прасковья – вторая героиня нашего исследования.
В отличие от Христины Прасковья уже была грамотной, училась в школе. Может, потому, что жила в селе, а не в деревне, как Христина. А в селе, скорее всего, школа была, церковно-приходская. Вот и Никифор тоже какое-то образование получил, по словам его дочери Полины. Прасковья тоже из семьи старообрядцев. Можно сделать вывод: старались жениться на своих, старообрядцах, хотя жили в разных деревнях.
Итак, в одном доме жили сама Христина, 44 года, ее сын Никифор, его молодая жена, 17 лет. Вместе вели хозяйство.
Мы: «Бабушка, а какое хозяйство было в то время?»
Бабушка: «Корова, лошадь, свиньи, куры, овцы. Коз в деревне не держали. У одной коза была, так ее все дразнили козой».
Не иметь коровы считалось стыдно, а иметь козу было позорным, несерьезным делом. Коза – это что-то ненастоящее. А «настоящее» хозяйство требовало каторжного труда на износ и мужчин, и женщин (особенно если в семье не хватало мужчин).
«Наиболее интенсивное восстановление утраченного происходило в 1923 г. К наилучшим годам в сельском хозяйстве относились также 1925 и 1926 годы. Набирало силу возделывание технических культур. Животноводство уже в 1925 году достигло довоенного уровня, исключение – коневодство.[6]
Следует вывод: несмотря на то что эти годы считались лучшими, жить в деревне было тяжело.
1926 г. «Бурный демографический рост в 1926 году. Численность населения увеличилась до 147 миллионов человек, на 13 миллионов больше, чем в 1923 г.»[7].
У Никифора и Прасковьи родился сын Фатей, правда, в 1928 году. До этого рожденные дети умирали еще в младенчестве.
Из рассказов Полины, их дочери: «Мама рассказывала, как имя выбирала сыну Фатею. Вани умирали, Пети умирали, другие тоже, а вот Фатея в деревне не было, не слыхать, чтобы у кого-то Фатей умер. Назовем Фатеем, может, выживет?»
У Христины появился внук. Ей к этому времени 58 лет, самое время нянчить внука. Сын с невесткой взяли хозяйство в свои руки. Но это не значит, что Христина теперь не работает в поле. В сенокоскаждая пара рук на счету.
«Бедный – богатый: критерий – владение лошадью»[8].
«С 1922 по 1927 г. безлошадных крестьян в РСФСР стало меньше: с 37% до 28,3%»[9].
Наша бабушка так и сказала: «Лошадь была, значит, не бедные уж совсем».
Мы: «А у вас в это время лошадь была?»
Бабушка: «Была, была, а как же! Марусей звали!»
Интересно, что бабушка не знает, как звали ее прадедушку, но помнит, как звали лошадь, а ведь это было еще до ее рождения. Видимо, бабушка Христина много и ярко рассказывала о лошади, так как лошадь, как и корова, была кормилицей семьи, определяла достаток.
Осереднячивание: В эти годы произошло «колоссальное расширение слоя мелких землевладельцев (площадь их надела примерно 13.2 га) с 1 лошадью и 1, иногда 2 коровами»[10].
Именно такое хозяйство было у Христины, Никифора и Прасковьи. Они могли теперь гордиться своим хозяйством: все есть. Правда, работать приходилось много. А тут на радость еще и внук родился!
Ноябрь – декабрь 1929 г. «Перелом», создание колхозов. Колхозы пришлось создавать и развивать не на базе машин, полученных от государства, а используя крестьянские орудия труда. Вместо трактора середняка встречало в колхозе требование отдать в общее пользование свою драгоценную лошадь. Мало того, у него требовали также корову и инвентарь плюс денежный аванс для закупки машин»[11].
Перед вступлением в колхоз думали, по словам дочери Никифора Полины, три дня. «Вступили, отдали лошадь, Марусей звали, отдали вместе с упряжью, а корову оставили у себя. Теперь если лошадь понадобится, иди проси в колхоз. А там уж какую дадут» (из воспоминаний Полины, дочери Никифора и Прасковьи).
Никифору к этому времени было 24 года, его сын учится ходить, хозяйство «справное»: есть лошадь, скотина во дворе, мать помогает молодой жене по хозяйству. Живи да радуйся! Но… приходится со всем расстаться. Каково было Никифору, который наживал добро своим горбом, надрывая жену и мать? Каково ему было снова, как в детстве, почувствовать себя «безлошадным»?
«Защищаясь, крестьяне забивали скот, пускали «красного петуха»[12].
Никифор так не делал. Вообще в этой деревне так не поступали со своим скотом, со своими постройками. Почему? Может, слишком жалко было и скотину, и свой труд, чтобы пустить «красного петуха». К тому же вера призывала терпеть какую бы то ни было власть, вообще терпеть все. Наверно, большую роль в поступке сына сыграло внушение матери не идти против властей, не вступать в открытый конфликт, чтобы не навлечь на деревню «гнев» властей. Главное – вера, остальное – суета (эти мысли Прасковья позже выскажет в своих письмах дочери).
«Крестьянин нередко вступал в колхоз, потому что в противном случае рисковал лишиться надела или получить его дальше от дома, хуже»[13].
Дедушка: «Кто не вступал в колхоз, у того надел все равно потом отнимали».
Действительно, в этих условиях выгоднее было лишиться лошади, но остаться с наделом, чем лишиться в конечном счете и того, и другого. Христина, Никифор и Прасковья не случайно думали 3 дня, просчитывая все варианты, выбирая меньшее из зол.
«Волны коллективизации… вовлекли и женщин в колхозную работу, тем самым сокрушив старый «мир», патриархальность»[14].
Мы: «Бабушка, а Христина работала в колхозе?»
Бабушка: «Даже и не знаю. При мне не ходила в колхоз. Но ей тогда и было уже 70 лет с лишком. А вообще работали, пока силы были и ноги носили».
Теперь приходилось работать и в колхозе, и дома, на своем участке. Прасковья и Христина теперь были заняты в колхозе, толком не успевая делать домашние дела. За маленьким Фатеем некогда было присматривать.
«В среднем на 1 колхоз приходилась 1 деревня»[15].
Бабушка: «Сначала была одна деревня в колхозе. Деревня большая, в 3 конца».
Нам кажется, что это было хорошо: все свои, легче делить, легче договориться. Такой колхоз напоминает общину, которой жили крестьяне еще до 1917 года. Правда, тогда не было таких работ за «палочки», как в колхозе.
1932–1933 гг., голод. «В деревнях на широких просторах Центральной России люди зимой 1932 – 1933 гг. буквально умирали от голода, а в некоторых районах продолжат умирать и в следующем году»[16].
Дедушка: «Голод был. И неурожай был, мало зерна, и колхоз хлеб отнимал. Ели, что придется».
Бабушка Полина ничего не смогла нам сказать об этом голоде, но мы сопоставили такие факты: сын Фатей родился в 1928 году, дочь Полина – в 1935 году, то есть только через 7 лет.
1935 г.Принят Устав сельхозартели: «…каждый колхозник может располагать землей от 0.25 до 0.5 га, содержать корову с 2 телятами, 1 или 2 свиноматки, до 10 овец, куры и кролики в неограниченном количестве, до 20 ульев»[17].
Вспоминает Полина (родилась в 1935 г.): «У каждого было 40 соток, и до войны, и после войны».
Мы: «А что сажали на этих сотках?»
Бабушка: «Картошку. Немного овощей. Просо сеяли, на кашу».
Оплата: «В основном оплачивался труд зерном, денежная оплата минимальная: не больше 1 рубля за трудодень, и то не всегда. Для многих крестьян рынок стал главным источником дохода»[18].
Бабушка: «Давали на трудодень грамм, наверно, 200, но точно не знаю. В разных колхозах по-разному».
Дедушка: «Ой, да, по-моему, в 30-х годах вообще не давали ничего. Огороды были, там сеяли рожь».
Мнения расходятся. Возможно, бабушка вспомнила более позднее время. Мог ошибиться и дедушка, но ему в 30-е годы не было и 10 лет. Бабушка родилась в 1935 году, вряд ли что помнила сама из этого времени. Но и бабушка, и дедушка про денежную оплату вообще не говорят.
«Промтовары покупали в городе»[19].
Перед войной Никифор купил швейную машинку в районном центре Путятино. Тогда в деревне редко у кого была швейная машинка. Шили чаще руками (из ответов его дочери Полины на наш вопрос, откуда у нее эта машинка). А вот мебели в доме не было, кроме столов и лавок.
В этом году родилась у Прасковьи и Никифора дочь. Когда крестили девочку, подходило имя Христина (по святцам). Христина узнала, прибежала в моленную: «Не надо Христиной! Будут называть бабкой Христюхой!». Вот так и назвали Пелагеей, но звали Полиной. (Из рассказов самой Полины).
Мы: «Как жили перед войной, на ваш взгляд, по вашим ощущениям?»
Дедушка: «Да жили бедно, зато за трудодни уже давали зерно. Мелкие колхозы жили позажиточнее, крупные – похуже. В совхозе за деньги работали».
Вывод: жили в основном за счет своего участка, потому что на 200 – З00 грамм за трудодень не проживешь. Между тем Никифор и учебники сыну купил, и машинку швейную своим женщинам. Хотя ходили, по словам нашего дедушки, в лаптях.
Нам кажется, что перед войной семья Христины, Никифора и Прасковьи стала жить чуть-чуть получше: приспособились – притерпелись к колхозной жизни, появился какой-никакой достаток. Подрастают дети. Сын радует успехами в учебе, помогает отцу.
Бабушка: «Папа не пил. Только уже когда я была, на престольный праздник заготавливали 3 литра самогона, и их хватало на весь праздник. По будням не пили. А еще раньше вина вообще не было».
Мы: «Как к отцу относились?»
Бабушка: «Уважали, а как же!»
Христина, как нам кажется, понемногу стала забывать о своей вдовьей доле. В доме есть хозяин, на плечах которого все заботы, растёт помощник.
Великая Отечественная война
Из воспоминаний Полины, дочери Никифора (ей в 1941 г. было 6 лет): «На войну провожали в тот раз папу и еще двоих из деревни. Мама плачет, а папа ее успокаивает: «Не расстраивайся так. У тебя только двое, а вон у них-то по пятеро» (имел в виду детей). Никифора забрали в 1941 году. Его жене было 34 года, сыну 13 лет, матери приблизительно лет 70.
Главной заботой было прокормить и воспитать детей. К Христине вернулось её вдовство: ушел Никифор – в доме все лежало теперь на Прасковье. Христина только помогала, ведь ей уже под 70 лет.
«В деревнях неоккупированных территорий остались женщины, дети и старики: 86% всей рабочей силы»[20].
Пахали на себе. Рассказывает Полина, плачет: «Плуг на себе таскали. Мама с Фатеем, еще двое таких же из другой семьи соберутся и в 3 семьи пашут огороды на себе. Привяжут веревки к плугу… (плачет). После войны тоже так пахали. А кого допросишь из мужиков – приревнуют жены…»
Вспоминает Полина, внучка Христины: «Христина внуков любила, никогда не обижала. Она и в огороде полет, и по дому все делает. В других семьях детей заставляют что-то по дому делать, а мне не надо, бабушка позаботится. С нами больше она занималась, маме ведь некогда, на работе всегда. Христина еще для соседок катала свечи. «Платили» свечами за работу. Их она потом в моленную относила, когда молиться ходила, дома зажигала. Не могла она отказать соседям, считалось, что у нее времени много свободного, в колхоз на работу ведь не ходит».
Мы: «А воск откуда брали?»
Бабушка: «Пчел в деревне водили, вот воск и был».
Мы: «А игрушки у вас были?»
Бабушка: «Игрушки? Были у меня игрушки: оловянные солдатики, один с ружьем, другой с флагом, который подружке давала. Мы их и спать укладывали, провожали их на войну (под печку). Подругу эту недавно видела, стали вспоминать прошлую жизнь, она мне и напомнила про солдатиков: «Помнишь, как я тебе завидовала? У тебя с ружьем, как хочешь с ним играешь. А моего с флагом никак не укладешь, флаг мешает». Мама мне у тряпичника выменяла и голову куклы, а туловище, руки, ноги сама сшила. Я своей куклой гордилась, не у всех такая была. У меня и мячик был, правда, не каучуковый, как у одного в деревне. Но тоже играть с ним можно было. Мячи тоже не у всех».
Игра в солдатиков повторяла реальность, которую дети видели: проводы на фронт. А вот возвращения с войны дети еще не видели, потому в это и не играли.
После войны
Сразу после войны: «Часов нет, форм для выпечки хлеба нет или мало, безмена нет. Вот и приходилось бегать за всем по соседям: мы к ним, они к нам. Хлеб занимали, его сами пекли. Займут, взвешивают на безмене (безмен кузнец делал), чтобы потом столько же вернуть. Хлеб печь – опять к соседям: у них часы. Мама посадит хлеб в печь, а я бегу время спрашивать, чтоб знать, когда вытаскивать. Бегали даже за уголечками друг к другу».
Общая беда – война – сплотила, видимо, людей.
По словам Полины, дочери Прасковьи и Никифора: «После войны стали жить хуже; разделение пошло. У кого мужья вернулись, стали работать на лошадях, а потом и на тракторах. Они и дома на лошадях все сделают, привезут, отвезут. А у вдов — ничего. Они же в полеводстве, в животноводстве, доярками. Лошади не допросишься.
Сено сами заготавливали: косили втроем по лесам. Тяжело: ведь всю работу по хозяйству приходилось нам троим и делать. Ребята в лес за грибами-ягодами, а мне некогда. Придут на гулянку, орехами щелкают, а у меня нету… Но, с другой стороны, безотцовщиной себя не считала. Пацаны, правда, обижали. А пожаловаться некому».
Мы: «А что же брату не жаловалась?»
Бабушка: «А что-то его тогда, когда меня обижали, и не помню. Наверно, он тогда в армии служил». (В армию Фатея забрали примерно в 1949 году).
Школа.
Будущая жена Фатея уже в войну закончила 4 класса, больше не училась, сам Фатей успел получить начальное образование до войны, больше не пошел в школу, война помешала. А вот бабушке повезло: училась уже после войны, закончила все 10 классов.
Она рассказывает: «В школе на праздники давали по кулечку конфет, всем. А кто хорошо учится – тому 2 кулечка. Подруга до сих пор вспоминает: «Тебе 2 давали, а мне – 1» (бабушка говорит, глаза у нее блестят, сама улыбается).
Мы: «А на какие праздники давали?»
Бабушка: «На октябрьские и на майские».
Мы: «А на Новый Год?»
Бабушка задумывается: «Вот не помню… Что-то и не отмечали вроде… Может, и на Новый Год давали?.. Мы сами эти кулечки набирали, конфеты считали. А конфеты – подушечки, без оберток. Ни одной себе не брали!»
Мы: «А конфеты потом сами ели? Когда?»
Бабушка: «Не-е-ет, что вы! Домой несли. Похвалиться же надо!»
Молока в школе не получал никто. Вообще питания в школе не было.
Старались учиться. Да и конфеты несли домой, хотели угостить, показать, что и они могут «заработать».
Показательно, что главными официальными праздниками тогда для Полины были октябрьские и майские. Новый Год, скорее всего, не праздновали по 2-м причинам: и официально не праздновался в деревне, и в старообрядческой деревне это было время поста, не до праздников.
Зима 1946– 1947 гг., голод
Голодали тогда все, в том числе и семья Прасковьи. Полина, ее дочка, вспоминает: «Люди опухали. Спасались тем, что собирали конский щавель, сушили, перемалывали. Другие собирали желуди, мололи. Лебеду (кашки) собирали. С этим пекли хлеб. Мы еще богато жили: у нас хлеб на хлеб похож был, потому что мука была. А у других этого не было».
Парадоксально, на первый взгляд, что семья вдовы жила чуть сытнее, чем семьи полные. Дело в том, видимо, что семья, большая или маленькая, имела право держать только одну корову. Но в семье большой молоко делили на 5-8 детей, а то и больше. А у Прасковьи было всего двое, так что доставалось им чуть больше. Власть приучала к мысли, что если меньше детей – то жизнь богаче, сытнее. Каторжная работа в колхозе не давала возможности прокормиться. Держать 2 – 3 коровы было нельзя, как и пользоваться большим участком.
Умерла Христина: «Зимой ткали, Христина уже старенькая была, могла только уток вязать. В пятницу станок убирали, чтоб молиться в субботу, воскресенье. Может, Христину тогда и продуло. Как она на печку залезла в пятницу согреться, так и не спускалась больше. В субботу врача вызвали. Тот ее послушал, говорит: «Не выживет». А она уже никого не узнает. Просила за дочкой Верой послать, ждала, но не дождалась. Вера как узнана о болезни матери, все бросила, выпросила лошадь, поехала к матери, да не успела. А Христина перед смертью все на дверь смотрела, дочку ждала…» (из воспоминаний Полины, ее внучки, которая все это видела).
Видимо, голод, переживания сказались, да и возраст не маленький. Держалась всю войну, а в мирное время умерла… Умерла она, по версии врачей, от воспаления легких. По нашей версии, тут сказалась вся ее вдовья тяжелая доля… Умерла, «передав» вдовий век другой вдове, Прасковье…
Сентябрь 1946 г.Постановление «О нездоровых тенденциях в колхозах».
По словам Родиона, мужа Полины (ему в 1946 году было лет 15): «За нарушение пользования излишками земельных участков налогообложение в двойном размере, плодово-ягодные, яблони, груши, сливы подлежат налогообложению». (Родион жил в доме с садом. К тому же у его семьи перемеряли участок. У Полины не было ни сада, ни кустов, одна ирга росла. Может, потому, что пришлось бы налоги платить?)
Бабушка Полина: «Мы тогда не были беднее других. Наверно, потому, что детей-то нас – всего двое. Нам даже завидовали. Говорили: «Вот вам на троих только делить приходиться, а нам – на пятерых, а то и больше». Но ведь и работа делилась тоже на троих только. Помню, на корове возили из леса траву-зеленку. Пораньше возьмем из стада корову, запряжем. Однажды запрягли, меня в телегу посадили, а корова не понимает, что от нее хотят, понеслась (ей же щекотно от упряжи). Мама забежала вперед, руками машет, чтоб остановилась корова, а я в телеге сижу, трясусь. Корова увидела хозяйку, остановилась. Так вот и обучали коров».
Полина, наша бабушка, рассказывает: «Мне тогда лет 12 было… Работали в колхозе: вставали каждый с матерью, пололи. За огурцами ухаживали: дети мотыжат, рыхлят, мать полет. Тогда все пололи, даже картошку».
Мы: «Сами ходили или как?»
Полина: «Бригадир заставлял. Да и не было такого, чтобы отказаться, не работать. По дому: мама уйдет, мне «наряд» даст, что делать. Помню, хворост с мамой возили из леса на санках: зима, сугробы, темнеет рано, а нам надо успеть из леса привезти хворост».
Мы: «А дров не было?»
Полина: «Какие дрова?! Упаси Бог лесину спилить в лесу, оштрафуют. Помню, мама, когда спилит, землей пенек трет, чтобы не «светился». (Рая, ее дочка, наша мама, добавляет: «Мама до сих нор пеньки в лесу затирает, когда приходится спилить лесину»).
«Фатей после войны табунщиком был. Лошадей после войны много было. Спутают лошадей на колхозном дворе, Фатей их гонит на ночь, а днем – работа в поле».
Есть фотография Фатея того времени на фоне деревьев. Он стоит в двубортном костюме, с выпущенным воротником, чуть улыбается. Волосы откинуты назад. На обороте фото записей нет. В 1949(8) году Фатея взяли в армию.
Мы: «Может, отсрочки, какие были, льготы как семье погибшего на
фронте?»
Бабушка, сестра Фатея: «Никаких отсрочек, тогда же почти в каждой семье погибшие были, что же, всем отсрочки давать?.. А провожали так: в тот день еще собрание отчетное было, в избе у кого-то. Вот после собрания нашлись парни, девки, плясали. Фатей ведь играл хорошо, инструмент настраивал… Гости пришли, родственники».
Мы подозреваем, что Прасковью обуревали самые разные чувства: гордость за взрослого сына, страх за него (хотя она и понимала, что уже мирное время). Вновь на ее плечи – все хозяйство. Но это не так страшно, ведь Фатею служить всего 3 года. Потому и сестра Фатея Полина вспоминает этот момент с улыбкой: тут были и пляски, и песни, и молодежь веселилась, провожая товарища.
«Фатей был в армии, а надо картошку копать, 40 соток. Прасковья написала письмо командиру части, где служил Фатей, просила отпустить. Картошку помочь выкопать. Его отпустили примерно на неделю, пока не собрали всю!» (По воспоминаниям его сестры Полины).
Возможно, это был единственный случай, когда Прасковья воспользовалась «льготой вдовы».
Государственная помощь – поставки техники в МТС. Механизированы вспашка, сев, уборка зерна.
«Когда стали трактора появляться – вот мы зажили только тогда!»
Мы: «А почему, бабушка?»
«Так Фатей после армии выучился на комбайнера. А им и платили получше, да и привезти–отвезти не проблема. Он стал уезжать по колхозам работать».
Вернувшись из армии, Фатей первый в деревне сделал около дома плетень из прутьев. До этого у домов лежали только кучи хвороста. По воспоминаниям его сестры, это время было самым лучшим. Действительно, в это время появился достаток некоторый, не стало извечных проблем с перевозкой, в доме появился хозяйский глаз, не женщины, а мужчины. Прасковья, по нашему мнению, передохнула в эти короткие годы.
«Деревни не были электрифицированы: в 1953 г. только 15% колхозов, и то в мизерном количестве, так как источник – мелкие станции»[21].
Корсаков Р.С.: «Из старых неработающих движков собрал один. Говорю: «Давай пускай!» Они: «Да ты что! Что сейчас будет!» «Да ничего, пускай, говорю!» Как пустили, как свет везде загорелся, по всему заводу, поселку, в деревне… Директор прибегает: «Милый ты мой! Как же ты это сделал?» А мы сидим, светло! Потом стали до 12 ночи пускать».
«Оплата в колхозе в конце года натурой, деньгами мало и редко»[22].
Бабушка: «Возможность деньги заработать была на картошке. Накопаешь кошелку, кричишь: «Дядь Вась, запиши!» Он записывает. Потом одну кошелку твою взвешивают. Наберешь самой мелкой, чтобы потяжелее, сверху – обычной, вот и все твои кошелки по такому весу идут, отсюда и оплата».
«Еще давали нам за отца, по 25 рублей, как за потерю кормильца».
«Индивидуальные хозяйства были обложены чрезвычайно высокими налогами, с тем чтобы заставить таким образом работать в колхозах»[23].
Бабушка рассказывает: «Надо было налоги уплатить такие: 45 кг мяса, 75 яиц, 6 кг шерсти, масла сколько-то… Маме приходилось покупать масло в счет молока (корова в запуске). С овец придумали брынзу брать, за нее сдавали шерсть. Масло собирали постом, потому что не ели. А если бы ели – нечего было бы и сдавать».
Мы: «Может, проще было порушить хозяйство, чтобы налоги не платить?»
Бабушка: «Да вы что! Куда мы без коровы, например! Держали, а куда денешься. Без коровы не жизнь, она только и кормила».
Никакие высокие налоги не вынудили порушить хозяйство. Колхозники предпочитали уплатить все, что придумают власти, но иметь свое хозяйство, хоть маленький, но прибыток. Да иначе и не прожить было: в колхозе год на год не приходился, могли и не дать ничего.
«Бегство из колхозов ускорилось начиная с 1948 г. Уезжала молодежь. Могли уехать на сезонные земляные работы, лесозаготовки»[24].
«Уезжали, у кого семьи большие были. А Фатею чего уезжать? Да и некуда было ехать».
Возможно, и мать, Прасковья, не хотела отпускать далеко своего сына. Да и чего уезжать, если самое страшное пережили – войну? Да и работа у Фатея престижная, как бы сейчас сказали, – с техникой. Нам кажется, что Прасковья так намучилась в войну, что теперь боялась снова остаться одна.
Весна 1950 г. и укрупнение колхозов.
Полина: «Стало дальше ходить на работу. Потом уже машина появилась, на машине стали возить. Машина – РЖ 38-55, одна на колхоз, нам ее и дали, возили в кузове. Шофер – контуженый: едет, головой трясет немного».
Бабушка и теперь вспоминает без запинки номер той машины, которую дали в колхоз.
Именно тогда Фатей купил по блату («в магазине работал наш, деревенский, вот и продал») в Шилове (городе) радиоприемник «Родина». Приемник на батарейках, так что берегли, слушали понемногу.
Появилась возможность «пофорсить».
Вспоминает Тамара, подруга Полины: «Мне нравилось у Полины платье ситцевое, с узором огурчиками. Ее мама ситец купила, сама и шила. Для этого брала старое платье, по нему выкройку делала. Полина ей скажет, какой фасон хочется, мама ей: «Принеси платье чье-нибудь посмотреть!» Та принесет, мама ее выкройку снимет, сама и шьет, на машинке».
Полина сама вспоминает: «Мама шила мне платье. Я примерю и все стараюсь сделать платье покороче, хоть чуть-чуть».
Как когда-то у Христины, так теперь и у Прасковьи затянулись раны от потери мужа, вдовья доля стала чуть легче при взрослом сыне, повзрослевшей дочке. Теперь забота основная у Прасковьи – женить да выдать замуж.
Фатей встречался с одной девушкой из соседнего поселка, но она мирская была. Вот его Прасковья, мама его, и отвадила, перестал гулять с этой девушкой. Долго, по сегодняшним меркам, не женился, лет до 27-и. Потом мама его сосватала с соседней девушкой, тоже Прасковьей. У нее своя история.
Рассказывает Полина, очевидец событий: «Параня встречалась долго с парнем из деревни, который жил в Москве. Сватался к ней. Уже и вечеринку собрали. Он говорил: «Приеду, приеду». А так и не приехал… Сосватала потом наша мама Фатею: «Хорошая, аккуратная, соседка, мы все про нее знаем. Веры нашей».
Параня – третья героиня нашего исследования. Чтобы не путать двух Прасковий (к тому же и отчество у них одинаковое), мы будем называть ее в исследовании Параней, как ее звала свекровь, Прасковья Семеновна. Паране тоже выпала тяжелая вдовья доля, к тому же с пятью детьми на руках. Но это впереди. Пока же:
«Поженились, стали жить у Прасковьи, мамы Фатея».
После свадьбы Прасковья Семеновна говорила, если что-то не ладилось у молодых: «Был бы у меня еще один сын, привел бы хоть с рогами – ничего б не сказала против: сам выбрал, сам себя и вини, а я ни при чем. А то, что не так, сразу: вот, твоя-то хорошая…»
Мы: «А почему нелады?»
Бабушка: «Паранька всегда чуть что – бежит к матери через дом. Конечно, ей все рассказывает. А мама ее по деревне все разносит, а там прибавят. Потом до Фатея доходит, вот и нелады… А то еще Параня, что постирать – несет к матери домой, тоже ведь не дело».
Какие бы ни были нелады в семье, но расходиться не собирались: венчаны на всю жизнь, до гробовой доски. Дети пошли один за другим. Мама говорила: «И умереть не дадут» (все на маме). Родилась первая девочка, Прасковья Семеновна ушла из колхоза (ей было 50 лет), чтобы за ребенком смотреть. Декретов никаких не было. Мать не ушла с работы. Больничных не давали.
А Полина тоже стала на улицу ходить. Рассказывает о себе и о маме своей: «Однажды мама меня тряпкой била за гулянку. А вот если я со своим будущим мужем гуляю, мама не ругалась. Почему? Жених работал в МТС».
Из биографии дедушки, в то время жениха Полины, нашей бабушки. Родился в 1931 году в Александровке. Потом родители переселились в соседнюю деревню. Успел поучиться до войны (кончил 4 класса), потом – война, работа в колхозе и дома. Учился в школе механиков, выучился на тракториста, комбайнера, бригадира-механика. Стал работать бригадиром тракторной бригады. Бригада занимала первое место по району, второе место по области. Был награжден поездкой на ВДНХ на 12 дней. Награжден был и медалью «Отличник сельского хозяйства», ценным подарком. Награждали тогда отрезом на костюм, часами «Победа». Все это еще до женитьбы. Женился в 1956 году.
Бабушка: «Мама отпускала погулять на вечеринки, повеселиться. Плясать считалось в деревне грешно. Я спрошу: «Мам, что же я там, на вечеринке, буду делать?» А она: «Что все, то и ты. Все пляшуть – и ты пляши».
Старообрядцы – не угрюмые замшелые отщепенцы. Не прочь погулять, повеселиться, но вовремя и в меру.
Сначала Фатей женился, а потом и Полина вышла замуж. Фатей привел жену в дом к матери, а Полина ушла к мужу, точнее, к его родителям в соседнюю деревню.
Спрашиваем у дедушки: «Почему именно ее выбрал?» Молчит.
Мы: «Их семья беднее или богаче вашей была?»
Дедушка: «Как мы, так и они. Только что у них отца не было» (у дедушки в семье много детей было, его братьев и сестер, а он самый старший. Много детей умерло еще в детстве. Отец дедушки воевал, пришел с войны целый, стал работать с машинами).
Из письма Фатея сестре (1966 год): «…Еще большое вам спасибо от всех нас, а в особенности от Тони, Клавы, Саши и Васи за гостинец – очень мы все были довольны» (гостинец – немного продуктов, вещи для детей). Тоня, Клава, Саша, Вася – это дети Фатея.
Мы: «Бабушка, кто главный был в семье у твоего брата?»
«Да не было главных».
«У кого деньги были?»
«Деньги на полке лежали. Да не было денег-то! А какие и были, купить-то что? Ничего не было. Покупали только подсолнечное масло, да и то – меняли: 1кг свиного жира на 1 кг масла. Маслом форму мазали для хлеба, блины, когда на поминках давали. Хлеб сами пекли. Правда, в Строевске пекарня работала, но там тесто вручную месили. Позже, помню, поехали в Москву, купили там пшено. Стирали щелоком, порошков никаких не было».
Мы: «Бабушка, а как же тебя из колхоза отпустили?»
«Как? Да я замуж вышла, а муж в МТС работал, вот и ушла из колхоза».
Прозорливой оказалась Прасковья, не слишком сильно сопротивляясь выбору своей дочери. Если бы не замужество, сидеть бы Полине в колхозе еще не один год.
«Работники МТС отказывались, если могли, переходить в колхозы, чтобы не стать колхозниками, не утратить выгод»[25].
Мы: «Дедушка, как же тебя выпустили из колхоза?»
«А меня и не выпускали. У меня и паспорта не было, пока я в Калининскую область не переехал с семьей (это было в 1965 году). До этого никаких документов! Так работал! Ушел с МТС на спиртзавод. Не отпускали. Ничего не дали: ни паспорта, ни трудовой. 3 года на спиртзаводе работал: ничего! А передовик. Не знали, что сделать, чтобы оставить. А мне б вырваться! Тут на целину стали собирать; бригаду создали. За меня уцепились. Я сказался, что болею. Так и спасся. А я ведь еще и партийный.
Женился как раз тут, венчался. Предупредил всех: «Как хотите, а венчаться буду». Гуляли все, все нормально. А потом – целина? Не поеду! А как не поедешь? Все равно не отвертишься, все время болеть-то не будешь. И тут случай помог. Еду на мотоцикле, голосует один. Посадил, разговариваем: «Уйду с МТС». А он: «Заедем на завод?» Я: «Заедем».
Подъехали, он сошел, говорит какому-то: «Вот, привез тебе механика». Ну, ладно… А тут еще Полина с матерью не ладит. Решил: пробьюсь! Уйду все равно, отделюсь».
Вот так ушли из деревни в поселок Строевск Полина и Родион, оставив в деревне родителей и младших сестер Родиона (позже в деревне, точнее, в соседнем поселке, останется только одна сестра. Все остальные – брат, 2 сестры дедушки – уедут в Москву).
***
Время Брежнева: «Социальное обеспечение, стабильная занятость, труд не на износ, гарантированная помощь»[26].
Мы: «При Брежневе легче жилось?»
«А я и не знаю, когда Брежнев, когда Хрущев… Тогда радио не слушали… Вот когда Гагарин полетел, помню. У меня Саша, сын, родился».
Дедушка: «Я тоже помню. Тогда еще на заводе в Строевске телевизор купили».
Бабушка: «Вот это время еще ничего было для мамы: Фатей жив, мама еще по дому работает, только вот детей много, их кормить-одевать надо, тяжело. Фатей в колхозе работал. Параня в доярках. Девочки подросли, стали ходить помогать доить».
Мы: «За детьми только бабушка следила?»
Бабушка, сестра Фатея: «Не совсем. Фатей следил за учебой, вечером все работы у ребят проверял, все стихи, слова… Это на нем. Дети его побаивались, все уроки делали, школу не пропускали, как некоторые. В других семьях детей своих оставляли картошку копать, в школу не отправляли. У Фатея и Парани такого не было».
Фатей, видимо, помнил свое военное детство, незаконченное образование. Потому и детям своим старался помочь, чем мог. Понимая, что достаток в семье это еще не все, необходимо и книжки читать умные, и уроки делать. Параня уроки не проверяла, возможно, потому, что надеялась на мужа. А для детей отец, видимо, имел неоспоримый авторитет, все его слушались.
«В 1969 г. была отменена старая система оплаты труда по трудодням, и осуществлен переход к помесячной гарантированной оплате, ее денежная часть росла по отношению к натуральной. Пенсии и отпуска стали получать и колхозники»[27].
Прасковья Семеновна пенсию не получала. Выхлопотала в году 1969 примерно. Это целая история, как хлопотали: пока на «лапу» не дала, справку не выдавали о том, что работала в колхозе.
Ее дочь Полина вспоминает: «Дали 12 рублей, а песок стоил 95 копеек. Говорила: «Хоть на песок-то!»
Мы: «Может, льготы как вдове солдата были?»
Ее дочь Полина: «Нет, льгот не было, как все, так и она».
А тут Фатей внезапно умер от сердечного приступа, прямо на дороге нашли.
Переживали страшно и мама его, и жена, и дети. Младшая, которой тогда исполнилось 3 года, все звала на кладбище, просила выкопать папу. У Прасковьи Семеновны опять траур, на руках у нее не двое, а пятеро детей–внуков: старшей 14 лет, младшей 3 годика. Очень переживала, соседи уговаривали: «Нельзя так убиваться, грех, сердце надорвешь». Другие говорили: «Прасковья, ты долго так не проживешь, убиваешься». В черное оделась теперь и сноха Прасковьи Семеновны, тоже Прасковья.
Вспоминает внучка Прасковьи Семеновны Рая, наша мама: «Мы приехали на похороны из Калининской области. С собой везли и продукты, и венок, и еще что-то… Приехали – а здесь уже все черное, много людей, все плачут, но как-то странно. Как песню поют жалостную: «Да на кого ж ты нас оставил… Да закрылись твои ясны оченьки…» Я тогда маленькая была, не запомнила всего, но вот это удивило. В поселке, что в Калининской области, так не причитали».
Прасковья больше замуж не выходила, детей растила.
Мы: «Никто к ней не сватался?»
Бабушка, сестра Фатея: «Да кто там посватается – пятеро детей!»
Не было никакой гарантированной помощи, приходилось самим выкарабкиваться. На помощь колхоза рассчитывать не приходилось: даже лошадь не давали. Вдовья семья получала лошадь в последнюю очередь. Помогали только родственники, у которых тоже было полно дел своих.
Трактористы не старались для вдовы, ведь она не могла много дать, да и пожаловаться не могла: в следующий раз вообще не дозовешься. Прасковья и Параня понимали свою беззащитность, понимали, как к ним относятся. Одна надежда оставалась – на Бога.
«Одновременно с продолжающимся обменом удостоверений личности колхозники также получили паспорта, свидетельства гражданства, разрешившие им свободный выезд из деревни»[28].
Вспоминает бабушка: «Дети у Фатея все уехали из деревни, это было уже после 1970 года. Значит, им паспорта давали, разрешили уехать».
Мама: «А я помню, как самую младшую из детей, Машу, мою сверстницу, не выпускали из района, а был уже 1979 год. Уговаривали поступать на сельскохозяйственные направления. Не давали аттестат».
«Нехватка продуктов в продовольственных магазинах остается весьма ощутимой»[29].
Бабушка: «Уже после смерти Фатея ездили в гости в деревню, проезжали Москву. Там затаривались всем: колбасой, рыбой, макаронами, баранками… А в деревенском магазине продавались хлеб, соль, пряники, спички…»
1975 г. Из письма Клавы, средней дочери: «Дома все по-старому. Только вот мама болеет. Сейчас она вышла из больницы, но она отпросилась, чтобы с нами встретиться, ведь все-таки так долго не виделись. А так бы ее не отпустили».
Непосильная работа привела к тому, что у Парани заболело сердце. Обнаружили порок сердца. Возможно, сказались и переживания.
Хоть и здоровье плохое, и дел много, но не могла отказать Прасковья соседкам, читала псалтырь для других. Между тем по ее родному сыну Фатею не читали так, потому что по уставу не положено: якобы около умершего Фатея на земле, на дороге, лежала папироса. Прасковью это просто убивало. Она очень переживала из-за этого. Тем не менее она читала для других.
***
Вот и прошел перед нами почти весь 20 век, вдовий век. Что было главным событием для наших героинь? Нам кажется, все-таки не события в стране, а рождение детей, смерть мужа, отца. Вот и Великую Отечественную войну вспоминают тоже из-за этого. Остальное – на втором плане.
Прошла перед нами жизнь трех семей, ставших семьями вдов.
В центре вдовьей семьи оказывалась сама вдова: ведь на ее плечи легли все заботы и работы. Но это лишь на первый взгляд. Во вдовьей семье незримо присутствовал мужчина, его образ, который вел вдову, направлял, давал ей силы и надежду на лучшее. Это помогало вдове не превратиться в «мужика». Иногда этот образ воплощался в сыне подросшем, иногда – в зяте.
[1] Для этого мы «проложили тропинку» через весь почти 20 век с помощью цитат из книги историка Джузеппе Боффа «История Советского Союза» в 2 томах, М., 1994 г. Потом устные источники (воспоминания, рассказы бабушки, дедушки, мамы), фотографии, письма мы как бы «провели» по этой тропинке, комментируя их и анализируя полученные данные. Не всегда наши источники совпадали со строками книги. Очень много возникло у нас вопросов, на которые у нас еще нет ответа. Есть предположения, версии. Хронологические рамки немного не совпадают с рамками 20 века: начинаем с 1870 (рождение первой нашей героини, Христины), заканчиваем 1979 годом (последнее письмо, прокомментированное нами, к тому же более позднее время – уже современность, а мы изучаем историю). В исследовании нам помогла работа Л.П. Денисовой «Исчезающая деревня России: Нечерноземье в 1960 – 1980-е годы». М., 1996 г.; Материалы международной конференции «Менталитет и аграрное развитие России». М., 1996 г.; исследование Д.X. Ибрагимовой «НЭП и перестройка». М., 1997 г. Мы использовали и свою предыдущую работу «История старообрядческого рода», отправленную на 3 конкурс «Мемориала». Наши источники можно поделить на 3 вида: устные, письма, фотографии. Устные – это воспоминания бабушки, меньше – дедушки, чуть-чуть – мамы.
[2] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С. 69.
[3] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С. 78.
[4] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С. 229.
[5] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С. 70.
[6] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С. 225.
[7] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С. 227.
[8] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С. 231.
[9] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С. 231.
[10] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С. 232.
[11] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С.355.
[12] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С.357.
[13] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С. 362.
[14] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С. 370.
[15] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С. 370.
[16] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С.372.
[17] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С.486.
[18] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С.498.
[19] Боффа Д. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С.498.
[20] Боффа Д. История Советского Союза. Т.2. М., 1994. С.126.
[21] Боффа Д. История Советского Союза. Т.2. М., 1994. С.312.
[22] Боффа Д. История Советского Союза. Т.2. М., 1994. С.312 – 313.
[23] Боффа Д. История Советского Союза. Т.2. М., 1994. С.312.
[24] Боффа Д. История Советского Союза. Т.2. М., 1994. С.314.
[25] Боффа Д. История Советского Союза. Т.2. М., 1994. С.491.
[26] Боффа Д. История Советского Союза. Т.2. М., 1994. С.536.
[27] Боффа Д. История Советского Союза. Т.2. М., 1994. С.534.
[28] Боффа Д. История Советского Союза. Т.2. М., 1994. С.535.
[29] Боффа Д. История Советского Союза. Т.2. М., 1994. С.535.