Варшавский район Муранов построен на месте еврейского гетто, уничтоженного во время Второй мировой войны. Разрушения были так велики, что разбирать и вывозить обломки зданий оказалось просто нерентабельно, и вместо этого из них сделали искусственный рельеф. Некоторые здания также были построены буквально из руин. Это делалось не только из практических соображений, но и ради создания уникального района-памятника на месте гетто, ставшего одним из символов Холокоста. Антрополог и журналистка Мария Макарова рассказывает о том, что сделало амбициозный проект Муранова мечтой градостроителей, о старых и новых жителях Муранова, о строительстве на костях, «крови города» и о том, как район связывает будущее и прошлое города.
Однажды, только переехав в Варшаву, я пришла в гости к знакомым. Они жили на улице Новолипки, прямо напротив костела св. Августина — здания, одиноко торчавшего посреди моря руин на фотографиях послевоенной Варшавы. Их четырехэтажный дом стоял на возвышении, так же, как дома рядом, — к нему надо было подняться по лестнице. Квартира была маленькой и не очень хорошо спланированной — чувствовалась скромность послевоенного жилья. Муж моей знакомой встретил меня с молотком в руках. «Гвоздь невозможно забить в этом доме, — сказал он в сердцах, держа в другой руке распятие. — Стены рассыпаются. Вот Христа хотели повесить и не получается». Уже уйдя от них, я поняла, что была в тех самых домах, которые после Второй мировой войны спроектировал архитектор Богдан Лахерт — домах, построенных на развалинах еврейского гетто из развалин еврейских домов, прямо на костях, на слое военной жизни и смерти. Поэтому стены и рассыпались.
«Варшавское гетто, созданное в 1940 году, заняло центральные густо застроенные районы города, которые спустя три года были полностью уничтожены — и в 1945 году оказались городской периферией. Так к ним относятся и сейчас», — пишет историк Элеонора Бергман[1]Bergman E. «Dzielnica Północna» w Warszawie: miasto w mieście? . Действительно, сейчас район Муранов, который занимала часть растянувшегося на 306 гектаров гетто, центральным районом не считается. Его южная часть застроена однотипными четырехэтажками. До появления Музея истории польских евреев Муранов практически не привлекал туристов, хотя здесь охотно снимают жилье приезжающие в Варшаву — район зеленый и тихий.
Одни исследователи называют пространство Муранова «город в городе», «несуществующий город», «место, оставшееся от города»[2]Engelking B., Leociak J. Getto warszawskie. Przewodnik po nieistniejącym mieście. Warszawa, 2012.. Другие считают его своего рода городским кладбищем. . В любом случае, именно на этой территории был осуществлен первый масштабный опыт послевоенной мемориализации — строительство жилого района-памятника по концепции, разработанной архитектором Богданом Лахертом.
Море руин на месте гетто
В январе 1945 года в Варшаве, в которую вошла Красная Армия, насчитывалось около 20 миллионов кубометров развалин. Подавляющее большинство — на территории бывшего гетто. Оно было разрушено сначала бомбардировками 1939 года, затем нацистами, мстившими за еврейское восстание и уничтожавшими остатки района вместе с его жителями, а после частично затронуто еще и Варшавским общегородским восстанием. Как пишут авторы польской послевоенной публикации о реконструкции Варшавы, среди польских городов столица сильнее всех пострадала во время Второй мировой войны — более 75% города было уничтожено нацистами[3]Однако, интересна и специфика разрушения Варшавы — если другие польские города, как отмечают Дзевульский и Янковский, «были разрушены непосредственно в результате военных действий, опустошение Варшавы приняло форму, главным образом, преднамеренного, организованного уничтожения, спланированного и подготовленного заранее при полном сотрудничестве нацистских ученых и технических специалистов». Следует отметить тот факт, что, описывая причины практически полного уничтожения Варшавы нацистами в своем тексте, Дзевульский и Янковский не упоминают о восстании в Варшавском гетто. Они связывает намеренное разрушение города исключительно с Варшавским восстанием 1944 года, иллюстрируя это фотографиями района бывшего гетто, по которому в 1943 году прокатилось еврейское восстание. См. Dziewulski S., Jankowski S. The reconstruction of Warsaw // The Town Planning Review, Vol. 28, No. 3 (Oct., 1957), p. 212.
Нацисты пробовали разбирать руины еврейскими руками, освобождая пространство для возведения нового немецкого района. Подавив восстание, они создали прямо на развалинах гетто концлагерь Генсювка, узников которого использовали для разбора завалов и поиска металлолома. Но он просуществовал недолго.
Когда Красная Армия вошла на левый берег Варшавы, она обнаружила территорию бывшего еврейского гетто такой, какой она была оставлена нацистами — руины и груды обломков. Выжившие варшавские евреи, возвращавшиеся после окончания войны в родной город, не находили, как можно понять по многочисленным свидетельствам, ничего, что могло бы напомнить им о знакомых домах и улицах. «На обширной территории не было ничего, кроме развалин, превращенных в пыль. Развалины, развалины… Вся моя жизнь была частью того стремительного потока, который когда-то был здесь, тек по улицам и переулкам. Где же все то, что было? Развалины, казалось, высились до неба»[4]Bernard Goldstein, The Stars Bear Witness (New York: Viking, 1949), 286. Цит. по Meng M. Muranów as a Ruin. Layered Memories in Postwar Warsaw // Jewish Space in Contemporary Poland, Lehrer E., Meng M. (Eds.), Indiana University Press, 2015, p. 73., — описывал увиденное один из них.
Оставшееся от гетто море руин тогда сложно было назвать даже кладбищем — на этой территории не оставалось никаких ориентиров, следов улиц. «Город здесь был стерт, снят с поверхности как палатка с поляны. Там, в центре Варшавы, были трупы, а здесь даже трупов не было. Город здесь был раздавлен, стерт, не осталось камня на камне. И хотя здесь, под полем развалин, покоилось больше мертвых, чем на ста кладбищах, ничего не напоминало кладбища. Это было небытие стертого города, чьи непостоянные, неточные и обманчивые очертания маячили в памяти смотрящего»[5]Chomątowska B. Op.cit., s.75., — писал в рассказе «Чистый поток» переживший Холокост варшавский еврей Адольф Рудницкий.
Но послевоенный Муранов был большим, чем просто море руин — это было материальное свидетельство Холокоста. «Камень, пыль, кирпич, следы домов, обугленные обложки молитвенников, счет с пометкой «оплачено», сломанная вилка, ржавая ложка, глиняный горшок, принадлежавший хозяйке дома, пивная бутылка, порванный ремень, подошва ботинка»[6]Pat J. Ashes and Fire, New York, 1947, p. 13., — описывает увиденное на Муранове еврейский писатель Якуб Пат, оказавшийся там сразу после войны.
Образ смерти города появляется также в послевоенном цикле картин «Камни кричат» авторства варшавского художника Бронислава Войчеха Линке, созданном в 1946-1956 годах. Линке ходил по разрушенной Варшаве, рисовал и фотографировал море руин, говорил с выжившими варшавянами. Он создал метафорическую картину смерти польской столицы, на которой люди дополняют катастрофический пейзаж.
Одна из характерных картин цикла — изображение молящегося еврея, как бы вырастающего из руин города. На нем талес — молитвенное покрывало — и тфилин, он обхватил голову руками. Возможно, на руинах гетто он читает кадиш по умершим. Из его тела торчит железная арматура, он как бы сам олицетворяет разрушенный город — получается, что это молитва и за ушедший, умерший город, и за его жителей, и за самого себя.
Расчищенная территория для эксперимента
После окончания Второй мировой войны началось постепенное восстановление Варшавы[7Его темпы отражает, в том числе, и количество жителей города: если в январе 1945 года в Варшаве находились 162 тысяч жителей, то спустя два года — 538 тысяч. В то время Польша, как пишет исследовательница Т. Тасан, адаптировала новую жилищную политику, следуя реализации социалистической идеологии с конца 1940-х гг. Идея эта, по ее замечанию, состояла «в организации пространства как формы «жилого комплекса» со всей социальной и физической инфраструктурой, реализующей идею равных жилищных условий для всех». Централизованное строительство, отмечает Тасан, привело к появлению однородных жилых комплексов. См. Tasan T. Warsaw under transformation: new tendencies in the housing market // GeoJournal, Vol. 49, No. 1, Post-socialist urban transition in Eastern and Central Europe (1999), p. 91.]. Юзеф Сигалин, главный архитектор послевоенной столицы, вспоминая о работах по плану реконструкции города, проходивших в феврале и марте 1945 года, писал, что территория делилась условно на три части, в зависимости от того, имелись ли там сохранившиеся здания, и ограничивало ли это творческую свободу реставраторов. Муранов, в оценке Сигалина, относился к категории пространства, в котором царствовали «ни в чем не ограничивающие условия», «наиболее драматичные, но одновременно дающие наибольшую свободу проектирования»[8]Sigalin J. Warszawa 1944-1980. Z archiwum architekta. Warszawa, 1986, s. 80..
В случае Муранова, как пишут исследователи, вариант восстановления хотя бы фрагмента этого района даже не рассматривался. Считалось, что восстановить нужно лишь здания Старого города, поскольку, как отмечал архитектор Адольф Чиборовский, «отстроенный Старый город и другие достопримечательности должны передать будущим поколениям исторические формы старой польской архитектуры и одновременно дать им возможность использовать эти здания в современных нуждах»[9]Сiborowski A. Warszawa — o zniszczeniu i odbudowie miasta. Warszawa, 1969, s. 279..
Более того — о территории бывшего гетто даже не говорилось, как о чем-то ценном, как о территории, восстановление которой важно для будущих поколений. Создается впечатление, что полное уничтожение зданий на этой территории воспринималось городскими планировщиками как редкостное везение. Строители, как писал Чиборовский, «получили то, о чем мечтает большинство урбанистов в мире — свободу распоряжаться городской территорией для нужд нового, только планируемого города, свободу, ограниченную лишь экономическими причинами — стоимостью строительства и эксплуатации».
Среди довоенных жителей Муранова не нашлось тех, кто вернулся бы туда и нашел бы в себе силы восстановить стертый с лица земли район, а архитекторам он казался огромным кладбищем. Беата Хомонтовская приводит запись Юзефа Сигалина, который проезжая мимо еврейского кладбища на улице Окоповой, записал: «Кладбищенские стены кажутся лишними. Они уже не разделяют двух миров»[10]Chomątowska B. Op.cit., s. 13..
Мурановская «золотая лихорадка» и строительство на костях
В 1948 году в Варшаве появилось Управление рабочих микрорайонов (Zakład Osiedli Robotniczych) — его первым проектом как раз и стало строительство микрорайона Муранов на территории бывшего гетто. Огромная пустая территория не могла оставаться нетронутой. Перед архитекторами стоял вопрос: вопрос — что делать с развалинами еврейских домов, которыми покрыта вся территория строительства? Ответ нашелся в мемориальной концепции архитектора-модерниста Богдана Лахерта — он предложил построить новый микрорайон на руинах гетто прямо из развалин старых домов. Новый микрорайон должен был стать памятником, напоминающим о трагической истории этого места. Предполагалось, что 60 тысяч жителей поселятся в новых трех- и четырехэтажках, построенных на возвышенностях — фундаментах и развалинах, оставшихся от бывших еврейских домов.
«В первые годы реконструкции нам не хватало технических средств для вывозки гор руин. Мы делали из них террасы, выравнивая развалины, и возводили новые здания прямо на них. Мы возводили эти дома из строительных материалов, сделанных из того же щебня»[11]Ciborowski A., Warsaw. Warsaw, 1958, pp. 38-39., — писал архитектор послевоенной Варшавы А. Чиборовский.
Руины гетто после окончания войны быстро привлекли внимание местного населения. За кирпичами, которые можно выискать в руинах, приезжали жители подваршавских городов. Чуть позже это становится своего рода бизнесом. Под развалинами создавались целые лабиринты, из них добывались целые кирпичи, которые затем продавались. Искатели кирпичей спали в этих норах, охраняя свое место. К тому же, по Варшаве ходили и слухи о еврейском золоте, которое якобы удается найти среди развалин — на территории Муранова началась «золотая лихорадка». «Распространилась легенда о золоте и кладах, спрятанных в подвалах и стенах. На весть о начале строительных работ сюда потянулась масса бродяг и искателей золота всех родов. Конечно, работать в такой ситуации было сложно. Все попытки навести какой-либо порядок и ввести бригадную системы проваливались из-за «искателей кладов», подвергшихся психозу «золотой лихорадки»[12]Engelking B., Leociak J. Op.cit., — говорилось в газетной статье 1949 года.
Архитекторы, откапывая старые мостовые, старались сохранить схему расположения улиц в бывшем гетто. Строители Муранова называли его единственным в своем роде произведением урбанистики, буквально созданном из руин и пепла и на пепле и руинах уничтоженного района. Особо отмечали они и то, что спустя несколько лет после окончания войны внутри района растут деревья и цветут цветы. В группе архитекторов, ответственных за строительство Муранова, даже был отдельный сотрудник, отвечавший за подбор особых сортов деревьев, способных закрепиться и расти на мурановских развалинах. Зелень в концепции Лахерта символизировала возродившуюся на пропитанных кровью развалинах жизнь.
Не огорчать местных жителей памятью
Решение не вывозить развалины домов было продиктовано не только историческими, но и экономическими причинами. «Очищение этой территории от развалин заняло бы три года, работать над этим должны были бы 10 тысяч человек, 7 тысяч поездов и соответствующее количество техники… Застройка района ничем не будет напоминать давнишней тесной застройки, доходных домов. Свободно расположенные, разделенные зеленью здания обеспечат жителям спокойствие и соблюдение гигиены»[13]Zbudujemy nową Warszawę — stolicę państwa socjalistycznego. Przemówienie przewodniczącego K.C. Bolesława Bieruta na I warszawskiej konferencji partyjnej // „Stolica», 1949, nr 29., — говорил первый президент Польской народной республики Болеслав Берут, обещая построить образцовое жилье для рабочего класса.
В концепции Муранова, таким образом, изначально соседствовали две идеи: с одной стороны, по мысли Лахерта и его соратников, это был эксперимент по созданию мемориального района, а с другой — как считали власти и архитекторы, пришедшие на смену Лахерту — Муранов должен был стать выставочным примером нового рабочего микрорайона, жителей которого ничего не должно огорчать.
Изначальный проект Лахерта модернистичен, он опирался на концепцию современных микрорайонов Ле Корбюзье[14]Улицы делят район на девять одинаковых частей — микрорайонов, которые по замыслу автора должны были быть самостоятельны в социальном плане. Дома, как и предполагалось, строились нескольких типов — коридорного и галерейного.. Лахерт сознательно отказался в своей концепции от штукатурки, покрывавшей стены домов. Блоки цвета перемолотого кирпича, из которых возводились здания, по замыслу Лахерта, должны были символизировать еврейскую кровь и кровь Варшавы.
Цвет этих домов остался в памяти варшавян. Более того, у тех из них, кто пережил гетто, он ассоциировался с военным периодом. Профессор Михал Гловинский, мальчиком живший в гетто, отмечал, что «запомнил этот цвет, особенный и неповторимый, такой, которым обозначается, возможно, коллективное несчастье»[15]Głowiński M. Czarne sezony, Wydawnictwo Literackie, Kraków 2002, s. 72.. «Серо-буро-черный цвет, один в своем роде, никаких украшений. Цвет гетто в моих воспоминаниях — это цвет бумаги, которой прикрывали трупы, лежащие на улице, пока их не убрали», — отмечал он.
Однако, в 1951 году дома Муранова оштукатурили по требованию местных жителей — они не хотели жить в домах, внешний вид которых не вызывает у них радостных чувств.
Проект Лахерта, как отмечает историк архитектуры Майкл Менг, пытался объединить в социалистическую целостность памяти еврейские и польские страдания. «Одно страдание не должно было преуменьшать другого, а воспоминания не обязательно должны принадлежать одной этнической группе; они могут течь в различных, но взаимодополняющих направлениях, чтобы вспоминать прошлое и строить лучшее будущее при социализме»[16]Meng M. Muranów as a Ruin. Layered Memories in Postwar Warsaw // Jewish Space in Contemporary Poland, Lehrer E., Meng M. (Eds.), Indiana University Press, 2015, p. 76., — отмечает Менг. По замыслу Лахерта, из деструкции, руин вырастала новая жизнь и общая память, реализовывалась концепция города-феникса, буквально восставшего из развалин — из старого здесь было построено новое, в этом новом живут новые люди.
Старые и новые жители Муранова
Уцелевшие жители бывшего Варшавского гетто отказывались селиться на Муранове. Более того, спустя годы, они старались без необходимости не ездить туда[17]«Это иррациональный, подсознательный выбор. «В гетто» едут только в крайнем случае, по делам, но не на прогулку и не в кафе. Даже если об истории гетто дома слишком часто не говорили», — приводит рассказ Кароля Поплавского, владельца магазина велосипедов на Муранове, Беата Хомонтовская. См. Chomątowska B. Op.cit., s. 442.. Однако, среди других жителей послевоенной польской столицы Муранов пользовался успехом. Варшава была одним из польских городов, куда после войны переселялись целыми семьями. Как отмечали авторы одной из послевоенных публикаций, «из-за уничтожения еврейского населения нацистами, в большинстве городов люди имели возможность найти жилье и устроиться в магазин или мастерскую»[18]Nowakowski S., Żiółkowski J. Social Aspects of Urabanizatoin in People’s Poland // The Polish Sociological Bulletin, No. 12 (1965), p. 85.. В Варшаве первые низкоквалифицированные рабочие, переехавшие в столицу, нашли работу на расчистке завалов.
В послевоенной Варшаве число бывших сельских жителей составляло 15% от общего населения города. Но несмотря на то, что часто городская жизнь оказывалась сложной и далекой от идеального представления о ней, среди сельских жителей, переехавших в город, не нашлось никого, кроме бы сожалел о переезде и хотел вернуться в деревню. Думали ли жители домов, построенных из развалин гетто на его останках, а также на костях тысяч евреев, погибших в бункерах и расстрелянных возле военных построек, о том, где они живут, какая история в буквальном смысле находится под их ногами?
Память в первом послевоенном жилье конкурировала с радостью от наличия горячей воды и прочих удобств в полуразрушенном городе. «Это часто могло быть связано с нежеланием беспокойно размышлять о прошлом этого места (ведь новое пространство очистилось, в общем-то, благодаря Холокосту — неудобство этого сравнения не случайно, оно призвано объяснить страх перед вопросами об истории этого района)»[19]Przymuszała B. Nieistniejący mur? Problemy z opisem Muranowa //. „Przestrzenie Teorii» 24, Poznań 2015, Adam Mickiewicz University Press, s. 102., — рассуждает исследовательница Беата Пшимушала.
Многие первые жители Муранова не понимали таких новшеств, как, например, ванна, и использовали ее для хранения угля или в качестве клетки для кроликов или кур. Еще меньше понимания и внимания вызывало у новых жильцов прошлое.
Превращение района-памятника в район соцстроительства
Муранов, как пишет исследователь Майкл Менг, «отразил трагическое падение польскости перед лицом человеческого страдания»[20]Meng M. Shaterred Spaces. Encountering Jewish Ruins in Postwar Germany and Poland. Harvard University Press, 2011, p. 109.. Мэнг имеет в виду «крах польской идентичности как Христа народов, построенной на мифах «за нашу и вашу свободу», романтической братской жертвенности». Перед лицом страданий, борьбы и смерти Варшавского гетто эта идентичность разрушилась. Возможно, пишет Мэнг, руины Муранова могли бы напоминать об этом крахе, но гетто никогда не использовалось в польском нарративе о собственной идентичности или об общей польско-еврейской истории.
Собственно, в это время — в начале 1950-х годов — стирается символическое значение Муранова как района-памятника, он начинает восприниматься и местными жителями, и туристами как скучный, не стоящий внимания район, застроенный серыми советскими многоэтажками.
С ужесточением коммунистического режима в Польше конца 1940–начала 1950-х годов проект Лахерта подвергся критике. Написавший разгромную статью в журнале Architektura Ежи Вербицкий называл построенные Лахертом дома серыми и грустными, как бы не замечая идеи архитектора создать на Муранове пространство, «пропитанное кровью еврейского народа»[21]AŻIH, CKŻP, Wydział Kultury i Propagandy, 308/217, Bohdan Lachert report, April 28, 1948. Цит. по Meng M. Op.cit.. В результате начавшейся против него кампании Лахерт вынужден был попрощаться с проектом Муранова, а район бывшего гетто стал застраиваться сталинками, призванными символизировать достоинство и радость рабочего класса.
«Желание отдать дань памяти быстро оказалось не по душе новым властям, которые хотят подчеркивать плюсы восстановления города, а не размышлять о том, что прошло. Наравне с теми, кто смотрит на северный район как на большое кладбище, по-прежнему есть и те, для кого жизнь рядом с территорией, где когда-то жили евреи, — это своего рода деградация»[22]Przymuszała B. Op.cit., s. 100., — пишет Беата Пшимушала.
Сталинки соседствуют с домами-памятниками Лахерта в пространстве района, создавая своеобразную дуальность: с одной стороны, Муранов — место памяти, с другой — место торжества пролетариата и победы жизни над смертью .
Что значит Муранов для города
Психолог архитектуры Агнешка Лясевич-Сых пишет, что нынешний несуществующий Муранов можно воспринимать двумя способами. Во-первых, это ощущение нехватки связей в пространстве. Например, названия некоторых еврейских улиц сохранились, но в нынешнем городском пространстве они проходят по другим местам. Во-вторых, это материальные знаки отсутствия — пустыри, по-прежнему сохраняющиеся в этом районе, скверы на месте зданий.
По мнению исследовательницы Джилл Стоунер, архитектура Муранова имеет некоторое сходство с архитектурой лагерей.
«Среди развалин, служивших строительным материалом, находилось само еврейское население, и теперь их останки были сложены в городскую форму, которая обладает поразительным геометрическим сходством с бараками, в которых содержались заключенные в Аушвиц. Изменился масштаб: то, что размером было с бункер (то есть человеческого роста), стало размером с квартиру (то есть семейного размера)»[23]Stoner J. Op. cit., p. 85., — пишет Стоунер.
Исследовательница в сравнении территории на месте гетто и лагеря идет дальше — сталинский Дворец культуры и науки, построенный в 1956 году на месте довоенных улиц и построек, находившихся на территории гетто, она называется «сторожевой башней, символом нацистской тирании над лагерем». В интерпретации Уоррен мурановские дома — символ советского присутствия в Варшаве: «это история Польши в архитектуре ее врагов», — пишет она.
Автор работы «Психология места» Мария Левицкая называет Муранов районом «без естественной среды памяти» — он заселен приезжими, а память здесь выражается лишь в возводимых памятниках. Однако именно из-за постоянной жизни среди памятников и мемориалов жители Муранова придают еврейской истории этого района гораздо большее значение, чем другие варшавяне.
Мурановские предметы-свидетели
В Муранове земля до сих пор «выплевывает» время от времени разного рода бижутерию, бытовые мелочи. Некоторые жители целенаправленно ищут и хранят их, видя в этом проявление своей особой связи с прошлыми района. Беата Хомонтовская приводит в своей книге «Станция Муранов» разговор с одним из них — Якубом Душиньским:
«Меня интересуют предметы ежедневного использования. Я думаю, что из этих дырочек в солонке кто-то другой солил завтрак и обед, а из этой бутылочки выливал одеколон и хлопал себя по щекам. Так можно коснуться не живущих уже людей. Здесь, на поверхности, нет уже ничего, что указывало бы на предыдущую функцию этой части города, а одновременно создается неуловимое впечатление, что достаточно знать соответствующее заклинание, чтобы переодетые в соцреалистические костюмы модерные здания 1940-1950-х открыли скрывающийся под ними или за ними второй слой»[24Chomątowska B. Op.cit., s.75.].
В конце июня 2020 года в варшавском Музее истории польских евреев POLIN открылась выставка «Здесь, Муранов». Это рассказ об улицах Муранова, в центре которого находятся предметы, найденные на том месте, где сейчас стоит здание музея, когда его еще только строили — кастрюля, бутылка, разные пузырьки, градусник. Один из авторов выставки, Яцек Леочак, рассказывал, что нашелся даже целый пузырек лекарства, переживший, вероятно, тех, кому он принадлежал. По мысли Леочака, на наших глазах заканчивается эпоха свидетелей — уходят последние из них — и начинается другая эпоха, когда свидетелями становятся предметы. Мурановская земля в этом смысле — машина времени, у нее «геттовые» корни, ведущие прямиком к многослойной истории этого района и его жителей.
Эссе написано в рамках семинара Ирины Щербаковой «Практики коммеморации: пути создания личного и коллективного образа прошлого» в Шанинке
Использованная литература:
- Bergman E. «Dzielnica Północna» w Warszawie: miasto w mieście? (URL, 28.04.2020)
- Bernard Goldstein, The Stars Bear Witness (New York: Viking, 1949), 286.
- Chomątowska B. Stacja Muranów. Wołowiec, 2016.
- Ciborowski A., Warsaw. Warsaw, 1958.
- Du Bois W.E.B. The Negro and the Warsaw Ghetto // Jewish Life, May 1952, p. 15.
- Dziewulski S., Jankowski S. The reconstruction of Warsaw // The Town Planning Review, Vol. 28, No. 3 (Oct., 1957), pp. 209-221.
- Engelking B., Leociak J. Getto warszawskie. Przewodnik po nieistniejącym mieście. Warszawa, 2012.
- Głowiński M. Czarne sezony, Wydawnictwo Literackie, Kraków, 2002.
- Jewish Space in Contemporary Poland, Lehrer E., Meng M. (Eds.), Indiana University Press, 2015
- Lewicka M. Psychologia miejsca. Warszawa, 2012.
- Meng M. Muranów as a Ruin. Layered Memories in Postwar Warsaw // Jewish Space in Contemporary Poland, Lehrer E., Meng M. (Eds.), Indiana University Press, 2015, p. 73.
- Meng M. Shaterred Spaces. Encountering Jewish Ruins in Postwar Germany and Poland. Harvard University Press, 2011.
- Michael Zylberberg, A Warsaw Diary, Vallentine Mitchell, London 2005
- Nowakowski S., Żiółkowski J. Social Aspects of Urabanizatoin in People’s Poland // The Polish Sociological Bulletin, No. 12 (1965), pp. 83-101
- Pat J. Ashes and Fire, New York, 1947.
- Przymuszała Beata, Nieistniejący mur? Problemy z opisem Muranowa [The non- -existent wall? The problem of describing Muranów]. „Przestrzenie Teorii» 24, Poznań 2015, Adam Mickiewicz University Press, pp. 97–108.
- Sigalin J. Warszawa 1944-1980. Z archiwum architekta. Warszawa, 1986
- Stoner J. Camp and field: notes on the polish lanscape // Traditional Dwellings and Settlements Review, Vol. 3, No. 1 (FALL 1991), pp. 77-88
- Tasan T. Warsaw under transformation: new tendencies in the housing market // GeoJournal, Vol. 49, No. 1, Post-socialist urban transition in Eastern and CentralEurope (1999), pp. 91-103
- Tyrmand L. Dziennik 1954. Wersja oryginalna, Prószyński i S-ka, Warszawa 1999,
- Wróblewska M. Bronisław Wojciech Linke, (URL, 30.04.2020).
- Zbudujemy nową Warszawę — stolicę państwa socjalistycznego. Przemówienie przewodniczącego K.C. Bolesława Bieruta na I warszawskiej konferencji partyjnej // „Stolica», 1949, nr 29.
- Zylberberg M. A Warsaw Diary, Vallentine Mitchell, London 2005.
- Вахштайн В.С. Пересборка города: между языком и пространством // Социология власти. 2014. №2.
- Декарт Р. Сочинения: в 2 т. Т.1, М.: Мысль, 1989.
- Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок / Пер. с фр.: Дина Хапаева. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999, с. 17-50.