К концу 1920-х годов Советский Союз всё ещё оставался преимущественно аграрной страной, в которой численность сельского населения была выше городской, а сельскохозяйственная продукция и природные ресурсы – наиболее рентабельными частями государственного экспорта. После нескольких лет восстановительного периода НЭПа, власть взялась за исполнение одной из программных задач для нового государства – масштабную модернизацию, которая в Советском Союзе носила «ускоренный» и «догоняющий» характер[1] (коллективизация и индустриализация).

Одной из первых ударных волн коллективизации стала политика «раскулачивания»[2], «наступления на кулака в деревне», несколько позже переформулированная в «ликвидацию кулачества как класса»: «Со стороны коммунистической партии это была первая попытка широкомасштабной социальной инженерии, и это было начало сталинского массового террора»[3]. Таким образом, спустя 10 лет после революции разрешался пресловутый «вопрос о земле», который был разменной картой в борьбе за симпатии крестьянства на протяжении долгих десятилетий.

Сам по себе термин «кулак» на протяжении второй половины XIX века и первой четверти XX-го эволюционировал вместе с общественным строем в государстве, неоднократно меняя свой смысл, подразумевая различные коннотации – от ярко отрицательной до нейтральной, и затем вновь отрицательной – уже при советской власти – вплоть до полнейшего неприятия самого рода людей, именуемых «кулаками».

В самом общем смысле «кулак» – это зажиточный крестьянин, сельская буржуазия. Часто это уважаемый, состоятельный член сельской общины. До некоторой степени его можно сравнить с американским фермером – хозяином своей земли, живущим за счёт рационального её использования. Отрицательные черты к облику крестьянина-кулака добавляет непременное «использование наёмного труда» (батраков и деревенской бедноты) для собственных сельскохозяйственных нужд. Сам эта «эксплуатация» (часто экономически выгодная как нанимателю, так и наёмному рабочему) осуждалась главным образом с этических и нравственных позиций.

Ленин в своих работах давал различные, часто взаимоисключающие определения крестьянину-«кулаку», например, такое: «”кулак”: всякий крестьянин, который собрал хлеб своим трудом и даже без применения наёмного труда, но прячет хлеб, превращается в эксплуататора, кулака, спекулянта»[4]. Первые годы советской власти были отмечены многочисленными выступлениями комитетов бедноты («комбедов»), снабжённых достаточными полномочиями для того, чтобы громить кулацкие хозяйства. Созданные для помощи государству в «изъятии хлебных излишков из рук кулаков и богатеев» комбеды подчёркивали классовый антагонизм в обществе, который, во многом благодаря усилиями советской власти, разрешался преимущественно с оружием в руках.

В то же время, для первого периода масштабного «наступления на кулачество» (1927-1929 гг.) было характерно строгое разделение крестьян на «кулаков, середняков и бедняков», причём идеологический и в буквальном смысле физический удар должен был быть нанесён именно по «кулакам» – зажиточным деревенским «эксплуататорам». События первой половины 30-х размыли эту границу – традиционное крестьянство было уничтожено – а на смену ему должно было прийти колхозное хозяйство. Таким образом, декларируемый с самых первых лет советской власти переход от частной собственности к собственности «социалистической» оказался насильственным и искусственно насаждаемым «сверху» (и вряд ли мог быть иным, что показали неудачные попытки государственного «обобществления» в деревне начала 20-х).

Разгром кулачества, а затем и крестьянства в целом был продиктован одновременно и экономическими, и идеологическими причинами. К моменту свёртывания НЭПа в сельском хозяйстве наблюдался серьёзный кризис хлебозаготовок (государство получало недостаточное количество хлеба традиционным путём «продналога»), препятствовавший проведению в жизнь печально известной «хлебной» задачи: «не доедим, но вывезем».

«Хлебный фактор играл важнейшую роль в драматическом развертывании деревенских событий на протяжении 1927 г. Миф о хлебном изобилии, созданный посредством немыслимых в статистике преувеличений, должен был убедить правящие верхи (а тем самым и возглавляемую ими главную общественную силу – большевистскую партию) в возможности получения такого количества зерна, которое обеспечивало, наконец, решение проблемы средств для ускоренной индустриализации, для укрепления обороны…»[5].

Данные статистики по зерновым хлебам 1926-1928, найденные в архиве выдающегося советского статистика П.И. Попова (полной версии этих данных, которые должны были быть составлены Экспертным советом при ЦСУ СССР, увы, не сохранилось)[6] указывают на наличие якобы 896 млн. пудов хлеба «невидимых запасов» у крестьян (для сравнения – официальный годовой запас хлеба – чуть больше 1000 пудов). Цифры такого рода призваны были демонстрировать необходимость дополнительного «давления» на деревню, а внутри деревни – на кулаков, которые оказывались причинами всех бед – и нехватки хлеба на продажу, и продовольственного кризиса в городах, и голода в самой деревне. В наиболее активные 5 лет коллективизации власть неоднократно применяла этот статистический трюк – искусственно завышая экономические результаты первой пятилетки, число крестьянских хозяйств, вступивших в колхоз, подстёгивая тем самым темпы форсированной модернизации.

Хлеб, добытый путём конфискации, шёл на нужды индустриализации – продавался за границу по демпинговым ценам, в обмен на станки, технологии, средства на приглашение зарубежных специалистов. По многочисленным свидетельствам жителей больших городов (согласно секретным сводкам ОГПУ), продовольственная ситуация в них к 1929 году, когда вернулись карточки почти на все продовольственные товары, была даже хуже, чем в годы военного коммунизма и Гражданской войны. Форсированная модернизация предполагала строительство новой экономики за счёт наиболее конкурентоспособного советского «товара» – хлеба, максимального удешевления рабочей силы (исправительно-трудовые лагеря), мощной пропаганды и агитации.

В идеологическом отношении «раскулачивание» – понятие схоластическое, в постсоветской историографии применяется также термин «раскрестьянивание», так как в самом скором времени под определение «кулак» мог попасть любой крестьянин, по той или иной причине неугодный власти. Сильно преумножил число жертв также печально знаменитый «закон о колосках» (7 августа 1932 года), а также массовый голод в Поволжье, на Украине и в Казахстане 1932-1933 гг.

Период «сплошной коллективизации» (1930-1932)[7] покончил с «кулаком» как в терминологическом, так и в буквальном смысле. Власть в СССР уничтожала традиционный крестьянский уклад вместе с его носителями. К концу 1931 года в северные районы СССР было переселено около 2,5 миллионов человек[8] (в том числе члены семей «кулаков», осуждённых по первому пункту указа «о ликвидации кулачества как класса», т.е. расстрелянных). Новое сельское хозяйство в стране социализма должно было быть исключительно колхозным.

«Ликвидация кулачества как класса» не только стала прообразом будущих этнических чисток нацистского режима, но и отражала глубинную суть большевистского понимания марксизма. Диссидент В. Буковский приводит пример из области психиатрии: «Я помню, на психиатрической экспертизе существовал такой тест на выявление идиотизма. Подэкспертному задавали задачу: «Представьте себе крушение поезда. Известно, что во время такого крушения больше всего страдает последний вагон. Что нужно сделать, чтобы он не пострадал?» Ожидается, что нормальный идиот предлагает отцепить последний вагон. Это кажется забавным, но подумайте, намного ли умнее идеи и практика социализма? В обществе, говорят социалисты, есть богатые и бедные. Богатые богатеют, а бедные беднеют – что делать? Отцепить последний вагон – уничтожить самых богатых, лишить их богатств и раздать бедным. И они начинают отцеплять вагоны. Но всякий раз оказывается, что всё ещё какой-то вагон последний».[9]

Литература и источники.

1. Трагедия советской деревни, Т.1-2; Т.1 Коллективизация и раскулачивание. Май 1927 — ноябрь 1929, Т. 2 Ноябрь 1929 – декабрь 1930. М., РОССПЭН, 1999-2000.

2. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД. 1918—1939. Документы и материалы в 4 томах. Том 2. 1923—1929. М.: РОССПЭН, 2000.

3. Общество и власть. 1930-е годы: Повествование в документах / под ред. А.К. Соколова. М., 1998.

4. Изменения социальной структуры советского общества: 1921 – середина 30-х годов. М., 1979.

5. Вишневский А.Г. Серп и рубль. М., 1998.

6.Грегори П. Политическая экономия сталинизма. М., 2008.

7. Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы, М., 2001.

8. Сталин И.В. «К вопросу о ликвидации кулачества как класса».

9. Сельскохозяйственная энциклопедия, Первое издание. Гл. ред. В. П. Милютин. Т. 1-4 + предметный указатель. М., «Сов. энциклопедия», 1932-36.

 

Сергей Бондаренко


[1] Вишневский А. Серп и рубль. М., 1998.

[2] Согласно определению Верховного Суда РФ от 30 марта 1999 года: «Раскулачивание – политическая репрессия, применявшаяся в административном порядке местными органами исполнительной власти по политическим и социальным признакам на основании постановления ЦК ВКП(б) от 30 января 1930 г. „О мерах по ликвидации кулачества как класса“.

[3] Трагедия советской деревни. Т.1. Коллективизация и раскулачивание. 1927—1939. Документы и материалы. В 5-ти тт. / Т. 1. Май 1927 – ноябрь 1929 / Под ред. В. Данилова, Р. Маннинг, Л. Виолы. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1999, с.7.

[4] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 447, 501, 59.

[5] Трагедия советской деревни… С.21.

[6] Там же. С.772-773.

[7]ru.wikisource.org/wiki/О_мероприятиях_по_ликвидации_кулацких_хозяйств_в_районах_сплошной_коллективизации

[8] Российская академия наук. Институт российской истории. Федеральная архивная служба России. Российский государственный архив социально-политической истории. Центральный архив Федеральной службы безопасности. В. Данилов, Р. Маннинг, Л. Виола «Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы в пяти томах. 1927-1939».

[9] Буковский В. «И возвращается ветер…» М.: Новое издательство, 2007. – 348 с. – (Свободный человек), с.91.

Мы советуем
19 августа 2009