«Уроки истории» публикуют продолжение интервью с Яном Рачинским, членом правления Международного Мемориала и автором справочника «Полный словарь московских улиц» (М., 2011). Вторая часть интервью сосредоточена на советских и постсоветских топонимических практиках: как формировалась московская советская топонимика? какие социо-культурные факторы оказали на неё влияние? существовала ли «топонимическая» оппозиция и какова была судьба движения за возвращение имён в 1980-х? какие основные проблемы и тенденции современной городской топонимики?
- Начало. Первая часть интервью: «Топонимика старой Москвы: История городских названий и переименований до 1917 г. / Интервью с Яном Рачинским (часть 1)».
— Не могли бы Вы как-то осветить вопрос истоков большевистской политики наименований. Откуда возникла идея массового переименования и использования «наградных» названий?
—Проблема с советскими архивами Вам известна: далеко не всё документировано, далеко не всё сохранилось, далеко не всё доступно. То, что реконструируется: существовало несколько источников переименований. Есть некоторое количество стихийных переименований, которые происходили по инициативе условно говоря трудящихся. На самом деле, нам никогда не понятно, до какой степени это действительно трудящиеся, до какой степени — отдельный комиссар, который от имени трудящихся написал эту бумагу. Но, тем не менее, многие названия 1917-1918 годов были не приняты центрально, а возникли «снизу» — это преимущественно Коммунистические, Ленинские, Советские, Марата, Эжена Потье (хотя улица Эжена Потье вряд ли возникла по инициативе трудящихся, так как само это имя было известно немногим). Правда, подобные низовые инициативы просуществовали по большей степени и недолго. Новые названия очень часто повторялись, что вызвало на следующем этапе необходимость редуцировать количество «коммунистического».
Первая волна централизованных переименований была связана прежде всего с упразднением одноименности. Речь шла не только о новых названиях, но и о тех, которые не успела убрать старая власть. Тогда ещё наградной принцип не очень действовал, более популярны были названия по домовладельцам. Появилась и вторая цель — избавляться от так называемых «монархических» названий. Она проявилась и в первую волну 1922 года, но в значительно большей степени во вторую волну переименований 1924-25 годов.
В этот раз наградной принцип уже работал вовсю: те улицы, что два года назад были переименованы по домовладельцам, стали получать названия по разного рода большевикам: погибшим на фронтах военным комиссарам, деятелям ЧК, как живым, так и умершим. По всей видимости, идея пришла после первой волны, не исключаю, что там могли быть и призывы снизу.
— Насколько сознательным было внедрение подобного принципа?
— Судя по примерам, это не сразу стало делаться сознательно. Где-то в 1924-25 это стало в известной степени систематическим и чем дальше, тем больше. Регламентация порядка называния появилась спустя 5 лет после революцииО регламентировании процессов именования в первые годы советской власти см. Никитин С. А. Революция и география // Отечественные записки. 2003. №2. С. 502-513. Дальше нейтральные названия практически почти не появлялись. В лучшем случае, это были связанные с географией – если было какое-то село, могли назвать по бывшему селу. А если это было хоть сколько-нибудь персонифицировано, то это было персонифицировано в одну сторону. Вплоть до 1930-х годов это были борцы революции, позже стали появляться герои труда или выдающиеся прогрессивные писатели. Практически этим весь ассортимент и исчерпывался. Ещё были какие-то в честь праздников, какие-то идеологические, затем улицы типа Индустриальной, Заводской, Цементной, Шарикоподшипниковской — связанные с производством.
— Если переименования связаны с инициативой снизу, можно ли связать относительную сохранность топонимики тех или иных районов (например, вокруг Большой Спасской) с социальными особенностями людей, проживавших на них, не хотевших переименований?
— Уцелело кое-что. Если говорить о Спасских названиях, то они получили дополнительные названия в ходе первой волны переименований. Если говорить о том, почему уцелело — то по недосмотру. В предисловии я привожу цитату из Сытина, что улицы и переулки по названиям домовладельцев ещё сохранились, и их давно следовало бы снять. Видимо, они всё же воспринимались как исторические. Тем более, в войну и послевоенный период были эти вот заигрывания с церковью, попытки её встраивания. До войны не успели, а после— уже не было необходимости.
«Поныне ещё около 350 улиц и переулков носят фамилии домовладельцев: они не грешат одноименностью и потому не снимаются, хотя их давно бы уж следовало снять» (Сытин П. В. Откуда произошли названия улиц Москвы. М., 1959. С. 50).
— Пересматривая размышления ЕфремоваЮрий Ефремов – глава Московской топонимической комиссии. См. Ефремов Ю. К. О ходе и принципах наименования московских улиц // Географические названия в Москве. М., 1985. С. 33-47 (Вопросы Географии. Т. 126). о московской топонимике, я удивился тому, что он ищет обоснование советским топонимическим практикам («наградные названия», названия в честь праздников) в дореволюционном прошлом. Например, упоминает переименования в Дорогомилове в честь 100-летнего юбилея войны 1812 года, Лермонтовский сквер.
— Это была совсем не распространенная практика. В Дорогомилове улицы в честь Бородинского сражения действительно были, но они начали появляться там несколько раньше. Дорогомиловский мост был переименован в Бородинский еще в 1847. Это название укоренилось далеко не сразу. В начале ХХ века появилась окружная железная дорога со станцией Кутузово, название которой связано с Кутузовской избой. Вскоре на картах появились названия Бородинских переулков. До этого они назывались Полевыми, так что это было скорее не переименование, а наименование. Вероятно, тогда же в Дорогомиловской слободе (еще не входившей в городскую черту) появились Дохтуровский и Багратионовский переулки. И не то чтобы таких примеров было безумно много.
Что касается Лермонтова, то тут надо понимать следующее. В большинстве случаев переименования не были инициативой властей (Дорогомилово здесь скорее исключение). Не было властной инициативой и появление Лермонтовского сквера. Насколько я помню, это была идея частных лиц, поддержанная Сапожниковым, богатым купцом, который там жил по соседству. Я не помню даже, было ли это название формально утверждено. Идея установить там памятник проходила довольно трудно, поскольку Лермонтов не был вполне «кошерным» поэтом. В конце концов, идея была одобрена, но из-за войны возникла некоторая неразбериха, так что установить памятник не удалось. Формально название Лермонтовский сквер в справочниках не появилось, хотя и употреблялось. Так что говорить, что наградные названия были сколько-нибудь укоренены до 1917 года, ни в коем случае нельзя. Исключения весьма и весьма редки.
В общем, если бы эта практика была шире, Ефремов привел бы больше примеров. Мне известна улица в честь Дубасова (в Черкизове), Долгоруковская… В общем, это практически исчерпывающий перечень. Если не вспоминать «писательские» названия (за городской чертой).
— Тогда почему он так подчёркивает эту мысль? Насколько важна была идея исторической преемственности для московских топонимистов?
— Не знаю, скорее всего, из какого-то представления, что это всё не совсем прилично. Тем более, что довольно много названий давалось в честь живущих. Были улицы Молотова, Кагановича в двух экземплярах, Ворошиловские — чего только не было. Потом названия большинства таких улиц заменили после присоединения новых территорий. Тем более что эти товарищи образовали известную группу Маленкова-Кагановича, и Ворошилов поначалу их тоже поддерживал. Названия в честь живущих были упразднены.
Если говорить о традициях и преемственности, то следует понимать, что история топонимики и краеведение вовсе не были в почёте. Многие краеведы подверглись репрессиям.
Но во время войны отношение к истории переменилось. Появились снова Кутузов, и Нахимов, и прочие «буржуазные» полководцы, и даже Александр Невский, про которого в первом издании БСЭ написано весьма малопочтительно.
Оказалось, что история СССР начинается не с 1917 года, что мы продолжатели великих традиций, величия государства. Отзвуки этой державной риторики могли оказаться у Ефремова. Вы понимаете, трудно забраться в голову к другому человеку.
Вообще же обыкновенно принято противопоставлять советское увековечение народных героев упоминаниям неизвестно кого – каких-то купцов или, хуже того, князей. В целом позиция такая, что вся топонимика должна чему-то соответствовать, к чему-то звать и так далее.
— Подъем интереса к истории в военный период отразился на московской и внемосковской топонимике?
— Это надо анализировать. Вообще говоря, изменение акцентов произошло. До войны не мог появиться памятник Юрию Долгорукому, даже идея была бы совершенно непонятна никому. После войны это уже было вполне естественным шагом. То, что стало возможно в культуре – музей русского искусства в Андрониковом монастыре – это послевоенный сюжет. В топонимике я таких проявлений, пожалуй, не помню. Названия в честь живущих стали даваться реже. Но это стало заметно ещё и до войны, так как возникали неприятные истории. Кто-то оказывался врагом народа, требовалось производить переименование.
— Была ли в советское время оппозиция переименованиям?
— Попытки воспрепятствовать переименованиям… Не берусь сказать. Знаю, что недовольство существовало — попадалось в переписке чьей-то. Или, например, в «Двенадцати стульях», есть некоторая издёвка над стремлением все переименовывать и вообще над советской системой наименований.
В первоначальной рукописи романа Ипполит Матвеевич жил на улице «Им. тов. Губернского». Это название (вполне органичное по форме для тех лет — в Москве в те годы была улица им. тов. Верземнека) было вычеркнуто — редактору оно показалось двусмысленным. Но осталось описание первого знакомства Остапа Бендера со Старгородом: «Он прошел Советскую улицу, вышел на Красноармейскую (бывшая Большая Пушкинская), пересек Кооперативную и снова очутился на Советской. Но это была уже не та Советская, которую он прошел, — в городе было две Советских улицы. Немало подивившись этому обстоятельству, молодой человек очутился на улице Ленских событий (бывшей Денисовской)».
В сатирических произведениях фигурировали разные анекдотические названия, пародирующие, а подчас просто воспроизводящие советскую топонимическую действительность — улицы Перевыполнения, Достижения, и т.п. В общем, скептическое отношение было, но говорить об оппозиции я не берусь. Это нужно смотреть в архиве комиссии при Моссовете, какая была реакция на переименования. Полагаю, что кто-то из экспертов, вполне вероятно, высказывал возражения. Сам я не видел этого архива, поэтому это не более чем гипотеза.
— Давайте перейдем к 1980-м годам. Почему движение за возвращение названий стало настолько мощным, вобрав в себя значительную часть политической повестки дня? И настолько безуспешным?
— Я так понимаю, про старые названия говорили и до того. Попытки возвращения делались. Это было вполне актуально и в среде национального движения. Это был вполне популярный лозунг движения «Память». Такая мысль лежит на поверхности — очевидно, что история Москвы не в 1917 году началась и не вот этим вот захватившим власть менять по своему усмотрению то, что сложилось веками. Это вполне очевидное ощущение, не думаю даже, что оно проговаривалось рационально. Надо сказать, что московские власти этому сопротивлялись, сколько могли. В конечном счёте, то, что было принято в 1994 году — возвращение условно всех названий в пределах Садового кольца и очень небольшой части за пределами — это максимум, что удалось сделать. И после этого уже почти ничего не возвращалось. После 1994 возвращение было штучным. Последнее, что вернули — это Старообрядческая (бывшая Войтовича) в 2005 году.
Относительная безуспешность связана с несколькими ложными аргументами, получившими широкое распространение — при значительной помощи властей.
Аргумент про сохранение истории. Демагоги говорят: а вы хотите уничтожить историю, переписать её. Это очевидная неправда. История пишется в книгах и учебниках, что было, то и было. Никто сейчас не вычеркивает имя Сталина и Брежнева из учебников. Товарищ Сталин и все его последователи оппонентов вычеркивали: найти Троцкого в учебниках истории можно было только в качестве врага народа. То, что он имел какое-то отношение к победе в Гражданской войне, созданию Красной армии, к октябрьскому перевороту, – всё это скрывалось и умалчивалось. Сейчас никто ничего не прячет.
Памятники и названия — это несколько другая история. Вернуть старое название — это акт справедливости, а не акт борьбы с историей. Если где-то на окраине улица получила название улицы Героев Первой Пятилетки, то пусть она остаётся — это отражает некоторую историческую реальность. И те, кто это название внедрил, имели право назвать улицу так, как они хотят. Но возвращение старых названий — это не переименование, а именно возвращение названия, которое сложилось без участия каких бы то ни было властей.
Другой аргумент — миф о том, что переименование страшно дорого, что это страшно неудобно, что всем нужно ходить отмечать в паспортах новые адреса, что всем организациям нужно менять всем бланки. Все это не соответствует действительности. Много раз уже объясняли, что это выдумка, что не нужно идти менять никакой прописки, что почта приходит по старому адресу. При смене документов действительно будет поставлен новый штампик, но до этого никому ничего не надо. То есть это чистые выдумки. Никто не жаловался на трудности при возвращении названия Старообрядческой улице — это вполне показательный пример.
Повторюсь: возвращение названий — это акт справедливости. Улицы, которые на протяжении столетий носили имена, отраженные в огромном количестве архивных документов, семейных историй — они должны вернуться на своё законное место. Видимо, это объясняет актуальность этой темы.
— Почему идея возвращения названий вызывает такое сопротивление со стороны… кого? властей? влиятельных общественных организаций?
— В общем, сторона властей… Хорошая иллюстрация позиции властей по этому вопросу — это возврат мемориальной доски Брежневу. Потому что реально, конечно, 90% москвичей эта доска на фиг не нужна. Но существуют комитеты ветеранов, созданные при советской власти, во главе которых советской властью поставлены вполне идеологически выдержанные товарищи, типа товарища Долгих в Москве. И естественно, они проводят вполне определенную линию. Кто-то вполне искренне уверен…
Собственно не так даже важно, искренне или не искренне. По существу, все эти названия — это есть бесплатная пропаганда коммунистической партии. Мавзолей стоит на Красной площади, поддерживается содержится за счёт государства. Какую идеологию он поддерживает? Понятно, какую. Вот улица 1905 года — понятно, о чём эта память и в каком аспекте эта память. Эти названия несут совершенно явственную идеологическую нагрузку. Точно так же, как эти бесконечные названия в честь комиссаров Гражданской войны, в честь чекистов… Улица Менжинского — это позор для города и вызов, с моей точки зрения, для большинства населения страны, потому что коллективизация — это Менжинский, который курировал всё это чудовищное мероприятие. Улица в честь этого человека продолжает существовать в Москве. Эти люди остаются героями.
Власть наша устроена просто — это бюрократия. Это не какие-то художественные выдумки — это просто бюрократия. Вот чиновник, у него есть формально созданный комитет ветеранов. Других ветеранов он не знает и альтернативного комитета не существует. В силу характера террора (у нас репрессиям подвергались не противники режима, а довольно широкие слои населения) даже среди тех, кто прошел сам этот террор, довольно много тех, кто верит, что это было «искривление линии партии», высок процент считающих так же и среди их детей. Эти люди, объединения жертв зачастую не несут альтернативной идеологии. Они хотят сохранить память, но не дать оценку прошлому и не осудить его. В общем, нет альтернативной союзу ветеранов организации. А чиновник хочет жить просто: «вот ветераны выступили, вот они отстаивают эту точку зрения, вот мы уважаем ветеранов». Таким образом они уважают ветеранов просто для собственного спокойствия.
Массового движения сейчас за переименования нет. Идеи о том, что это дорого, что это связано с большими трудностями для каждого, были внедрены в массовое сознание. Поддержка идеи о переименовании имеет место в узком интеллигентском кругу, но не среди жителей.
— Какая роль в этой ситуации у топонимических комиссий?
—Топонимическия комиссия пытается что-то делать. Вот сюжет с Братеево — название, которому без малого 500 лет. Совершенно очевидная ситуация. Чиновники договорились с чиновниками о том, что будет станция Алма-Атинская, не раздумывая, что слово «Алма-Ата» появилось несколько позже, что оно здесь не такое родное. Пусть бы она появилась на пустом месте — тем более, что сейчас метро тянут во многие неисторические районы, — назовите там. В конце концов, переименуйте «Войковскую» в «Алма-Атинскую», чтобы убить двух зайцев. Вот было единодушное мнение комиссии и общественности. Был опрос населения — все за то, чтобы станция называлась Братеево. Но, тем не менее, чиновники договорились, кто-то организовал альтернативный опрос, который дал «нужные» результаты. И вот сейчас можно наблюдать стихийное выражение общественного мнения. Если Вы ездите на метро и смотрите на эти схемы, то довольно часто слово «Алма-Атинская» заклеено словом «Братеево», что меня, честно говоря, радует. Я не сторонник вандализма, но такого рода «вандализм» я вполне приветствую. Я даже был бы за расширение такой народной инициативы.
Даже единогласные решения Комиссии не имеют силы закона, это всегда рекомендации. А дальше чиновники поступают с этими рекомендациями как хотят. Увы, сейчас комиссия практически бездействует. После этого скандала в Братеево кто-то в знак протеста вышел.
Можно предположить, что нынешний мэр поддержал бы идею переименования улицы Менжинского, поскольку он сам из семьи раскулаченных и более или менее понимает, что это такое было. Но пробиться к нему с этой идеей невозможно в силу устройства нашей власти. Это чистая чиновничья структура — до первого лица не доходят такого рода вещи.
— Получается, что «общественное мнение» для власти — это мнение ветеранских организаций. Почему только они? Почему бы не православные сообщества, например?
— Я могу комментировать только гипотетически по своим ощущениям и наблюдениям. В Москве есть фонд «Возвращение», и православных священников там немало. И действительно периодически идейные отдельные представители РПЦ произносят что-то и про захоронение Ленина, и про упразднение некоторых названий, но вообще говоря, к сожалению, РПЦ — это довольно политизированная структура, и никакой внятной (если говорить любимым словом президента) и достаточно чёткой позиции пока не представила. Это остаётся на уровне высказываний более или менее высокопоставленных представителей, но это не есть мнение РПЦ. И когда доходит до серьёзного обсуждения, то начинаются оговорки, что и те наши прихожане, и эти наши прихожане, и вообще это один народ и зачем же церкви отталкивать одних… Вот эта некоторая непоследовательность и нечеткость позиции… Я думаю, что если бы это было однозначно сформулировано патриархом или, тем более, собором, что ряд имён должны быть с карты убраны, то это было бы достаточно весомо, чтобы укоротить мнения советов ветеранов, которые, тем более, мнения ветеранов не отражают.
Эти вопросы редко выходит на уровень обсуждения. Вот Братеево — это редкий случай, когда вопросы переименований получили определенный резонанс. В основном же всё обсуждается довольно кулуарно.
— При этом любое упоминание о переименовании, если уж оно прорывается, обычно довольно живо обсуждается.
—Условно говоря, сейчас существуют несколько чётко сформулированных подходов к топонимике. Краеведы, которые отстаивают идею о том, что история до 1917 года была насильственно изъята в советское время; коммунисты и ветеранские организации, которые отстаивают точку зрения, что советские переименования — это наша история и её нельзя вычёркивать; чиновники, которые стремятся выразить уважение ветеранам и минимизировать свои усилия; жители, которым навязали представления о дороговизне переименований и неудобстве, связанном с ними. То есть одна сила, которая «за», и три силы, которые по разным причинам «против». Их расклад более или менее постоянен.
В медиа возникают вопросы о переименованиях типа Войковских. Это некое символическое переименование, которое отстаивают краеведы и некоторые политические силы (часто краеведы даже в меньшей степени).
— Переименование в честь Кадырова было довольно громким.
— Это было вопреки закону. Критиковали и улицу Солженицына. Но, в общем, к сожалению, и журналисты не обращают внимания на эту тему. А общественное мнение… Его никто и не спрашивает.
— Как подобная политика сказывается на топонимике в широком контексте?
— Знаете, мне недавно попался на глаза проект переименований улиц посёлка, вошедшего в черту Москвы. Хоть бы один там был поэт или писатель — сплошь генералы и маршалы. Вот их увековечивают. В названиях отражается милитаристская государственническая позиция. Из деятелей культуры шанс быть увековеченным есть у какого-нибудь народного артиста Союза. Но этот шанс небольшой по сравнению даже с самым захудалым генералом. Это, опять же, чиновничий подход к тому, что такое государственная заслуга и что такое наименование улиц. Если это в честь кого-то, то название — награда; если в честь чего-то, то «Индустриальной», как в советские времена, конечно, не будет, но «Ракетная», «Танковая» — сколько угодно. Это уничтожение своеобразия. Совсем уникальных названий не так много, но то, что на месте новых улиц были какие-то деревни, родники, урочища, названные по каким-то старым владельцам, отразить в топонимике намного правильнее и патриотичнее, чем воспроизводить стандартные названия.
В связи со странами СНГ возникает и другой вопрос — у нас появляются вымороченные названия. Пока их ещё не так много, но чем дальше, тем больше их будет становиться. Например, объект назван в честь Целинограда, который уже даже не Акмола, а Астана. То есть тот объект, в честь которого названа улица, имеет уже совсем другое название. Я уж не буду про Ленинградское шоссе, которое непонятно, куда ведёт: какой Ленинград? Если только в Ленинградскую область. Вот эта проблема возникает в связи с переименованиями в России и республиках.
— И последний вопрос. Если фантазировать: какие организации и, шире, течения могли бы сформировать новое движение за возвращение названий?
— Вообще говоря, оно существует. Есть краеведы, хотя и в их среде существуют разногласия. Есть краеведы «при власти», которые стоят за то, что советские названия — исторически сложившиеся. А раз так, то пусть и живут дальше. При этом не анализируют, что что-то сложилось стихийно и по собственному течению, а что-то сложилось административно, было спущено сверху и навязано. Кто ещё? Отдельные политические движения это ставят в повестку дня. Но их не так много и это явно не первый вопрос. Перспективу же широкого движения я, увы, не вижу. К сожалению, это не слишком увлекает журналистов.
Подготовил Никита Ломакин