Ещё совсем недавно мы объясняли едва ли не всё происходящее вокруг «ментальностью». В последнее время распространение получило другое слово-отмычка: «идентичность». «Донбасс» (беру это слово в кавычки, поскольку, в любом случае, на данный момент не вся территория Донецкой и Луганской областей охвачена боевыми действиями, да и географически-производственные границы Донбасса включают, например, Павлоград, находящийся в Днепропетровской области) в данном случае может быть показательным примером. Ведь в обсуждении того, почему война вспыхнула именно в Донбассе (а не, например, в Харькове, Одессе или Днепропетровске) постоянно звучат уверенные голоса об особой «донбасской идентичности», под которой обычно понимают глубокую до безнадёжности советизацию региона.
У такой логики есть две важные черты. Во-первых, она приписывает «Донбассу» некую врожденную «советскость» и отказывает последней в какой бы то ни было динамике. При этом очень редко вспоминают, например, о шахтерских забастовках на Донбассе конца 1980-х годов, в которых приняли участие десятки тысяч людей и которые уже к середине 1991 года выдвинули политические лозунги децентрализации и переподчинения шахт республиканскому центру. Независимая Украина достаточно быстро развеяла иллюзии шахтеров по поводу улучшения социально-экономической ситуации вне общесоюзной централизованной экономики. Но это отнюдь не означает, что в Донецкой и Луганской областях преобладали сепаратистские настроения (даже несмотря на то, что правящая при режиме Януковича Партия регионов старалась максимально педалировать тезис о том, что «Донбасс кормит Украину», хотя последняя и «не хочет его услышать»).
Во-вторых, описанная выше логика наличия некой особой «донецкой идентичности» перекладывает ответственность за случившееся с регионом на его население и – вольно или невольно – преуменьшает роль факторов, которые автору этих строк кажутся первостепенными. Я имею в виду то, что Донецкая и Луганская области имеют протяжённую границу с РФ и то, что местные элиты заняли «нейтральную» позицию по отношению к дестабилизации ситуации в регионе. Для понимания генеалогии войны на Донбассе важно обратить пристальное внимание и на фактор физического насилия (в начальной стадии конфликта – прежде всего, силовой захват административных зданий) и неспособность Украины быстро и адекватно ему противостоять.
Так, 6 апреля 2014 года несколькими сотнями демонстрантов было занято здание Донецкой облгосадминистрации. Это была третья и окончательная попытка захвата здания, первые две имели место в начале марта. Показательно, что за месяц ни местными властями, ни Киевом не было ничего предпринято для защиты объекта. Захват 6 апреля произошел при попустительстве (если не содействии) охранявшей здание милиции. Штурмовать захваченный объект украинские спецслужбы так и не решились (возможно, опасаясь прямого вмешательства со стороны РФ). Такая демонстрация слабости государственной власти была вещью непростительной. Она стала ещё одним (не единственным) проявлением неспособности киевских политических элит найти адекватный язык разговора с регионом, который для этих элит чётко ассоциировался с «не нашим» избирателем. В этом ключе показательной стала президентская кампания 2014 года, которая в регионе фактически не велась, что, кстати, очень болезненно воспринималось местными проукраинскими активистами.
После почти года разрушительной войны настроения в регионе не могли не измениться. Важнейшими факторами этих изменений стали: ежедневный опыт переживания войны (обстрелов, разрушений, смерти близких); информационная блокада территорий ДНР и ЛНР от украинских СМИ; неспособность Киева организовать эффективную эвакуацию мирного населения из зоны боевых действий и приостановление социальных выплат на «оккупированных территориях».
В рассуждениях на тему «настроений Донбасса» (здесь принципиально важно подчеркнуть, что классическая социология с проведением опросов и их последующим анализом в ситуации войны просто невозможна), с одной стороны, сохраняется иллюзия, что, познав все «прелести» жизни в самопровозглашенных республиках, люди будут ждать возвращения в состав Украины, с другой же, утверждается, что «ничего поделать нельзя», поскольку «советская идентичность неисправима». Подобные статичные описания вдвойне неадекватны в ситуации войны, которая очень остро ставит запрос на конституционный порядок и внятные правила игры. Первый, кто заполнит этот вакуум легитимности, и завоюет сердца людей, переживших войну.
Конечно, в развитии военного противостояния на Донбассе ключевую роль сыграли утрата Украиной контроля за российско-украинской границей и прямое вмешательство России. Можно с высокой долей вероятности предположить, что для Кремля поддержание конфликта на востоке Украины является инструментом дестабилизации всей страны, которая по этой логике просто обречена вернуться в российскую сферу влияния. Донбасс сам по себе Москве малоинтересен, как и гипотетические огромные затраты на его восстановление и содержание. Соответственно, российская политика по отношению к Донбассу инструментальна и ситуативна, напрямую зависит от развития событий в Киеве и от международной конфигурации.
Стратегия Киева по отношению к территориям, ныне контролируемым самопровозглашёнными «народными республиками», непонятна. С одной стороны, и президент Порошенко, и все ведущие политики придерживаются риторики «единства Украины» и «возвращения Донбасса». С другой стороны, попытка военного наступления летом прошлого года закончилась Иловайским котлом, а планы по возведению оборонительных сооружений на нынешней линии разграничения, пропускной режим на границе «зоны АТО» свидетельствуют о подготовке скорее к обороне, чем наступлению. Это соответствует и мантре западноевропейской дипломатии о том, что кризис в Украине «не имеет военного разрешения». Не говоря уже о том, что Киев до сих очень вяло ведёт информационную войну в зоне АТО и не формулирует чётких посланий населению неподконтрольных ему территорий.
В целом, и со стороны Украины, и со стороны ДНР и ЛНР всё же есть понимание сложности гипотетической ре-интеграции региона в Украину. Нет понимания, как эти сложности преодолевать. Тем более, что риторика лидеров ДНР и ЛНР представляет собой букет часто разнонаправленных футуристических проектов: от «Новороссии» и «воссоединения с Россией» до «единой пророссийской антифашистской Украины».
Очевидно, что все стороны конфликта, злоупотребляя жестокой риторикой, загнали себя в угол, компромиссный выход откуда если и возможен, то неизбежно кажется предательством погибших (а это очень серьезный морально-политический аспект). В том числе поэтому многим представляется, что единственной реалистичной попыткой выхода из нынешней аморфной ситуации остаётся продолжение войны. Даже несмотря на то, что нынешний статус-кво, парадоксальным образом, во многом устраивает стороны. Выгоды войны состоят не только в процветании теневой экономики, но и в возможности, ссылаясь на войну, объяснять разнообразные проблемы внутренней политики, прежде всего, недостаточную решительность в проведении реформ. На войну можно списать (часто обоснованно) если не всё, то очень многое.
Главная же угроза по-прежнему заключается в отсутствии стратегического решения проблемы. Киев не может просто «отказаться от Донбасса», в том числе, из-за опасений, что это сразу же спровоцирует «продолжение русской весны» в других регионах (прежде всего, приграничных). Вопрос прямых переговоров с ДНР и ЛНР (о которых, кстати, незадолго до отставки с поста днепропетровского губернатора говорил Игорь Коломойский) остаётся открытым, особенно, в свете признания Верховной Радой этих образований как «террористических». Вопрос эффективности разговора с Кремлём, особенно в ситуации по-прежнему открытой границы, через которую регулярно заходят гуманитарные и совсем не гуманитарные конвои, также остаётся скорее риторическим.
В размышлениях о будущем региона важно иметь в виду и то, что послевоенный Донбасс будет неизбежно иным. Хотя бы из-за очень серьёзных разрушений инфраструктуры. Иными словами, структуру его экономики ждут глубокие изменения, которые Украина откладывала все постсоветские годы, провозглашая вместо них «престижность шахтёрского труда».
Есть ещё чрезвычайно важный человеческий фактор. Только в пределах Украины официально зарегистрированы более 1 млн «временно перемещенных лиц» из зоны боевых действий. Эти люди – тоже Донбасс, даже если часть из них уже никогда не вернется на малую родину. Конечно же, то же самое касается тех, кто выехал в Российскую Федерацию или другие страны.
В 2013 году Донецкая и Луганская области давали более 25% всего украинского экспорта. В результате войны Украина потеряла не только часть территории и значительную часть своего промышленного потенциала, но и важную составляющую внутреннего разнообразия. Мне кажется, что весомость этой потери до сих пор недостаточно понята. Как недостаточно поняты и многомерные последствия войны для общества и страны… Войны, которая пока что далека от завершения.