31 марта 2020 года на 96-м году жизни скончался Леонид Зорин — советский писатель и драматург, наиболее известный широкой публике как автор сценария к фильму «Покровские ворота», а также пьес «Царская охота» и «Варшавская мелодия». Всего Зорин написал больше 30 пьес, и они регулярно ставились в советских и российских театрах.
У многих его произведений была сложная судьба. Наверное, больше всего это касается пьесы «Гости» — одной из самых ранних, написанной в год смерти Сталина. «Гости» сразу после публикации были поставлены в Ленинградском БДТ имени Горького, и затем, очень быстро, фактически запрещены: пьесу сочли слишком крамольной, не соответствующей политическому моменту.
В память о Зорине рассказываем, как его пьеса задела нерв эпохи, из-за чего оказалась под запретом, чем похожа и не похожа на «Оттепель» Эренбурга и другие важнейшие произведения 50-х, а также почему ее можно считать одной из первых попыток заговорить о сталинских репрессиях в советской литературе.
«Пьесу «Гости» я не переоцениваю — она была очень запальчивая, не было в ней достаточного покоя, который должен все-таки присутствовать в художественном произведении. Но получилось так, что «Гости» по времени — после тридцатилетнего молчания — первая пьеса, где была затронута тема номенклатурного перерождения советского чиновника. Написал я ее в марте: Сталина уже нет, но Берия был в полной силе. Андрей Михайлович Лобанов как режиссер получил ее в сложный период — понимая, что это первый крик после паузы.
[…]
– А про что «Гости»?
– Приехал сын в гости к отцу. Сын — замминистра юстиции, отец — старый большевик-отставник. Из этого визита, кроме взрыва и полного краха всей семьи, не происходит ничего. Раскол всего. Внука — более близкого к деду-большевику — играл молодой и прекрасный собой Володя Андреев, с которым и началась тогда наша огромная дружба.
[…]
– Вернемся к «Гостям». «Что там было, как ты спасся» — словами Высоцкого, если учесть, что долбали вас года два.
– Даже дольше. Так получилось, что там впервые было сказано о перерождении советской верхушки. Это было воспринято страшно болезненно. Кто нападал конкретно — сейчас и не вспомнить: огромная литература была, во всех газетах. Когда я угодил в больницу с чахоткой, то и там больные стояли у дверей палаты: «Вот, это он лежит» — и доктора их разгоняли. Печальная популярность, которую надо было пережить. Отца вот я этим угробил: не перенес. Лобанов потерял театр и вскоре умер, через жалкие пять лет. Два человека моей жизни, в сущности, пали жертвой этой истории.
Потом «Гости» шли в Малом театре, Владимир Андреев (главный режиссер Малого театра в 1985–1989 гг. — Ред.) их возродил. В новые времена, конечно же. Что-то вроде исторической реконструкции: болевая точка ушла».
Леонид Зорин, «Я счастлив, что Сталин не успел мне помочь». Разговор с Юрием Васильевым, опубликованный 25 февраля 2014 г.
«Гости» не только о «взрыве» и «полном крахе» семьи. И даже — не согласимся с автором — не о нем. Семья — тот самый большевик-отставник с женой, дочерью и внуком, уехавшим когда-то из Москвы от отца к бабушке и дедушке, — кажется как раз вполне устойчивой. Те, кто жили в этом доме к началу пьесы, здесь и останутся. Их ценности никак не поколебались от столкновения с московской частью семьи, приехавшей в гости, — с сыном хозяев дома (тем самым номенклатурным чиновником), его женой и вторым его сыном. В финале гости изгнаны хозяевами. Там, в Москве, может быть, что-то и не так, но здесь, на периферии, как раз и сохраняется настоящая жизнь с настоящими ценностями. Хранители этих ценностей — старшее поколение, люди, делавшие революцию, закладывавшие основу общества, описанного в пьесе. Эти ценности сохраняются и передаются — вот и дочь, и один из внуков, и школьники, которых учат и бабушка, и этот внук, и самые разные люди, притягиваемые этим домом. И все они так или иначе будут бороться с забронзовевшими, оторвавшимися от людей и революционных ценностей членами большой семьи.
Или, может быть, в символическом смысле все-таки — «крах семьи»? Крах «семьи» — то есть раскол в обществе? Семья как государство, государство как семья — это ведь устойчивая метафора многих предшествовавших «Гостям» лет, особенно использовавшаяся в связи с войной. Сейчас же она интерпретировалась таким образом: мы — единое целое, но внутри нас выросли вот такие бюрократы; мы — основа, периферия, нас, может быть, и больше, но они — в самом центре, они в Москве и занимают высшие должности.
Впрочем, высшие ли? Высокие, да, но и на высокие должности может найтись управа, все-таки замминистра — не министр, да и над министром кто-то есть. И в финале пьесы как раз и идет речь о том, чтоб дойти до Москвы в борьбе за восстановление справедливости (конфликт в пьесе связан с конкретным случаем несправедливости, в котором виноват именно сын хозяев дома). В «Оттепели» Эренбурга, которая выйдет тремя месяцами позже «Гостей», именно Москва восстановит справедливость, сняв виновного в бесчеловечном отношении к людям директора завода. А в романе Галины Николаевой «Битва в пути», который будет опубликован через два года на волне XX съезда, это сделают высшие партийные инстанции — тоже Москва. И у Эренбурга, и у Николаевой получится, что переродился, испортился какой-то отдельный представитель этого среднего звена — близкого к высшим звеньям, но все-таки только среднего. А у Зорина мы ничего об этих высших звеньях не узнаем: переродились ли, нет ли? Финал открытый: бороться за справедливость еще предстоит.
Что, собственно, происходит в пьесе? Основное событие — выявление вот этого нарыва, который ощущался и раньше. И проблема названа: бесчеловечное отношение к людям.
«Гости» написаны в марте 1953-го. После похорон Сталина и давки на Трубной. После передовицы «Литературной газеты»Священный долг писателей // Литературная газета. 1953. 19 марта. о том, что главной задачей советской литературы теперь должно быть осмысление образа товарища Сталина (Симонов, считавший, что потерял «Литературную газету» именно из-за этой публикации, описал в воспоминаниях звонок разгневанного Хрущева — уже, вероятно, имевшего в виду что-то из того, что осуществил впоследствии). До и после следующей передовицыДостойно показывать великие дела народа // Литературная газета. 1953. 26 марта., потребовавшей вдруг, всего через неделю, что-то принципиально иное — изображать народ.
До освобождения врачей-вредителей и публикации в «Правде», сообщившей советским людям, что арестовывать, оказывается, могут без достаточных оснований. До первых попыток обсудить необходимость расширения невозможно узких границ допустимого в соцреализме — до публикации в той же «Литературке» статьи Ольги БерггольцБерггольц О. Разговор о лирике // Литературная газета. 1953. 16 апр. о том, что ведь «внутренний мир советского человека… расширился и обогатился» после войны и вмещает в себя теперь не только хорошее, но и грустное.
Потом пойдут статьи о перестраховке в литературе и литературной критике, и самая известная из них, статья Владимира Померанцева «Об искренности в литературе», прогремит в декабрьском номере «Нового мира»: это как раз тот декабрь, когда, как написал Александр Раскин, «ликует публика московская», потому что
… открылся ГУМ, закрылся Берия,
И напечатана Чуковская.
Речь идет о «Литературной газете» от 24 декабря 1953 г.: Чуковская (!) — на первой полосе, сообщение о расстреле Берия — на второй. Очередной уже знак перемен, в том числе смены ценностей — и эта же недолгая волна сделала возможнымЧупринин С.И. Оттепель: События. Март 1953 — август 1968 года. С. 60. Автор выражает глубокую признательность С.И. Чупринину за возможность познакомиться с его книгой «Оттепель…» в электронном виде — и за саму книгу, конечно, тоже. получение 12 декабря 1953 г. цензурного разрешения на постановку пьесы Леонида Зорина «Гости», премьера которой состояласьЧупринин С.И. «Оттепель…» C. 73. 24 февраля в Ленинградском Большом драматическом театре имени М. Горького (постановка Василия Меркурьева и Ирины Мейерхольд).
Премьера, с которой успели: после выхода пьесы в февральском номере журнала «Театр», но еще в недолгий период похвал пьесе (среди них — высказывания К. Симонова, который занес «Гостей» «в актив советской драматургии»Об одной фальшивой пьесе // Литературная газета. 1954. 27 мая.). Вторая премьера, майская, попала уже в другую полосу: спектакль Театра имени М. Н. Ермоловой прошел один-единственный раз 2 мая 1954 г. и был запрещенЧупринин С.И. «Оттепель…» С. 85..
27 мая «Литературная газета» дала редакционную статью «Об одной фальшивой пьесе», обвинив «Гостей» в погоне за ложными сенсациями — советской литературе нужна сатира в духе Гоголя и Щедрина, но правильно понятая! 3 июня газета продолжила тему, сообщив о состоявшемся 1 июня собрании секции московских драматургов, посвященном обсуждению пьесы Л. Зорина «Гости». Во вступлении В. Ермилов заявил о грубых идейных и эстетических ошибках. 10-11 июня проходит партсобрание московских писателей, и в заключительном слове первый секретарь правления Союза советских писателей А. Сурков говорит об «Оттепели» Эренбурга, что «при всем осуждении ее недостатков, эту повесть «крупного писателя и общественного деятеля» нельзя ставить «в один ряд с клеветнической пьесой Л. Зорина „Гости“»Чупринин С.И. «Оттепель…» С. 90, 93, 95..
Вот она, одна из причин перемены отношения к «Гостям», наряду с подготовкой ко второму съезду писателей и необходимостью определить принципы советской литературы: выход в майском номере «Знамени» той самой повести, которая даст название периоду. Еще одна причина, не менее важная, чем выход «Оттепели»: 2 мая, в день премьеры «Гостей» в Театре им. Ермоловой, Твардовский читает в редакции «Нового мира» первый вариант поэмы «Теркин на том свете» и надеется дать ее в июльском номереЧупринин С.И. «Оттепель…» С. 85. — но поэма, описывающая мытарства по инстанциям, не сильно отличающие тот мир от этого, спровоцирует снятие Твардовского с поста главного редактора «Нового мира». Слишком много на первую половину мая пришлось весомых высказываний о бюрократах и даже о номенклатуре — не об отдельных проявлениях бюрократизма, периодически становившихся темой критических высказываний разного уровня, от статей до карикатур, а именно о том, что этот бюрократизм стал частью системы.
«Оттепель» была мягче, осторожнее в оценках, чем «Гости» и «Теркин на том свете» — и тем не менее обсуждать и осуждать ее начали с поспешностью, которую отметил сам Эренбург. Он спросил на посвященном «Оттепели» заседании в Союзе писателей 14 июня, почему прежние его произведения не обсуждались, а «Оттепель» обсуждается, да еще вот недавно в отсутствие автора? Значит ли это, что решение вынесено заранее? И не подсказывают ли его собранию Сурков, выступивший 11 июня, и ведущий собрание Юрий Либединский, который заявил, что бюро секции прозы тоже осудило повесть?Débat sur Le Dégel d’Ehrenbourg à l’Union des écrivains soviétiques. Publ. Bérard, Ewa. Comment. Depretto, Catherine // La Revue russe. 2006. №28. P. 61. Автор благодарит Габриэля Суперфина, обратившего ее внимание на этот документ — запись обсуждения повести «Оттепель», сделанную Фридой Вигдоровой.
Это одна их тех волн, которые можно проследить. Видно, как тема открывается, видно, как тема закрывается. Тема бюрократов в принципе не нова, может прозвучать как отклик на арест («Правда», 10 июля) и вынесение приговора Берия (23 декабря), и разрешение на постановку «Гостей» встает в этот же ряд. Однако вскоре выясняется, что нет, обобщения слишком серьезные: «В пьесе [«Гости»] нарушена специфика драматургии — в ней нет действия, нет борьбы, есть только демонстрация отрицательных персонажей, которые представлены как особая «аристократическая каста», якобы «высший свет» нашего общества»В Союзе Советских писателей СССР // Литературная газета. 1954. 3 июня.. Почему один из героев «Оттепели» думает о любимой женщине, что «такую редко встретишь»? как это: умная, глубокая и — редкая?Симонов К. Новая повесть Ильи Эренбурга // Литературная газета. 1954. 17 июля. Почему «получается, что у нас царила в искусстве халтура, а настоящий талант был в загоне»Débat sur Le Dégel d’Ehrenbourg à l’Union des écrivains soviétiques. P. 62.? Обобщения слишком серьезные, и они становятся объектом критики и погрома.
***
«Гости» и «Оттепель» — произведения, которые нужно сравнить, сопоставить друг с другом. Не потому только, что их называли в одном ряду, порицая. Не потому только, что вышли они с разницей в три месяца, и даже не потому, что и там, и там речь идет о бюрократах. Из нашей сегодняшней перспективы интересны они другим: это первые попытки, попытки 1954 года, намеками, аллюзиями, метафорами — но все же заговорить о репрессиях.
Этот первый разговор о репрессиях вполне закономерно вырос из темы бюрократов: газеты сообщали о разоблачениях, а само слово «чиновник» помогало интерпретировать произошедшее с помощью классической литературы, когда цифры еще никому не были известны, когда еще не начали возвращаться из лагерей.
В чем разница метафор, которые предложили «Оттепель» и «Гости»?
Эренбург напишет потом в воспоминаниях, что имел в виду не ту оттепель, которая бывает в феврале и после которой наступают еще более сильные холода, а окончательную, ту, которая весной. И действительно в повести речь идет о весне, причем именно о весне 1954 года: читатель держал в руках номер журнала и читал как бы о происходящем сейчас, в этот момент. И, вероятно, по замыслу автора должен был как раз в повести и обнаружить советы, как относиться к происходящему.
Он читал о героях, больше переживающих, чем совершающих. О героях, переживания которых связаны в значительной мере именно с прошедшими годами, сейчас как раз завершившимися: у главного героя репрессирован отчим, врач Вера Григорьевна Шерер пережила год назад период недоверия и отчуждения во время дела врачей. О бюрократе, директоре завода Журавлеве: у него есть заслуги — завод, участие в войне, да и человек он, в принципе, неплохой, жену любит, дочку, сочувствует рабочему, у которого умирает жена. Но он никак не умеет выразить ни эту любовь, ни это сочувствие, да и любить и сочувствовать тоже не очень умеет, такой вот он — «чинуша». По этой же причине он оставляет рабочих завода жить в бараках, эти бараки сносит во время бури, и вот тут уже Журавлева вызывают в Москву и снимают с завода:
«Где Журавлев? Что с ним? Ни одна живая душа о нем не помнит. Была буря, причинила много забот и унеслась. Кто же вспоминает отшумевшую бурю? Стоят последние дни зимы. На одной стороне улицы еще мороз (сегодня минус двенадцать), а на другой с сосулек падают громкие капли. Соколовский в первый раз встал с кровати, дошел до мутного, неумытого окна, поглядел на серый, рыхлый снег и подумал: а до весны уж рукой подать…»
Что это за метафора? Человек, возглавляющий структуру, которая определяет жизнь всего общества, показанного в повести, имеет заслуги, связанные с войной и производством, но к людям он нехорош. Так обозначены — репрессии. Тот же намек на них различим и в «Гостях»: как иначе расшифровывать грех бесчеловечного отношения к людям у бюрократов-юристов? В этих первых попытках интерпретации репрессий в подцензурной литературе они представлены именно так: бюрократы vs люди. Но ответственность за них у Зорина — на целом слое бюрократического аппарата, а у Эренбурга она возложена на одного человека — унесенного «бурей» год назад, в марте 1953-го.
По Эренбургу, его больше нет — и можно жить дальше. Жизнь изменится к лучшему теперь, когда его нет. Кто будет вместо него? Это неважно, кто-то. Все любящие соединяются, все ищущие смысл жизни вроде бы обретают его. О прошлом нужно сказать, но будем смотреть вперед: сейчас — Stunde Null, как писали в Германии в предыдущие несколько лет, такой вот час ноль, позволяющий прошлое оставить в прошлом и начать с начала. Эренбург, следивший за западными литераторами, как мало кто еще в Советском Союзе, вероятно, эти дискуссии знал. У Зорина — иначе, резче. Нет у него Stunde Null, вся номенклатура на своих местах: пьеса «Гости», правка в которую, вероятно, и потом неоднократно вносилась, все же в основном была написана в марте, при Берия, а у «Оттепели» было лишних несколько месяцев.
Да, «Оттепель», более мягкая в оценках, да еще и написанная маститым автором, заслонила «Гостей». Но если искать образы, может быть, и не выросшие из пьесы «Гости», но ею подсказанные, то вспомнить нужно и журналиста Кузина, пробивающего в «Двойном портрете» Каверина (1966) в печать статью о фальсификациях в науке — и оценить надежды 1954 года на возможную новую публицистику. Попытки создать эту новую публицистику мы видим в 1956 году, одновременно со следующей волной — действительно волной, мощной, направленной — произведений о бюрократахО попытках создания публицистики нового типа в 1956 г. более подробно приходилось говорить в изданном «Мемориалом» и ГПИБ сборнике, а о литературе, посвященной бюрократам, — на лекции, прочитанной в «Мемориале» 21 октября 2019 г.: Розенблюм О. Создать «публицистику в настоящем смысле слова» (1956): запись обсуждения романа В. Дудинцева как газетный отчет и документ самиздата // Acta Samizdatica. Вып. 4. 2018. С.91-139; Лекция в рамках курса «ГУЛАГ глазами соцреализма: проработка прошлого в литературе и кино 1960-х гг.»: youtube.com/watch?v=AaPnCU3FkR8. Она будет направлена двумя ключевыми изданиями 1956 г. «Новый мир», теперь уже во главе с Симоновым, опубликует рассказ Даниила Гранина «Собственное мнение» и роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым»). Альманах «Литературная Москва» сделает одной из ключевых тем второго выпуска именно чиновника, теряющего связи с обычной жизнью, с этическими ценностями, с наукой (рассказы «Рычаги» Александра Яшина, «Свет в окне» Юрия Нагибина, «Поездка на родину» Николая Жданова — и завершение трилогии Вениамина Каверина о микробиологе Татьяне Власенковой с главами об аресте ее мужа, о доносах, написанных теми самыми бюрократами от науки). Этот выпуск альманаха станет последним и вызовет шквал критики, сопоставимый по силе с той, которая обрушилась тремя годами ранее на Зорина. Не надо говорить о бюрократах. Не надо говорить об аппарате. Не надо говорить о структурах, о среде. А что надо?
Через несколько лет, на XXII съезде, будет дан ответ — надо возлагать ответственность на конкретного представителя номенклатуры, который на XX съезде уже был осужден. Со среднего звена внимание переключалось таким образом на самый верх, со слоя — на одного человека, с живых, здравствующих, находящихся на своих местах — на умершего. Повесть «Оттепель», столь осуждаемая в момент выхода, окажется как раз подходящей по степени и направлению критики, содержащейся в ней самой. А «Гости» так и останутся слишком резкой пьесой. Не «запальчивой», как сказал ее автор, а просто резкой.
Этой резкости добавляет еще легко прочитываемое в пьесе указание на годы. Если старшее поколение — старые большевики, участники Гражданской — олицетворяет людей 1910-1920-х годов, а внук этих людей двадцатых годов — человек сороковых, участник войны, то что тогда достается олицетворять среднему поколению, номенклатуре? Людей тридцатых, ответственных за неправедные приговоры.
Так кто же эти люди тридцатых в пьесе Зорина — гости, которых могут выгнать люди двадцатых и сороковых? Или хозяева? «Хозяева жизни» назовет свой рассказ через несколько лет И. Грекова, размышляя о том, что их нет, этих хозяев, все в той или иной степени — жертвы. Но у Зорина хозяева есть. «Хозяева жизни» у него в этот момент — те, кто по сюжету пьесы «гости». Гостей из дома можно выгнать, а можно ли их выгнать из «дома» в широком смысле слова?
Название пьесы оптимистичней, чем система персонажей: гости — они, конечно, всегда явление временное, но у этого аппаратчика ведь два сына, и только один из них сбежал от него к бабушке и дедушке, разделяя их ценности. Второй сын остался с родителями в Москве, внутри их ценностей и возможностей. За ним тоже будущее, как и за его братом. Какое?
***
«Конфликт в семье Кирпичевых шире обычного семейного разлада. Ведь Петр Кирпичев — не только дурной сын и плохой отец. Это человек, не оправдавший на своем посту доверия народа. Петр — работник юстиции, облеченный большой властью. В таком деле бездушный, честолюбивый карьерист особенно опасен. Следовательно, борьба против Кирпичева, против его самоуправства — это борьба за гуманное отношение к человеку, защита его прав, на страже которых стоит Советское государство и которые грубо попирает Петр.
[…] Но каковы же причины того, что подобные бюрократы еще появляются в жизни? Может быть, автор хочет показать влияние пережитков чуждой идеологии на наших людей? Нет, устами Варвары, сестры Петра, драматург дает ответ: «Есть одно короткое слово — власть…». Как будто руководители, облеченные в нашей, самой демократической в мире стране доверием трудящихся и являющиеся слугами народа, портятся именно потому, что они — руководители… Мысль политически вредная, глубоко порочная.
Социалистическое общество с его незыблемыми этическими принципами, вся советская государственная система, пронизанная критикой и самокритикой, — разоблачают таких людей, как Петр Кирпичев. Если бы, следуя этой истинной правде жизни, драматург показал борьбу своих героев с перерожденцем и негодяем как естественное противодействие здорового организма болезнетворному наросту, — его пьеса не встретила бы возражений. Но драматургу перерожденец Петр Кирпичев показался чем-то устрашающим».
Об одной фальшивой пьесе. Литературная газета, 27 мая 1954 г.
Уже второй раз за эти еще не очень долгие карантинные дни я думаю: как несправедливо, неправильно и незаслуженно это не-прощание. И к Елене Владимировне Пастернак, и к Леониду Генриховичу Зорину должны были прийти многие и многие, в том числе не очень близкие, но знающие, читающие, благодарные.
Писать в карантине без библиотек и журналов — тоже неправильно, но все же, вероятно, менее неправильно, чем не написать вовсе.
Ольга Розенблюм