Журналист, писатель, драматург. Закончил Высшую Школу Экономики. Работал в ведущих изданиях России.

Павел Соколов

Большой террор

книги

литература

Книги издательства Academia входили в обязательный «джентльменский набор» каждого уважающего себя советского интеллектуала. Но не все знают трагическую историю разгрома лучшего издательства Советского Союза.

Academia: Как разгромили лучшее издательство Советского Союза

Филолог, критик, автор статей о детской литературе.

Ольга Канунникова

Холокост

Дания

Как были спасены евреи Дании во время Холокоста, какую роль сыграл в их спасении датский король и как этот сюжет послужил основой для одной

Желтая звезда датского короля

Историк-архивист, канд. историч. наук, сотрудник Международного Мемориала, внештатный обозреватель на Радио Свобода.

Константин Львов

Table talk Николая Каретникова

рецензия

биография

мемуары

музыка

В Издательстве Ивана Лимбаха выходит автобиография Николая Каретникова, написанная в форме собрания коротких мемуаров-анекдотов. Каретников, один из крупнейших композиторов-авангардистов Советского Союза, вынужден был писать

Между мемуаром и анекдотом

Как репрессированный поэт воскрес в пьесе своего друга

1930-е

литература для детей

репрессии в СССР

Подружившись в молодости, Евгений Шварц и Николай Олейников в конце 20-х оказались в ленинградской «детской редакции» Маршака, тогдашнем прибежище вольнолюбивых и талантливых литераторов. Они

Обыкновенное чудо Николая Олейникова

Ольга Розенблюм

aaca72ea-0d53-431a-baa0-16884aeaf4fdw1597nr1st

«Гости» и хозяева, или Недавнее прошлое в метафорах 1954 года. Памяти Леонида Зорина

оттепель

театр

31 марта 2020 года на 96-м году жизни скончался Леонид Зорин — советский писатель и драматург, наиболее известный широкой публике как автор сценария к

«В пьесе нарушена специфика драматургии…»

Военные дневники автора «Пеппи Длинныйчулок» и цензора шведской разведки

Вторая мировая война

дневник

Во время войны Астрид Линдгрен не была известной писательницей — она наслаждалась относительно комфортной жизнью представителя среднего класса, воспитывала двух детей и работала цензором

Война и мир Астрид Линдгрен

Вильгельм Дросте

Как школьная программа в Венгрии становится более праворадикальной

Венгрия

историческая память

Школьная программа по литературе влияет как на историческую память людей, так и на их гражданское сознание, поэтому неудивительно, что многие государства не могут устоять

Школьная программа по литературе влияет как на историческую память людей, так и на их гражданское сознание, поэтому неудивительно, что многие государства не могут устоять перед соблазном манипулировать ей в своих целях. Недавно в Венгрии, которую уже 10 лет возглавляет премьер-министр Виктор Орбан и его национал-консервативная партия «Фидес», приняли новый учебный план. В нем существенно сократили число часов на литературу, но при этом добавили в нее авторов праворадикальных и антисемитских взглядов. С другой стороны, в нее не попал, к примеру, недавно умерший Имре Кертес, единственный венгр-лауреат Нобелевской премии по литературе.  
Публикуем перевод <a href="https://www.sueddeutsche.de/kultur/lehrplaene-in-ungarn-der-neue-kanon-1.4823882">статьи</a> Süddeutsche Zeitung о том, как изменился венгерский литературный канон и какова общественно-политическая подоплека этих изменений.


Перевод: Наталья Колягина


<h2>Петер Эстерхази оставлен для факультативов, изучение антисемитских авторов обязательно. Новый учебный план в Венгрии</h2>


В конце января в Будапеште был представлена новая образовательная программа, учебные задачи в которой вполне сознательно ориентированы на прошлое. Самые важные ценности – укрепление христианской семьи, национальная венгерская идентичность, защита отечества (не только вооруженная). Потому не удивительно, что круг обязательного чтения, традиционного для венгерских школ, который и до новой программы был чрезвычайно подробным и даже избыточным, будет расширен при общем уменьшении часов на литературу.скорее


Теперь в круг обязательного чтения включены авторы, которых многие учителя считают невозможными для школьной программы из-за их близости к фашизму или антисемитских взглядов. Ференц Херцег (1863–1954), Йожеф Ньиро (1889–1953) и Альберт Васс (1903–1998) – вот герои литературного канона правоэкстремистского венгерского популизма, и все они происходят из районов, которые Венгрия потеряла после Первой мировой войны. Обращаясь к ним, можно культивировать или восстанавливать великовенгерский патриотизм, впрочем, можно вести и критический разговор о ранах прошлого. Окончательный выбор остается за учителями. 


За последние 30 лет в венгерском педагогическом образовании стали крайне популярны праворадикальные установки. Иногда адепты этих идей устанавливают новые образовательные директивы. Но несравненно более примечателен протест, идущий изнутри преподавательской среды. Многие учителя делают записи в социальных сетях и с щитом перед грудью отстаивают свои принципы, заявляя, что не намерены вести преподавание фашистских авторов.


Писательские объединения и кафедры венгерской литературы, известные школы и педагоги, ассоциации учителей, ученики и родители организуют публичные акции протеста, но, как и в других ведущихся спорах об облике венгерской культуры, есть опасение, что государственная власть не готова к диалогу и самокоррекции. При этом заметно, что многие консерваторы, добросовестные верующие и обеспокоенные патриоты все больше стараются дистанцироваться от государственных нападок на культуру.


<h2>В борьбе за список обязательного чтения обостряется политическая напряженность</h2>


Так, недавно консервативные академические круги оказали отпор государственной попытке исключить несколько исследовательских институтов из Венгерской академии наук. Они четко дали понять, что стремление к абсолютной государственной власти не имеет консервативной, христианской или патриотической подоплеки. Так что правительство теряет все больше и больше симпатий среди людей, которых оно всегда считало своими. 


В борьбе за школьное обязательное чтение обостряется политическая напряженность, которая остро чувствуется в венгерском обществе. Современная литература не попала в новую школьную программу на том основании, что о ее ценности пока рано судить. Ушедшие венгерские классики ХХ века, Имре Кертес и Петр Эстерхази, имеющие мировую известность, тоже не попали в школьную программу.


Не удивительно, что исключен Эстерхази, умерший в июле 2016. Он до последнего вздоха высмеивал систему Орбана со всей мощью своего литературного таланта. Но отсутствие Имре Кертеса вызывает удивление, поскольку венгерское правительство делает сейчас все возможное, в том числе тратит огромные деньги, чтобы получить права на его наследие.


Сам Орбан не мог пропустить похороны Кертеса в апреле 2016 г. Единственный венгерский нобелевский лауреат по литературе, безусловно, входит в его коллекцию символов национального масштаба. Но ему пришлось выслушать критические слова тяжелобольного Петра Эстерхази у открытой могилы.


Согласно доступным сейчас уточнениям к учебной программе, Эстерхази и Кертес включены в факультативные занятия, причем речь только о текстах, написанных до 1989 г. Однако если учитель серьезно относится к рекомендациям и посвятит 80% своей нагрузки чудовищно объемному корпусу текстов, обязательных для изучения, едва ли ему хватит времени на то, чтобы 20% оставшегося времени отвести факультативному чтению. 


<h2>На то, чтобы привести литературные требования к линии партии, тратится множество денег</h2>


Примечательно противоречивы высказывания об Имре Кертесе, принадлежащие Силарду Деметеру, который с декабря 2018 г. занимает пост директора Литературного музея имени Петёфи. Чтобы обеспечить литературную поддержку строгим принципам линии партии Фидес, ему было назначено значительно большее жалование, чем то, которое получал его слишком либеральный предшественник. Влияние Деметера неуклонно растет, в Венгрии он сейчас является своего рода всемогущим министром литературы, хотя, как кажется, и не принимает непосредственного участия в разработке учебной программы. Силард Деметер крайне недоволен тем, что внешний мир осмеливается вмешиваться в канон венгерской литературы. А поскольку та известна миру во многом благодаря немецким переводам, то авторы, которых особенно прославляют в немецкоязычных странах, находятся под особым подозрением. 


Помимо Эстерхази и Кертеса, к числу этих авторов относятся выдвигавшиеся на Нобелевскую премию Петер Надаш и Ласло Краснохоркаи, скончавшийся в 2019 г. Дьёрдь Конрад, а также Ласло Фёлденьи, Лайош Парти Надь, Пал Завада и многие другие. Всегда есть надежда на то, что школьники будут продолжать читать свои любимые книги из-под стола. Петер Эстерхази был бы особенно этому рад. Никто так беспредельно влюблённо не играл с магией венгерского языка, как он.

Новый канон

Сергей Бондаренко

О книге Карло Гинзбурга «Судья и историк»

Италия

судебная система

Что делать историку, если близких ему людей судят политическим судом? Если доказательства сконструированы из событий далёкого прошлого, а приговор — обвинительный? 30 лет назад

Что делать историку, если близких ему людей судят политическим судом? Если доказательства сконструированы из событий далёкого прошлого, а приговор — обвинительный? 30 лет назад историк Карло Гинзбург издал книгу «Судья и историк» — свой вариант ответа на эти вопросы.


Чтобы объяснить суть обвинения, Гинзбургу нужно собрать воедино три истории.


В первой, в 1969-м году происходит теракт в миланском Сельскохозяйственном банке. Погибает 17 человек. В организации взрыва подозревают человека по имени Пино Пинелли, молодого анархиста. На третий день допросов в полицейском участке, Пинелли при невыясненных обстоятельствах выпадает из окна и разбивается насмерть. В скором времени появляются неопровержимые доказательства его непричастности к взрыву в банке.


Вторая история начинается три года спустя, в 1972-м году, когда итальянские левые и анархисты организуют новую серию протестных акций против действий официальных властей. В Милане — уличные беспорядки и волнения, в самый разгар которых неизвестные убивают офицера полиции Луиджи Калабрези. Того самого, что за 3 года до того допрашивал Пино Пинелли.


Наконец, еще 16 лет спустя в миланском полицейском участке появляется человек по имени Леонардо Марино и признается, что был соучастником убийства Калабрези. По словам Марино, преступление организовала левая группировка «Лотта Континуа», а точнее, трое её лидеров — Адриано Софри, Джорджио Пьетростефани и Овидио Бомпресси. Всех троих арестовывают и в 1990-м году приговаривают к длительным тюремным срокам.


Гинзбург — близкий друг Софри, уверен в его невиновности. Он пишет книгу, используя свой опыт историка, много работавшего с материалами инквизиционных процессов, сталкивая между собой два способа изложения событий — судебный протокол и историческое сочинение, политический памфлет и микроисторическое исследование.


<h2>судьи кто?</h2>


Если между работой судьи и работой историка есть что-то общее, может быть, историку нужно разобраться с тем, что он делает сам, для того, чтобы понять судью? «Суд есть единственное в своём роде оживление историографии», в ходе процесса все рассказанные истории подвергаются перекрестной критике. На вооружении у судьи те же самые научные инструменты: филологический анализ, дедукция, психологическая реконструкция. Кроме того, в итальянской традиции судья не находится «над схваткой»: он активно участвует в процессе, выполняя роль своеобразного фильтра между допрашивающим и допрашиваемым. Он может уточнять и переформулировать вопросы обвиняемым и свидетелям, а также задавать дополнительные.


Что ж, возможно, тогда историку стоит примерить на себя мантию судьи? Гинзбург вооружается протоколами допросов, судебными стенограммами и сталкивает их друг с другом. И находит ошибки, лакуны, несоответствия, противоречия здравому смыслу — всё это, с юридической точки зрения, должно трактоваться в пользу обвиняемого, защищенного презумпцией невиновности. 


Сам пришедший «сдаваться» карабинерам Марино путается в деталях собственного преступления. У него «съезжают даты», в разных версиях показаний персонажи спонтанно появляются и исчезают. В соотнесении с другими свидетельствами пропадает «эффект реальности» — ощущение которого у Гинзбурга, как у человека пишущего, чрезвычайно обострено. История «не склеивается», заключает Гинзбург. Марино, очевидно, врёт, домысливает, недоговаривает. И этого понимания, самого по себе, должно быть достаточно, чтобы не принимать его показания в суде, а, значит — освободить из-под стражи Софри и его друзей. 


Гинзбург — историк, общественный активист, гражданин — обращает внимание на тонкую, но от того не менее существенную, грань между словом и делом. Как историк он работает со словами, со смыслами, выстраивая их в определённом порядке, собирая из них общую картину. Словом оперировал Софри, когда в начале 70-х публично желал Калабрези «смерти», однако, по его словам, никогда не собирался обращать эти слова в дело. Словом — устным и письменным — оперирует и судья, однако его слова — это действия, и они способны в ультимативной форме определить судьбу другого человека. Может ли он, судья, в таком случае, быть орудием в руках чего-либо, кроме правосудия? Очевидно, не может — однако не менее очевидно для Гинзбурга и то, что судьи в деле Софри делают именно это.


<h2>историк за работой</h2>


На протяжении столетий, историки в своих сочинениях примеряли на себя роль судей. Далеко не всегда эта позиция была полностью осознанной. Многие поколения историков принимали свою возможность «судить» как само собой разумеющуюся, как составную часть своей роли повествователя. Такой была история «учительница жизни», с историком в роли резонёра, раздающего награды героям и порицающего порок и злодейство. С тех пор, однако, прошло достаточно времени, замечает Гинзбург, «современный» нам историк работает не так. Для него роль судьи уже не приемлема, он не выносит оценок и вообще зачастую не работает с фактами «как они были/есть», а с «репрезентацией» событий, с «памятью» о них, со «способом их изложения» другими историками или свидетелями. 


И потому «Судья и историк» Гинзбурга книга историческая не столько в том отношении, что она служит хроникой одного судебного процесса, скорее она — социальный комментарий к общему положению дел, которое привело к тому, что этот процесс вообще стал возможным.


Италия с конца 60-х переживала «свинцовые годы» — огромный всплеск политически мотивированного насилия, противостояния крайне правых и крайне левых, превративших террор в рутинный политический аргумент. С начала 80-х произошло постепенное рассеивание этой напряжённости, связанное с укреплением позиций правых и центристов в стране. Компартия в Италии, как и в остальном западном мире, утратила популярность. Многие «молодые революционеры» из 60-х (такие как Софри, Пьетростефани и Бомпресси) пережили свою несостоявшуюся революцию. Однако и в обществе, и политике равновесие так и не было достигнуто, недавние события вызывали чувство ресентимента, недавних «недобитых» активистов хотелось «судить». И здесь вновь, репутация Гинзбурга — специалиста по инквизиции — играет в пользу его книги, даже помимо авторской воли. Для образованного итальянского читателя в 1989-м году уже не нужно объяснять всю подноготную конкретного судебного процесса. Само имя и род занятий Гинзбурга-историка позволяет его читателям судить самостоятельно, заранее считывая позицию автора книги.



<div class="wp-block-custom-image-container">
 <div class="wp-block-custom-image">
 
 <img src="/wp-content/uploads/sites/default/files/81ve1rdha0l_0.jpg" />
 <div class="wp-block-custom-image-element" style="background-image:url('/wp-content/uploads/sites/default/files/81ve1rdha0l_0.jpg')"></div>
 </div>
 <div class="wp-block-custom-image-figcaption">
 <div class="wp-block-custom-image-desc">Обложка англоязычного издания книги</div>
 <div class="wp-block-custom-image-source"></div>
 </div>
 
</div>


Итак, современный историк — не судья. Но и современный судья — ни в коем случае не историк, полагает Гинзбург, потому что иначе он был бы очень плохим судьёй — достраивающим историю в тех местах, где она была бы ему неясна, работающим с обобщениями и гоняющимся за некоей «высшей правдой», каким-то общим философским обобщением, которое ему необходимо подтвердить своим приговором.


Кажется, именно это имеет в виду Гинзбург, когда вновь снимает с себя мантию судьи и примеряет маску историка и пишет о судье как исполнителе воли «верховного правителя», главного суверена, знающего, какой именно приговор нужен «народу». В римском праве это формула in dubio pro reo — «в случае сомнения — так, как нужно правителю», в нацистской, многозначительно замечает Гинзбург, это называлось «gesundes Volksempfinden» — «здоровое чувство нации» — к которому в своём решении апеллировали судьи.


<h2>я обвиняю</h2>


Сразу после выхода «Судьи и историка» эту работу сравнивали с памфлетом Эмиля Золя «Я обвиняю» — с надеждой, что работа Гинзбурга сыграет для Софри ту же роль, что Золя — для дела Дрейфуса. Параллель, однако, оказалась неточной: дело Софри и «Лотта Континуа» пересматривалось судьями разных инстанций 7 раз, и последний процесс подтвердил изначальный приговор — 22 года организаторам убийства. Все обвиняемые провели в заключении более 10 лет, отказываясь подавать прошения о помиловании (с их точки зрения это было бы равносильно признанию вины). Книга «Судья и историк», задуманная как орудие прямого действия, превратилась в историческое сочинение, а заметки к текущим событиям — в исторический и социальный комментарий. 


<hr />


Материалы по теме:


<a href="http://www.ruthenia.ru/logos/personalia/kobrin/2/8_historian.htm">Кирилл Кобрин. Историк и анархисты </a>


<a href="https://aitrus.info/node/4042">45 лет дела Пинелли или «Случайная смерть анархиста»</a>