школа № 1, г. Кимовск, Тульская область
научный руководитель Светлана Алексеевна Титаренко
Военное детство
Жанна Петровна Дубовик (Гаврилкина) родилась в 1936 году в городе Ворошиловграде, сейчас он носит название Луганск. В семье кроме нее, было еще трое детей – Раиса, 1921 года рождения, Николай, 1924 года рождения, и Виктор 1926 года рождения. Отец – Петр Павлович работал кузнецом на заводе по ремонту локомотивов, а мама – Прасковья Васильевна воспитывала четверых детей, но без работы не сидела – шила на заказ. «С детства у меня в памяти осталась высокая этажерка, вся забитая лоскутами». Своего дома не было, и семья снимала квартиру – самая первая в полуподвале, окна были почти вровень с землей. Комнаты были очень маленькие и низкие.
Отец Жанны Петровны был членом партии. Из воспоминаний довоенного детства сохранились в памяти корзины с виноградом и яблоками, которые ему, как ударнику труда, привозили от завода. Накануне войны семья начала строительство своего дома, но въехать в него помешала война.
Жанне Петровне было пять лет, когда началась война. Петра Павловича оставили в городе для организации партизанской работы, мобилизовали его уже зимой 1942 года.
«Первой забрали на фронт нашу собаку – немецкую овчарку Ольфу. Первый раз она сбежала, вернувшись домой с перекусанной веревкой, а когда за ней приехали второй раз, я впервые увидела собачьи слезы – они, огромные, катились по несчастной морде… Рыдала вся семья, а особенно брат Виктор. Собак крупных пород обучали подрывать немецкую технику ценой собственной жизни, и наша Ольфа будто предчувствовала свою смерть.
Когда началась война, из города эвакуировалось большое количество жителей, и мы переехали на новую квартиру – в Слепой переулок. Он полностью оправдывал свое название – последний дом выходил на пустырь, за которым начинались стены завода по ремонту локомотивов и железнодорожная станция. Вот их-то немцы и бомбили. Не описать словами страх от взрывов и красно-черного зарева пожаров, который я пережила. В июле 1942 года наши войска оставили город, 17 июля немцы вошли без боя. Было тихо и страшно от неизвестности: что же будет дальше? На другой день город стал заполняться машинами, пушками, полевыми кухнями. Немецкие солдаты ходили по домам и требовали: “Яйко-курка!” Приходили они и к нам. Мама обычно давала пару яиц и немец уходил. Куры у нас были, остались от прежних хозяев. Особенно запомнилась мне одна – как только немцы подходили к дому, она бежала в густой палисадник и там пряталась, не издавая ни звука.
Первое время жители близлежащих улиц, особенно взрослые, опасались выходить на улицу. Вид немцев, особенно жандармов с большими бляхами на груди, вызывал чувство страха. Иногда немцы заходили в дом и проверяли, нет ли взрослых мужчин. Но выходить из дома надо было, хотя бы для того, чтобы приносить воду. За водой ходила и я, с очень маленьким бидончиком, носить его было довольно далеко, примерно с километр».
В городе появились биржи труда для регистрации трудоспособного населения. Людей стали отправлять в Германию на каторжные работы. Всего из Ворошиловградской области было угнано 59 031 человек. Угнали на работу в Германию и старшего брата Жанны Петровны Николая, которому только исполнилось 16 лет. Брат вернулся, пройдя после войны фильтрационные лагеря.
О жизни в Германии он рассказывал скупо. «Как только мы приехали в Германию, нам навесили особое клеймо – знак. Этот знак нам пришили к одежде, и без этого знака мы не могли выйти из барака. Первое время, когда нас еще пускали в город, мы не имели права садиться в трамвай – с позором выгоняли, запрещено было заходить в магазины, кино, театр… Остарбайтеров использовали как рабочую силу – каждый день из лагеря их гоняли на военный завод делать снаряды. Иногда удавалось наполнить их опилками – ведь понимали, что взрываться они будут на России, унося родные жизни».
Сестра Рая тоже подлежала отправке в Германию, и ее прятали все месяцы оккупации: мазали сажей одежду, лицо, чтоб казалась старше. Однажды на рынке она все же попала в облаву. Схваченных луганчан согнали во двор биржи. Раисе повезло – в комендатуре работал отец друга ее брата Виктора, и мужчина выпустил девушку.
«Очень сильно бомбили город, когда немцы уже ушли, – продолжает рассказ Жанна Петровна. – Хорошо помню тот день, когда бомба разорвалась в палисаднике. Мы во время налетов прятались в погребе, а двух маленьких козочек, Зойку и Нюрку, заперли в печке заслонкой. Взрыв был такой силы, что не только все стекла выбило, но и взрывной волной сорвало заслонку в печке: после бомбежки мы вышли, а козочки по двору бегают.
Самой большой проблемой для мамы было прокормить нас, и здесь ее выручило умение прекрасно шить. Мама была не просто портнихой, а модисткой, то есть не только перешивала одежду, но и раскраивала ткани и придумывала фасоны. Она уходила в ближайшие деревни на заработки. Однажды взяла брата Виктора, и надолго застряла в деревне, которая как раз оказалась на линии огня. Днем в деревню заходили немцы, а к ночи они уходили, поскольку боялись партизан, но деревню обстреливали из орудий. Мама с Виктором прятались вместе с хозяевами под кроватью. Виктор рассказывал историю, как за ним гонялся немец на танке по полю: когда мальчик, совсем обессилив, упал, фашист вылез из люка и громко смеялся».
Город освободили 14 февраля 1943 года, и семье пришлось искать новое место жительства, так как вернулись хозяева. Дубовики переехали к бабушке в станицу Кондрашевскую, но вскоре вновь вернулись в Ворошиловград. «Мама почувствовала себя плохо, стала жаловаться на боли в желудке. Чтобы наблюдаться у врачей, переехали в город. На новой квартире кроме нас жил расквартированный офицер. Я хорошо помню, как он делился пайком с нами, семьей фронтовика. Почти сразу после освобождения города мне надо было идти в школу, но меня не приняли по причине очень маленького роста и худобы. Даже через год, в восемь лет поступив в первый класс, я сидела за партой, подложив пальто.
Отец вернулся с фронта после ранения – рука не разгибалась, поэтому работать по специальности уже не мог. Устроился извозчиком в ЖКХ, мама стала работать на телеграфе, сестра Рая в ВОХРе, охраняя склады на железной дороге. Жить было ничуть не легче, чем во время войны. Наступил голодный 1946 год. Все заняты были одним – поиском еды. Дети вылавливали перловицы (ракушки), мама их ошпаривала, выдавливала моллюсков и жарила их на рыбьем жиру. Еще собирали дикие маслины (лох серебристый) – маленькие, как семечки. Очень выручала кукуруза – сухие зерна перемалывали на ручных мельницах-крупорушках. В кукурузную крупу добавляли перетертые маслины, варили кашу. А между тем здоровье родителей ухудшалось. Маме диагностировали рак желудка, нужно было особое питание, но где его было взять? Папа умер 27 июня 1946 года, а мама через год – 27 июля 1947 года.
Так у меня началась новая жизнь – в Ворошиловградском детском доме № 3. Виктор в это время, закончив 7 классов, поступил в художественное училище, после окончания которого, его, направили в Харьковский государственный художественный институт».
Впоследствии Виктор Дубовик стал скульптором, членом Союза художников.
В Луганском детском доме
В первые месяцы после освобождения Ворошиловградской области от оккупации потребность в детских домах была велика. «В 1945 г. была осуществлена реэвакуация на Украину 51 детского дома (5108 детей) из восточных областей и республик Советского Союза. Из них 6 детдомов (744 воспитанника) были возвращены в Ворошиловградскую и Сталинскую области. По окончании войны, к концу 1945 года, в Ворошиловградской области в 27 детдомах воспитывалось 2714 человек. В 1950 г. в СССР насчитывалось 6543 детских дома и в них 637 тыс. детей».
Родственники отговорили Раису, которой к тому времени исполнилось уже 26 лет, брать младшую сестру на воспитание – время было голодное: лишний рот не прокормишь, к тому же в детском доме можно было продолжить учебу.
«Попав после любящей семьи в детский дом, я почувствовала одиночество и страх. Меня бросили! Решение созрело быстро – после зимних каникул я решила сбежать. Но не к брату в Днепропетровск и не к сестре (будет ругаться!), а в Москву! Хотя никаких родственников в столице у нас не было. В общем вагоне удалось доехать до станции Валуйки Белгородской области, где проводница сняла меня с поезда и привела в милицию. Оттуда направили в детприемник, где я заболела и два месяца пролежала в изоляторе с тифом. Меня спросили, хочу ли я вернуться в Ворошиловград или остаться в детском доме в Белгороде. Детский дом № 3 после мытарств вспоминался уже как родной. Директор Антонина Алексеевна Ананьева обняла меня крепко-крепко, я тоже прижалась к ней как к родному человеку. Но пропущенные месяцы учебы дали о себе знать – меня оставили на второй год».
Мы поинтересовались у Жанны Петровны, какой была жизнь в детском доме в конце 40-х – начале 50-х.
«Наш детский дом № 3 был не очень большим – 75 мест, одни девочки школьного возраста – от 7 до 14 лет. Три блока построек – рабочий корпус, где были рабочие комнаты, каптерка и изолятор. Комнаты были большие, в них самоподготовкой занимались по две группы. Самая большая комната после занятий превращалась в столовую. Во втором корпусе были спальни, клуб и кабинет директора. Директора детского дома Антонину Алексеевну все боялись и любили одновременно.
Мы с девочками никогда не ругались, дружили. Правда, была одна, мы ее Тряпой звали – так вот та воровкой оказалась. Из-за нее сняли директора детского дома. Антонина Алексеевна ездила в Москву и выбила нам зимнюю одежду – шубки. Тряпа украла несколько и продала. Антонина Алексеевна ее за это побила. Тряпа затаила злобу, и при удобном случае, уже учась в училище, рассказала об этом. Директора сняли с работы, и она вынуждена была уехать из города. Поезд отправлялся в 4 часа утра. И мы, взрослые девочки, оборвав в розарии все цветы, пришли ее провожать на вокзал».
Срыв Антонины Алексеевны понятен – детские дома региона столкнулись с большими проблемами в вопросах материального обеспечения – облторготделы не смогли поставлять им продукты и промтовары своевременно и в нужном объеме. В немалой степени этому способствовало неожиданно быстрое увеличение числа воспитанников сиротских учреждений в связи с начавшимся в 1946 году голодом.
«Директора детских домов писали жалобы на качество выдаваемой сиротам одежды и обуви. Они отмечали, что детдомам выдают все самое худшее, что не идет в широкую сеть. Получили одежду – нужны дополнительные средства на переделку буквально всего. Некоторые директора выступили с инициативой: просим выдавать нам мануфактуру, чтобы мы сами шили по своему вкусу, как хотят дети. Шить обмундирование мы можем своими силами, силами тех же детей».
«Жили очень бедно, – продолжает Жанна Петровна. – У меня сначала было только одно платьице, чуть позже доросла и до костюма. Но даже они не были целиком собственными. Если девочка вырастала, то вещь передавали или перешивали на маленьких. Шить умели все – в детском доме было полное самообслуживание, – только что не готовили, но убирались и мыли посуду сами воспитанники. В детский дом отправляли любые вещи, так к нам попала партия американских синих габардиновых костюмов для взрослых. Так вот из них малышам, и мне тоже, пошили платья. До сих пор помню туфли, разного цвета – один черный, другой коричневый, которые мне выдали».
Засуха и неурожай 1946–1947 гг. стали причиной перебоев в снабжении детдомов продуктами питания.
«В 1947 году было очень голодно. Почти на весь день мы уходили с воспитателем за город – там, на колхозном поле, росла кукуруза. Пока не было объездчика, мы впивались зубами в молодые початки. Однажды объездчик заметил нас, но никуда сообщать не стал, воспитательница объяснила, что мы детдомовские, дети фронтовиков. Но больше на поле мы не ходили. На лугу ели любую съедобную траву».
Чтобы хоть как-то решить проблему питания сирот, детским домам выделили на окраине города землю под подсобное хозяйство. Выращивали бахчевые, просо для пшена, подсолнечник на масло. Работы хватало всем – маленькие гоняли воробьев с подсолнечника и проса, 12–14 летние выполняли все полевые работы. Когда осенью на подводе везли урожай, маленькие с гордостью сидели на тыквах и арбузах. За хорошую работу в поле воспитанников награждали. Самым ярким событием стала поездка в Москву в 1955 году. Девочки побывали в Кремле.
Детский дом № 3 славился своим драматическим кружком, на новогодние представления приходили ребята из соседних детских домов. «Кот, лиса и петух», «У Лукоморья», «Стенька Разин» – все музыкальные сказки были с танцевальными номерами, которые ставил балетмейстер Василий Дмитриевич Стельников, артист Ворошиловградского театра оперы и балета. Он и привил любовь к этому виду искусства Жанне Петровне. Однажды он пригласил девочек в театр на балет «Эсмеральда», но никто не узнал его в роли уродливого горбатого Квазимодо.
Несмотря на бытовые тяготы, вспоминает Жанна Петровна о жизни в послевоенном детском доме только самое лучшее – учителей, воспитателей, которые научили ее, как она говорит, «всему».
«Надежда Николаевна… ей было уже около 60-ти. Дети звали ее “Курочка” за мелкий ровный шаг. Всегда одета в темную юбку и белую кофту, туфельки на небольшом каблучке. Она знала, казалось, обо всём на свете. Куда бы дети ни шли гулять, она рассказывала и читала стихи о птицах, цветах, деревьях. Надежда Николаевна была выпускницей Смольного института»
Все воспитатели учили детей тому, что может пригодиться в жизни женщин, – рукоделию. До настоящего времени Жанна Петровна с благодарностью вспоминает эти занятия – она прекрасно вяжет и вышивает.
Игрушек у детей не было, кукол шили сами из тряпок, а еще шили карнавальные костюмы. Антонина Алексеевна Ананьева создала в детском доме приветливую атмосферу, устраивала праздники для детей. До сегодняшнего времени любимый праздник у Жанны Петровны – Новый год. Еще с октября девочки готовили друг другу поздравления и задания, которые надо было выполнить в новогоднюю ночь. Одно из таких поздравлений сохранилось, и Жанна Петровна, уже работая в школе, всегда показывала его ребятам.
Софья Израилевна Шварцман преподавала математику. Экзамены в те годы сдавали по всем предметам, начиная с 4-го класса. «На экзамене по геометрии мне попалась задача на построение. Когда я рассказывала, один из членов комиссии сказал: “Ей бы быть учителем”. Софья Израилевна сказала, что у меня есть такой талант – рассказывать доступно». Но поступить в педагогический вуз после детского дома было просто невозможно.
Вот и стала взрослой
«Для того чтобы разгрузить сиротские учреждения, их директорам было указано на необходимость своевременно освобождать детские дома от переростков, то есть воспитанников, достигших 14-летнего возраста. Таких детей, в зависимости от уровня образования и успеваемости, следовало направлять на учебу в техникумы, ремесленные училища, школы фабрично-заводского обучения, или же трудоустраивать на промышленных предприятиях, в колхозах и совхозах.
Таким образом, детдома ежегодно направляли своих выпускников на работу и учебу. В документах ЦК КП(б)У набор молодежи в эти учебные заведения именовался “призывом” или “мобилизацией”, и справки о его ходе в ЦК присылали все облисполкомы республики. Поэтому детдома вели учет всех воспитанников, подлежащих выпуску в текущем году, и отчитывались перед министерством об этом».
Мы спросили у Жанны Петровны, как происходило ее трудоустройство.
«Со мной было точно так же, как со всеми другими. Подошел наш, 1936 год. Рядом с детским домом было слесарное училище, куда как раз в августе 1952 набирали учеников. Пришли мы туда с воспитательницей Людмилой Ивановной Кудрич. Набралось нас шесть человек. Мы сидим, ждем, пока оформят документы. И тут пришла женщина – несчастная, бедная, очень просила уступить место для сына, ей не на что было его кормить, а в ремесленном училище выдавали одежду и питание. Людмила Ивановна согласилась, и мы пошли в другое училище – токарное, но туда меня не взяли: воспитательница сказала, что у меня зрение слабое. Так мы вернулись в детский дом, и я проучилась еще один год».
Постановлением Совета Министров и ЦК КП(б)У №573 от 5.04.1947 года было оговорено, что в детских домах могут быть оставлены только ученики-переростки, обучающиеся на «отлично» или по состоянию здоровья не подлежащие трудоустройству. Жанна Петровна была хорошей ученицей, почти отличницей.
«Через год моя группа – шесть человек – закончила 7 класс, и у нас был выбор – в какой техникум поступать. Нам очень понравилось здание горного техникума – фасад с колоннами, на лестницах ковровые дорожки, а главное, все студенты ходили в красивой форме. Это было очень важно при нашей бедности, и отсутствии заработка. К тому же, работа горного мастера была хорошо оплачиваемой. Так мы все шестеро стали студентками горно-обогатительного факультета».
Сегодня выпускники детских домов могут рассчитывать на помощь со стороны государства, им даже жилплощадь положена. А как обстояло дело в начале 50-х годов? Мы прочитали, что в «установленный перечень входили: пальто, головной убор, шарф, варежки, одна пара кожаной обуви, галоши, два костюма для мальчиков (хлопчатобумажный и шерстяной) и два платья для девочек, три комплекта нательного белья, пара чулок или носков, носовой платок, простыня, две наволочки, два полотенца, одеяло байковое и чемодан. Если подростка определяли на работу зимой, то к его обмундированию добавляли еще валенки».
«Это только должны были, – ответила нам Жанна Петровна. – Когда я уходила, мне дали костюм, пальто зимнее, платье домашнее из шотландки, в клеточку, пару ботинок.
Но, поступив в Горный техникум, через год мы узнали, что факультет объединяют со Сталинским (Донецким) горно-обогатительным техникумом, и нам придется с сентября учиться в другом городе. Что нам было делать летом? Где жить? Мы снова пошли в детский дом, который был для нас родным. Лето провели в деревне вместе с воспитанниками. Когда приезжала комиссия, мы уходили из лагеря, чтобы не подвести воспитателей. Осенью переехали в Донецк. Жить было очень тяжело, денег не хватало. Осенью было легче: бывало, купим булку хлеба и арбуз килограммов на пять – наедимся. А вот зимой – хлеб с водой и солью… На четвертом курсе я потеряла сознание от голода, когда поднималась в общежитие на 4-й этаж. В учебной части решили, что мы неправильно стипендию расходуем, и решили ее на руки больше не выдавать. Ввели талончики на еду, но чтобы получить немного денег на руки, мы хитрили. Утром в столовой брали только кашу, а котлету деньгами просили отдать. Но к окончанию учебы руководство техникума купило нам, детдомовским, туфли и отрезы на выпускное платье…
Распределили меня после окончания в Подмосковный угольный бассейн, Кимовский район, 6-ю Гранковскую шахту. Приехала я в город с одним чемоданом. Начала свою трудовую биографию породовыборщицей, затем – браковщицей, и только потом меня назначили мастером ОТК на шахте, где я проработала 8 лет. Как молодым специалистам нам с подругой дали комнату в квартире на улице Октябрьской, напротив Дома культуры горняков. Он сыграл важную роль в моей жизни».
Профессия – мастер, увлечение – творчество
Подмосковный угольный бассейн был одним из крупнейших послевоенных месторождений бурого угля. Кимовск быстро рос, жителями его становились специалисты, приезжающие из разных мест. Так Жанна Петровна стала кимовчанкой, и уже более 50 лет живет в городе. Профессия горного мастера по обогащению и брикетированию угля была востребована и хорошо оплачивалась. Наконец-то появилась возможность купить одежду, обувь, которых так не хватало в детстве. Впервые попробовала черную икру, вдоволь наелась жареной картошки и мандаринов. Снабжение промышленными товарами было очень скудным, сестра из Ворошиловграда присылала вещи самые модные – капроновые кофточки, туфли. Жанна Петровна, воспитанная в детском доме заботилась и о подруге, Лидии Самсоновой. Так у девушек появились одинаковые блузки – у одной светло-розовая, а у другой – нежно-зеленая. С огромным удовольствием девушки обставляли свою комнату; кровати, посуду – всё покупали сами. Отработав восемь лет на шахте, Жанна Петровна перешла на работу на Фосфоритный завод мастером ОТК.
Работая в Кимовске, она продолжила свое увлечение танцами. Так как дом располагался радом с ДК горняков на ул. Октябрьской, и в нем работал кружок танцев, Жанна Петровна записалась в него. Там она и встретила своего будущего мужа – балетмейстера Виктора Ивановича Гаврилкина. Кружковцы часто выступали перед публикой, участвовали в конкурсах, в фестивале творчества народных танцевальных коллективов в Туле, Воронеже, Москве – на открытии ВДНХ в 1956 году.
Кроме увлечения танцами, Жанна Петровна любит рисовать, у нее прекрасные росписи – палехские, жостовские, городецкие. Но главное, любовь к рисунку она сумела привить десяткам своих учеников. Ведь после работы на шахте и КЗМ она пришла в школу. В Кимовской средней школе № 5 преподавал музыку ее муж, он и уговорил ее перейти в школу учителем черчения и рисования.
Среди ее учеников есть те, кто связал жизнь с декоративным искусством. Уже работая в нашей школе, Жанна Петровна вела кружок декоративно-прикладного творчества – учила росписи по дереву. С кружковцами Жанна Петровна устраивала праздники, чаепития, вместе они оформили цветочные кашпо во всей школе: расписали глиняные горшки, деревянные подставки под них. Выставки детского творчества в школе были всегда самые лучшие. 34 года проработала Жанна Петровна учителем рисования и черчения. Все те, кто учился у нее, впоследствии отлично рисовали, поступали в художественные школы. Добрыми словами вспоминают о ней учителя и ученики.