1986 год разделил жизнь нашей семьи на две части: «до» и «после». Мой отец, Павел Леонидович Дундуков, отработал 73 дня ликвидатором последствий взрыва на Чернобыльской АЭС и, к сожалению, уже не смог вернуться к прежней жизни. Он скончался, когда ему было всего 56 лет.
Годы перестройки стали тяжелым испытанием и для моей матери, Галины Владимировны Дундуковой. Поменяв множество мест работы, пережив смерть мужа, большие проблемы со здоровьем, она всё-таки смогла найти в себе силы преодолеть все трудности.
Дундуковы: начало рода, духовные истоки
Дундуковы – староверы.
Приверженность старой вере передавалась из поколения в поколение и прервалась на моём отце, Павле Дундукове: он был атеистом. Отец родился в 1948 году. Тогда религия считалась «вредным пережитком», тормозящим строительство коммунистического общества. Видимо, атеистическое воспитание было эффективным, так как отец, воспитывавшийся в верующей семье, не воспринял её духовных ценностей. Я помню, как он часто говорил, что пока он не поздоровается за руку с Богом, не станет в него верить.
Cкорее всего, Дундуковы оказались в Поволжье из-за преследования их властями за принадлежность к старой вере. Когда это произошло, точно неизвестно. В XVII веке на Дон и его притоки – Медведицу, Хопёр и Чир, бежали от преследования властей раскольники. Они основывали новые поселения и пустыни, оседали в казачьих городках. Вторая волна переселения раскольников в низовье Волги была при Екатерине II, которая, чтобы заселить малолюдные края, разрешила вернуться эмигрировавшим ранее на запад в Российскую империю, главным образом, старообрядцам поповского толка из Ветки, Стародубья и других мест Белоруссии, Украины и Польши. Кто знает, возможно, мои предки были среди тех самых переселенцев.
Старообрядческое переселение стало мощным толчком в экономическом развитии нашего края. К началу XIX века в хлебной торговле, рыбных промыслах, судостроении старообрядцы завоевали важные позиции. Мои родственники всегда говорили, что и у Дундуковых были крепкие хозяйства. Перелом в жизни рода Дундуковых произошёл в 1917-м.
Отношение советской власти к староверам
Для меня было важно понять, как случилось, что мои предки, дорожившие старообрядческими устоями, утратили свои традиции.
Октябрьский переворот 1917 года стал точкой отсчёта новых взаимоотношений государства и религиозных организаций в России. Уже в конце 1917-го издается ряд постановлений советского правительства, направленных на разграничение религиозной и светской сфер общества.
23 января 1918 года вышел закон об отделении церкви от государства и школы от церкви.
На территории Царицына сформировалась Царицынская губернская комиссия по отделению церкви от государства. Одной из ее задач была организация антирелигиозной борьбы: проведение публичных дискуссий, распространение антирелигиозной литературы.
В Усть-Медведицком округе Области Войска Донского проживали и мои пращуры. Я пыталась выяснить у родственников, как жили Дундуковы в этот период времени, но сведения, которые удалось собрать, оказались крайне скудны. Известно, что старообрядцы стремились защитить и сохранить в традиционном виде свою веру. До 1929 года во многих районах Нижне-Волжского края ещё действовало 38 молитвенных домов и 42 церкви различных старообрядческих толков и согласий.
Однако наша семья не смогла сохранить старообрядческие традиции. Остались только разрозненные воспоминания некоторых родственников, которые я постаралась собрать и описать. Основным источником, настоящим кладезем информации для меня стала моя тётя – Мария Леонтьевна.
История рода Дундуковых начинается с моего прапрадеда, Семёна Дундукова. У него было, по крайней мере, четыре сына, один из которых Матвей – мой родной прадед, и две дочери.
Матвей Семенович Дундуков родился приблизительно в 1889 году. В начале ХХ века Дундуковы породнились с родом Елесеевых через брак Матвея Семеновича и Евдокии Аверьяновны Елесеевой. Это был прочный союз, продержавшийся почти полвека, до смерти Матвея Дундукова в 1946 или в 1947 году (точная дата смерти неизвестна). В этом браке родилось, по нашим сведениям, 14 детей, но известны имена только шестерых, достигших взрослого возраста и о которых знают родственники.
О Евдокии Аверьяновне, моей прабабушке, всегда вспоминают с большим почтением. Она родилась на хуторе Захаровом Усть-Медведицкого округа Области Войска Донского (ныне относится к Захаровскому сельскому поселению Клетского района Волгоградской области) приблизительно в 1882–1885 годах.
Вероятно, атмосфера в семье Елесеевых была доброжелательной и добропорядочной. Не случайно Евдокия, оставшись рано сиротой, выросла добрым, гостеприимным и заботливым человеком, преданным семье. Как и Дундуковы, Елесеевы тоже должны были быть староверами, так как в то время браки совершались, как правило, в пределах своей социальной среды.
Мария Леонтьевна подчёркивала, что Дундуковы были набожны. Молиться ходили, как и другие калмыковцы не в церковь, а в молебенный дом, который находился в хуторе Калмыковом. В сборнике «Государство и религиозные организации Нижней Волги и Дона в ХХ веке» мне не удалось обнаружить молебенный дом в хуторе Калмыковом, зато я нашла в списке молебенный дом в хуторе Большая Осиновка. Возможно, тётя забыла, где точно он находился. Она упомянула, что молебенный дом держали наши дальние-дальние родственницы – три сестры.
О глубокой вере говорят и следующие её слова:
На каждый праздник бабушка Евдокия Аверьяновна всегда ходила молиться, и я вместе с ней. Там был поп, мы его батюшкой Демьяном всегда звали. Вот он всех детей в нашей семье крестил. Молились староверы долго и усердно, не отвлекаясь и не прерываясь. И сейчас я часто путаюсь по поводу того, как мне нужно креститься. Бабушка запрещала молиться, как „щепотники”, учила складывать пальцы по-другому, „по-православному“, как она говорила.
Матвей Семёнович, как и другие Дундуковы, был богомольный. Много читал, «книги были большие в деревянном переплете», вспоминает Мария Леонтьевна. По ее словам, у Дундуковых была целая старообрядческая библиотека: «Было у нас много книг старообрядческих, к сожалению, никаких уже не сохранилось, мы часто переезжали из одного хутора в другой». Наверняка это были очень старые книги, возможно, передававшиеся из поколения в поколение. Тем более горько было слышать, как они были утрачены: «Что-то потерялось, какие-то выкинули, потому что думали, что они уже не представляют ценности, что-то сожгли. Было огромное железное распятие, которое бабушка очень берегла. Были иконы старинные. Сейчас одна только осталась, но она уже потрескалась, краска облупилась, почти ничего не видно на ней. Этой иконой бабушка сына провожала на фронт».
Нам, потомкам, от родовой староверческой библиотеки остался листочек с молитвой.
Но вернёмся к личности моего прадеда, Матвея. Мария Леонтьевна, вспоминая его, говорила, что он был очень высокого роста и всегда ходил в шубе.
Матвей Семёнович был заметной фигурой в хуторе, так как знал знахарское дело. Впервые об этом я услышала от моей мамы, Галины Владимировны. Она сказала, что прадед умел лечить людей от лёгких и тяжелых недугов. В таинство этого дела он никого не посвящал, но, по слухам, один из его сыновей, Леонид (мой родной дед) унаследовал его дар. Он умел врачевать раны, но старался об этом не говорить.
Конец 1920-х стал тяжёлым испытанием для Дундуковых. В 1928–1929 годах в деревнях началась «сплошная коллективизация». Вместо общин создавались коллективные хозяйства – колхозы, за которыми закреплялись права собственности на землю. В личное хозяйство крестьянам оставлялся небольшой участок земли, корова и мелкая домашняя живность. Большинство не желало вступать в колхозы, предпочитая вести привычный для себя образ жизни. Крестьян, которые отказывались от вступления в колхозы, объявляли кулаками или подкулачниками, врагами советской власти. Не обошла эта беда и Дундуковых. Мария Леонтьевна рассказала, что Дундуковы до революции были зажиточными. У них всегда было много скота, добротные дома. В конце 1920 – начале 1930-х хозяйства Аннеши, Апестиньи и Прокопия Дундукова были признаны кулацкими. Их сослали в Сибирь. Семьям Матвея Семеновича и Ивана Семеновича Дундуковых удалось избежать раскулачивания.
Семейные сведения об этом периоде жизни Дундуковых крайне скудны. Желая понять, как жили мои предки в это время, как их пытались «ликвидировать как класс», я обратилась к литературе по раскулачиванию. Это помогло мне разобраться, по крайне мере, в том, какой уровень состоятельности был у Дундуковых и как проходил процесс раскулачивания.
Семьи Аннеши, Апестиньи и Прокопия Дундуковых были причислены именно к «наиболее злостной и богатой части кулачества». В постановлении перечислялось то, что подлежит конфискации. Помимо средств производства, посевов, всех построек, запасов продовольствия и всего крупного, мелкого скота и т. п., в этот список включались так же излишки одежды и обуви. Отбиралось практически всё! При высылке на 80–100 человек выделялась одна лошадь с упряжкой. В отношении кулаков и их семейств, которые оставались на местах, им в пределах округа отводились новые участки вне колхозных полей на неудобно расположенных землях. На 60 едоков выделялась одна лошадь.
К сожалению, никаких документов, по раскулачиванию Дундуковых в семейных архивах мне найти не удалось. Интересную информацию я обнаружила на одном из интернет-ресурсов, публикующих списки людей, репрессированных во время раскулачивания. Среди множества фамилий жертв политического террора в СССР я обратила внимание на данные Порфирия Семёновича Дундукова. Год и место его рождения совпали с годом и местом рождения моего двоюродного прадеда Прокопия Семёновича Дундукова: 1898 год и место рождения – «х. Захарщенский Перелазовского р-на Сталинградской области» (в 30-е годы названия указывались по новому административному делению, принятому при советской власти). В документе говорится о том, что арест Порфирия Семеновича был произведен в поселке Половинка, Кизеловского района Пермской области 6 января 1938 года, а приговор по его делу был вынесен 31 октября 1938 года. Он был осуждён на 10 лет лишения свободы за антисоветскую деятельность. Если в документе идёт речь именно о моём двоюродном прадеде (думаю, что вместо имени Прокофий писарь вполне мог записать ошибочно Порфирий, ведь всё остальное совпадает!), то можно предположить, что Дундуковы были высланы после раскулачивания именно в Пермский край, а он, как известно, был местом ссылки. К сожалению, о судьбе Прокопия Дундукова мои родственники не знают ничего. И это, на мой взгляд, так же является аргументом в пользу того, что в списках указан именно мой пращур. Скорее всего, Прокопий, осуждённый на 10 лет лишения свободы, скончался в заключении, поэтому не вернулся в родные края.
От моей мамы Галины Владимировны я знаю, что раскулаченные родственники Дундуковых смогли вернуться в родные места только после войны. Сведения об этом периоде семейной истории крайне скудны. Я думаю, что в семье специально старались об этом меньше говорить, так как, видимо, это были тяжелые воспоминания, да и сам факт раскулачивания и пребывания в ссылке считался порочащим семью фактом. Известно лишь, что после возвращения из Сибири Фёдор Семенович и Апестинья Семеновна поселились в станице Обливской (ныне входит в состав Обливского района Ростовской области). Мария Леонтьевна подчеркнула, что после возвращения из Сибири Дундуковы смогли вновь устроить свои судьбы: «Вот дядя Фёдор и Апестинья после возвращения из Сибири жили в Обливской. Они были хорошие хозяева, всегда были богатыми».
Новые испытания обрушились на Дундуковых с началом Великой Отечественной войны.
Когда началась война, Матвей Семёнович работал в колхозе «Калмыковский». В то время колхоз относился к Перелазовскому району Сталинградской области. Когда началась война, Матвею Семёновичу было за 50 лет, поэтому он не воевал. На беду, когда немцы вошли в хутор, он был назначен старостой. Почему именно его выбрали старостой, сказать трудно. Мария Леонтьевна предполагала, что это было связано с его возрастом: «Просто, пришли когда немцы, увидели его, он старый уже был человек, вот и назначили его».
О том, что Матвей не стремился сотрудничать с немцами, а наоборот, старался помочь своим, говорит один случай, о котором рассказала Мария Леонтьевна. Когда немцы вошли в хутор, то некоторые дома они заняли полностью, а некоторые – частично. Те, чьи дома были заняты, переселились к соседям. У Дундуковых тоже теснились соседи. Кроме того, в подвале у них были раненные советские солдаты:
Дед Матвей натаскал в подвал дома раненых, а они же стонали постоянно. И, может, они и не громко стонали, но мы-то слышали… Так вот, как послышится какой-то шорох или стон, они начинали меня щипать, чтоб я ревела. Я начинала реветь, а немец из другой хаты прибегал, пистолет на меня наставлял и кричал родителям, чтоб рот мне закрыли, а иной раз приносил что-нибудь, то шоколад, то конфеты, у них же много продуктов было. Вот он насует мне это все в люльку, чтоб я не ревела…
Как долго жили эти раненные в подвале дома Дундуковых, и что с ними стало потом, узнать так и не удалось. Позже Любовь Фёдоровна, мать Марии, рассказывала ей о том, что на самом деле она была спокойным ребенком и плакала очень редко, но в то время нужно было ее заставлять плакать, чтобы скрыть присутствие раненых в доме…
Жители Клетского района пережили четыре страшных месяца с 23 июля по 21 ноября 1942 года, когда на этой земле шли бои. Мария Леонтьевна вспоминала случай, когда в панике во время бомбежки её забыли в люльке. Но эта страшная история закончилась благополучно, потому что Матвей Семенович, опомнившись, вернулся и забрал свою внучку.
Есть ещё одна история, которая относится уже ко времени, когда хутор Калмыков был освобождён от немцев, то есть после 21 ноября 1942 года. Почему-то в доме Дундуковых остался жить раненый румын, которому Матвей Семенович спас жизнь. Румыны воевали на стороне немцев, поэтому его пребывание в доме после ухода немцев представляется довольно странным и опасным для семьи. Тем более что Матвей был вынужден исполнять должность старосты. Но как бы то ни было, румын какое-то время жил у Дундуковых. Он очень плохо говорил по-русски, но был прекрасным мастером, сделал в подарок для семьи большую ручную мельницу. И все жители хутора потянулись ходить к Евдокии и Матвею молоть муку. Эта мельница помогла пережить голодное время после отступления немцев:
Стояла кружка беленькая железная около мельницы и каждый, кто пользовался мельницей, отсыпал бабушке кружку муки, поэтому мы не голодали. В доме всегда были пышки, бабушка их очень любила, пирожки пекли мало, а вот пышки были всегда. Ещё щи в печи варили, большая печь была такая, чугунки были большие…
Этот румын, как рассказывала тетя, кроме мельницы сделал еще много посуды из дерева. Посуда долго служила, но сейчас от нее уже ничего не осталось. А о судьбе этого румына ничего неизвестно, никто не мог припомнить, когда и куда он делся после выздоровления.
После войны, в 1946 году, Матвея сразу же «забрали» вместе с ещё двумя старостами при немцах, один из которых был старостой хутора Перелазовского.
Возвращения Матвея вся семья ждала долго. Все были уверены в том, что разберутся, что вспомнят, как он прятал в своем доме раненых. Мария Леонтьевна говорила:
Сейчас вспоминаю такой случай. Мои тетки, Ефросинья и Александра, всегда называли отца, Матвея, «батяня». Не «папка» или «отец», а именно «батяня». И вот однажды я играла во дворе в мячик, маленькая еще была, только в школу пошла, и тут вдруг мяч отлетел, и я за ним побежала подальше, смотрю, дед идёт – с сумкой и белая длинная борода. А до этого слышала разговоры его детей, что вот «батяня» должен вернуться скоро. Побежала к ним, рассказала, что видела его…
Все обрадовались, побежали ему навстречу, но оказалось, что это был не Матвей, а дед с Перелазовского хутора, который вместе с ним сидел в тюрьме. Он рассказал, что Матвей умер в тюрьме во время поста. Так как он был очень верующим человеком, всегда соблюдал все посты, пытался соблюдать их и там… Со слов перелазовского деда, Матвей Семёнович умер через год-полтора после ареста. Его товарищ, как потом узнали Дундуковы, умер вскоре после освобождения. Видимо, тюремная жизнь и ему сократила век.
Евдокия Аверьяновна пережила мужа на двадцать лет. Почти все дети были к этому моменту взрослыми, только самой младшей Ефросинье пятнадцать лет. Всего в семье у нее родилось восемнадцать внуков.
Мария Леонтьевна рассказала еще об одном интересном случае, который произошел с ней приблизительно в 1953 или 1954 году, когда она училась в шестом классе:
В те же времена нельзя было ни крестов носить, ни в Бога верить. А я училась в шестом классе, мне бабушка крестик надела на шею и сказала: «Не снимай!», – а в школе приказали крестик снять, запрещено было в школу с крестами приходить. Ну, я домой пришла, крестик сняла. Тогда у нас в семье нельзя было старших не слушаться, это сейчас можно бабушку не послушать, а тогда как я могла не послушаться? Ну, я и рассказала бабушке, что запрещают мне с крестиком ходить. Ну и все, утром пошла в школу, крест не надела. Сидим на уроке, и вот бабушка моя является. Она глуховата всегда была, вот начала с директором разговаривать, говорит:
– Ну, вот Манька моя, она что, балуется?
– Нет…
– Уроки учит?
– Учит.
– Ну, вот если она будет баловаться, то ты что хочешь, делай с ней, хоть палками ее бей, а крест ты на неё не надевал и не тебе его снимать. Что свое учишь, то с нее и спрашивай, а крестика не касайся!
Вот такой смелой и решительной была Евдокия Аверьяновна.
Все говорят, что она была очень весёлой, хорошо танцевала, иногда любила выпить и, как вспоминала Мария Леонтьевна, «как выпьет, рукавом вытрет (никогда не закусывала она), так и пускается в пляс!». При этом Евдокия была очень богомольная, что, как уже говорилось выше, было присуще всем Дундуковым. И молилась она совершенно по-особенному: «Если она стала молиться с вечера, то она будет молиться до утра, не садясь, не отвлекаясь, кажется, если даже пожар будет, то она не перестанет молиться, такими были все наши староверы», – рассказывала моя тетка.
Оставшись одна, без мужа, Евдокия очень много работала. Мария Леонтьевна так говорила об этом: «Ну, а бабушка была очень сильная, трудолюбивая; всю свою жизнь работала. Бралась за любую работу. Печником была, очень хорошо выкладывала печки».
Моя тетя вспоминает, что к Евдокии Аверьяновне очень часто приходили гости, она всегда всех привечала, как бы ни была занята:
Евдокия всегда всех принимала, сколько нас внуков было, мы все всегда вокруг ее юбки были. Мы все помещались в маленьком домике, в котором всегда было уютно и тепло. Бабушка мне часто говорила: «Манька, вот придет человек в дом, а ты налей щичков человеку и кружку воды налей, а потом уж и спрашивай, зачем он пришел». Голод же был, все голодные ходили.
Об этом говорит и моя двоюродная тётка – Абрамова (урожд. Дундукова) Валентина Демьяновна: «В доме Дундуковых всегда было гостеприимно. Бабушка Дуня отдавала последние кусочки нам». И сейчас, приезжая к родственникам в гости, мы чувствуем, что традиция живёт. Никто никогда не позволит себе отпустить человека, не накормив его, как учила бабушка Дуня. У Дундуковых часто собираются многочисленные застолья и посиделки родственников и друзей.
Пенсию Евдокия не получала. Как выразилась Мария Леонтьевна, «когда ей было 55 лет, никто и не знал-то, что такое пенсия». Евдокия Аверьяновна не получала пенсию и за погибшего на войне сына Демьяна. Пенсию назначили ей и его дочери Валентине. Евдокия Аверьяновна посчитала невозможным для себя получать, как она считала, пенсию за счёт внучки: «Ну, как я у дитя могу отобрать…» Получать пенсию и отдавать её внучке из рук в руки почему-то не приходило в голову. Когда Валентина уже выросла, бабушка писала в собес, но было уже поздно, пенсия ей так и не была назначена. Так и прожила она всю жизнь, не получая ни копейки денег.
В старости Евдокия Аверьяновна, совсем потеряв слух, научилась с невероятной точностью понимать слова людей, читая их по губам. Об этом всегда с удивлением говорит моя мама.
Умерла Евдокия Аверьяновна 23 февраля 1974 года. Несмотря на плохую погоду, на похороны съехались все родственники, метели не побоялся никто, родственники из города Суровикино Волгоградской области, который, к слову, находится довольно далеко от хутора, в котором проживали Дундуковы, приезжали специально, чтобы отпеть Евдокию. Хоронили ее в простом деревянном гробу, ничем не обитым, как предписывали староверческие традиции.
У Матвея и Евдокии было шесть детей – Леон, Демьян, Петр, Тимофей, Евдокия и Александра.
Леонид Матвеевич Дундуков
Один из сыновей Матвея и Евдокии, Леонид (Леон) – мой родной дед по линии отца. Он родился в хуторе Калмыковом Усть-Медведицкого округа Области Войска Донского (на сегодняшний день это Клетский район Волгоградской области) 14 февраля 1920 года.
Как уже говорилось, Дундуковы придерживались староверских традиций, поэтому имена некоторым своим сыновьям Матвей Семенович дал такие, которые предпочитали староверы (со слов мамы), а именно Леон и Демьян. В советское время имя Леон употреблялось редко, поэтому в одних документах он записан как Леон, а в других как Леонид. Это расхождение сказалось и на детях Леона Матвеевича: его старшая дочь носит отчество от имени Леон, а остальные – от имени Леонид.
Приверженность староверию досталась Леониду от родителей, но он не был настолько набожен и богомолен, как они. Традиции постепенно угасали. Скорее всего, это было связано с антирелигиозной пропагандой, которую постоянно вели разные институты советской власти: школа, комсомол, учреждения культуры и все остальные. Благодаря этому устои, которые складывались веками, разрушились в десятилетия.
О детстве Леона-Леонида сведений никаких не сохранилось. Известно, что перед армией, до 1938 года, он работал трактористом в хуторе Копонья Перелазовского района Сталинградской области. Там он и познакомился с Любовью Федоровной Рябоконовой, которая потом стала его женой.
В 1938 году Леонида Дундукова призвали на срочную военную службу. Он вернулся из армии в конце 1940 года, а с началом войны его призвали снова; вернулся он только в 1946-м.
Благословляла сыновей, Леонида и Демьяна, провожая в армию, Евдокия Аверьяновна большой деревянной иконой Иоанна Предтечи. Эта икона, довольно внушительная по своим размерам, стала главной святыней дома Дундуковых.
Она относится к разряду чудотворных икон, её полное название, как удалось выяснить благодаря книге «50 чудотворных икон», «Рождество честного славного пророка Предтечи и крестителя Господня Иоанна». Когда была написана наша икона, мы точно не знаем. Предположительно, в XIX веке, а может быть, и раньше. Икона имеет достаточно внушительные размеры – 40 см в длину, 44 см в высоту и 7 см в толщину. Написана она на простой деревянной доске, которая, к сожалению, со временем раскололась пополам и потрескалась.
После войны Леонид забрал икону к себе, и на протяжении оставшейся жизни верил только в её чудотворные свойства. Часто он повторял, что если бы не эта икона, то он вряд ли вернулся бы с войны живым. После его смерти по поводу этой иконы развернулись неприятные споры между родственниками. Каждый хотел забрать её себе. Сейчас она хранится у моего родного брата Андрея.
Уходя на фронт, Леонид ещё не знал, что Любовь, его будущая жена, беременна. Узнал он об этом уже на фронте – от своего отца в ноябре 1941 года, когда он со своей частью находился на территории поселка Песчанка. Когда его забрали в армию, кто-то потихоньку сообщил Матвею Семёновичу, о том, что на второй ферме живет девушка, беременная от его сына. Матвей, поговорив с Евдокией, запряг быков и отправился за ней. Истинно верующие люди не могли оставить свою родную кровь без попечения. Благодаря Матвею Семёновичу и Евдокии Аверьяновне моя тётя, Мария Леонтьевна, родилась в доме своих бабушки и деда.
По счастливому стечению обстоятельств, в ноябре, как раз когда родилась Мария, Леонтий написал родителям, что часть, в которой он служит, находится недалеко от дома, в селе Песчанка. Матвей Семёнович собрал сухари и сало и приехал к сыну; тут он и рассказал о том, что у его Любы родилась дочка Мария и что обе они теперь живут в его доме.
Мария Леонтьевна рассказывала, что её отец на фронт попал с Парамоном Егоровичем, своим земляком. С ним он служил до контузии, после которой они потерялись, а перед демобилизацией снова встретились и домой вернулись вместе. Восстановить боевой путь Леонида Дундукова полностью невозможно, так как сам он не любил рассказывать о войне. И всё-таки, благодаря поэтическому альбомчику, нам удалось точно установить, что в 1943-м он находился близ Одессы или в Одессе, в январе-марте 1944-го – в Румынии, с марта 1944-го по октябрь 1945-го – в Венгрии, в ноябре 1945-го – в Чехословакии.
Не все награды Леонида сохранились. Однако мы знаем, что он был награжден тремя медалями «За отвагу», которые вручались за конкретные подвиги. В одном из боев в Венгрии, вероятнее всего, во время Дебреценской операции в 1944 году, он был ранен и контужен. Ранение и контузия были столь тяжёлыми, что он некоторое время не мог говорить. В результате в госпиталь в городе Дебрецен на востоке Венгрии он поступил под своим именем и отчеством, но под чужой фамилией – Чечиль. Так записал его фронтовой товарищ, который, как я предполагаю, помнил имя Леонида и имя его отца, но забыл фамилию, поэтому назвал свою.
Леонид Матвеевич вернулся с войны живым, но был так сильно травмирован, что трудно входил в мирную жизнь. У него была сильно повреждена челюсть. Мария, родившаяся в 1941-м, вспоминает:
Отец мой в 1946 году пришел с войны. Я его и отцом-то называть не хотела, другие всё – папка, папка! – а я и не хотела. Пришел-то беззубый. Весь перевязанный и очень плохо разговаривал, рот у него почти не открывался… Тогда у меня было к нему странное отношение. Он был мне чужой. Отцом я называла своего крёстного, Тимофея Матвеевича, а матерью – Ефросинью Матвеевну, свою тётку.
Бабушке маленькая Маша часто говорила, возмущаясь по поводу того, что её отец ест отдельной маленькой ложечкой: «Фу, подумаешь, какой интеллигент, отдельной ложкой ест!». Маленькой девочке тогда было трудно понять, что у отца очень серьезная травма, которая буквально лишала его возможности нормально жить. Полностью восстановил челюсть Леонид уже в мирное время, через несколько лет после своего возвращения домой. Тогда же он восстановил и все свои документы, получив заслуженные во время войны награды.
24 января 1948 года, после рождения в семье Леона и Любови второго ребенка – сына Павла, Леонид Матвеевич и Любовь Федоровна наконец-то зарегистрировали свой брак. Как я выяснила, это было довольно распространенным явлением, когда сельские жители не сразу регистрировали брак в сельсовете. Для верующих людей были важнее обязательства, которые они принимали перед Богом.
Семья Леонида и Любови жила тяжело, как и большинство их земляков. Мария Леонтьевна вспоминала, что не только отца, но и мать долгое время не могла называть этими словами. Сама она объясняла тем, что видела свою мать крайне редко. Мария рассказывала:
Мама моя очень много работала. И не так, как работают сейчас, что каждый день возвращаешься домой. Она работала на полях и там могла жить месяцами, пока шла уборка или посевная. Но по ночам приходила и приносила зерно домой, пряча его в одежду… немного, кружку-две… вот тогда только я ее и видела. Но долго я еще не могла называть родителей мамой и папой… Выросла все-таки почти без них… Тяжелые были времена…
Трудовая жизнь продолжалась до самой смерти супругов. В 1995 году Любовь Федоровна перенесла тяжелую операцию на глаза, после которой почти потеряла зрение. Когда мне было около трех лет, мы ездили на хутор Зотовский и я видела бабушку. Я помню, что она почти не вставала, меня вводили к ней в комнату, и она смотрела на меня ничего невидящим взглядом. Такой бабушка осталась в моей памяти.
Умерла Любовь Федоровна 10 октября 1996 года от осложнений после операции, а дед 24 апреля 1986 года – от сердечной болезни. Оба похоронены на кладбище хутора Зотовского, большие труженики и большие страдальцы.
Павел Леонидович Дундуков
Единственный сын Леона и Любови – Павел – стал моим отцом.
Павел Леонидович Дундуков родился 10 января 1948 года в хуторе Калмыковом Перелазовского района Сталинградской области. Учился папа в Калмыковской средней школе, окончил 10 классов. Учился неплохо, с детства уже у него открылся талант рисования. Мама рассказывала о том, что ему удивительно удавались портреты. К сожалению, ни рисунки, ни картины папы никто не сохранил.
После школы Павел устроился работать в том же совхозе, в котором работали его родители, механизатором широкого профиля. Там он проработал до 1968 года, а потом был призван в армию, где служил два с половиной года, сначала рядовым, а потом ефрейтором в сапёрных войсках в Германии. Служба давалась ему легко; как настоящий мужчина, в защите родины он видел свое призвание, как сам об этом говорил. Однако продолжать службу по окончании срока все же не стал.
После армии папа переехал в поселок Береславка Калачевского района Волгоградской области, где и познакомился со своей будущей женой.
Галина Владимировна Дубовик, моя мама, родилась 5 мая 1952 года в поселке Песчанка Советского района города Волгограда (тогда это был Городищенский район Сталинградской области) в рабочей семье.
Анна Васильевна Дубовик (урожденная Литовкина) – моя родная бабушка по линии матери. Не могу не коснуться и её судьбы. Анна Литовкина родилась в тяжелое для страны время, 13 января 1933 года, в поселке Песчанка (Сталинградский район города Сталинграда). Когда началась война, бабушке было всего 9 лет. Маленькой девочкой ей пришлось пережить все ужасы того жестокого времени.
Посёлок Песчанка, в котором она проживала со своей многочисленной семьей (у бабушки трое братьев и сестер), с августа 1942-го по январь 1943-го находился под немецкой оккупацией, здесь проходили ожесточённые бои. И сейчас земля тех мест хранит в себе осколки снарядов, а в одном из прудов поселка до сих пор лежит самолёт, упавший в него в годы войны.
Когда немцы пришли в Песчанку, Дубовики, как и другие семьи, были изгнаны из своих домов и были вынуждены селиться в вырытых землянках. О тех годах своей жизни она вспоминает неохотно. Тяжело ей тогда пришлось. Чтобы выжить, приходилось питаться даже самыми несъедобными продуктами. «Немцы, те редкие „хорошие“, – вспоминала Анна Васильевна, – приносили нам мясо убитых коней… и мы ели его. А ведь ещё нужно было ухаживать за младшими и помогать матери…»
После изгнания немцев из города началось его восстановление. Бабушка с семьей вернулась в свой дом. «За водой мы ходили, взяв два ведра, в балку к пруду, а за углем аж на 3 км от дома все с теми же ведрами», – не раз рассказывала она мне.
Закончив восемь классов, Анна работала и в детском садике, и в больнице, и на заводе. В 1951 году вышла замуж за Владимира Егоровича Дубовика. В следующем году родила дочку Галину, а в 1956 году сына Владимира. Но в 1986 году, когда дети выросли, дед развелся с ней и уехал в Волгодонской поселок Калачевского района Волгограда, где вступил в неофициальный брак с другой женщиной, с которой и прожил до последнего дня своей жизни, 20 апреля 2001 года. Я деда не помню, он никогда не интересовался своими внуками. Как-то раз мы ездили всей семьей к нему в Волгодонской, но воспоминаний о том событии у меня не осталось.
Анна Васильевна живет вместе со мной и моей мамой. Ей уже 78 лет. Мама училась там же, в посёлке Песчанка, в небольшой сельской школе № 114. Окончив 8 классов, поступила в Волгоградский Кооперативный техникум на факультет бухгалтерского учета и, отучившись там 3 года (с 1967 по 1970 г.), уехала в поселок Береславка по направлению техникума. Там она познакомилась с моим будущим папой. Свадьбу сыграли 10 июля 1971 года. В браке родилось двое детей: сын Андрей (27.07.1972 г. р.) и дочь Дарья, то есть я (19.05.1993 г. р.).
После свадьбы папа продолжил работать в совхозе и трудился там до 1985 года. Мама работала главным бухгалтером в Рабочем кооперативе. С 1985 года семья Дундуковых укоренилась в посёлке Песчанка.
«После»
1986 год стал годом, который разделил жизнь нашей семьи на «до» и «после». 24 апреля 1986 года в 1 час 24 минуты произошла авария на Чернобыльской АЭС. Страшная весть об этом происшествии в считанные часы разлетелась по всему миру, вызывая у людей ужас и страх.
В числе ликвидаторов, как позднее стали называть людей, отправленных на расчистку территории от радиоактивных загрязнений, оказался и мой отец. В Чернобыле отец находился 73 дня: с 13 октября по 24 декабря 1986 г. Об этом свидетельствуют документы из нашего семейного архива.
В ликвидаторы приглашали повесткой от военкоматов. Как тогда говорили «забирали от военкомата». О том, как они жили и работали, я составила представление по рассказам моей мамы, которые она, в свою очередь, слышала от отца. Ликвидаторов разместили в 30 км от эпицентра катастрофы. Каждый день отрядами они выходили на очистку территории от последствий взрыва. Находились они там всего по 30 минут, за это время получали радиационное облучение до 13 рентген (облучение от 10 рентген считается допустимым разовым аварийным облучением населения), а отец получал такое ежедневно 73 дня.
Папа не входил в группу людей, расчищавших крыши зданий, на которые попали осколки после взрыва, там можно было находиться всего 10 минут, получая облучение до 23 рентген. Со слов моей мамы, я знаю, что папа «был везде, кроме крыш». У каждого в кармане был прибор для измерения полученного облучения, и каждый день после выхода на очистку, приборы забирали у них и уносили на расшифровку и самое страшное, что о количестве «своего» облучения не знал никто, вся информация была скрыта.
После папа, конечно, получил карточку, в которой была указана доза облучения, которую он получил, равная 13,02 рентген, но вряд ли этой цифре можно доверять. Просто если он находился в зоне заражения 73 дня и каждый день «без выходных и праздничных дней», как сказано в одной из его справок, выходил на расчистку территории, то никак не мог получить столь малое облучение.
Вероятно, пребывание на ликвидации аварии на Чернобыле подорвало не только здоровье отца, но и моральное здоровье нашей семьи. Папа говорил мне в детстве, что после той аварии на АЭС кто-то сказал ему: «Если хочешь теперь выжить – пей», с тех пор он всё сильнее и сильнее стал увлекаться горьким напитком. Не знаю, как алкоголь мог спасать от полученной радиации, но в семью он вносил разлад.
После Чернобыля папа работал на Волгоградской Тарной базе трактористом около 12 лет. Потом ушел на пенсию и больше уже не работал. А мама в 1988 году устроилась работать на железнодорожную станцию имени Максима Горького.
Через три года, в 1992 году, мой брат Андрей ушел в армию, а сразу после возвращения женился на Надежде Владимировне Сафоновой. Андрей получил высшее образование в Волгоградской Академии государственной службы и работает адвокатом в Адвокатской конторе Волгограда. Он живет со своей семьей в Ворошиловском районе города. В их семье воспитывается один ребенок – Никита Дундуков (15.06.1994 г. р.).
А дом Галины и Павла опустел. Всё изменилось, когда в 1993 году родилась я. Мама убеждена, что я – вымоленный ребёнок. Ведь ей много лет назад поставили диагноз – бесплодие. Мама выросла в очень верующей семье, в которой вера в Бога никогда не подвергалась сомнению. А отец, предки которого тоже были глубоко верующими, как он говорил «заклятыми староверами», всё же стал атеистом. Из-за этого между отцом и Анной Васильевной, его тёщей, часто случались конфликты. Мама предпочитала обходить эти столкновения стороной и не принимать в них участия, но бабушка до сих пор ставит в вину отцу его безверие и видит корень его проблем именно в этом.
Моё рождение было большим счастьем для родителей. Но оно пришлось на трудные годы перестройки. После переформирования предприятия мама осталась без работы. Тогда наша семья находилась в тяжёлом финансовом положении. Папа не работал. Но моя мама очень сильная женщина, она прошла через все трудности. Благодаря поддержке бабушки Анны Васильевны и помощи маминых подруг, мама в 2000 году снова устроилась на станцию имени Максима Горького, где и работает до сих пор.
А папа всю оставшуюся жизнь жил в посёлке Песчанка и умер 12 февраля 2004 года, на 56-м году жизни. Если бы не Чернобыль, наверно, он мог бы прожить более долгую и благополучную жизнь. Возможно, он, как и мама, выстоял бы в трудные годы перестройки, продолжал бы работать и чувствовал бы себя полноценным человеком. Но времена не выбирают… А я всё же благодарна своему отцу за жизнь, за те лучшие воспоминания, которые сохранили о нём мама и брат. Когда папа умер, мне было всего 10 лет.
* * *
Изучая историю XX века на уроках в школе, я всегда сильно путалась в датах, событиях, действующих лицах и прочих подробностях этого периода. Многое было непонятно и сложно, а поэтому и неинтересно учить то, что, как мне казалось, меня совершенно не касается. Когда я приступила к исследованию истории своей семьи, мне поневоле пришлось изучить много дополнительных материалов, которые изменили моё отношение к истории вообще и к истории XX века. Очень важным для меня стало осознание того, что история складывалась веками из частных биографий разных людей, в числе которых были и мои предки. Это исследование помогло мне лучше понять ту атмосферу, в которой они жили, разобраться в родственных связях и узнать больше о характерах, привычках и особенностях моих родственников, которыми, может быть, по наследству передались и мне.
Большой духовной потерей Дундуковых стала утрата веры. Если в семье прадеда, Матвея Семёновича, были верны ей до конца, то уже его дети не смогли передать этот завет своим детям, ставшим атеистами.
Прошлое моей семьи стало для меня моим настоящим, поэтому я так им дорожу. Именно благодаря этому я могу сказать: «Мой ХХ век». Он не только в судьбах моих предков, он живёт во мне самой.
Дарья Дундукова,
г. Волгоград
Научные руководители: С. В. Воротилова, З. Ю. Удодова