г. Няндома, Архангельская область
Научный руководитель Галина Николаевна Сошнева
Вихрь пламени взметнулся и угас,
Успев историю лишь с краю опалить.
Где мы берем той прочности запас,
Что помогает нам страдать и жить?
Александр Стовба
Эти строки написал молодой лейтенант, который погиб в Афганистане 29 марта 1980 года, прикрывая своих товарищей, когда его взвод был окружен в районе селения Серан (провинция Кандагар). Получив ранение в ногу, Александр Стовба остался прикрывать отход подразделения и погиб. Сколько их было, молодых лейтенантов и рядовых, сложивших свои головы в далеком Афганистане? На Афганской войне побывали многие парни, молодость которых пришлась на 80-е года прошлого столетия. Именно о них мы решили написать свое исследование.
Подробно об Афганистане и Афганской войне в то время не говорили. Например, в советском вузовском учебнике «История СССР» В. З. Дробижева (1985 г.) о войне, которая шла уже шесть лет, написано всего лишь восемь несущественных строк. Не так уж много говорится о ней и в современных учебниках по истории России. А ведь война продолжалась почти 10 лет (1979–1989 гг.). До сих пор спорят о том, была ли эта военная кампания ошибкой, рассуждают о геополитике. Но война, как известно, это и судьбы людей, их повседневная жизнь.
Начиная свою работу, мы хотели на основе судеб людей, воевавших в Афганистане, создать картину о жизни человека на той войне, о жизни в экстремальных условиях. Мы встречались с людьми, которые рассказывали нам о смерти своих товарищей, о том, как их изменила война. И сейчас, с высоты прожитых лет они снова окунались в события прошлого.
К этому исследованию мы приступили в мае прошлого года. Сначала всё казалось не таким уж сложным. Мы нашли телефон местной организации ветеранов локальных войн и связались с ее представителем. Договорились о встрече. Человеком он оказался занятым и серьезным, но не отказал и назначил день и время встречи. Но… разговор не получился. Он охотно отвечал на первые вопросы, показывая фотографии Суворовского училища. Да, видимо, это было лучшее время в его жизни. Но говорил короткими, обрывистыми фразами. Мы пытались расспрашивать подробнее, но, когда речь зашла о военных действиях, вопросы стали его раздражать. На нашу просьбу помочь с поиском респондентов он не откликнулся, сказав, что никто разговаривать об этом не хочет.
Но мы не отчаялись, хотя и пришлось отложить эту идею на месяц. И однажды нам удалось найти человека, не отказавшегося от интервью. Так мы встретились с Владимиром Владимировичем Фещенко (1967 г. р.). Он показался приветливым и открытым, в юности служил в Афганистане, а затем участвовал в Чеченской войне, находясь на службе в милиции. Позднее состоялись встречи с Алексеем Николаевичем Лутьяновым (1962 г. р), Александром Викторовичем Иглиным (1961 г. р), Сергеем Николаевичем Рыжковым (1962 г. р), Евгением Борисовичем Филиным (1957 г. р.) и Сергеем Валентиновичем Мурзиным (1964 г. р.) Эти люди совершенно опровергли утверждение о том, что все служившие в Афганистане – малообщительны и не разговорчивы. Но мы поняли также и то, что они привыкли к формальным официальным встречам со школьниками. Уже наши первые собеседники, пообщавшись с нами и увидев нашу заинтересованность, сами помогали нам организовать новые встречи.
Призыв
Все наши собеседники оказались уроженцами Няндомы и Няндомского района. В северном краю росли, взрослели, получали профессию в 70–80-х годах ХХ века и отправлялись на войну. Да, на войну, потому что их срочная служба прошла в Афганистане, где шли боевые действия, хотя вся страна жила мирной жизнью. Первым нашим собеседником стал Владимир Владимирович Фещенко (1967 г. р.), выросший в поселке Пуксоозеро Плесецкого района Архангельской области в семье железнодорожников. С ним мы познакомились в самом начале нашего исследования. На нашу просьбу об интервью он откликнулся сразу, чем очень нас обрадовал.
Начало его взрослой жизни мало отличалось от жизни большинства няндомских мальчишек 1980-х годов, многие из которых продолжали свое образование после восьмилетки в ГПТУ (городском профессионально-техническом училище) Няндомы, где обучали будущих железнодорожников, дежурных по станции, помощников машинистов тепловоза, слесарей. Учащихся обеспечивали формой, питанием, общежитием. Владимир Фещенко поступил в ГПТУ в 1982 году. Сам он о том времени рассказывал так: «Жил в это время в общежитии. Пока учился, уделял много времени занятиям спорту – дзюдо. У меня даже есть спортивный рекорд училища, который до сих пор никто побить не может: бросил гранату на 50 метров. И так до сих пор встречаю тренеров, а они мне говорят, что никто из ребят мой рекорд не побил и по сей день».
Владимир Владимирович вспоминает о том, что во время учебы в ГПТУ он прошел также обучение в ДОСААФ (Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту). ДОСААФ долгие годы готовило молодых людей непосредственно к службе в армии и, как мы уже выяснили, давало возможность получить военную специальность. И завершив обучение в ГПТУ в 1985 году, Владимир Фещенко получил две специальности: слесаря-ремонтника тепловозов и помощника машиниста тепловоза. «После обучения ушел на практику, стал работать в депо и жить в рабочем общежитии железнодорожников, который в Няндоме почему-то называли “Пентагоном”».
Ровно через год после ГПТУ Владимира призвали в армию. По его словам, «повестка пришла за три дня» до предполагаемого призыва. Об этом он рассказывал следующее: «Призвали меня 6 октября 1986 года здесь, в Няндоме. Сначала проходили комиссию. У меня еще проблема была с зубами, остались молочные в 19 лет. А на комиссии врачи говорят: “Ого, у тебя молочный зуб, надо бы его удалить”. Вырвали мне зуб, отправили обратно в военкомат. А там меня спрашивают: “Что зубы? Где?”, а я отвечаю: “Вырвали”. Тут же приказали врачам, – и они сделали мне зуб за два дня. Вообще, в армию могли не пустить, так как сказали: “А если ты поедешь за границу, как будешь нашу страну представлять? Без зубов!?” А я и не знал, что за границу поеду, слушок только прошел, что отправят в Афганистан. Но значения этому не придавали, хотя знали давно, что война там шла. Мама сказала, когда призывали в армию: “Лишь бы не в Афганистан”».
Да, война шла уже несколько лет. На вопрос о том, как же они, люди его поколения, относились к событиям в далекой стране, ответ мы получили такой: «В целом к этим событиям относился спокойно. В том смысле, что служить надо везде – где бы ты ни был. В Афганистан к тому времени уже призывались парни: из Пуксоозера (поселок севернее Няндомы) один ушел в 1979 году, имени не помню. Он только рассказывал, что в первую ночь целую роту вырезали. На самом деле первые годы так и было. А между собой мы об этом почти не говорили и тему эту даже не трогали. Первый погибший из Няндомы – паренек из Пушкинской школы (средняя школа № 1 им. А. С. Пушкина в г. Няндома) – Николай Синах».
Повестку Владимир Фещенко получил в ускоренном порядке, как и указание, что собираться необходимо быстро: «Успел забежать домой только на час и собрать все необходимые вещи, не осталось времени на прощания. Оделся я просто, так как нас заранее предупредили о том, что все вещи будут уничтожаться, хотя кое-что ценное и разрешали отправить почтой родным, однако я сомневался, что это дойдет. Еды с собой не брали, нас покормили, когда прибыли на сборный пункт, а потом с собой дали банки тушенки, когда поехали в Архангельск. Мы прожили там неделю, а потом приехали так называемые “покупатели” – офицеры из воинских частей, набиравшие новобранцев».
Алексею Лутьянову (1962 г. р.) на момент призыва исполнилось 19 лет. «Мне тогда военком сказал, что я пойду в ноябре. Дело было в начала сентября, все проходили комиссию. Я ждал ноября… 25 сентября приходит из военкомата вечером майор, подает повестку и говорит, чтобы я немедленно собирался в армию. Я тут же спрашиваю: “Как же так? Мне же сказали, что пойду в ноябре”. Он ответил, что изначально было запланировано 6 человек для отправления из Няндомы. Один из них сломал ногу. Но, так как я жил ближе всех к военкомату на улице Октябрьской, то он и пришел ко мне. “Мне нужно выполнять норматив”, – продолжил майор. Требовалось 6 человек, вот и попал. Ребята удивились, что я с ними поехал».
Другого нашего собеседника – Сергея Николаевича Рыжкова (1962 г. р.), потомственного железнодорожника (после школы в 1979 году он окончил курсы при ГПТУ и до призыва в армию работал в депо слесарем по ремонту тепловозов) призвали в армию в октябре. Мама устроила отвальную, но «без фанатизма», как он говорил. И, одевшись в «неражовенькую» курточку, Сергей Рыжков отправился на вокзал, затем поездом до Архангельска.
Сергей Валентинович Мурзин (1964 г. р.) учился со своим другом из Шалакуши, железнодорожной станции севернее Няндомы, а 20 августа 1983 г. привезли знакомого его друга, прямо из Афганистана. «Похоронили. А потом нас призвали в октябре. Попали в ту же роту, в которой он и служил. Поняли, что не шутки это всё».
Можно сказать, что все наши собеседники относились к призыву в армию, как обыденному и неизбежному событию в жизни советского человека. Полагались на волю военкомата и готовы были учиться и получать военную специальность в рамках ДОСААФ. Хотя уже шла война в Афганистане, они воспринимали эти события как нечто далекое и не боялись попасть туда. Страх испытывали только мамы будущих солдат. «Только бы не в Афганистан», – говорили они.
Учебная часть
Я потертые джинсы носил,
Но сменил их на форму солдата,
Видел мир сквозь табачный дым,
А теперь сквозь прицел автомата.
Из записной книжки В. В. Фещенко
В Архангельске всех призывников из области направляли на призывной пункт, куда за нами должен был приехать «покупатель». «Своего “покупателя” я узнал сразу: угрюмый, загорелый и крупный – сразу же было видно, откуда он приехал, – вспоминал Сергей Мурзин. – Вторым доказательством того, куда мы едем, служил тот факт, что, набравши группу из 23 человек, этот покупатель не смотрел на особенности твоей профессии, он обращал внимание только на физические данные. Так, были отобраны в его команду и трактористы, и машинисты, и многие сельские ребята. Вот они и являлись тем самым “пушечным мясом”, которое увозили прямиком в Афганистан, – с болью заметил он. – Из Архангельска в Ленинград, потом самолетом до Ташкента 8 часов, там пересадка на поезд, затем до Маргилана (Узбекская ССР) и после этого еще 8 часов “Уралами” до Ферганы, а там учебка.
Сначала помылись холодной водой в бане. Тут же нам выдали форму на три размера больше и шляпы-панамы. Ходили как мухоморы».
Описывая свое пребывание на призывном пункте, Сергей Николаевич Рыжков рассказывал: «Приехал “покупатель” в лице офицера с четырьмя солдатами. Проверяли физические данные: силу, выносливость, рост, мощь. Кроме этого также наличие прав шофера, приметили и то, что я радист, и в конечном счете отправили в ВДВ. Пять человек вышло в итоге. Остальные четверо оказались неглупыми ребятами: знали даже азбуку Морзе благодаря радиотехнической школе».
Из Москвы Сергея Рыжкова с сослуживцами отправили в Медвежьи Озера, этот поселок расположен рядом со Щелковским шоссе и там базировалась 1-я часть образцово-показательного полка ВДВ. В нем и пришлось ему служить. Это было даже похлеще, чем учебка, потому как служили в образцово-показательном полку. Постепенно привыкали, познавали «азбуку армейской жизни»: устав, парашютно-десантную подготовку. Устройство и сборка парашюта – это разные вещи. «Десантники говорят так: “три минуты ты орел, а остальное как лошадь”, но между тем – это все очень серьезно», – заметил Сергей Рыжков.
В Ленинграде, вспоминал Алексей Лутьянов, пошли слухи о том, что якобы «повезло, вас направляют в Венгрию, будете кушать венгерские яблочки». Он продолжал так: «Выдали “хэбэшку”, пилотки, шинели, сапоги. Единственный минус состоял в том, что нам дали теплую одежду, видать потому что уже стоял октябрь и похолодало». Но на следующий день на машинах новобранцев доставили в аэропорт. Когда они узнали направление рейса – «Ленинград – Ашхабад», то какая речь могла идти о Венгрии? Появились предположения, что отправятся служить в Туркмению. «Когда прибыли в Туркмению, в город Елетен (Йолотань) на учебные курсы, мы тоже не знали, что попадем на войну. С нами проводилась беседа, политинформация, настораживало то, что наш политрук, когда проводил эти лекции, всегда вывешивал карту Афганистана и рассказывал об обычаях, населении, его занятиях. Мы, конечно, слушали, но даже не думали, что туда попадем. Хотя уже возникали предположения».
В Йолотани новобранцы находились с октября по декабрь 1982 года, обучаясь на курсах подготовки артиллеристов, наводчиков гаубиц. Там солдаты прокапывали траншеи, окопы, но с техникой почти не работали. «Кормежка… это было мрачно, – продолжал А. Н. Лутьянов. – После домашних пирожков я был в шоке, скинул около 7 кг. Утром еще ничего – яйцо, масло, в обед негустой суп без мяса, чай не чай. Больше всего запомнилась отварная, плохо пахнущая рыба из бочонков, и, если честно, больше всего мне не хотелось кушать именно это. Сладкого еще не хватало. Чай, компот, а сахара не было. Напротив, в Афганистане кормили хорошо, там уже чувствовалось, что снабжение лучше». Но это потом, а сейчас, когда в декабре курс молодого бойца окончился, начались отправки ребят.
Другой наш собеседник, Андрей Флюрович Макаров (1965 г. р.), призывавшийся в 1985 году, рассказал, что его и других призывников из Архангельска сразу отправили в Ашхабад, а в учебке разбросали по батальонам. Он попал в автобат и стал управлять КАМАЗом. В Ашхабаде учили на полигоне ездить по пескам, гористой и каменистой местности. В Ашхабаде призывники уже знали, что потом отправятся в Афганистан. Старослужащие встретили вновь новоприбывших черным юмором: «Вот, ребята, “смертники” прибыли». На политзанятиях особисты учили, как работать с местным населением, как к нему относиться.
СССР был многонациональным государством, поэтому здесь, на юге страны, в одной воинской части оказались ребята разных национальностей: из Латвии и Литвы, из Узбекистана и Азербайджана, а также из Украины. Отношения складывались по-разному, хотя сказывалось советское интернациональное воспитание. Мешало, вероятно, то, что не все знали русский язык, считавшийся языком межнационального общения.
Сергей Николаевич Рыжков вспоминал, что «из четверых молдаван говорил по-русски только один, но очень-очень плохо. Но они хорошо работали на рации. К тому же эти ребята имели и хорошие физические данные. Заметно было некоторое противостояние ребят из Украины. Ребята с Днепра и ребята с Винницы друг друга ненавидели, и называли друг друга между собой “бандеровцами” и “москалями”. А для них всех я был обычный русский парень», – говорит он сейчас.
Характеристику советской армии, к сожалению, дополняли рассказы о неуставных отношениях, получивших название «дедовщина». По словам С. Н. Рыжкова, «была она не настолько серьезной и опасной. Некоторую грязную работу старослужащие заставляли выполнять. С меня хватило этой дедовщины только на полгода, а после стал бунтовать как большинство – драться и всё». Из его рассказа мы сделали вывод о том, что «дедовщина» началась именно в это время. Отец Сергея Рыжкова, служивший когда-то в Германии, говорил, что о таком понятии никогда и не слышали. Появилась она из-за «уголовников» (то есть ранее отсидевших в тюрьме за преступления), которых стали призывать в армию, а еще благодаря порядкам в детских колониях, которые перекочевали в армию. Как мы поняли, порядок в советской армии держался не только на уставе, но и на этих самых неуставных отношениях, поначалу выражавшихся в форме товарищества или дружбы. Но когда в армию пришли люди, привыкшие к другим, агрессивным формам отношений, – система ценностей рухнула, и это положило началу дедовщины.
Сергей Николаевич объяснил это так: «Офицерскому составу что нужно? Нужен порядок. Ну, а как его наведут – без разницы. Поймали, допустим, пьяного солдата в самоходе. Ротный приглашает его в ленинскую комнату, где пару разу съездит ему по лицу, и после придет человек в себя. А ротный его учит: “Я наказываю не за то, что ты сходил, а за то, что попался”». Из интонации и слов нашего собеседника становилось понятно, что он позицию офицера поддерживает. Если солдат не понимает приказа и слова, так до него дойдет быстрее. Да и полк образцово-показательный, он участвовал во всех проектах, включая знаменитый «ЗАПАД–81» (очень большие учения в Белоруссии). Кстати, прапорщики этой ВЧ служили в Адис-Абебе (Эфиопия) и получили награды – Орден Красной звезды. Один из них в Эфиопии в 1980 году был удостоен награды за то, что до последнего передавал сведения и в конечном итоге, когда они были окружены, взорвал радиостанцию и ушел с партизанами. Но об участии советских солдат в военных действиях в Эфиопии почти неизвестно.
Кроме обучения военным навыкам, новобранцам приходилось заниматься и бытовыми вопросами. Например, В. В. Фещенко пришлось жить в бывшей конюшне. Условия оказались не очень презентабельными: «Была у нас такая разгильдяйская рота. Другая жила в казарме, а там ребята сделали довольно хороший пол, и ходили в носках, но все время чистили его стеклышком. Вычищали, потом вытирали и ходили в носках. А у нас казарма располагалась в конюшне, мы не чистили. Командир как-то сказал: “Ну, мы совсем плохо живем, давайте сделаем так же, как у той роты”. Взяли стекла и давай чистить пол в конюшне. За весь день вычистили только квадратный метр. Командир приходит и говорит: “И это всё, что вы сделали? Да ну его”. Не стал он нас больше мучить».
Впрочем, ребята, прожившие всю жизнь почти в сельской местности, не были избалованы, поэтому о бытовых условиях говорят как о данности. Да и главное для них в то время – это обучение военному делу, умениям, которые пригодятся в дальнейшей службе. Даже о неуставных отношениях они говорят как об объективной реальности, которую было необходимо перетерпеть.
Прибытие в Афганистан
Не легка солдатская доля
В Афганском далеком краю.
Всюду горы и сопки повсюду,
Здесь оставил я юность свою.
Из записной книжки В. В. Фещенко
На территорию Афганистана советский ограниченный контингент был введен в конце 1979 года.
Одним из первых наших земляков на службу в Афганистан был призван в октябре 1980 года Александр Иглин. Направили его в мотострелковый полк, который дислоцировался в городе Шиндант. Прилетели в декабре 1980 г, но было очень тепло. «После прилета всех построили, раскидали кого куда, и я попал в разведроту. Конечно, спрашивали, кому и где было бы удобнее, кто каким спортом занимался. В разведроту обычно выбирали деревенских, кто охотой занимался и прочим. Часть, где мы стояли, была вполне безопасной, так как мы располагались на удобной площадке, рядом с аэропортом около Шинданта. В горах уже снег лежал. Мы находились южнее, ближе к Кушке, поэтому зимой снег выпадал редко».
Он продолжал так: «Уже здесь, в Афганистане, началась специальная подготовка. В дивизионном учебном центре учились конкретно, как действовать в горах, в отличие от обычной учебки, где учили только основам. Жили мы в части, которая находилась в нескольких километрах от дивизионного центра. Учили, как ползать на веревках, скалолазанию, как бесшумно и скрытно передвигаться».
Некоторые наши собеседники после учебки отправлялись в Афганистан неожиданно для себя, так как соблюдались условия секретности. Например, Сергей Рыжков после крупных учений собирался ехать в отпуск. «Как-то ночью выдали оружие с патронами и отправили на аэродром. Интересный факт: никто не писал никакого заявления. Шансы попасть в Афганистан были как один на тысячу. И родители не боялись. А отношение к выполнению интернационального долга у меня в 19 лет было, честно говоря, никакое». Из Москвы отправили в Витебск, а там уже сообщили, куда далее. Никому говорить не разрешалось, и поэтому родители не знали. В Витебской дивизии Сергей Рыжков стал водителем, так как кадров просто не хватало. Непосредственно в пустых казармах Витебской дивизии военнослужащих стали готовить к боевым действиям, так как сама дивизия шла в Афганистан. Выдали новые автоматы и спустя неделю подготовки отправили в Афганистан.
Дорога Сергея Мурзина в Афганистан была своеобразной. «Однажды, в 4 часа утра, солдат заставили бежать марш броском до аэродрома 8 км и без всего, – рассказал он. – Отобрали всё: и оружие, и даже ложки, которые были в кармане у каждого солдата. Командир так это объяснил: “Вам выдадут новое по прибытию, не переживайте”. Летели на грузовом Ил-76 час с небольшим. Мы сидели в самолете молча, были на нервах. Посадка была тяжелая: самолет летел кругами, ибо не мог приземлиться на гористой местности, а нам же до сильной боли закладывало уши… И вот, прилетели мы в Кабул, выходим из самолета, а нас встречают “деды”, старослужащие. Они все довольные, загорелые, отчасти счастливые – при наградах. Бросают свои ремни нам под ноги, крича: “Вешайтесь, ребята”. А мы? Что мы? Мы как во сне. “Афганец” (ветер) дул в глаза, солнце палило, пыль, ничего не видно. Все молча стояли, хотя было видно, что боялись… А безбашенных? Их нет. Не бывало, всё равно все боялись, только кто-то преодолевал свой страх, а кто-то нет», – подытожил Сергей Мурзин. И продолжил рассказ: «Попал я в знаменитую сороковую армию. ВДВ было еще и в Витебской дивизии, где служил Сергей Рыжков. Он стоял на охране аэродрома. А вот нашу армию непосредственно направляли на операции по разным горячим точкам».
Владимир Владимирович Фещенко еще не знал, что поедет в Афганистан, но мог предполагать, так как в его учебной части их учили азам афганского языка. В его армейской записной книжке сохранились записи слов и выражений с русской транскрипцией. «Юрка Огорелкин (тоже служил в Афганистане) так этот язык полюбил, что и сейчас словечки вставляет, – рассказывает Владимир Владимирович. – Местным нужно было говорить следующее (говорит на афганском), а значит это: “Дорогие друзья, мы приехали для оказания помощи дружественному Афганистану”». Это при случае, если вдруг возникнут сложные ситуации».
У А. В. Иглина сохранилась памятка воина-интернационалиста, где содержалась справочная информация о республике Афганистан и обращение к воинам Советской Армии: «Советский воин! Находясь на территории дружественного Афганистана, помни, что ты являешься представителем армии, которая протянула руку помощи народам этой страны в их борьбе против империализма и внутренней реакции. Помни, ты представитель Советской страны и ее великого народа. Помни, что по тому, как ты будешь себя вести в этой стране, афганский народ будет судить о всей Советской Армии и о нашей великой Советской Родине. …При обращении с афганцами проявляй свое уважение к ним». В памятке содержится множество конкретных рекомендаций в общении с афганцами, касающихся религии, отношения к женщинам и детям и др.
А. Н. Лутьянов вспоминал, что когда сказали, «что летят в Афганистан, подумал, что все предположения оказались правдой. Ведь они возникли еще тогда, когда политрук на своих лекциях говорил: “Мы занимаемся там (в Афганистане) исключительно охранной деятельностью. Мы там не воюем. Охраняем склады, штабы. Боевых действий наша армия там не ведет”, – так нам и объясняли». Также потом он писал в письмах матери. Однако осознание опасности пришло уже тогда, когда летели. «Мы приземлились на самолете в Кабуле. Там “дембелей” с чемоданчиками провожают, а мы вот только пришли – продолжал он. Ждали полдня, потом направили в нашу часть, которая находилась в Кабуле, а конкретно в долине Хаирхана. Даже помню номер артполка – 1074, он входили в состав 108 мотострелковой дивизии…» По численности состава мотострелковая дивизия №108 была самой большой.
Владимира Фещенко самолетом доставили до Узбекистана на аэродром, там пересадили на военный вертолет, оснащенный оружием. «И тут увидели, что стреляют тепловыми ракетами. Мы все забились в кабину пилота, потому что узнали, что парашютов всего три и рассчитывали на то, что повезет в случае падения, если заднюю часть вертолета откинет. Хотя, кто, падая с такой высоты, может выжить? В вертолете сказали, что летим над территорией Афганистана. Летели мы недолго, но уже стемнело. Сначала нас посадили не в том месте, где надо, собрали в казарме и начался интересный разговор:
– Вы кто? Танкисты есть?
– Нет.
– Артиллеристы есть?
– Нет.
– Саперы есть?
– Нет.
– А кто вы такие?
– Мы вообще водители.
Наш полк находился в долине Келагай, а далеко за горами располагался город Пули-Хумри. На машине “УРАЛ” довезли до нашей части ОРВБ (Отдельный ремонтно-восстановительный батальон)».
Сразу по прибытию в Афганистан ощущалась близость опасности и войны. Сергею Рыжкову прибытие в ДРА 20 ноября 1981 года запомнилось жарой под 30 градусов, а одеты были солдаты в стеганые фуфайки, бушлаты, зимние шапки. Второе, чему он поразился, – это наличие в тумбочке в палатке боевых патронов и гранат. Удивился потому, что за это очень сильно наказали бы в Союзе, а тут они лежали просто россыпью. Но сам он поясняет данную ситуацию военным временем. «Вот если я приезжаю поздно с патруля или уезжаю с другими солдатами в город, то после возвращения мне надо еще машину припарковать, бензином снабдить, и после этого я иду, как все, кушать. Поэтому автомат – это как автомобиль. Если ты его оставил – то всё».
Афганский климат был еще одним испытанием для наших солдат. Е. Б. Филин нам рассказал, что сначала пришлось пройти так называемую адаптацию к климату. С Дальнего Востока его часть перебросили в Среднюю Азию, где 2 месяца шла адаптация к климату. «Вышли из самолета – и как в духовку. На Дальнем Востоке 7–8 градусов, а тут в Средней Азии уже 35. Сокращали употребление воды и приучали к определенным нормам потребления».
Сергей Мурзин, попав в знаменитую сороковую армию, служил в северной части Кабула, при крепости Бала-Хиссар. «Место необычайно интересное. Эта двухэтажная крепость была построена англичанами во времена, когда Афганистан являлся колонией Англии. Крепость расположена на горе, Кабул внизу как на ладони. Условия жизни в наполовину разрушенной и побитой крепости были никакие. А готовили себе сами: назначали некоторых солдат поварятами, они и готовили. Стоит отметить, что в нашем батальоне та смена, которая была на год старше нас, службы как таковой не видела. Их направили на охрану самого президента ДРА. Но нашей смене такой роскоши не выпало и пришлось работать по полной программе. Сначала две недели на “откатку”. Акклиматизация, утренние пробежки, гонки, марш-броски. Вроде как в учебке, всё то же самое. А главное, было спокойно. Офицеры на этой базе-крепости больше трех дней нам отдохнуть не давали. Мы постоянно участвовали в операциях».
Так с некоторой неразберихи начиналось знакомство наших собеседников с новыми условиями военной жизни. В условиях секретности их резко перебрасывали в Демократическую Республику Афганистан, но перед этим серьезно готовили. Так солдаты физически тренировались, учились переносить перегрузки, знакомились с бытом и обычаями афганцев, утверждались в мысли, что советская армия выполняет в Афганистане интернациональный долг.
Проза военной жизни
Кто был студентом,
Тот видел юность,
Кто был солдатом,
Тот видел жизнь.
Из записной книжки В. В. Фещенко
Бытовые вопросы решались согласно условиям военного времени. Витебская дивизия, в которой служил Сергей Рыжков, располагались в Афганистане под Кабулом в военном городке рядом с аэропортом. Солдаты жили в палатках на 20 человек, где стояли двухъярусные кровати и печки, которые топились углем; на фотографии даже заметна труба от печи. Офицеры располагались в сборных домиках, а высший командный состав – в «бочках». Действительно, жилые модули (сборно-щитовые казармы) являлись одной из особенностей войны в Афганистане. Внутри них была и кухня с плитой, туалет, ванна, комната со шкафами и даже креслами. Кроме этого отмечается также и то, что условия гигиены в Афганистане практически во всех точках дислокации были схожими. Строили бани или, по крайней мере, использовали скважины для подачи воды.
«Вода поступала из артезианской скважины, умывальники располагались за палаткой», – рассказывал нам Сергей Николаевич. Иногда солдатам удавалось искупаться, а полностью помыться солдаты могли в бане-палатке. Вода подавалась передвижным механизмом – котлом на колесиках. «А на “боевых” приходилось тяжелее: и вши, и гниды присутствовали, – говорит он. – Боролись при помощи керосина; конечно, было еще дустовое мыло, но это большая редкость и прерогатива офицерского состава. И в одежде эти насекомые могли поселиться, было время – “прожаривали” одежду. Никто об этом и не говорил даже. Вошло в естественное состояние».
Сергей Николаевич Мурзин отмечал, что солдаты пытались «помыться на базе и при любом удобном случае, иначе через три дня уже весь покроешься вшами. Во время боевых стирались и мылись только бензином. Воду нужно было достать, а летом сделать это очень сложно. Питьевой воды не хватало, но не привыкать. Еще в учебке давали меньше половины стакана выпивать, чтобы выработать привычку.
В холода палатки отапливались специальными печками. «Особенно холодно на перевале, если минус 7 градусов, то это равняется здесь – минус 20, так как разреженный воздух. Поэтому и самолеты тяжело садились, нужно быть очень опытным пилотом, потому что, во-первых, боялись, что собьют, а во-вторых, боялись того, что не смогут сесть», – говорит С. Н. Рыжков.
Наши собеседники вспоминают, что особую проблему представлял гепатит. Легче приходилось тем, кто уже переболел в прошлом. Сергею Мурзину не повезло уже в учебке, где его и товарищей «однажды опрокинул гепатит»: «Увезли нас на карантин в учебный центр. Там условия были хуже, чем при полку в казарме. Жили тоже в казарме, как и до этого, но без окон. Кормили так, чтобы не умерли. Капуста квашеная из банки, мяса нет; воду пили очень в малом количестве – видимо, приучали к военным условиям».
Были случаи заболевания малярией и брюшным тифом. Как рассказывал Сергей Рыжков, в случае необходимости обращались в стационарный госпиталь, где «работали высокого класса люди, и частенько лечили ранения, получаемые не от душманов, а собственно из-за себя, своей невнимательности. Именно, как у нас в России говорится, “дураки и дороги”, так же и здесь… Однажды был случай при подготовке на боевые, в машине боевого десанта, которая была вся наполнена снарядами, минами, тубусами (которые, в свою очередь, содержали артиллерийский порох, имеющий высокую температуру возгорания и, кстати говоря, загорающимся быстрее, чем бензин). Такое огромное количество пороха. И некоторые умудрялись даже там курить. Все равно, что ты куришь на бомбе. И был случай, когда несколько человек сгорели заживо, только один в живых остался. Не было даже взрыва: они просто закрылись в БМД (боевой машине десанта), так как не захотели дойти до курилки». Эта беспечность, конечно, удивляет. Ведь и так опасность поджидала солдата в любой момент, в любом кишлаке или на дороге.
Каждому рядовому, вспоминает Сергей Рыжков, полагалось примерно 23 рубля в месяц. На самое необходимое этих денег хватало. «Частенько приходилось покупать подворотнички, так как те, которые выдавал старшина, делали из утилизируемых простыней. Ну а смысл? До обеда еще ничего, а после начинается пыль, и если в Союзе я мог его (подворотничок) постирать и продержать два дня, то тут он становился черным как ботинок. Одежду не меняли, частенько стирали ее в свободное время. Я же был водителем, и каждая минута свободного времени уходила на стирку формы в обычной воде с мылом. За полчаса на камнях высыхало. А в это время ходил в “комбезе”, в котором обычно ремонтируют машины».
Как отмечали наши респонденты, в армии, в отличие от учебки, кормили солдат гораздо лучше, поставлялось много импортных продуктов, даже экзотическая для советского человека кенгурятина. По словам Е. Б. Филина, «в таких военных городках находились свои пекарни и столовые, а наша столовая была в землянке». На территории воинской части обычно находился армейский магазинчик. По словам А. Н. Лутьянова, «солдаты получали 7 чеков в месяц и покупали зубную пасту, сладости». Чеки – это эквивалент денег, особенно пользующийся популярностью у контингента. На них можно было приобрести необходимые вещи, предметы гигиены. Причем стоимость чека доходила до 3,5 рублей.
Военнослужащие частенько обменивали чеки на афгани согласно местному курсу. В. В. Фещенко говорит, что «даже можно было откладывать на “дипломат”. Это такой модный в то время чемоданчик». У него даже сохранилось несколько чеков на память. Иногда солдаты свои чеки обменивали на «афошки» (афгани), чтобы купить что-то в дукане – торговой лавке за пределами части. «Те импортные товары, которые продавались в Афганистане, я даже в СССР никогда не видел, – говорит он. – Колбаса в банке, коробки конфет, парфюмерия, косметика. Себе же я привез спортивный костюм». У него сохранилась фотография, на которой он запечатлен с огромным количеством импортных напитков и др. В СССР всегда существовал дефицит очень многих товаров, а купить импортные удавалось далеко не всем.
Служба службой, а праздники не отменяли. Наши собеседники рассказали о своих ухищрениях для создания праздничной атмосферы. Кто они в те годы? Вчерашние мальчишки 18–20 лет. Они сегодняшние вспоминают, прежде всего, Новый год. Как перед праздником покупали «коробку (!) сгущенки и три коробки печенья, и из всего этого делали торт. Печенье замачивали в молоке, потом укладывали слоями, смазывая импортным ежевичным джемом. Получался гигантский торт в 10–15 кг. Даже елку наряжали снежинками и гирляндами из бумаги. Новогоднее украшение – “дождик” – замполиты доставали», – вспоминал В. В. Фещенко. Вместо елки на Новый год могли поставить сосну.
Говоря о коротких минутах досуга, Сергей Рыжков рассказывал, что в пятницу, субботу и воскресенье устраивали просмотр советских фильмов. Но выбор не большой: «Ленин в Разливе», «Ленин в октябре», «Чапаев», «Котовский»… Как он отмечал, «самым впечатляющим стал приезд Иосифа Кобзона, а так же Вячеслава Малежика и Алисы Фрейндлих. Выступали они на месте, где мы поставили две машины, борта опустили, сделали некий тент. Спереди мы, а сзади группа поддержки и организаторы».
Андрей Флюрович Макаров упомянул о встрече с «пани Моникой» (актрисой Ольгой Аросевой): «Я курил, а она после концерта тоже вышла покурить и спросила, кто я, откуда, не надо ли чего родным передать?» И вот тогда он попросил отвезти в Союз посылку родным, что она и сделала, и не только для Андрея. Может быть, такое материнское участие этим мальчишкам и было необходимо.
Конечно, быт в условиях войны в Афганистане зависел в первую очередь от места службы. Одни говорят об «архаичных» условиях существования, другим повезло больше. Стоит также отметить, что за десятилетие пребывания в Афганистане палатки, которые были в самом начале, сменились военными городками. Иначе говоря, Афганистан оброс внушительной инфраструктурой.
Советский контингент и местное население
Солдаты находились на территории чужой страны, совершенно в другой, незнакомой цивилизации, и мы решили спросить, приходилось ли им общаться с местным населением.
Заграница оказалась страной контрастов. Это и крупные города с многоэтажками, и глухие кишлаки, «похожие на селения, существовавшие до нашей эры. Сергей Рыжков про Кабул, говорил, что это «город-рынок, где перемешалось все: и автобусы, и муллы, и лошади с повозками, а на окраинах это уже деревня». Сергей Мурзин охарактеризовал столицу Афганистана так: «Кабул – такой… неазиатский город. Там был советский район, кругом пятиэтажки стоят. Едем даже по городу на БТР, увидишь детей, они еще “бачей” (друг) тебя называют. Кинешь им с машины остатки сухпайка, а они на эту еду налетают. Замполит требовал не кидать, а я и тушенку, и галеты частенько бросал. У них за это такая драка начиналась. И асфальт у них странный, как пластилин. Едешь, и вмятины остаются. А еще мы с пренебрежением относились к дуканщикам. Они сами по себе были очень наглыми и невежливыми, иногда просто даже хотелось зайти к ним в ларек и хорошенько тряхануть их… Страна интересная, вроде XIV век, пашут на волах с деревянной сохой. И тут же, в этом мире оказавшись, зайдешь к нему домой, к этому пастуху, а у него “Panasonic” двухкассетный стоит. Всё с запада шло: и техника, и одежда».
Но с местным населением военнослужащие почти не контактировали, хотя иногда и приходилось. «Население добродушное, улыбчивое днем, а ночью… Почему? – рассуждает Сергей Валентинович Мурзин. – Во-первых, им деньги платили. Во-вторых, не всегда прилетал наш вертолет с провизией, и мы охотились и ели их же баранов. Так что обижаться им тоже было за что, поэтому они и мины подкладывали и всё остальное делали. Но бывало, что и помощи просили. Через реку переправить, например. Весной разливы происходили у них такие…»
Слово «душманы» тогда вошло в обиход и означало врага. Сергей Рыжков нам пояснил: «“Душман” переводится как “благородный воин”, а вот если афганца назвать “басмачом”, то есть “разбойником”, если вот так и сказать: “ты басмач” – вы его сильно оскорбите и разозлите». Встречались с афганским населением каждый день, но ведь не определишь – кто есть кто. Они жили рядышком, частенько обменивались чем-либо, курили «план» (легкий наркотик). «И в роте из 10 только 2 человека пристрастились. Для местных – это нормально. Им Коран запрещает пить алкоголь, ну а наркотики – это для них нормально», – продолжал Сергей Николаевич.
Но опасность действительно поджидала на каждом шагу. Однажды его сослуживец, водитель Каждалис, прибалт, «остановился у дукана купить мандаринов, и ему положили мину на бак; когда поехал, мина взорвалась».
Алексей Николаевич Лутьянов рассказывал нам, что иногда с местным населением приходилось общаться, например, при охране дороги. «Это был 1984 год, мы располагались на высотке, а под нами находился кишлак. Население обращалось за помощью, просили помочь то камни растащить на реке, то еще какие-нибудь мелочи сделать. Помощь им почти всегда оказывалась. Однако, не всегда всё складывалось хорошо. Произошел всё-таки случай. В воскресенье около 11 часов произошел взрыв где-то у дороги. Сама дорога проходила в 500 метрах от лагеря. Ну, был взрыв и был. А нам всё равно ничего не видно из-за кишлака. Мы значения вроде этому и не придали, и командир нам ничего не сказал тогда. Но спустя какое-то время со стороны кишлака поднимается контуженный с центрального поста. (От центрального поста мы находились в 10 км). Оказалось, вот в чем дело: ехал начальник штаба дивизиона с нашим водителем Виктором Сердюковым и автоматчиком. Они практически приблизились уже к нам, но наскочили на фугаску (фугасом называли имеющий взрывчатое вещество заряд, который обычно закладывали в землю или воду). Кто подложил фугас, непонятно. Естественно, кто-то местный из этого кишлака. И у нас возникло даже дикое желание расстрелять весь кишлак, потому что наши ребята погибли. Витя сгорел, начальника штаба сильно ранили, а автоматчика контузило и откинуло. Он и сообщил обо всём. Мы тогда сели на наши МТЛБ (легкие гусеничные вездеходы), спустились… и там, конечно, страшная картина была…
Мы доставили начальника штаба и погибшего Витю к себе на пост и сразу стали вызывать “вертушку” (вертолет) с Джелалабада, потому что это ближайший из городов. Вертолет забрал погибшего и раненного. Уже спустя годы после Афгана я смотрел по интернету, искал в списках погибших этого майора – начальника штаба и нашел. Ранения у него были серьезные, в живот. Он погиб. Этот случай, конечно, разозлил нас. По идее ты понимаешь – женщины, дети, старики, а в итоге… Хорошо, что командир нам тогда сказал: “Не дай Бог, в их сторону от вас будет какой-нибудь выстрел”. Хотя, хотелось отомстить за ребят наших».
Алексей Николаевич Лутьянов почти не выезжал за пределы лагеря. Он рассказывал, что обычно водители следовали по определенным маршрутам, таким как утренний вывоз мусора или поездка на артсклад. В этом случае приходилось ехать через Кабул, но не через весь город, а по окраинам, и не останавливаясь. Опасно было для жизни в город выходить. Случалось, что будучи у себя же в полку, на своей территории, патрулируя периметр, солдаты попадали в происшествия. Лагерь ограждался высоким в 2 метра забором. «И однажды младший сержант, патрулировавший периметр, увидел зажигалку, взял в руки, и тут – взрыв. Зажигалка оказалась начиненной слабым зарядом, повредило кисть. Поэтому его списали. После этого запретили солдатам подбирать авторучки, зажигалки, которые кидали к нам через забор. Они все красивые такие были. И даже часы. Ну что часы? Что в них может быть? Грех не поднять. Но запрещали, естественно».
Мы уже сказали, что наши собеседники воспринимали Афганистан как страну контрастов. Не могла не броситься в глаза и бедность местного населения. Воровали абсолютно все – и с молниеносной быстротой, особенно дети. По свидетельству В. В. Фещенко, «афганские дети, как саранча налетали, когда начинаешь останавливаться (на автомобиле) или отставать. Ты дверь открыл, тут же рука резко хватает гаечный ключ, и мальчишка убегает, а ты за ним ни за что не побежишь, ведь ты в колонне и ничего не сделаешь. То фонари задние с машины, то колесо, или гаечный ключ украдут. Зачем? А затем, что это все продается на рынках и даже коряги на вес как топливо».
Андрей Флюрович Макаров рассказывал нам о довольно обычных контактах с простыми афганцами. Неподалеку от военного городка располагалось селение, и местные привычно приходили к забору предложить какой-нибудь товар. Солдаты покупали носки у афганцев, которые, как он говорит, прекрасно уже понимали русский. «Передавали всё через забор, не выходя из части. Они в кишлаке же жили, который отчасти располагался в 300 примерно метрах. Вот он придет, а ты ему так и скажешь: “Бача, иди сюда, вот тебе мыло, дай мне пару носков”. Он и принесет.
Но потом по приказу командования территорию около забора заминировали для безопасности и прекращения торговли. Взрослые больше не подходили, а вот детишки маленькие продолжали, так девять детей подорвалось».
«В отсутствии боевых действий день в Афганистане проходил, как у обычного солдата, – рассказал Алексей Николаевич Лутьянов. – Подъем в 7 утра. Просыпались и раньше, услышав муллу, который читал проповедь с минарета на весь Кабул. И мы слышали, хотя наша часть и находилась за городом. Так вот, мы вставали, занимались зарядкой, пробежкой по лагерю. Затем завтрак. Всегда строем шли в столовую. После завтрака перерыв, в час шли на территорию пушек, где стояли родные наши гаубицы, “катюши”, другие минометы. Это место мы называли “технический парк”. Там практически все время проводили.
Потом обед, ну а после, если наша батарея выступала в наряд, то готовились, стирали форму под навесом, где находились рукомойники. Стирали быстро и сушили на камнях, дальше готовились к наряду. В пять часов выступали. А в 22 часа отбой».
Так, попав в чужую страну, советский человек, с одной стороны, «жил в другом веке», а с другой стороны, не замечал особенных отличий с Союзом: «такие же пятиэтажные дома и целые советские районы». Но приходилось постоянно быть начеку. Не все воспринимали советских солдат как друзей, случались и диверсии.
Боевые действия
Как мы уже упоминали, с самого прибытия в Афганистан солдаты ощущали опасность. О том, что такое боевые действия, Андрей Флюрович Макаров узнал сразу, прибыв в Баграм. Уже в первую ночь их обстреляли. Подумалось: «Не успели приехать, как пристрелят». Три снаряда прошли мимо, один попал в машину.
Наши собеседники упоминали и об участии в боевых операциях, добавляя, что они осуществлялись не постоянно.
Задача роты, в которой служил Сергей Мурзин, заключалась, прежде всего, в поиске опасных группировок и их непосредственной ликвидации. Но при этом «боевых прапорщиков – контрактников в роте не было. Как по заказу, сменился офицерский состав, все молодые пришли, и мы тоже молодые, то есть ни мы, ни они службы не видали, что потом серьезно и сказалось.
Первая операция происходила недалеко от Кабула, провинция Гепсапс. Искали караваны. Отправились на операцию днем. Жарища, солнце… Двое умерли, третьего откачали от теплового удара… Задача не выполнена. В следующий раз выступали только ночью и скрытно. Днем больше не ходили, так как поняли, что в жару опасно. Однажды, – продолжал он, – мы даже подошли к границам Пакистана. Ночью заплутали, залезли на вершину, смотрим, а горы меньше стали. Надо сматывать, нас заметили пограничники. И мы только спустились, как услышали шум артиллерии. Об этом говорили в программе “Время”, как русские войска совершили боевую “акцию” в Пакистане».
В горах особенно трудно приходилось. «Если ты в “зеленку” (на равнину) спустишься – это праздник. А в горах воды – нет. Туча пройдет – дождя нет, и даже не моросит. Но в скалах, а точнее в трещинах этих скал, видимо из-за явления конденсации, вода скапливалась. Собираешь эту воду везде и выжимаешь во фляжки. Высота 3700 м. Даже доходило до того, что не хватало кислорода, сигареты горели всего три секунды. Надо было выдать нам значки “Заслуженные альпинисты Советского Союза”», – смеется Сергей Николаевич.
Сергей Мурзин рассказывал о пережитом обыденно, нам же временами становилось не по себе. Шла война, гибли молодые парни. «Обычно с рацией управлялись вдвоем: сначала шел один, как правило, опытный, за ним новичок. Как-то вышли мы ночью (первым шел дембель, вторым я), кругом лысые горы, рассвета не видать. Из камней стали выкладывать линию обороны. Пока делали, из-за того, что у старшины антенна торчала, когда привстал – его сразу же и пристрелили. Не на смерть, эвакуировали, спасли.
Все операции, которых было не так уж много, были поистине нелегки. Нельзя выделить какую-либо одну. Каждому из нас нужно было награду давать. Каждому, но скупились. Свое награждение я прекрасно помню. На 40-летний юбилей Победы в Великой Отечественной войне нам принесли награды, в то время, когда мы находились в засаде, и нам было не до этого».
Газета «Авангард» в 1988 года писала следующее: «…Эти ребята вступали в жестокий бой. Спас от гибели тяжелораненого командира, вместе с товарищем принял на себя командование в одной из операций Сергей Мурзин. Боевая медаль была вручена ему в день 40 летия Победы, когда он вместе с друзьями по окружению находился в засаде».
Александр Викторович Иглин, призванный в 1980 г. и служивший в разведроте, рассказывал, что за два года два лейтенанта и два солдата погибли, и еще 7 человек в соседней разведроте попали в засаду в горах. Был сбит самолет с генералом на борту. После крушения 7 человек пошли на выручку. «Потом уже пошли мы, и после того, как нашли генерала и его сопровождавших, попали в засаду, пришлось пробиваться. Дорога в горах тяжелая, а моджахедов больше 100 человек. Я сам был ранен в плечо, когда попали в засаду».
«Теряя силы, он дополз до установленной на вершине горы рации, сумел вызвать подмогу», – описывала этот случай газета «Авангард».
Операции, в которых участвовала разведрота, затягивались и на месяц, и больше. И солдаты по полученному сухому пайку определяли, на какой срок предполагается операция. «Дадут три порции, как на три дня, или мешок, как на месяц, – так и считали. Как таковой походной полевой кухни почти не было. Каши банку открываешь и на огне на верблюжьих колючках разогреваешь», – вспоминает Александр Иглин.
Алексею Николаевичу Лутьянову запомнилась Джелабадская операция весной 1984 года по уничтожению караванов из Пакистана, когда они шли колонной из Кабула в Джелабад. «Расстояние приличное, и когда заняли все свои места, началась огневая подготовка. Я такое видел только в кинохронике Отечественной войны, когда стреляли “катюши”, и вот так же у нас всё началось. Сначала вели огонь минометы, а потом… В общем, удар был колоссальный по противнику. Впечатляющая операция, но много ребят погибло. Такого страха я не испытывал на протяжении всей службы и на операциях позже. Но только в последние дни службы было чувство такое: “господи, скорее бы уже домой”, а так – нет. Надо, так надо, что поделать, служу».
«Самой тяжелой оказалась вторая операция в Панджшерском ущелье, где ребята попали в засаду, и около 60 человек погибло, – продолжал он. –Командира батальона сняли и отправили в Ашхабад за некорректные действия. Моя же миссия, как банально не звучало бы, заключалась в перевозке сухпайков на машине. Так десантникам приходилось и прыгать с парашютом с вертолета Ми-6 (еще называли “Коровой”). Были очень большие потери из-за того, что просто падали на камни, не успев встать на ноги и вступить в бой. Однажды, во время очередного боевого выхода мы оказались в провинции Бамиан, располагавшейся в оазисе, где растут мандарины. Наши разведчики вычислили, куда именно нужно было идти, помимо этого я оказался в артполку, в блоке управления на маленькой танкетке БМД (боевой машине десантной)».
Война всегда связана с людскими потерями. Звучит это обыденно, но каждая «людская потеря» – это конкретный человек. Так погиб ровесник Сергея Рыжкова – Миша Проничев. Это было «стечение обстоятельств»: «Всё произошло ночью. У нас есть боевое охранение, когда идет смена караула – один заходит, другой выходит. Точнее, сначала один выходит, а второй заходит. Один вышел, когда другой солдат стал входить, включили свет, и тут выстрел из снайперской винтовки прямо в голову. Светомаскировка была нарушена. Не скажу, что такие случаи были крайне редки, но они происходили исподтишка».
Сослуживец Алексея Лутьянова Николай Синах служил в танковых войсках. «Это случилось в 1983 году. Попали они тогда в засаду. Их уже ждали, шансов уйти оттуда у них не было. В Няндому его уже летом привезли. Я узнал только, когда мне написала мать письмо. Я был в ужасном состоянии. Парень вызывал огромную симпатию, хотя мы его и не знали хорошо. Даже документы, когда нас отправляли из Архангельска, все доверили именно ему. Он был самый ответственный, очень хороший парень».
Почти каждый, с кем мы беседовали, упоминал имя Николая Синаха и очень тепло о нем отзывался. В архиве центральной библиотеки нашлись материалы о нем и о роковых днях его недолгой жизни, оборвавшейся в Афганистане. В районной газете «Авангард» мы обнаружили список своих погибших земляков. Первая похоронка пришла в нашем районе в Шалакушу на Сергея Ивановича Ушакова, вторая на паренька из деревни Конды – Александра Федоровича Семенова, а следующая – в Няндому, на Николая Васильевича Синаха.
Николай Синах (1964 г. р.), призванный в армию в 1982 году, стал первым не вернувшимся домой бойцом. Конечно, для маленького городка – это огромная трагедия. Военком А. Н. Франи написал о смерти Николая Синаха коротко: «Погиб в бою. Пулевое ранение в голову. Смертельное. Погибли два офицера, шесть солдат и сержантов, в том числе командир взвода. Город Кандагар. Южная провинция Афганистана. 3.06.83 в 16 часов».
О гибели Николая говорится следующее: «Взвод десантников попал в засаду. Скоротечный бой длился недолго. Из-за засады он всегда жесток, велик по потерям. Отсекая душманов пулеметными очередями, шофер БМП Николай Синах дал возможность взводу развернуться для отражения внезапного нападения. Вначале ранили в руку, а затем в голову… После боя старший лейтенант Белов, прапорщик Подвин и рядовой Ибрагимов проведут опознание погибшего товарища. В акте воинской части, полевая почта 71176 написано, что при убитом военный билет, водительское удостоверение и записная книжка. Из нее сразу же вырвут страницы, содержащие “военную тайну”. Десять конвертов, рубль с мелочью, лезвия для бритвы “Ленинград”».
Все наши собеседники говорили о Николае очень хорошо, жалея, что его нет сегодня с нами. Нас очень тронуло воспоминание о Коле его однополчанина Кости Горенко, который так писал о нем: «Хоть немного времени провели мы вместе, но Николая я запомнил на всю жизнь. Помню, сказал на прощание: “служить тебе, еще как медному котелку”, а он: “может, и не служить…” Вот, кажется, и всё. Вроде что там такого, встретились да и разъехались, кто мы друг другу? Просто солдаты, посланные на бойню. И не наша в том вина, что не все мы вернулись домой целыми и невредимыми. Кому какая судьба досталась. Я служил в Кундузе, в батальоне связи. И хоть и не хлебнул всего того, что некоторые хлебнули сполна, всё равно обидно даже, что не смог повоевать толком. И вот сейчас всё чаще говорят, что напрасной была эта война. А где же вы были раньше? Скольких отменных ребят под гранит уложили!»
Солдатское братство
На войне в опасности жизнь каждого, и очень многое зависит от взаимовыручки, от того, что называют боевым братством.
На вопрос об отношениях с сослуживцами А. Н. Лутьянов отвечал так: «С самого начала, когда мы прибыли в часть, в основном там служили узбеки, азербайджанцы, с Cевера очень мало ребят, а еще белорусы, украинцы. Нерусских было больше, они вроде бы пытались устроить “дедовщину”, когда мы были на охране дороги. Но это сложно и “дедовщиной” назвать. Мы молодые, прибыли только из Кабула, мы там охраняли ГЭС, а им неохота что-то делать, вот говорят: “Выйди за меня дежурить”. То есть, мне после поездки необходимо отдыхать 2 часа, потом дежурство. Наш первый выход был в Газни. На первую операцию прибыли, заняли боевое положение, только стали пушку разворачивать, услышали свист пуль и тут сразу же все присели. И тут же все стали друзьями. Взаимовыручка, взаимопонимание… Сразу же поняли, что это значит».
С Сергеем Мурзиным в роте тоже служили и русские, и украинцы, и белорусы. «Отношения братские… Кроме славян, служили еще и таджики – переводчики. Служили они в Афгане год, и призывали их частенько сразу из института иностранных языков. Один переводчик на роту. Находились они с нами постоянно, но не всегда понимали афганцев, потому что диалектов было очень много. Отношения с ними нормально складывались.
У нас не было постоянного места дислокации, разве что крепость у Кабула, но возвращались мы туда на срок не больше трех дней. Постоянно находились в горах. Так вот, служил у нас один паренек из Нижнего Новгорода, из новоприбывших. Служба ведь у нас была поистине тяжелая, постоянно передвигались, нести на себе РД, рацию и другие принадлежности, в общем, испытывали серьезное физическое давление. И вот этот паренек не справлялся с этим, ему тяжко было. И ведь идешь иногда, и действительно думаешь: “лишь бы не сдохнуть”. А вот он не выдержал. Я его подбадривал всячески, уже дембелем. Как-то вечером каши банку открыл, приготовил ему, угостил и сказал: “Не переживай”. Потом все легли спать, а он пошел и застрелился… О всех подробностях рассказывать тяжело. Но причина, видимо, в том что либо он боялся, что его за слабость будут всячески унижать, либо его и правда чморили… Но я этого не видел.
Майор – особист нашей роты – допрашивал нас всех после этого очень долго».
Этот рассказ подействовал на нас угнетающе. Горько даже сейчас осознавать, что молодой человек сам свел счеты с жизнью.
Война в Афганистане стала тяжелейшим испытанием для ее участников. Нам порою легко судить о том, как надо поступать в той или иной ситуации, но в жизни всё гораздо сложнее и страшнее, а страх, как говорят наши респонденты, следовало преодолевать. Не последнюю роль в этом играет и плечо сослуживца.
Демобилизация
Через два года служба солдата заканчивалась и он отбывал на Родину. Но находясь вдали от Родины и семьи, солдаты очень дорожили возможностью переписки. Алексей Николаевич Лутьянов тоже регулярно писал письма маме, старался ее не волновать. «Что в полку, что на отдыхе. Писал регулярно через 4 дня. Даже когда уходил на операции, так и писал: “Письма от меня может некоторое время и не быть. Ухожу на учения. После напишу”. Я называл это “учениями”, так как не хотел ее лишний раз волновать. Не признавался, что сражаюсь и ухожу на задания. Боевая операция проходила от недели до 10 дней. Джелалабадская – 2 недели. Всё в зависимости от удаленности. Я писал матери, что занимаюсь охраной границ. Только не писал, что воюю. Она переживала, а особенно после смерти Николая Синаха. А еще потом, когда Юрку Огарелкина списали за ранение и он вернулся».
Призыв в армию и демобилизация осуществлялись весной и осенью, как и сейчас. Возвращение домой – это радостное событие, особенно для человека, два года находившегося вдали от родины, тем более в условиях войны. В Союзе военнослужащие перед «дембелем» тщательно готовили свою форму, оформляли дембельский альбом. Но среди наших собеседников только двое военнослужащих смогли собрать альбомы. Это А. В. Иглин и С. Н. Рыжков. Александр Викторович купил альбом в бархатной обложке прямо в Афганистане в одном из дуканов. Но не все имели возможность сделать фотографии, да и при выходе из Афганистана их могли конфисковать.
Сергей Рыжков перед демобилизацией был более всего озабочен обучением своего молодого преемника. «В Кабуле очень хаотичное движение, правила дорожного движения не действуют. А вот если ты вооружен и не скрываешь, это действует». Поэтому ему необходимо было обучить мальчишку, который пришел на смену. Готовясь отправиться домой, он старался сохранить имевшиеся фотографии. Приходилось прятать те, что сделаны во время операций, с разбитой техникой, побитыми самолетами. Они обычно изымались. Аппаратура для проявки вся была, а фотографии вывозить запрещали.
В конце службы он одновременно и радовался, и горевал, потому как сложились отличные отношения с сослуживцами, а демобилизовался в «нулевую партию», то есть до первой официальной партии. Некогда было Сергею готовиться к дембелю. Дело обстояло так: пришел писарь, который сказал, что он идет в «нулевую» сегодня вечером, когда прилетает самолет. Ботинки, панама – так и поехал. С собой ничего не взял, вещей нет, как и парадной формы. «Встретили в Витебске. Осень, холодно. От аэродрома до части везли на открытых “Уралах”, и ничего: загорелый, черный и грязный».
Так как военнослужащим в Афганистане платили чеками, а рубли шли на сберкнижку, Сергей Рыжков приехал к родным с подарками. Матери привез платок и гранатовые бусы. Брату джинсы. Себе часы. Сохранил и чеки, и афгани на память о службе. Напоминает ему и сейчас о службе в ДРА книга «Даурия», приобретенная в магазине воинской части.
А. Ф. Макаров, призывавшийся в 1985 г., тоже потратил причитающиеся ему деньги после демобилизации. Как он говорит, купил «джинсы, кроссовки “адиддасовские” (мечта советского человека), музыкальные часы, которых в жизни никогда не видел, магнитофон японский, парфюмерию французскую». Выданные в Афганистане некоторые чеки по курсу 1 к 8 поменял прямо в поезде у русского проводника на реальные деньги. Чеки в то время были в ходу. На них можно было купить дефицитные импортные товары в магазинах «Березка».
Родные, особенно мама, ждали с нетерпение. Связь осуществлялась в то время только через письма. А их он писал часто, но письма проверяли, вскрывали и смотрели. Мама догадывалась, где служил, но точно не знала. Нельзя было сообщать. Если точнее сообщали, то такое письмо обычно не доходило.
Сергей Мурзин демобилизовался в октябре 1985 года. Два дня переслужил, потому что самолеты не летали из-за плохой погоды. Еще ребята смеялись: «Дождь идет, самолетика вам не видать еще сутки». «Это еще ладно, – говорит он сейчас, – а бывало, что ребята из-за плохой погоды и неделями ждали. Меня же со второго раза отправили.
Еще повезло, потому что главнокомандующим армией был Соколов, и тогда нас не задерживали, в отличие от ребят, служивших позже. Ведь они задерживались на несколько месяцев».
И это так. Владимир Владимирович Фещенко, например, переслужил 3 месяца, дембель предстоял в октябре 1988 года, но так как войска выводили 15 февраля, то поэтому не было смысла призывать новичков, их пришлось бы учить. В его записной книжке о демобилизации есть такие слова:
Приду на дембель я домой,
Приду я в город свой родной.
Своих друзей за круглый стол я посажу
И про Афган им расскажу.
Всё когда-нибудь заканчивается, заканчивалась и срочная служба няндомских ребят. А. Н. Лутьянов вспоминал, что Афганская война казалась бесконечной, даже когда он прибыл домой уже 13 февраля 1985 года, никак не верил, что всё для него закончилось.
Мы поняли, что многие наши респонденты, вернувшись домой, становились совсем другими людьми. Людьми, чья беспечность и юность сменилась уже осознанным пониманием хрупкости человеческой жизни. Ведь это поколение прошло через испытание войной, которая привела к большим потерям и со стороны Советского Союза. Родители подолгу не знали, где находятся их дети и живы ли они.
Помощник военкома В. Маняк писал об этом следующее: «Долгое время об Афганской эпопее вообще запрещено было писать в газетах, говорить на радио и телевидении. Приоткрыть завесу секретности пришлось вынужденно, когда самолетами на родину повезли печально известный “Груз-200”, стали возвращаться домой раненные дембеля»[1].
Завершая, хочется сказать, что война – это не только военные победы. «Война – рутина: дан приказ – надо сделать. На войне было именно как на войне», – говорил нам Сергей Рыжков. В то время, когда вся страна жила мирной жизнью, слово «Афганистан» заставляло вздрагивать матерей, переживающих за детей, отправляющихся в армию. Эта война закончилась в 1989 году, но она до сих пор в нашей памяти…
[1] Маняк В. Поход за «речку»»? // Авангард. 17.02.2007. № 12.