г. Астрахань
Научный руководитель Анастасия Арсеньевна Мелконян
Нередко на семейных застольях мне приходилось слышать имя Виктора Демьяновича Колесникова. Я мало что знал о судьбе этого человека, но хорошо запомнил по рассказам родных несколько примечательных фактов из его биографии: уроженец Астраханской области, он большую часть своей жизни провел в Москве. Был сотрудником КГБ, участвовал в параде 1945 года, а позже, в 50-х, был репрессирован и попал в Воркуту – как раз в момент разгара антисталинских настроений, и участвовал в восстании, о чем позже написал в своих мемуарах.
Тайный дневник
Это исследование нельзя назвать завершенным, если учесть, что целью его было создание портрета одного человека. А я не могу точно сказать, каким он был. Сейчас сделать этого не могу. Почему? Потому что слишком много было старых фотографий, и слишком путанными оказались документы, и с каждым новым источником, с каждой новой ступенью моего исследования не собирался по штрихам портрет одного человека – мне казалось, это были истории разных людей, несколько разных жизней – потому что такую жизнь один человек прожить не мог.
Я узнавал человека, невинно осужденного, трижды отбывавшего срок в лагерях. И другого – он работал в КГБ, был летчиком, героем своей страны, в идеологию которой верил. Третий был себе на уме, дерзкий, веселый. Был еще четвертый – любящий отец, всю свою жизнь посвятивший дочери. Книга его мемуаров так и называется – «Послание дочери».
С этих-то мемуаров всё и началось. Я узнал, что они хранятся в Москве, в квартире, где живут вторая жена Колесникова, Лариса, и их дочь Татьяна – и отправился туда в надежде увидеть рукописи. С обеими женщинами мои родители поддерживают связь, но сам я видел Татьяну много лет назад, а с Ларисой вообще не был знаком лично.
Дом Колесниковых – обычная панельная многоэтажка в спальном районе на окраине города. Найти ее было достаточно легко. Дверь нужного мне подъезда была открыта, я поднялся на шестой этаж и позвонил в квартиру № 19. Из-за двери послышался голос пожилой женщины:
– Кто там?
– Тетя Лариса, это я, Данил.
– Какой Данил? – услышав свое имя, она открыла дверь, – я никого не жду.
– Вы ведь Лариса? Я договорился о встрече с Татьяной, вашей дочерью.
– Да, я Лариса, но у меня нет детей…
Я ошибся домом. Удивительно, но по такому же адресу – за исключением корпуса – живет женщина того же возраста и с тем же именем – только совсем одна.
Нужный мне дом был соседним, и внешне он ничем не отличался от того, в который я зашел по ошибке. Я направился к нему и спустя пару минут стоял на пороге квартиры своих родственников. На этот раз дверь открыла Татьяна.
Приветливая женщина средних лет, она видела меня лишь раз в жизни, но узнала сразу.
Вместе мы прошли в тесную, но очень уютную кухню с уже накрытым обеденным столом.
Там же сидела Лариса, хрупкая старушка, жена Виктора Колесникова.
Разговор начался легко, но Лариса практически не принимала в нем участия. Когда я задавал ей вопросы, выяснялось, что она не может на них ответить: она ничего не знала о том, как Виктор жил до встречи с ней, а рассказывая об их совместной жизни, очень путалась и часто сбивалась с мысли в силу своего возраста.
Много говорила Татьяна. Когда отец умер, она была совсем маленькой девочкой, но некоторые воспоминания о нем сохранились, кроме того она тщательно изучила его мемуары, на которые время от времени ссылалась. Мне не терпелось наконец самому увидеть рукописи, но обе женщины медлили: лишь спустя полтора часа Татьяна принесла на кухню несколько стопок старых папок – их было так много, что на столе не хватило места.
Сначала мне показывали фотоальбомы, один за другим, и рассказывали, где и когда были сделаны снимки: вот в моторной лодке счастливые, загорелые лица – это на Каспий ездили, навещали родных; а вот застолье, это в Литве, у товарища, с которым познакомились в Речлаге.
Потом открыли первую папку с документами – тогда я впервые, и то не сразу, осознал, что на самом деле представлял собой Виктор Колесников. Почти ничего из того, что было написано в тех документах, его жена и дочь мне не рассказывали, когда же я стал задавать вопросы, они лишь пожимали плечами. Им не было известно, что Виктор в свое время был слушателем курса истории в одном из московских университетов, они не могли объяснить, почему в его учетно-послужной карточке указана специальность инженер-сантехник.
В той же карточке я увидел записи об окончании Читинской авиационной школы, а в личном листке по учету кадров значилось, что Колесников также обучался на военно-воздушном факультете Военной академии имени Ленина в Москве. О Колесникове-летчике Татьяна принялась рассказывать много и с охотой. Он летал вместе с Василием Сталиным, его военным товарищем был летчик Алексей Маресьев. По словам Татьяны, авиация была детской мечтой Виктора, о чем он часто писал в своих дневниках.
Дневников, впрочем, мне в тот вечер увидеть не удалось – вместо них мне подарили печатное издание мемуаров.
Тогда я решил изучить архивные источники. Я написал в Центральный архив МВД, но он не располагал необходимой мне информацией. Затем я отправил запрос в Центральный архив ФСБ, и мне сообщили, что у Колесникова три судимости, по первой из которых он не был полностью реабилитирован, а потому предоставить мне более подробные сведения работники архива не имели права. Вторую судимость он получил в Республике Коми, и с Лубянки мой запрос перенаправили туда.
Позже меня вызвали в отдел ФСБ по Астраханской области и выдали все материалы уголовного дела из Республики Коми, включая два протокола допроса.
Я также обращался в Центральный архив Министерства Обороны и повторно писал в Центральный архив ФСБ с просьбой прислать мне какие-либо материалы, касающиеся первой судимости Колесникова, но это не дало никаких результатов – в обоих случаях мне отказали.
Мне также не удалось найти никакой информации о третьей судимости Колесникова.
Всё же я не оставлял надежды увидеть его рукописи – и вот спустя почти полгода снова поехал в Москву. На этот раз Татьяна встретила меня одна. Она сообщила, что ее мать находится в больнице.
Татьяна также рассказала, что именно из-за Ларисы мне не показали мемуары Колесникова полгода назад – она не только прятала их от посторонних, она и от дочери пыталась их скрыть. И только тогда, когда ее положили в больницу, Татьяна смогла найти рукописи и показать их мне. Я сидел на кухне, а она несколько раз приносила какие-то тетради, уходила и возвращалась с новыми – им не было конца. Я стал открывать одну за другой и беспорядочно листать их, не зная, с чего начать, что вообще делать с этим.
Некоторые тетради были пронумерованы, причем номера повторялись – он вел две серии дневников, одну для жены, вторую – для дочери. Были также тетради без номеров, в них он писал для себя. Там было разное – его комментарии к историческим событиям, конспекты по физике, медицине, географии, всё это перемежалось воспоминаниями о детстве, о родителях. Еще было много стихов, своих и чужих. Когда это оказалось у меня на руках, я растерялся. Взять с собой хотя бы одну тетрадь мне не разрешили; разрешили фотографировать страницы – но я не знал, в которой из тетрадей окажется что-то важное. Объем был колоссальный, а времени совсем не оставалось – и вскоре я ушел, можно сказать, ни с чем, пребывая в полном замешательстве.
По крупицам я собрал воедино всё, что мне удалось узнать о Викторе Колесникове. В следующей главе – его биография, написанная на основе его мемуаров, короткой автобиографической заметки, документов из личного архива семьи Колесниковых, материалов уголовного дела и интервью с членами семьи.
Первый из трех сроков Колесникова, который тот отбывал в Речлаге, совпал с Воркутинским восстанием. По этому уголовному делу я располагаю наибольшим количеством информации, для анализа которой выделяю отдельную главу.
Я – человек, подлежащий уничтожению
Виктор Демьянович Колесников родился 16 октября 1918 года в селе Алексеевка Травинского района Астраханской области. Его родители были обычными крестьянами, занимались рыбной ловлей. Семья обосновалась в Астраханской области еще в конце девятнадцатого века.
Рождение Виктора пришлось на годы гражданской войны, когда, по воспоминаниям его матери, красноармейцы приходили и всё, что было нажито тяжелым трудом, отбирали «для нужд революции».
В 1927 году мальчик поступил в школу в селе Оранжерейное, затем, в 1929 году, во время коллективизации, перешел в школу колхозной молодежи в селе Долбан, где учился до 1933 года. В том же году Виктор поступил в астраханский техникум, по окончании которого стал специалистом по паросиловым установкам.
В те годы молодые люди с воодушевлением относились к призывам партии, покидали родные места и ехали работать, воевать, «строить будущее». Виктор тоже верил в советскую идеологию, хотел быть полезным для своей страны, и в 1937 году поступил на третий курс Ленинградского института промышленности и гражданского строительства, а окончил его заочно, уже находясь в армии.
Армия тогда была популярна среди молодежи. В своих мемуарах Колесников писал, что самой модной одеждой была армейская форма: «у кого галифе, хромовые сапоги и гимнастерка – тот первый парень на деревне». Кроме того, он мечтал стать летчиком: «Меня тянуло в небо, в его заоблачное пространство. Об авиации я бредил, с мечтой о самолете засыпал и просыпался».
В сентябре 1938 года Виктор был призван в армию и в рамках службы до 1939 года проходил обучение в Школе авиационных специалистов. После ее окончания и до 1941 года работал авиамехаником. Также Колесников участвовал в боях на реке Халхин-Гол в составе 70-го истребительного полка.
В 1941 году был направлен на учебу в Военно-политическое училище им. Молотова в город Смоленск.
Тогда же, в 1941-м, в возрасте 23 лет, Колесников вступает в партию – вероятно, из-за своего обучения в училище, а в ноябре того же года становится комиссаром 36-го запасного авиаполка на Волховском фронте.
В базе данных «Мемориал» можно найти именной список безвозвратных потерь за июль 1942 года, в котором Виктор Демьянович Колесников значится пропавшим без вести. Очевидно, возникла путаница, что в военное время происходило часто: в семейном архиве Колесниковых есть фотография Виктора, датированная концом июля 1942 года, которую он отправлял родителям, а в его военном билете написано, что в это время он числился военным комиссаром. Ничего о «пропаже без вести» нет и в личных записях Виктора.
В армии Колесников стремительно поднимается по карьерной лестнице: обычный курсант летного училища в 1938-м, к 1943 году он становится помощником начальника политотдела дивизии дальнего действия, а в 1944-м – заместителем командира отдельного авиационного полка. Согласно справке о боевых вылетах, с марта 1942 года по февраль 1943 года он совершил 35 полетов, из них 23 боевых, проведя в воздухе 42 часа 26 минут.
В результате ранения в феврале 1945 года Колесников прекратил участие в боевых действиях, а немногим позже стал слушателем Военно-политической академии им. Ленина.
В 1946 году получил звание подполковника госбезопасности, а в 1947 по решению партийных органов был направлен на работу в Центральный аппарат Комитета госбезопасности.
С одной стороны, до определенного момента жизнь Колесникова была похожа на красивую историю, словно скопированную из пропагандистского фильма тех лет.
С другой же стороны – и это четко прослеживается в его мемуарах – чем глубже он проникал в эту систему, тем больше он в ней разочаровывался.
Это началось, когда он попал в КГБ, где работал в отделе кадров. Его должность не предполагала прямого контакта с репрессивным аппаратом, он имел дело только с документами и рядовыми сотрудниками организации: «Я занимался воспитанием личного состава… Чем занимались другие – знать не полагалось, такова специфика деятельности органов госбезопасности».
Однако он не мог не замечать того, что происходило вокруг: все документы, с которыми он работал, люди, которых он видел на службе каждый день – все это, как он вспоминал, было словно под темным колпаком, в условиях повышенной секретности. «Я видел, как внезапно, втихую из соседних кабинетов навечно исчезали мои сослуживцы, видел, но вопросов не задавал – не принято было их задавать, лишний интерес вызывал подозрительность у компетентных лиц: тебя могла постигнуть участь сослуживца».
Тогда Колесникова всё чаще стали посещать мысли об уходе из КГБ, но ситуация усложнялась тем, что у него появилась семья. Свою первую жену, Антонину, он встретил сразу после войны. В 1946 году у них родилась дочь Галя, спустя пару лет – сын Коля. Они получили просторную квартиру – их жизнь была вполне благополучной.
Тем временем страну захлестнула новая волна репрессий. Колесников, разумеется, испытывал страх, но надеялся, что достаточно защищен. Ему, как и многим, казалось, что аресту должен предшествовать сколько-нибудь весомый проступок – он же был чист.
«Я полагал также, что от возможных невзгод меня может уберечь отличная биография: фронтовик, орденоносец, летчик, политработник – проводник идей партии в жизнь… Что еще надо?»
А потом наступил 1953 год – год, которой положил конец прежней жизни Колесникова.
11 января в конце рабочего дня Виктора и его сослуживцев попросили сдать пистолеты на проверку. Пощелкав затворами, оружие начали возвращать владельцам – а Колесникову не вернули:
«– Товарищ подполковник, ваш пистолет нуждается в ремонте, – объявил оперуполномоченный особого подразделения.
– Всю войну пистолет мне служил безотказно и на тренировочных стрельбах не давал сбоев, – возразил я.
– Проверим, возвратим».
Вернувшись в тот вечер домой, Виктор забыл об инциденте и наутро вышел на работу без каких-либо опасений, но едва он вошел в свой кабинет, в дверях появился его начальник в окружении двух офицеров: «Колесников, за тобой пришли». И он проследовал за офицерами на улицу, сел в машину, не зная, куда его везут.
Машина остановилась у дома № 14 на Кузнецком мосту. Это место Колесников хорошо знал. Его завели в камеру, где он в неведении просидел до утра следующего дня.
Когда он очнулся утром 13 января, в камере находились два охранника. Они сорвали с него погоны и повезли на Лубянку, где его ожидала процедура досмотра, после которой он был помещен в одиночную камеру на пятом этаже.
Четыре дня он провел в этой камере, всё еще не понимая, что происходит. Его посещали разные мысли: неужели и с ним? и как вообще это могло случиться? «С чьей же помощью? Или сам виноват? Всей шкурой почувствовал я надвигающуюся на меня репрессивную машину. Не ускользнул я от нее – достала».
На пятый день в камеру вошли конвоиры, снова досмотрели его и отвели на седьмой этаж, к следователю. Тот представился, и Виктор представился ему в ответ: «Подполковник Колесников, ваш коллега по центральному аппарату». Реакция следователя обрушилась на Колесникова незамедлительно: «Отставить! Никаких подполковников и коллег. Здесь вы арестованный».
«Здесь вы арестованный»
В качестве «арестованного» Колесников провел на Лубянке два месяца. За это время он пережил всё, что только могло случиться с человеком в таком месте: многочасовые допросы, результатов которых он не помнил, потому что из кабинета следователя его выносили уже без сознания; попытки вызвать врача, который в итоге приходил и признавал его полностью здоровым; иногда – перед очередным допросом – три дня затишья, которые не были облегчением, потому что он просто сидел в темноте один и ждал, что снова придут. И они приходили – бывало, поднимали уже поздно ночью, за полночь – и всё сначала.
Суд состоялся 4 марта и продолжался всего десять минут. За это время Колесникову было вынесено обвинение по четырем статьям, а вслед за этим сразу приговор – 25 лет исправительно-трудового лагеря. Поставил он подпись под протоколом во время одного из допросов или всё же нет – до сих пор неизвестно, сам он этого не помнил.
Самое странное во всём этом деле – набор статей, по которым он был приговорен. Во-первых, это ст. 58 п. 8 – якобы покушение на Молотова, которое тогда приписывали многим. Во-вторых, это ст. 58 п. 10 – антисоветская агитация, что особенно абсурдно, учитывая, что Колесников – бывший военком и политработник. Еще были ст. 95 ч. 2 – заведомо ложная дача показаний – и ст. 182 ч. 1.
(Примечание: незадолго до отправки работы на конкурс в книге «История сталинского ГУЛАГа» я нашел фрагмент протокола судебного заседания по пересмотру дела Колесникова, который состоялся 31 октября 1953 года, где было написано следующее: «В. Д. Колесникова судили за анонимное письмо в адрес министра государственной безопасности СССР и незаконное хранение оружия. В письме Колесников изложил террористические намерения в отношении одного из руководителей КПСС, а также возводил антисоветскую клевету»).
Сразу после вынесения приговора Колесникова переводят в Бутырскую тюрьму, где 10 марта до него доходит новость о смерти Сталина. В тот момент некоторые заключенные воспрянули духом и стали надеяться на скорое освобождение. Реакция Виктора была совсем другой – в своих мемуарах он позже написал, что новость его напугала: «Мое личное горе враз отхлынуло назад, оно показалось не таким горьким, как смерть Сталина. Нет, не может быть, вожди не умирают, им нельзя».
Судя по записям Колесникова, он не считал Сталина причастным к репрессиям, напротив, в нем он видел спасение. Оказавшись в тюрьме, он решил, что совершенно необходимо написать Сталину письмо, сообщить, что – по ошибке – в тюрьме оказался честный человек, и это, может быть, не первый такой случай.
Но освобождения, на которое надеялись заключенные, не последовало. Их погрузили в тюремные вагоны, по тридцать человек в шестиместном отсеке, и повезли на север, в Воркуту. Так Колесников оказался в Речлаге, где его направили работать в шахту № 3. Спустя два месяца здесь произойдет восстание, во время которого именно Колесников будет командовать третьим лагерным отделением.
27 марта 1953 года, когда Колесников уже был в лагере, но еще до восстания, вышло постановление о так называемой «Ворошиловской амнистии», которая распространялась на осужденных по общеуголовным статьям. По воспоминаниям Солженицына, она «затопила всю страну волной убийц, бандитов и воров, которых с трудом переловили после войны».
Всё лето того года лагеря страны бунтовали, и причины недовольства заключенных очевидны: выпустили всех виноватых, а невиновные остались. Ситуация стала еще более несправедливой, чем раньше, и с этой несправедливостью люди уже не могли смириться.
9 сентября 1953 года Колесников, уже осужденный на 25 лет, за участие в восстании получил еще 25 лет.
31 октября 1953 года состоялось повторное слушание по первому делу Колесникова, который на тот момент был осужден как по политическим, так и по уголовным статьям. В результате слушания с Колесникова «сняли» обе политические статьи (ст. 58 п. 8, ст. 58 п. 10). Оставшиеся две были уже уголовными, и он, наряду с тысячами заключенных, попал под амнистию и вышел бы на свободу – вот только оставались еще 25 лет за участие в восстании.
Воркута: выстрелы за колючей проволокой
Многие называют восстание в Воркуте одним из наименее изученных фрагментов советской истории. Ученые расходятся во мнении о жертвах, участниках и итогах этого бунта. По официальной версии в ходе столкновения заключенных с сотрудниками МВД погибло 53 человека, 41 – ранены. По оценкам самих заключенных, было убито более 70 человек.
Как писал сам Колесников, уже в начале лета 1953 года лагерь стал «бурлить» разговорами о бунте и забастовках. К концу июня в руки заключенных попал выпуск газеты «Правда», в котором говорилось, что Лаврентий Берия – враг народа и расстрелян. «Принесенная мною газета “Правда” молниеносно облетела все бараки. Ее читали, как непревзойденный бестселлер. От ошеломляющей информации лагерь бурлил, как в весенние половодье. “Скоро наступит наш час”, – думали мы».
К концу июля в лагерь стала поступать информация о бунтах и забастовках в других частях ГУЛАГа: в Норильске, Караганде и Кемерово.
Далее повествование Колесникова прерывается и возобновляется только первого августа, поэтому описание событий, начиная с 26 июля, мне пришлось искать в других источниках.
Я обратился к шестому тому «Истории сталинского ГУЛАГа» – и этот источник оказался самым подробным из всех, что мне попадались.
Согласно документам, представленным в этой книге, заключенные Речлага решили действовать по примеру заключенных из Караганды и 24 июля не вышли на работу. Тем, кто участвовать в этой забастовке не хотел, угрожали расправой. Вот что говорил на допросе Колесников: «25 июля я не вышел на работу, т. к. избивают [тех], кто выходит на работу, я не считал нужным, чтобы меня зря избили».
26 июля заключенные из третьего лагерного отделения напали на барак усиленного режима, чтобы вызволить оттуда своих товарищей. Охрана лагеря попыталась отразить нападение, применив огнестрельное оружие. Двое заключенных были убиты, и в знак траура над одним из бараков был вывешен красный флаг.
27 июля среди заключенных третьего лагерного отделения прошло собрание, целью которого была организация специального комитета. Этот комитет был необходим, чтобы навести в лагере порядок и контролировать действия бойкотирующих. На собрание Колесникова привел его товарищ, заключенный Игнатавичус, он же предложил кандидатуру Виктора как председателя комитета – и за эту кандидатуру проголосовали все собравшиеся, настолько весомым был авторитет Колесникова. Сам он занимать должность председателя поначалу не хотел, но затем согласился: его привлекала возможность наладить режим и порядок в лагере. И действительно, под его началом заключенные стали периодически выходить на посты и поддерживать шахты в рабочем состоянии.
Далее, вплоть до 31 июля, ситуация практически не менялась – одно лагерное отделение за другим то начинало бастовать, то прекращало забастовку. Многие заключенные просто не хотели бунтовать, на некоторых положительно влияли «беседы» с надзирателями.
В тот же день, 31 июля, Виктор Колесников вышел на работу вместе с другими заключенными третьего лагерного отделения.
Руководители восстания не хотели давать администрации лагеря повод применять оружие; к 1 августа забастовку не прекратило только десятое лагерное отделение.
1 августа для переговоров с заключенными прибыла комиссия во главе с заместителем министра внутренних дел СССР Масленниковым, через громкоговоритель генерал-майор начал призывать заключенных выходить из бараков. В жилой зоне лагеря собралось около 400 бастующих. Главным требованием Масленикова было немедленное прекращение забастовки и выход на работу. Но заключенные не собирались расходиться, поэтому через некоторое время пулеметчикам было скомандовано открыть огонь по толпе. Это версия, которую в своих мемуарах предлагает Колесников.
В книге «История сталинского ГУЛАГа» описаны другие события – в жилую зону, где на тот момент уже собрались заключенные, вошли около 50 безоружных надзирателей. Заключенные пытались вытолкнуть их из жилой зоны, однако приближение бастующих к воротам на расстояние пяти метров было расценено как факт прорыва за зону. Был открыт огонь по заключенным, люди стали разбегаться, и вскоре все стихло. По официальным данным в тот день погиб 51 человек.
Колесников пишет, что через некоторое время заключенные назначили «парламентера», который вышел на переговоры с начальством лагеря и попросил разрешения похоронить погибших. Им позволили сделать это недалеко от территории лагеря, в тундре.
6 августа 1953 года Виктор Колесников был допрошен в качестве свидетеля по делу об организации массового контрреволюционного саботажа. В протоколе есть его свидетельства о событиях с 26 по 30 июля, то есть именно то, о чем в своих мемуарах он не упоминает (в них он пишет о событиях, происходивших до 26 июля и после 1 августа).
Однако то, что он говорил на допросе, во многом расходилось с документами из «Истории сталинского ГУЛАГа» и с его же, Колесникова, мемуарами.
Во-первых, на допросе Виктор свидетельствовал о том, что 10 июля в третье лагерное отделение «прибыло пополнение более ста человек из карагандинского лагеря заключенных», они же первыми и начали забастовку. В мемуарах же он писал, что заключенные Воркутлага просто услышали о забастовках в других лагерях – и последовали их примеру. Никакой информации о новых людях в лагерном отделении в его заметках не было.
Во-вторых, в протоколе Колесников говорит о том, что инициатором создания комитета был заключенный Ян Казимирович Цис, причем эта идея у него возникла уже в присутствии Виктора, в бараке, где тот жил. В документах, представленных в «Истории сталинского ГУЛАГа», написано, что 27 июля на собрание, созванное для организации комитета, Виктора привел его товарищ Стасис Игнатавичус. Кроме того, по данным протокола, это произошло не 27, а 26 июля.
В протоколе есть также информация о том, что Колесников был изначально против комитета, утверждал, что заключенные не имели права на это.
Далее в том же протоколе Колесников упоминает о собрании, на которое его «пригласил» Игнатавичус – это было собрание старост бараков. Именно там участники решали, как прекратить беспорядки в лагере. На этом собрании его действительно избрали председателем.
Далее на допросе Виктора попросили дать показания о действиях других заключенных, и он рассказал среди прочего, что вечером 29 или 30 июля к нему подошел заключенный по имени Скляр и сказал: «Если вы не хотите висеть на столбе или быть выгнанным за проволоку, то не уговаривайте людей выходить на работу». Он также упомянул, что Скляр в тот же день показывал ему антисоветскую листовку, которую переписывал с «написанного мелким почерком черновика». То есть Колесников пытался восстановить порядок среди заключенных и призывал их отказаться от бойкота и выйти на рабочие места. Однако далеко не все даже в третьем лагерном отделении были готовы прекратить забастовку.
Виктор также общался с тем, кто изготовил оригинальную листовку, которую впоследствии заключенные переписывали и распространяли. Автора он пытался призвать к порядку, говорил, что тот нарушает закон.
С одной стороны, слова и поведение Колесникова на допросе могут говорить о том, что он просто пытался выставить себя в лучшем свете, не оказаться виноватым. С другой – то, что он говорит, подтверждается в нескольких других источниках. Он действительно пытался избежать усугубления конфликта между заключенными и лагерным начальством.
В книге В. Козлова «Массовые беспорядки в СССР» есть следующий фрагмент: «Специфической была деятельность комитета заключенных третьего лагерного отделения Речлага. Руководителя комитета В. Д. Колесникова избрали, очевидно, с подачи “конспиративного ядра” – группы литовцев. <…> Благодаря авторитету Колесникова и дальновидной тактике других членов самочинного комитета, события в третьем лагерном отделении, начавшиеся со стрельбы охраны по заключенным, в дальнейшем пошли по мирному руслу – волнения были прекращены после применения войск, но без стрельбы и жертв. Приговоры в отношении членов этого комитета, обвиненных, в частности, в организации забастовки в третьем лагерном отделении, вскоре были отменены за отсутствием в их действиях состава преступления».
Анализируя события лета 1953 года, я работал с пятью источниками – нет ничего удивительного в незначительных расхождениях. Мемуары Виктор стал писать в 1970-х, о многих мелочах он мог забыть. Во время допроса на свидетеля могло быть оказано давление, вследствие чего тот мог изменить свои показания. Впрочем, ни о каком давлении Колесников в своих мемуарах не писал.
Существует много факторов, из-за которых нельзя наверняка сказать, что именно произошло тогда с заключенными из третьего лагерного отделения. Судя по воспоминаниям очевидцев, Виктор Колесников не только не был зачинщиком восстания, он пытался ему противостоять во избежание человеческих жертв.
Так или иначе, 17 августа 1953 года на Колесникова выписали ордер для ареста, а 9 сентября состоялся суд, на котором его приговорили к 25 годам лишения свободы.
Вреден север для меня
Второй срок Виктор отбывает там же, в Воркутлаге. В лагере все уже знают его, заключенные относятся с уважением, а надзиратели – с недоверием и опаской. Его постоянно переводят с места на место, из одного барака в другой, он часто попадает в БУР (барак усиленного режима) за свои резкие высказывания и неподчинение тюремщикам.
К 1955 году обстановка в ИТЛ снова накаляется до предела, и Виктор с товарищами (сам он называет их группировку из пяти человек «бунтарским» комитетом) решаются на очередное отчаянное действие: когда в лагерь приезжает лейтенант из управления лагерей, они заманивают его в свой барак и требуют «этапировать их из лагеря». На следующий день в барак прибывает майор из того же управления, и они отпускают лейтенанта, а майора «арестовывают», выдвигая новые требования – комиссию из Москвы.
«Сидим в ожидании послаблений. Ждать пришлось недолго. Прибыла усиленная охрана, нас рассовали по “воронкам” и развезли по другим штрафным лагерям, ближе к Северу, с более строгим режимом».
В штрафлаге заключенные приняли Колесникова почти восторженно, настолько известным среди них стал он к тому моменту. Работать он должен был в шахте, но благодаря своему авторитету устроился сушильщиком на дерево-отделочный комбинат, и это занятие пришлось ему по душе.
«Работа нехитрая, свободная, без давления сверху и снизу, сам себе хозяин.
Я растапливал печь в сушилке и поддерживал в ней определенную температуру. Печь большая, дров много. Тепло».
Он также работал непосредственно с деревом. Нашел деревообрабатывающий станок и стал вырезать на нем разные фигурки. Сделал целый набор шахмат своими руками, потом стал делать шахматы для всего лагеря. Один из таких наборов до сих пор хранится в квартире Колесниковых.
Судя по мемуарам Виктора, жизнь в лагере хоть и была тяжелой, но со временем все привыкали и атмосфера становилась более спокойной. Он вспоминал, как вечерами заключенные собирались дружескими компаниями, обсуждали насущные вопросы. Быт действительно менялся, и лишь одно было прежним – исступленная ненависть к власти – в любой инстанции – и невозможность окончательно принять свою судьбу.
Новый 1957 год Колесников встретил в окружении друзей: фронтовик Емельян, художник Николай, врач Семен и сам Виктор собрались в лагерном лазарете. «Идея не просто дерзкая, а сверхдерзкая – и означала верное и строжайшее наказание. Конспирацию взяли на себя <…> за собой я оставил снабженческие функции. У охранников я обменял лук и картошку на сорокаградусную водку».
К 1957 году в стране уже началась хрущевская «оттепель», за которой последовали массовые реабилитации жертв политических репрессий. Виктор был реабилитирован осенью этого года, но не сразу – комиссия проводилась дважды.
«Реабилитационная комиссия заседала в Воркуте. В зале сидели незнакомые люди в гражданской одежде. Председательствующий задал традиционный вопрос:
– За что сидите?
– Якобы за приготовление к покушению на жизнь Молотова.
– Ясно. Вы реабилитированы. Поздравляем. Поезжайте домой».
И он поехал – не зная, что ждет его дома, не подозревая, что у него вообще больше нет никакого дома. Квартиру забрали, вернули только документы и деньги. Идти в Москве было некуда. Стал звонить друзьям – узнал, что после его ареста их еще долго вызывали на Лубянку и допрашивали, пытаясь «выбить» показания против Колесникова. Позвонил жене – та на отдых уехала, с новым мужем.
А когда позвонил матери, оказалось, что она давно уже его похоронила.
Отсюда просто так не выпускают
Поначалу попытки найти работу были безуспешными. Виктор писал, что все смотрели на него как на врага народа, хоть он и был реабилитирован. Единственным местом, куда его приняли, было домоуправление, где в 1958 году он занял одну из руководящих должностей.
С женой он встретился – они поговорили и поняли, что всё между ними давно уже кончено. Из прежней счастливой жизни у него остались только дети – они же были единственным, что объединяло его с женой.
Колесников также не получал льгот и помощи от государства, так как всех военных званий и наград его лишили еще в 1953 году, как будто он и не участвовал в войне.
Как он жил следующие два года, доподлинно неизвестно, но в итоге в 1959 году он снова оказался в тюрьме. Сам он преподносит эту историю так: на работе ему предложили повышение, он согласился, а через несколько дней его вызвали к заместителю прокурора, якобы по вопросам реабилитации.
«Как законопослушный гражданин, я без задней мысли появился в прокуратуре. Но ни о какой реабилитации речи и не было. Без предъявления обвинения меня мигом препроводили в „Матросскую тишину‟».
Именно так – спустя два года после выхода на свободу – Виктор получил свою третью судимость. Его обвиняли во взяточничестве, хищении социалистического имущества и превышении должностных полномочий. Следствие продолжалось несколько месяцев.
«Отсюда всё равно просто так не выпускают. Никто не возьмет на себя ответственность за арест. И суд никогда не вынесет оправдательный приговор. Такова практика предварительного и судебного следствия».
Данных о третьей судимости Колесникова получить не удалось, но сам он писал, что после долгого следствия его осудили на три года, а во время судебного заседания ему не дали сказать ни слова в свою защиту.
«Я понял: снова торчат уши госбезопасности, добивает она меня, не мытьем, так катаньем. И что ей надо? Вывеску сменила, но содержание оставила».
Все три года он провел в «Матросской тишине» – уже без попыток реабилитироваться, без пересмотров дела, хотя оно и было смехотворным по своей сути. Свидетели на суде говорили, что Виктор украл сто листов железа, материалы для кровли, только непонятно, куда он их девал и зачем они были ему нужны. Кажется, в тот момент он окончательно смирился с положением дел – и отсидел полный срок.
Выходя на свободу в этот раз, в 1961 году, Виктор уже точно знал – идти ему некуда и не к кому. Он даже лишился права на прописку, что особенно затрудняло поиск работы. Единственный человек, к которому Колесников мог пойти, был Алексей Петрович Маресьев, легендарный советский летчик, с которым у Виктора еще с военных лет были товарищеские отношения. Он надеялся с его помощью решить вопрос о своей прописке.
Но Маресьев сказал, что власти у него никакой нет, и что он сам находится в шатком положении. Порекомендовал только обратиться к своему знакомому из ЦК КПСС, что Виктор и сделал. Через какое-то время ему позвонили из Калининского райкома партии и направили работать в местный ЖЭК, даже вручили ордер на служебную комнату.
«Материальную жизнь я начинал с нуля, духовную – с чистого листа».
В ЖЭКе Колесников проработал недолго, около трех лет. За это время он переехал в однокомнатную квартиру, своими силами ее отремонтировал. В 1964 году поступил на курсы высоточного домостроения, а в 1965 году был принят на должность начальника строительства Всесоюзной книжной палаты.
Правда, и оттуда он вскоре ушел, уже не по собственному желанию. Знакомый из отдела кадров позже сообщил ему: «Звонок был из компетентных органов, тебя охарактеризовали как неблагонадежного и потребовали исправить ошибку».
После того случая Колесников сменил еще три места работы – отовсюду его увольняли под странными предлогами – тогда ему стало казаться, что за ним слежка, что его «вытравливают».
В какой-то момент всё это прекратилось. В начале 1970-х он устроился работать инженером-сметчиком, в 1972 году стал посещать лекции по экономике. Жизнь действительно налаживалась – насколько это вообще было возможно. Многие старые друзья пропали, потерялись – но он нашел новых. В семидесятых Виктор часто ездил в Литву, к товарищам, которых встретил в Воркуте. Тогда же, в 1972 году, он встретил девушку, которая вскоре стала его женой – и о которой писал впоследствии как о своей единственной любви.
Лариса была его сотрудницей, и он был старше ее на 26 лет. Уже в 1973 году они поженились и у них родилась дочь, Татьяна. Ее появление на свет изменило жизнь Виктора, подарило ей смысл. Всё, что он знал, он постарался передать ей. Понимая, что у них осталось не так много времени, он написал свои мемуары, чтобы, когда его не станет, ей было с кем поговорить, чтобы у нее остался отец – пусть и только на страницах дневников.
Виктор Колесников умер 4 мая 1982 года, когда Татьяне было восемь лет.
До конца жизни Виктор Колесников думал, что за ним следят, испытывал трудности в социальной адаптации. По первой судимости его реабилитировали не полностью, ветераном войны он не считался, награды ему так и не вернули. Из героя он превратился в человека с очень странной историей, которая вызывает немало вопросов.
Он не стал героем войны, которую прошел от начала и почти до конца. Его нельзя назвать и героем восстания, в котором он принимал активное участие, – потому что на первое место он тогда поставил не собственные права и свободу, а жизнь и здоровье своих товарищей по лагерю. И даже его мемуары были изданы под чужим именем и с чужой фотографией на обложке.
Еще вопрос: почему тогда, в 1953 году, Колесников был осужден? За что он на самом деле получил свой первый срок, повлекший за собой впоследствии череду тяжелых, страшных событий, которые перевернули его жизнь?
Последний вопрос – и он занимал меня на протяжении всего исследования: кем вообще был Виктор Колесников? Иногда я даже спрашивал себя, существовал ли он. И я не могу сказать, что нашел ответ. Это действительно были как будто разные люди, на страницах его дневников и в протоколах допроса – разные люди. Тот, кем он был на самом деле, и тот, кем он предстал перед своей дочерью, когда она впервые прочла его «Послание», – может быть, тоже разные люди, но случилось так, что всеми этими людьми был он один.
Под небом синим и жестоким
Моих друзей давно уж нет.
А мне ходить вокруг да около
То ль с ними, то ли наяву,
Быть не вороной и не соколом…
Случилось так, что я живу.
В. Колесников