г. Чистополь, Республика Татарстан
Научный руководитель Вера Александровна Чикрина
У многих семей есть свой «скелет в шкафу» – семейные тайны, которые скрываются от других людей. Долгое время в нашей стране такими тайнами были репрессии. Вспоминать о них было не принято, болезненно, а порой и опасно. Сейчас об этом можно говорить свободно, не боясь преследований или осуждения. Но только говорить уже практически некому. Пройдет еще немного времени, и не останется в живых никого из участников тех трагических событий, могут не сохраниться старые фотографии и документы, которые хранят горькую память.
Своим исследованием я хочу сохранить память о трагедии, пережитой моими родными в 1943–1950 годы, память о своей прабабушке, которую мне не довелось узнать, и о своем деде, умершем в октябре 2017 года.
В семье Вавиловых не принято говорить о прошлом, очень мало сохранилось старых фотографий и документов, каких-то памятных мелочей, да и то они «рассеяны» между старшими родственниками. Раньше я как-то не обращала внимания на это, меня больше занимал день сегодняшний или мечты о будущем. А теперь мне кажется, что именно прошлое – основа и настоящего, и будущего.
На одной из самых старых фотографий семьи Вавиловых, которую мне удалось найти, в центре стоит Елизавета Алексеевна Вавилова, моя прабабушка, баба Лиза, настоящая опора семьи. Это немолодая, но еще крепкая женщина, немного суровая, основательная. Слева – ее сын, мой дед, Леонид Павлович, и его жена, моя бабушка. А смешной мальчишка – мой отец. Он родился в 1961 году, значит фото сделано в середине шестидесятых. Справа – старшая сестра деда – Валентина, ее муж и младшая сестренка Люба.
Трое из них прошли через семь лет ссылки. Баба Лиза смогла сохранить жизнь двоим детям, родить маленькую Любочку. Она и в старости оставалась центром большой семьи.
Источниками, легшими в основу моего исследования, стали немногочисленные документы, в основном архив деда, Леонида Павловича Вавилова, собранные у различных родственников фотографии, рассказы бабушки, жены деда, и записи самой Е. А. Вавиловой. К сожалению, «письмо» бабы Лизы (так называли эти записи в семье) оказалось утрачено. Никто не помнит уже, в связи с чем оно было написано и кому адресовано. Но сохранились подробные выписки из него, которые сделала моя старшая сестра Надежда в 2003 году, когда училась в школе.
«В мирное время была наша дружная семья…»
Моя прабабушка, Елизавета Алексеевна Вавилова (в девичестве Егорова), родилась в 1915 году в деревне Средний Толкиш Чистопольского уезда Казанской губернии в крестьянской семье. Получила только начальное образование.
12 октября 1933 года в возрасте 18 лет вышла замуж за своего ровесника, парня из соседней деревни Малый Толкиш, Павла Михайловича Вавилова.
В 1935 году у них родилась дочь Валентина, а в 1938 – сын Леонид. Молодая семья жила в согласии, Павел Михайлович был хорошим работником, трудолюбивым и дисциплинированным. Несмотря на то, что закончил только 4 класса начальной школы, неплохо разбирался в технике, освоил профессию тракториста. В 1939 году молодая семья переехала в Чистополь, где получила жилплощадь.
31 июля 1940 года у Вавиловых родилась еще одна дочь – Анна. Каким-то чудом сохранилось свидетельство о ее рождении.
Из записей бабы Лизы: «В мирное время была наша семья дружная – муж и трое маленьких детей. Муж работал в дорожном участке 253 Малого Толкиша, а я была домохозяйкой. И вот неожиданно на нас напал враг, и у меня кормильца взяли защищать Родину. В 41 началась война, в 42 я его проводила на фронт…»
Может показаться странным, что прадед не был призван в первые месяцы войны, ведь уже 22 июня 1941 года была объявлена всеобщая мобилизация, и с 23 июня в армию призывали военнообязанных с 1905 по 1918 год рождения. Но вместе с мобилизацией на фронт власти «бронировали» специалистов для работы на военных заводах, комбайнеров и трактористов, занятых на уборке урожая, специалистов, занятых в навигации и лесозаготовках. Дело в том, что, по словам моего деда, Леонида Павловича Вавилова, и у его отца была бронь на год, которой добился для него начальник ДСУ-2, где тогда работал Павел Михайлович. Видимо, предприятие нуждалось в нем как в ценном работнике.
Тем не менее, в январе 1942 года Павел Михайлович был призван на военную службу Чистопольским РВК Татарской АССР.
Почти в течение года семья довольно регулярно получала письма с фронта. «Он мне писал: служил в 160 стрелковой дивизии, разведчиком, а потом не стал. Я пошла в военкомат, но там ничего не добилась» (из записей бабы Лизы).
Я захотела выяснить, на каком фронте действовала 160 стрелковая дивизия в конце 1942 – начале 1943 года. Конкретных данных я не нашла, зато узнала, что за героизм личного состава в боях под Сталинградом соединение 18 апреля 1943 года было переименовано в 89-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Значит, мой прадед в январе 1943 в ее составе сражался под Сталинградом.
Известие о судьбе мужа и отца семья Вавиловых получила в марте 1943 года. Известие страшное, в которое невозможно было поверить: сообщалось, что рядовой Павел Михайлович Вавилов был осужден и расстрелян как изменник Родины.
На сайте Обобщенный банк данных «Мемориал» (obd-memorial.ru) я нашла список военнослужащих, осужденных Военным трибуналом 33 армии к ВМН и реальному лишению свободы с 20 по 28 февраля 1943 года. В списке всего две фамилии, одна из них – моего прадеда.
Сын Павла Михайловича, мой дед Леонид Павлович, до конца своей жизни не верил в виновность своего отца, неоднократно обращался в суды и прокуратуру, к президенту, общественным и политическим деятелям, пытаясь вернуть ему доброе имя, добиться его реабилитации. К сожалению, этого не случилось.
Передо мной Постановление суда надзорной инстанции города Самары от 12. 07. 2012 года. По обращению гражданина Вавилова Л. П. о реабилитации было рассмотрено архивное уголовное дело на приговор военного трибунала 33-й армии от 25. 02. 1943 г., согласно которому бывший красноармеец 973 артиллерийского полка Вавилов Павел Михайлович осужден на основании статьи 58-8 УК РСФСР к высшей мере наказания – расстрелу с конфискацией имущества. Приговор приведен в исполнение 2 марта 1943 года.
Я пытаюсь представить, что пережила моя прабабушка, получив не «похоронку» о гибели мужа на фронте при исполнении воинских обязанностей, а сообщение о его расстреле как изменника Родины. Боль от потери кормильца, любимого мужа, усугублялась горечью приговора, косыми взглядами соседей
Я снова обращаюсь к ее «письму»: «Через четыре месяца после смерти моего мужа пришли милиционеры делать опись имущества. Я им сказала: “Вот всё имущество его осталось – только трое маленьких детей”. Потом меня призвали в милицию и взяли с меня автобиографию и расписку о невыезде из города. Когда пришли во второй раз 10 июля 1943 года в глухую полночь, повезли, не знаю куда и за что. Был тогда оперуполномоченный Замятин, он мне вычитал вроде приговора: “Вы ссылаетесь в Омскую область сроком на 5 лет”. А за что – про что, я до сих пор не знаю».
В архивной справке, полученной моим дедом в 1991 году, основанием для высылки всей семьи указано решение Особого Совещания при НКВД СССР от 10 июля 1943 года без каких-либо пояснений и определенных формулировок.
В базе данных общества «Мемориал» «Жертвы политического террора в СССР» (lists.memo.ru/index3.htm) запись такая:
«Вавилова Елизавета Алексеевна
Родилась в 1915 г., Чистопольский р-н, д. Средний Толкиш; русская; домохозяйка. Проживала: г. Чистополь. Арестована 13 мая 1943 г. Приговорена: Особое Совещание НКВД СССР 10 июля 1943 г., обв.: по ст. 58-1в (“член семьи изменника Родины”). Приговор: 5 лет ссылки в Омскую обл. Реабилитирована в августе 1966 г.».
Все они – Елизавета Алексеевна, домохозяйка, Валя восьми лет, пятилетний Леня и трехлетняя Анечка – стали членами семьи изменника родины, опасными для общества элементами, у которых нужно отобрать имущество, жилье, которых необходимо изолировать, наказать… Если и был в чем-то виноват Павел Михайлович, так он уже за это был страшно наказан. Но все круги страданий предстояло пройти и его родным.
Ни в архивной справке, ни в Книге памяти, кроме ссылки, не указаны другие виды наказания, примененные к Елизавете Алексеевне, но у семьи было конфисковано имущество (видимо, по приговору П. М. Вавилова, что предусматривала статья 58-8). Об этом я узнала из решения Чистопольского городского суда от 15 марта 1999 г., которое хранилось среди бумаг деда. Он и его сестра обратились в суд с заявлением об установлении факта применения конфискации имущества к их матери Е. А. Вавиловой. Суд установил, что в архивных документах, хотя и сохранились сведения о конфискации, однако перечень конфискованного имущества отсутствует. Очевидцы происшедшего в июле 1943 года Л. И. Парфенова, М. Безногова подтвердили, что при высылке Елизаветы Алексеевны Вавиловой с детьми всё имущество, которое имелось в ее хозяйстве, было отобрано: скотина, домашнее имущество, одежда и обувь членов семьи, зерно. Список конфискованного составлялся судом со слов заявителей, основанных на рассказах Е. А. Вавиловой, к тому времени умершей, и свидетельств очевидцев. Было установлено, что конфисковано следующее имущество: корова с теленком, 8 овечек с ягнятами, 2 свиньи, 15 гусей и 10 кур, ручная швейная машинка «Зингер», мужской велосипед, предметы домашней установки – комод, буфет, сундук, стол, стол кухонный, 5 стульев, 3 койки с постельными принадлежностями, перина из пуха, 8 подушек, часы настенные, зеркало, 3 ватных одеяла; одежда – 2 тулупа из овечьих шкур (1 мужской и 1 женский), 2 полушубка (1 мужской и 1 женский), 3 шапки, 2 шали; обувь – 4 пары валенок, 3 пары сапог; 5 ц зерна. Из этого перечня видно, что семья жила достаточно благополучно, скорее всего, за счет подсобного хозяйства, ведь имелись и корова, и овцы, и гуси с курами. Именно поэтому баба Лиза и называет себя просто «домохозяйка»: трое маленьких детей и хозяйство требовали много сил и времени.
И вот было отобрано всё нажитое. Семья отправлялась в неизвестность, не имея теплой одежды, обуви, самого необходимого…
Из записей моего деда: «10. 07. 1943 г. в три часа ночи во двор нашего дома въехал “черный ворон” – фургон, приспособленный для перевозки осужденных. К нам постучали. “Кто там?” “Телеграмма. Откройте!” Мама открыла дверь. “Собирайтесь и тихо выходите”. Мы вышли. Во дворе нас покидали в нутро душегубки и на пристань, на пароход в Казань, в тюрьму, в камеру, где мы ждали, когда соберут этап. Потом из камеры на ж/д вокзал, в телячий вагон, и прощай родные края. Куда привезли, не помню. Только выгрузили нас из вагонов, подгоняя прикладами автоматов, и в тюрьму, ждать этап уже до места».
Более точная «география» пути в ссылку у бабы Лизы: казанская тюрьма – Свердловск – Омск – Березово – Устрём. Людей везли в товарных вагонах, в каких обычно перевозили скот, по несколько дней не выпускали на улицу: ни поесть купить, ни воды принести. Для туалета была проделана дыра в полу в углу, окошко заколочено досками. В пути «начался голод и холод, и каким чудом уцелели?»
Устрёмские страдания
Я нашла поселок Устрём на карте Березовского района Ханты-Мансийского автономного округа. Это остров на Оби в 70 км от районного центра. Со всех сторон коротким летом его окружает вода, зимой – лед со снегом. Население на 1 января 2008 года составляло 59 человек.
Климат резко континентальный, зима суровая, с сильными ветрами и метелями, продолжающаяся семь месяцев. Лето относительно теплое, но быстротечное.
Наверное, именно суровые условия жизни, отдаленность от цивилизации и возможность вести рыбный промысел определили выбор этого места для создания здесь спецпереселения в 1930-е годы.
В местной периодической печати Устрём упоминается крайне редко. Сейчас, судя по сообщениям СМИ, его основными проблемами являются отсутствие газа, водопровода, подключения к централизованному энергоснабжению. Не решена проблема обеспечения жителей чистой питьевой водой. К существующей водокачке в зимнее время пройти невозможно. Кроме того, из-за низких температур зимой она перемерзает. Немногочисленные жители поселка не могут оформить постоянную прописку в тех домах, в которых проживают, потому что эти строения не имеют юридического статуса. И это в наше время, в ХХI веке! Что же ожидало здесь моих родных в 1943 году?
Немного из истории поселка Устрём, которую буквально по крупицам удалось собрать из немногочисленных найденных мною источников и архивных документов, размещенных на сайте «Виртуальный музей “История ссылки и спецпереселений в Ханты-Мансийском автономном округе – Югре. 1920–1950-е гг.”».
По данным «Архивов Югры», в начале 1930-х годов в округ прибыли спецпереселенцы – крестьяне, объявленные в ходе сплошной коллективизации кулаками, «элементами социально вредными и опасными для социалистических преобразований в деревне». Долгим, тяжелым, а для многих трагичным был путь на Север, путь в неизвестность. В апреле 1932 года, по данным ОГПУ, в Остяко-Вогульском национальном округе находилось 6459 семей спецпереселенцев. Это 30243 человека, среди них 9296 женщин, 11402 ребенка до 16 лет. Они были расселены в 56 новых поселках округа, в основном находившихся на территории Березовского, Сургутского, Самаровского районов. Так появились спецпоселки Высокий Мыс, Банное, Нагорный, Песчанное, Устрём, Кама, Горный и многие другие.
Спецпереселенцы рассматривались властью прежде всего как рабочая сила, которая, несмотря на ужасающие условия существования, должна была выполнять устанавливаемые сверху планы и нормы. Невероятными усилиями ссыльных, ценою многих жизней обустраивалась суровая северная земля, выполнялись планы лесозаготовок и добычи рыбы.
Первые ссыльные на отлогом песчаном берегу Оби были высажены летом 1930 года. Это была так называемая кулацкая ссылка. Дорогой многие уже потеряли своих родных от голода и холода. В первое лето привозили крестьян в Устрём в основном из Челябинска, Астрахани, Тюменской области. Людям пришлось наскоро обустраивать землянки, сушить грибы и ягоды, чтобы перезимовать. Мужчин сразу отправляли на рыбоугодия, молодежь – на лесозаготовки. Они сами раскорчевывали лес, сначала копали землянки, затем вместо землянок возводили бараки, позднее строили контору для рыбоучастка, комендатуру, лабазы для хранения рыбы. К 1936 году появились пекарни, бани, начальная школа.
Накануне и в годы Великой Отечественной войны состав ссыльных в Устрёме стал меняться: с конца 1939 года здесь появились депортированные поляки, с августа 1941 года началось расселение поволжских немцев, с 1944 года – калмыков.
Просматривая архивные документы, размещенные на сайте виртуального музея, в надежде найти среди них касающиеся Устрёма, я обратила внимание на «Докладную записку МВД СССР И. В. Сталину о проделанной работе в январе–феврале 1949 года по усилению режима в местах расселения выселенцев и спецпоселенцев, организации учета, обязательного трудоиспользования и укрепления административного надзора в местах поселения от 19.04.1949 г.». Записка проходила под грифом «Совершенно секретно». Из нее я узнала, что общее количество выселенцев и спецпоселенцев в целом по стране на 1 апреля 1949 года составляло 2 307 410 человек (вместе с членами семей). Из них в Западной Сибири проживало 479 617. Больше двух миллионов человек оказались опасны и нежелательны для государства!
Приводится в записке и состав спецпереселенцев, который я внимательно изучила: «Спецпоселенцев на учете состоит 472 332 чел., из них: бывших кулаков – 158 593, лиц, служивших в немецких строевых формированиях, легионеров и полицейских, – 135 319, членов семей украинских националистов – 96 191, членов семей литовских националистов – 46 940, лиц, выселенных по общественным приговорам за злостное уклонение от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведение антиобщественного, паразитического образа жизни, – 28311, членов семей активных немецких пособников и “фольксдойч” – 5849, сектантов (секта “Истино-православных христиан”) – 1129 чел.».
Но среди перечисленных групп я не обнаружила «членов семей изменников Родины», а ведь баба Лиза и ее дети были сосланы именно за это.
Государство и его правоохранительные органы тщательно «заботилось» о спецпересенцах, их учете и, конечно, и это главное! – об их трудоиспользовании. Само это слово меня пугает. Как будто речь идет не о живых людях, а о машинах.
Баба Лиза в своем «письме» пишет, что для нее и троих детей выделили комнату в бараке. Но найденные мной документы, пусть напрямую и не касающиеся моей семьи, дают представление о жизни в бараке спецпоселенцев.
Из докладной записки инструктору ОК ВКБ(б) [фамилия не разборчива] от и. о. директора Березовского рыбозавода Доронина М. Д. о материально-бытовых условиях переселенцев калмыков, прибывших в 1944 году (сохраняю язык оригинала): «Все наличие калмыков размещенные на всех рыбоугодиях и поселках рыбозавода, частично на рыбоугодиях размещенные с другим контингентом… В среднем приходится жилплощади на одного человека 2,5 метра. В отдельных пунктах имеется сгущенность, принимаем меры для расселения, производим достройку жилдомов в Устрёме и Березове.
В общежитиях обеспеченные топчанами и столами, вместо табуреток скамейками. Отдельным калмыкам, не имеющим посуды, выданы чугуны…»
Помогает представить картину жизни спецпереселенцев и акт обследования бараков по линии санитарно-гигиенических условий: «По бараку № 1: В бараке проживает 16 семейств. Во всех почти квартирах печи голландки не исправны, топить нельзя, дымят, устроенные плиты также разваливаются. Заборки, отделяющие квартиры одна от другой, не оборудованы.
На весь барак имеется одна русская печь, в силу чего отдельным семьям рабочих хлеб выпекать приходится в голландках или ждать очереди, не говоря уже о приготовлении пищи. Особенно это наблюдается во время получения продуктов после 1-го и 15-го числа ежемесячно…
По бараку № 2: В квартирах … помещение грязное, потолки закоптелые, печи разваливаются, перегородки, отделяющие квартиры одна от другой, не устроены, комнаты по количеству жильцов малые. В другом отделении барака … квартира холодная, площадь около барака не очищена…
…Уборные около всех бараков загрязнены, помойные ямы не оборудованы».
Так как поселок Устрём входил в состав Березовского рыбозавода и в 1944 году, я думаю, что этот документ напрямую относится и к истории моих родных. Комната, выделенная для семьи Вавиловых, была холодным помещением, малопригодным для проживания в нем матери с тремя малолетними детьми.
Жили в бараке с земляным полом, промерзшим окном и картонными стенами, отделявшими одну комнатушку от другой, с самодельной печкой-буржуйкой, которую топили по-черному. Было холодно и голодно, лекарств не было, больные и слабые умирали. Баба Лиза потеряла младшую дочь: трехлетняя Аннушка ослабла за время долгой дороги на север и так и не смогла оправиться, а ее мать с первых дней была вынуждена работать, оставляя больную дочь под присмотром старших детей.
Мой дедушка вспоминал, что за работу давали цветные карточки, по ним можно было получать продукты; при покупке отрезали часть карточки, цвет которой соответствовал выбранному товару.
По рабочей карточке выдавалось 250 г хлеба, поэтому работали все: и женщины, и дети. Женщины наравне с мужчинами и рыбачили, и занимались обработкой рыбы, заготовкой дров, выполняли и другие работы, на которые отправляли начальники. Вечером женщины часто шили или вязали варежки, носки для отправки на фронт. Освещение было плохим, поэтому у бабы Лизы начало портиться зрение.
Кроме ежедневных рабочих нарядов приходилось выполнять и дополнительную работу. Из того же «Акта обследования…», например, следует, что устранение выявленных «неполадок», обустройство бараков и прилегающей территории ложилось на плечи тех же спецпересенцев: «…Перегородки, отделяющие квартиры одна от другой, сделать глухими… Оборудование перегородок по выраженному желанию самих рабочих произвести самими рабочими в свободное от работы время» (курсив мой – М. В.).
И для выполнения других работ (ремонт голландских печей, очистка территории от мусора и грязи, устройство ямы для отбросов, очистка уборных) назначены только сроки, но не указаны исполнители. Подобные работы выполнялись самими спецпереселенцами. И все это в условиях севера, недоедания, тяжелой физической работы… «В Сибири я оставила всё свое здоровье», – жаловалась баба Лиза.
В архивной справке указано, что Е. А. Вавилова «из ссылки освобождена 20 июля 1948 года по окончании срока», но в действительности еще на два года, практически в нарушение закона, она и ее дети удерживались в Устрёме. Комендант поселка не оформлял документы, так как не хватало рабочих рук. И только летом 1950 года их наконец освободили, и то лишь потому, что Елизавета Алексеевна была беременна и ее уже нельзя было использовать на тяжелой работе. Там, в Устрёме, она встретила мужчину, которого полюбила, у них завязались отношения, но он был таким же ссыльным, и вскоре его этапировали еще дальше на север. Больше они никогда не виделись, он так и не узнал, что у него родилась дочь, которую баба Лиза назвала Любовью.
В июле 1950 года семья вернулась в Чистополь. Сначала им даже негде было остановиться, потом им выделили крохотную комнатку в 6 кв. м (на четверых человек!). Так начиналась новая страница семейной истории.
Мой дед оказался в ссылке пятилетним мальчиком, пробыл там семь лет, вернулся в Чистополь двенадцатилетним подростком. Государство лишило его детства, отца, дома, зато «наградило» званиями «член семьи изменника Родины», «враг народа» и тяжелыми воспоминаниями.
Что же запечатлелось в его памяти из тех страшных лет? Ответ нахожу в черновиках его писем и обращений. Пусть он сам расскажет о своем «счастливом детстве».
«В 1943 г. (число и месяц теперь уже не помню) когда нас отправляли на место ссылки, и мы ждали этап в Омской пересыльной тюрьме, у двери нашей камеры в углу, у окна коридора, на втором этаже, на смерть забили старика. Сначала он – старик – кричал, потом стонал и просил своих убийц: Не убивайте! Не убивайте!!! У меня сын в такой же форме! Служит вместе с вами! В ваших же частях!!! А в ответ только – удар. Потом всё затихло. Но поднялся неистовый, почти что звериный крик – убийцы! Звери! Палачи! Открылась рывком дверь нашей камеры, ворвались мордовороты с автоматами – выхватили двух стариков и пинками выкинули в коридор! Маму и еще двух женщин вытолкнули в коридор, дали ведра, швабры и приказали вымыть окна, стены, пол. Я в это время выглянул за дверь и всё это увидел. Успел я испугаться или нет, не помню, потому что получил пинок и пришел в себя в камере у мамы на руках. Не думайте, что я пишу неправду – такой ужас врезался мне в память на всю жизнь».
И еще одно дорожное воспоминание – санобработка на одном из пересыльных пунктов: «Это моечное отделение, где на лавках лед, на полу лед. На всю семью восьмушка черного мыла. У дверей два мордоворота с автоматами, которые высматривают для своей потехи молоденьких женщин. Вот что такое санобработка!»
И началась устремская жизнь, не по-детски трудная и жестокая.
«Там в ссылке у нас умерла младшая сестричка Аннушка, умерла (трех) лет. Подробно я Вам всё описывать не буду. Это надо писать целую книгу. Я Вам опишу только несколько эпизодов. Знаете ли вы, как можно 8–9-летнему ребенку ехать в лес за сухими дровами для рыбозавода, который находился у нас на острове?? Ехать на лошади и воз накладывать наравне со взрослыми, а иначе пайку хлеба не получишь. А знаете ли вы, как летом ездить на рыбалку на бударке – лодке огромной, двум девятилетним детям, сидеть на гребях – веслах, изготовленных из подтоварника?? Которые – греби – и взрослые поднимали с трудом. А кормщиком у нас был тоже ссыльный, дядя Гоша из Поволжья. Немец. А знаете ли, вы как умирает ребенок с 2-х литровым алюминиевым бидончиком у забора рыбозавода, куда он пришел к сердобольным женщинам в надежде получить рыбьей требухи после вытопки жира?»
Над «правдоискательством» деда в семье посмеивались, относились как к чудачеству. Но теперь, прочитав его оставшиеся бумаги, я понимаю, что пережитое в детстве не давало ему покоя всю жизнь, мучило, напоминало болезнями, которые он приобрел там, изъедало душу обидой на государство, на несправедливость, на равнодушие.
Только в 1996 году он добился признания себя подвергшимся политическим репрессиям и реабилитации.
***
Признаюсь, что я с неохотой начинала эту работу. Только настойчивость моего учителя и классного руководителя В. А. Чикриной заставили меня начать потихоньку расспрашивать членов семьи, собирать фотографии, познакомиться с архивом деда, а затем и изучить его. Но чем больше я узнавала, тем интереснее, значительнее и важнее казалось мне то, что я делаю. Сейчас я просто уверена, что узнать историю репрессий своей семьи и рассказать о ней было необходимо прежде всего для меня самой, для памяти о моих родных, для того, чтобы ничего подобного не случилось в будущей жизни.
«Письмо» бабы Лизы заканчивается такими словами: «За что меня так строго наказали, нашлись люди осудить? За что я отбывала свой невинный срок?»
В будущем я хочу больше узнать о своем прадедушке, понять, почему дед до последнего не верил в вину своего отца. Возможно, мне удастся сделать то, что не удалось ему, – восстановить справедливость.