История посмертного функционирования образа Богдана Хмельницкого показывает, насколько противоположные по смыслу ассоциации может вызвать противоречивый исторический персонаж XVII века. Причём не только в разных национальных традициях – сюжет о польских и еврейских репрезентациях казацкого гетмана я оставляю за рамками этого текста – но в традиции украинской, где до сих пор, во многом, именно сосуществующие разночтения помогают Хмельницкому оставаться одной из наиболее широко узнаваемых и позитивно воспринимаемых фигур исторического канона.
Ключевым для формирования в украинской традиции оценки казацкого восстания середины XVII века стал возникший в результате союз с Московским царством, а, точнее, его последствия. Для Тараса Шевченко Хмельницкий был «пьяным» и «глупым» гетманом, обманувшим и предавшим казаков. В поэме «Разрытая могила» сама мать-Украина называет Хмельницкого своим «нерадивым сыном» за принятие московского подданства. В этих оценках Шевченко решительно порывал с традицией исторических хроник и памфлетов конца XVII–XVIII века, стремившихся совместить мифологию «казацкого малороссийского народа» с лояльностью по отношению к Российской империи. В «Истории Малой России» (1822) Дмитрий Бантыш-Каменский подчёркивал, что Хмельницкий с самого начала войны с польским королем ориентировался на Москву. Именно книга Бантыша-Каменского открывает Хмельницкому дорогу в российский исторический пантеон.
 |
 |
В этом пантеоне гетман играл принципиально важную роль – выразителя «общерусских» чаяний и стремлений. Именно такой смысл имел открытый в Киеве 11 июля 1881 года (в рамках празднования 900-летия Крещения Руси) памятник Богдану Хмельницкому, который до сих пор украшает Софийскую площадь. Автором памятника был Михаил Микешин, к тому времени уже признанный скульптор, среди произведений которого был памятник Тысячелетию России в Великом Новгороде. По первоначальному проекту Микешина конь Хмельницкого сталкивал со скалы польского шляхтича, ксёндза и еврея-арендатора, а перед этой скалой малоросс, червоноросс, белорус и великоросс слушали слепого кобзаря (Рис. 1). В 1870 г. началась всероссийская подписка по сбору пожертвований на памятник. Её относительно скромный результат лишь усилил сомнения киевского генерал-губернатора по поводу сбрасываемых со скалы фигур. В результате ограничились конной статуей гетмана. Постамент украсили таблицей «Богдану Хмельницкому единая и неделимая Россия» (Рис. 2). В 1924 году эта таблицу заменили другой: «Богдан Хмельницкий. 1888 год».
По замыслу Микешина Хмельницкий должен был указывать булавой в сторону Варшавы как цели возможных военных действий. Однако, когда оказалось, что из-за такого расположения фигуры памятник оказывается повернутым конским хвостом к Михайловскому собору, его слегка развернули. Популярная до сих пор легенда о том, что гетман указывает булавой на Москву (то ли с одобрением, то ли воинственно) не имеет ничего общего с фактической географической дислокацией монумента.
В текстах украинских историков XIX века (которые писали по-русски и довольно часто считаются и российскими историками, как, например, Костомаров), как правило, подчеркивалось значение войны Хмельницкого с Польшей, «православного союза» и «объединения двух частей Руси». Анонимный памфлет «История Русов» описывала ориентацию гетмана на Россию как на меньшее зло, одновременно (впервые в литературе!) постулируя равенство украинской и российской сторон во время Переяславского договора 1654 годаПодробный историографический анализ Переяславского соглашения см. в: Володимир Кравченко, Концепції Переяславу в українській історіографії, в кн.: Переяславська рада 1654 року (Історіографія та дослідження). Київ: Смолоскип, 2003. С. 463–523. В описании историографических подходов в данном тексте я во многом опираюсь на обобщения и выводы этого исследования.. Гадяцкую же унию, которую наследник Хмельницкого, гетман Выговский подписал с Речью Посполитой, автор наиболее смелого украинского исторического произведения начала XIX века однозначно оценивал как ошибку и зло.
Украинские историки-романтики позитивно оценивали союз Хмельницкого с Россией, зато упрекали гетмана за его политику по отношению к простым казакам и крестьянам, присоединившимся к восстанию. Профессор Киевского университета, поляк по происхождению, сделавший сознательный выбор в пользу украинской идентификации, Владимир Антонович поставил вопрос: почему Хмельницкий, имевший все к тому возможности, не создал самостоятельного государства? Ответ народника Антоновича был таков: среди важнейших причин было отсутствие у украинцев «государственного инстинкта» (причем, последнее он считал не столько недостатком или бедой, сколько шансом для дальнейшего развития Украины в составе России).
Ученик Антоновича, автор схемы независимого украинского исторического процесса, Михаил Грушевский приложил максимум усилий для равноудаления украинской истории и от российской, и от польскойИз множества публикаций о Грушевском своим обобщающим характером и аккуратностью анализа выделяется монография Сергея Плохия: Serhii Plokhy, Unmaking Imperial Russia. Mykhailo Hrushevsky and the Writing of Ukrainian History. University of Toronto Press, 2005. Украинское издание этой книги: Сергій Плохій, Великий переділ. Незвичайна історія Михайла Грушевського. Київ: Критика, 2011.. Грушевский подчёркивал цивилизационные отличия украинцев и русских, интерпретировал союз Хмельницкого с Москвой как очередную политическую комбинацию, последствий которой гетман не мог предугадать. В целом, Грушевский отказывал Хмельницкому в политическом чутье и подчеркивал его неспособность разрешить социальные проблемы.
Настоящее восхваление Хмельницкого фактически начинается только в публикациях так называемой «государственнической» школы украинской историографии первой половины ХХ века. Ее лидером и стилистически ярчайшим представителем был ещё один урождённый поляк, сознательно выбравший украинскую идентификацию, Вячеслав (Вацлав) Липинский. В начале века Липинский издал несколько блестяще написанных работ о восстании Хмельницкого, в которых гетман предстаёт талантливым государственным деятелем, вынужденным одновременно вести изнурительную борьбу на два фронта: с врагом внешним (Речью Посполитой) и внутренним (дикой массой степного казачества). По убеждению Липинского, достижения Хмельницкого в настолько трудных и неблагоприятных условиях следует оценивать как несомненный успех. Договор с Москвой историки «государственнической» школы трактовали как обычный военный союз. Историческую сомнительность такой интерпретации компенсировали изысканный литературный стиль и политический контекст революции 1917-1920 гг., когда украинское движение остро нуждалось в исторических прецедентах собственной государственности. Разнообразные украинские государственные образования тогда потерпели крах, но Советская Украина была результатом и их борьбы. В ней национальный украинский нарратив никогда не был полностью отброшен. Другое дело, что его адаптировали (как и нарратив имперский) к новым политическим реалиям.
Марксистская историография (и русская, и украинская) 20-х годов ХХ века в истории восстания Хмельницкого подчёркивала противоречия между восставшими массами и их предводителями. Украинский марксист Матвий Яворский описывал Хмельницщину как «украинскую дворянскую революцию», а Переяславские соглашения как «классовый союз реестровых казаков и русского дворянства». Первое издание «Большой советской энциклопедии» 1935 года представляло Хмельницкого «предателем и лютым врагом восставших казацко-крестьянских масс», содействовавшим «закреплению колониального господства России над Украиной и крепостного гнёта»Большая Советская Энциклопедия. Москва, 1935. Т. 59. С. 816–818..
Ранний советский марксизм оценивал Хмельницкого сквозь призму его социальной политики. Во главе угла ещё стояла классовая борьба. В свете такого подхода гетман был «предателем», поскольку заключив соглашения с крепостнической Москвой, он обрёк восставший люд на ещё более жестокое закрепощениеИстория гражданской войны в СССР. Москва, 1936. Т. 1. С. 549.. Хотя памятник Хмельницкого в Киеве не демонтировали, во время советских праздников его забивали досками, дабы «классово враждебный» гетман не омрачал радости трудящихся.
Советская глорификация Хмельницкого началась в конце 1930-х гг. в контексте идеологического поворота к российско-центричной пропаганде и, в то же самое время, в рамках политики формирования украинского советского патриотизма. Формально от теории «классовой борьбы» никто не отказывался, однако присоединение украинских и других земель к России начали описывать как «меньшее зло». Это изменение политической линии мгновенно почувствовали литераторы и историки. Обласканный Сталиным украинский писатель Александр Корнейчук быстро написал пьесу «Богдан Хмельницкий». Гетман изображен в ней выдающимся предводителем народных масс и «освободителем от польского рабства». В духе предыдущих лет некоторые критики попытались упрекнуть Корнейчука в полном игнорировании темы классовой борьбы, однако сам автор публично подчеркивал актуальность такой позиции в ситуации, «когда польская шляхта и немецкие фашисты снова собираются вторгнуться в Украину»Здесь и далее по тексту перипетии образа Хмельницкого сталинских времён изложены по: Serhy Yekelchyk, Stalin`s Empire of Memory. Russian-Ukrainian Relations in the Soviet Historical Imagination. University of Toronto Press, 2004. Украинское издание этой работы: Сергій Єкельчик, Імперія пам’яті. Російсько-українські стосунки в радянській історичній уяві. Київ: Критика, 2008..
В 1941 г. пьеса Корнейчука получила Сталинскую премию. Годом раньше, в 1940 в Москве была издана написанная К. Осиповым в подчеркнуто позитивном ключе популярная биография Хмельницкого. В апреле 1941 г. на экраны вышел художественный фильм «Богдан Хмельницкий», снятый режиссером Игорем Савченко на основе всё той же пьесы Корнейчука. Фильм имел огромное пропагандистское значение, режиссер подчёркивал, что его целью было «очистить образ Хмельницкого от налёта лжи, показать его как народного вождя».
Инициированный накануне Второй мировой войны советский культ Хмельницкого приобрел ещё больший размах в военные годы. В октябре 1943 г., когда наступление Красной армии достигло территории Украины, был создан новый советский орден – орден Богдана Хмельницкого трёх степеней. Хмельницкий оказался единственной нерусской исторической фигурой, удостоенной такой чести. Более того, его имя на ордене было написано по-украински! (Рис. 3). Через два дня после появления нового ордена город Переяслав, в котором состоялась знаменитая казацкая рада, был переименован в Переяслав-Хмельницкий. Вскоре после этого в город вошла Красная армия. А 18 января 1944 г. на государственном уровне отмечалось 290-летие Переяславской рады.
Окончание войны и появление в Европе «социалистического лагеря» несколько изменило функционирование советского образа Хмельницкого. Подчёркнуто антипольская пьеса Корнейчука не слишком соответствовала новым, «братским» отношениям с коммунистической Польшей, поэтому в мае 1945 были приостановлены её театральные представления. Корнейчук тем временем интенсивно работал над либретто оперы «Богдан Хмельницкий» (музыку написал Константин Данкевич). От него требовали акцентирования в тексте российской помощи, более выразительного изображения «стремления украинцев воссоединиться с великим русским народом» и более умеренного использования в тексте слова «Украина». Премьера оперы состоялась в сентябре 1953 г., уже после смерти Сталина.
Новый генсек Никита Хрущёв был одним из инициаторов возрождения культа Хмельницкого периода ВОВ. Теперь он имел все возможности ещё больше его укрепить. Ключевой точкой такого укрепления стало «воссоединения Украины с Россией». Хмельницкий провозглашался величайшим героем украинской истории именно потому, что он едва ли не с рождения мечтал о «воссоединении». В 1954 г. ЦК КПСС утвердил «Тезисы к 300-летию воссоединения Украины с Россией», ставшие обязательной интерпретацией Переяславских соглашений для советских историков и деятелей искусства (Рис. 4). Малейшие попытки критики «Тезисов», даже в подчёркнуто марксистском духе, жёстко пресекались. Историк Михаил Брайчевский, автор рукописи «Присоединение или воссоединение?» после её появления в самиздате на долгие годы лишился работы в Академии наук УССР. Фактически же Брайчевский предлагал вернуться к преобладавшим в 1920-е интерпретациям, оценивал Переяславское соглашение как «союз правящих классов двух государств», направленный против подвластных им трудящихся масс и на «консервацию архаичных основ феодального порядка».
Год 1954 стал апогеем советского культа Богдана Хмельницкого. По всей Украине воздвигаются монументы гетману, появляются улицы и парки его имени. В Суботове реконструируется церковь, в которой гетман был похоронен. Город Проскуров переименован в Хмельницкий. Наконец, в связи с 300-летием воссоединения и в ознаменование вечной дружбы братских народов, РСФСР «передаёт» Украинской ССР Крым.
В постсоветской украинской историографии «Освободительная война украинского народа» превратилась в «украинскую национальную революцию», поставившую своей целью «создание независимого государства и воссоединения в его границах всех украинских земель»См. анализ превращения базовых советских исторических клише в наррацию «национальной революции» в.: Наталя Яковенко, У кольорах пролетарської революції // Український гуманітарний огляд. Київ, 2000. Вип. 3. С. 58–78.. В рамках такой конструкции Переяславские соглашения 1654 г. оказываются «вынужденным военным и политическим союзом, 
легитимизировавшим украинскую государственность». Этот образ является вариацией советской схемы, декорированной при помощи отдельных построений межвоенной «государственнической» школы. Достаточно очевидная идеологическая обусловленность и искусственность такой схемы призвана, прежде всего, адаптировать растиражированный и узнаваемый советский культ гетмана к новым социо-политическим реалиям. Неудивительно, что при введении национальный валюты – гривны – появление Хмельницкого на банкнотах дискуссий не вызвало (Рис. 5).
Специфика постсоветского плюрализма памяти на Украине состоит, в частности, в том, что, наряду с упомянутой выше «национализацией» фигуры гетмана, по инерции – в духе советской (и отчасти имперской) пропаганды некоторые пророссийские (или, если угодно, прокремлёвские) организации по-прежнему используют имя Хмельницкого как своего патрона и предшественника. Кроме того, по меткому замечанию Владимира Кравченко, образ Хмельницкого в определённом смысле не может не быть близок украинским постсоветским элитам, которые, как и гетман, хотят «быть одновременно и с Россией, и с Европой»Володимир Кравченко, Концепції Переяславу… С. 523..