Филолог, критик, автор статей о детской литературе.

Ольга Канунникова

О двух политических тюрьмах бывшего СССР, преобразованных в мемориальные музеи

историческая политика

историческая память

музей

В России до сих пор действуют некоторые тюрьмы, построенные еще в царские времена. А на постсоветском пространстве советские тюрьмы зачастую превращают в памятники. Рассказываем

Тюрьма как памятник

депортации народов

В Эстонии 25 марта вспоминали жертв депортации 1949 года. В этот день стены Батарейной тюрьмы в Таллинне с 19.00 и до полуночи были окрашены

Письма депортированным

Журналист-фрилансер из Костромской области. Политолог по образованию.

Даниил Кузнецов

Кто и как сохраняет память о затопленных городах России

Российская империя

В России находится 12 из 15 крупнейших водохранилищ Европы. Всего более сотни искусственных водоемов в стране имеет объем более 100 млн м³. Создание сети

Русские Атлантиды

cerkov-pokrova-presvatoi-bogorodicy-v-okruzenii-pecnyh-trub-cerkov-snesena-v-nacale-1930-h

1920-е

Гражданская война

Летом 1918 года Ярославль на две недели оказался неподвластен большевикам, — случилось первое в истории общегородское антисоветское восстание. Вооруженное выступление под руководством белых офицеров было жестоко

«Срыть город до основания». Как большевики подавили Ярославское восстание, и что случилось с памятью о нем

Юрий Михайлин

Уникальная кинохроника и фонограмма, недавно обнаруженная в архивах

Международный Мемориал

памятник

Тридцать лет назад, 30 октября 1990 года на Лубянской площади (тогда площадь Дзержинского) был открыт Соловецкий камень — монумент, установленный напротив главного здания КГБ

В память о миллионах жертв. 30 лет Соловецкому камню

Историк-архивист, канд. историч. наук, сотрудник Международного Мемориала, внештатный обозреватель на Радио Свобода.

Константин Львов

Рецензия на книгу Николая Эппле

книги

рецензия

В издательстве «Новое литературное обозрение вышла книга Николая Эппле «Неудобное прошлое». Ее автор, анализируя опыт стран всего мира во взаимодействии со своей сложной историей, пытается

В издательстве «Новое литературное обозрение вышла книга Николая Эппле «Неудобное прошлое». Ее автор, анализируя опыт стран всего мира во взаимодействии со своей сложной историей, пытается найти ответ на вопрос: как постсоветскому обществу преодолеть ту травму, которую нанес ему XX век. Рассказываем главное о книге Эппле.


Взаимоотношения любого общества со своим прошлым нигде и никогда не бывают только радостными. Особенно мучительна связь людей и истории в странах, где существовал тоталитарный режим, который разделял всех сограждан на жертв и палачей. И потомки тех, и других непременно должны разобраться с преступным грузом прошлого, чтобы общество их могло двигаться вперёд, а не бродить темными кругами.


В своей книге филолог, переводчик и журналист Николай Эппле поставил несколько задач. Во-первых, он постарался перечислить наиболее болезненные общественные травмы в российской истории последних ста лет. Также Эппле подробно описал проявления государственной и общественной реакции на эти травмы, как в годы существования СССР, так и в современной России. Во-вторых, автор описывает аналогичные процессы в других странах с тоталитарным прошлым — процессы, связанные с государственными преступлениями, их расследованием и осуждением, необходимыми для национального примирения. Цель этого исследования — не отвлечённо-теоретическая. Напротив, автор уверен, что аккумуляция опыта других стран поможет российским властям и общественным организациям, да и частным лицам, выработать совместно «генеральную линию» по обсуждению прошлых преступлений и прийти к национальному консенсусу. Рекомендации автора по определению общественных и государственных мероприятий для оздоровления исторической памяти составляют ещё одну значимую часть книги.


Остановимся подробнее на главных сюжетах исследования Эппле. Свой разговор об исторических травмах российского общества он начинает со следующего сопоставления. Эппле напоминает об установке в феврале 2015 года первого со времени хрущевской десталинизации официального памятника Иосифу Сталину (Ялта, памятник «Большой тройке»), одновременно рассказывая о документальном фильме Юрия Дудя «Колыма», который посвящен символу, устрашавшему не одно поколение советских людей. Эппле характеризует и первые попытки Советской власти «изжить» свои же преступления; пишет об умышленной ограниченности борьбы Никиты Хрущева с культом личности Сталина. Как известно, Хрущев и его сподвижники стремились преуменьшить статистику советского террора и концентрировали внимание на репрессиях в отношении членов компартии. Да, Хрущев заявлял о необходимости создания монумента, посвященного жертвам репрессий, но со времени его пожеланий прошло более четверти века, пока такой наконец не был установлен на Лубянской площади, напротив здания КГБ — памятный Соловецкий камень, привезенный Сергеем Кривенко и Львом Пономаревым. Важную роль в разоблачении преступлений Советской власти играли представители советской культуры и науки. Самый знаменитый пример – сенсационная публикация прозы Александра Солженицына; менее известный, но очень важный — история официальной публикации и официального же осуждения монографии Александра Некрича «1941, 22 июня» в 1965-1967 гг. Некрич привел множество неоспоримых доказательств, что именно решения советского руководства в предвоенные годы во многом способствовали военной катастрофе 1941 года; книга была раскритикована, изъята из библиотек, автор исключен из КПСС. О фактическом обретении многих и ужасных эпизодов своей недавней истории советским обществом в годы горбачевской Перестройки Н.Эппле рассказывает необыкновенно коротко, останавливаясь на законах 1991 года о реабилитации народов и жертв репрессий. Гораздо больше его занимает современная и очень тревожная конфигурация власти, общества и истории в России. С одной стороны, российские власти не подвергают сомнению факты необоснованных массовых репрессий в СССР и осуждают их. Глава государства посещал расстрелянный полигон НКВД в Бутово, храм новомучеников на Лубянке и Мемориал памяти жертв политических репрессий на проспекте Сахарова. С другой стороны, осуждение советских государственных преступлений носит декларативный и избирательный характер, о чем наиболее выразительно сказал глава РПЦ патриарх Кирилл: Успехи того или иного государственного руководителя, который стоял у истоков возрождения и модернизации страны, нельзя подвергать сомнению, даже если этот руководитель отличился злодействами. Власти нынешней России не стремятся ни к законодательному или судебному осуждению преступлений Советской власти, ни к компенсированию семьям жертв репрессий тех страданий, на которые обрекало их государство. Под предлогом предотвращения возможного насилия во имя мести, российские органы власти стараются максимально затруднить доступ в архивы и последующую публикацию документов, которые свидетельствуют о преступлениях советской государственной машины и – поименно – ее механизмов и винтиков. В этих условиях основная тяжесть проблем изучения и ретрансляции истории легла на общественные организации, существующие и действующие часто вопреки политике российской власти. Эппле рассказывает о деятельности общества «Мемориал» и его региональных отделений, а также множества сочувствующих ему людей. Благодаря им удалось установить многие имена жертв репрессий, обнаружить часть тайных массовых захоронений убитых и замученных советскими карателями в разных уголках бывшего СССР, зафиксировать и подробно описать механизм исполнения и сокрытия преступлений Советской власти против своего же народа. Эппле рассказывает о наиболее известных акциях по изучению и увековечению драматичного прошлого: чтение имён расстрелянных карательными органами людей у Соловецкого камня в Москве ежегодно 29 октября; прикрепление мемориальных табличек на домах, откуда увозили жертв репрессий («Последний адрес»); проведение конкурсов работ школьников и учащихся, посвященных семейной, частной или региональной истории («Человек в истории. ХХ век»). Плохой для общества симптом, который он констатирует — почти что инстинктивное стремление российских властей разного уровня противодействовать общественным инициативам и разысканиям.


И в этом смысле тем более ценен анализ, проведенный Эппле относительно аналогичных проблем в «бермудском треугольнике» общество-история –власть в других странах. Эппле подробно останавливается на проблемах исторической памяти в Аргентине, Испании, ЮАР, Польше, Германии и Японии. Автор старается охватить все континенты Земли и охарактеризовать общее и особенное в преодолении, изживании преступлений тоталитаризма в разных культурах. Наиболее близким к российским реалиям Эппле называет испанский опыт: отсутствие иностранной оккупации, достаточно долгий срок существования тоталитарного режима, постепенная его трансформация. Вероятно, российскому обществу и государству следует внимательно изучить «Закон об исторической памяти» 2007 года, пристально рассмотреть Долину павших и обдумать судьбу останков диктатора Франко. 


Важной частью своей работы Эппле видит начертание своеобразной «периодической таблицы» – перечисление способов преодоления трагического прошлого. Конечно, краеугольный камень — максимально облегченный доступ и исчерпывающая трансляция всей возможной информации о российской истории последних ста лет. В первую очередь, речь идёт об архивных материалах, находящихся в ведении органов государственной власти. Наиболее полные, хотя и не содержащие абсолютно точной информации, базы данных о жертвах репрессий и сотрудниках карательных советских органов созданы опять-таки не властью, а всячески притесняемыми ей общественными организациями и исследователями. Опубликование архивных документов о функционировании ГУЛАГа – империи подневольных рабочих и надсмотрщиков — обязательно развенчает мифы не только о какой-либо экономической эффективности, но даже об элементарной дешевизне лагерного труда, возможного лишь благодаря армии надзирателей и бюрократов. Эппле предлагает перечень тезисов для направления исследовательской и популяризаторской работы как в области советского государственного террора, так и в отношении осуждения советской политической системы в целом. Российским гражданам и властям стоило бы прислушаться к мнению автора, равно как и близких ему общественных деятелей и организаций. Слишком много умышленного умолчания относительно преступлений власти, слишком мало попыток найти реальный, а не декоративный консенсус в обществе, слишком грубые ошибки совершены были в области исторической памяти прошлым и нынешним руководством России. Стороннему внимательному взгляду подчас открывается то, что незаметно находящимся внутри какой-либо системы или процесса. Архиепископ Десмонд Туту, главный теоретик и практик ликвидации апартеида в ЮАР, архитектор национального примирения сравнил в 2007 году пути двух стран – своей родины и нашей: Переход к демократии в России начался почти тогда же, когда у нас. Берлинская стена пала в ноябре 1989-го. Нельсон Мандела был освобождён в феврале 1990-го. Но на фоне того, что происходит сегодня – буйство организованной преступности, конфликт в Чечне, вспышки насилия вроде захвата заложников в театре и трагедии в Беслане, – южноафриканский транзит выглядит пикником в воскресной школе. Стараясь укрыться от правды о советском прошлом, россияне несут груз прошлого в будущее.


<hr />


Николай Эппле. Неудобное прошлое: память о государственных преступлениях в России и других странах. – М.: Новое литературное обозрение, 2020.

Удобный путеводитель по неудобному прошлому

Вильгельм Дросте

Как школьная программа в Венгрии становится более праворадикальной

литература

Венгрия

Школьная программа по литературе влияет как на историческую память людей, так и на их гражданское сознание, поэтому неудивительно, что многие государства не могут устоять

Школьная программа по литературе влияет как на историческую память людей, так и на их гражданское сознание, поэтому неудивительно, что многие государства не могут устоять перед соблазном манипулировать ей в своих целях. Недавно в Венгрии, которую уже 10 лет возглавляет премьер-министр Виктор Орбан и его национал-консервативная партия «Фидес», приняли новый учебный план. В нем существенно сократили число часов на литературу, но при этом добавили в нее авторов праворадикальных и антисемитских взглядов. С другой стороны, в нее не попал, к примеру, недавно умерший Имре Кертес, единственный венгр-лауреат Нобелевской премии по литературе.  
Публикуем перевод <a href="https://www.sueddeutsche.de/kultur/lehrplaene-in-ungarn-der-neue-kanon-1.4823882">статьи</a> Süddeutsche Zeitung о том, как изменился венгерский литературный канон и какова общественно-политическая подоплека этих изменений.


Перевод: Наталья Колягина


<h2>Петер Эстерхази оставлен для факультативов, изучение антисемитских авторов обязательно. Новый учебный план в Венгрии</h2>


В конце января в Будапеште был представлена новая образовательная программа, учебные задачи в которой вполне сознательно ориентированы на прошлое. Самые важные ценности – укрепление христианской семьи, национальная венгерская идентичность, защита отечества (не только вооруженная). Потому не удивительно, что круг обязательного чтения, традиционного для венгерских школ, который и до новой программы был чрезвычайно подробным и даже избыточным, будет расширен при общем уменьшении часов на литературу.скорее


Теперь в круг обязательного чтения включены авторы, которых многие учителя считают невозможными для школьной программы из-за их близости к фашизму или антисемитских взглядов. Ференц Херцег (1863–1954), Йожеф Ньиро (1889–1953) и Альберт Васс (1903–1998) – вот герои литературного канона правоэкстремистского венгерского популизма, и все они происходят из районов, которые Венгрия потеряла после Первой мировой войны. Обращаясь к ним, можно культивировать или восстанавливать великовенгерский патриотизм, впрочем, можно вести и критический разговор о ранах прошлого. Окончательный выбор остается за учителями. 


За последние 30 лет в венгерском педагогическом образовании стали крайне популярны праворадикальные установки. Иногда адепты этих идей устанавливают новые образовательные директивы. Но несравненно более примечателен протест, идущий изнутри преподавательской среды. Многие учителя делают записи в социальных сетях и с щитом перед грудью отстаивают свои принципы, заявляя, что не намерены вести преподавание фашистских авторов.


Писательские объединения и кафедры венгерской литературы, известные школы и педагоги, ассоциации учителей, ученики и родители организуют публичные акции протеста, но, как и в других ведущихся спорах об облике венгерской культуры, есть опасение, что государственная власть не готова к диалогу и самокоррекции. При этом заметно, что многие консерваторы, добросовестные верующие и обеспокоенные патриоты все больше стараются дистанцироваться от государственных нападок на культуру.


<h2>В борьбе за список обязательного чтения обостряется политическая напряженность</h2>


Так, недавно консервативные академические круги оказали отпор государственной попытке исключить несколько исследовательских институтов из Венгерской академии наук. Они четко дали понять, что стремление к абсолютной государственной власти не имеет консервативной, христианской или патриотической подоплеки. Так что правительство теряет все больше и больше симпатий среди людей, которых оно всегда считало своими. 


В борьбе за школьное обязательное чтение обостряется политическая напряженность, которая остро чувствуется в венгерском обществе. Современная литература не попала в новую школьную программу на том основании, что о ее ценности пока рано судить. Ушедшие венгерские классики ХХ века, Имре Кертес и Петр Эстерхази, имеющие мировую известность, тоже не попали в школьную программу.


Не удивительно, что исключен Эстерхази, умерший в июле 2016. Он до последнего вздоха высмеивал систему Орбана со всей мощью своего литературного таланта. Но отсутствие Имре Кертеса вызывает удивление, поскольку венгерское правительство делает сейчас все возможное, в том числе тратит огромные деньги, чтобы получить права на его наследие.


Сам Орбан не мог пропустить похороны Кертеса в апреле 2016 г. Единственный венгерский нобелевский лауреат по литературе, безусловно, входит в его коллекцию символов национального масштаба. Но ему пришлось выслушать критические слова тяжелобольного Петра Эстерхази у открытой могилы.


Согласно доступным сейчас уточнениям к учебной программе, Эстерхази и Кертес включены в факультативные занятия, причем речь только о текстах, написанных до 1989 г. Однако если учитель серьезно относится к рекомендациям и посвятит 80% своей нагрузки чудовищно объемному корпусу текстов, обязательных для изучения, едва ли ему хватит времени на то, чтобы 20% оставшегося времени отвести факультативному чтению. 


<h2>На то, чтобы привести литературные требования к линии партии, тратится множество денег</h2>


Примечательно противоречивы высказывания об Имре Кертесе, принадлежащие Силарду Деметеру, который с декабря 2018 г. занимает пост директора Литературного музея имени Петёфи. Чтобы обеспечить литературную поддержку строгим принципам линии партии Фидес, ему было назначено значительно большее жалование, чем то, которое получал его слишком либеральный предшественник. Влияние Деметера неуклонно растет, в Венгрии он сейчас является своего рода всемогущим министром литературы, хотя, как кажется, и не принимает непосредственного участия в разработке учебной программы. Силард Деметер крайне недоволен тем, что внешний мир осмеливается вмешиваться в канон венгерской литературы. А поскольку та известна миру во многом благодаря немецким переводам, то авторы, которых особенно прославляют в немецкоязычных странах, находятся под особым подозрением. 


Помимо Эстерхази и Кертеса, к числу этих авторов относятся выдвигавшиеся на Нобелевскую премию Петер Надаш и Ласло Краснохоркаи, скончавшийся в 2019 г. Дьёрдь Конрад, а также Ласло Фёлденьи, Лайош Парти Надь, Пал Завада и многие другие. Всегда есть надежда на то, что школьники будут продолжать читать свои любимые книги из-под стола. Петер Эстерхази был бы особенно этому рад. Никто так беспредельно влюблённо не играл с магией венгерского языка, как он.

Новый канон

Страницы провинциальной истории

Семейные хроники

Дело...

Война глазами

Будни

Сборник работ XX конкурса

Вторая мировая война

история в школе

репрессии в СССР

Генеалогические исследования и исследования истории института семьи


семья

ПЕРЕЗАГРУЗКА ПАМЯТИ Ирина Щербакова «Пожелтевшие листы бумаги, края надорваны, загибаются, кажется, что некоторые могут рассыпаться от одного неосторожного прикосновения. Чувствуется запах пыли. Записи карандашом

ПЕРЕЗАГРУЗКА ПАМЯТИ


Ирина Щербакова


«Пожелтевшие листы бумаги, края надорваны, загибаются, кажется, что некоторые могут рассыпаться от одного неосторожного прикосновения. Чувствуется запах пыли. Записи карандашом или чернилами на бланках телеграмм, листах из канцелярских книг…»


Кажется, что может быть интересного и захватывающего для современного школьника в бытовой переписке провинциального телеграфиста 1920-х годов? И как нынешние подростки должны воспринимать фразы из этих писем, напоминающие разговоры героев Платонова или Зощенко? 


Но, как ни удивительно (даже для нас самих, уже 20 лет проводящих школьный конкурс «Человек в истории. Россия – ХХ век»), интерес к событиям 100-летней, а иногда и 120-летней давности – не проходит.


Этому есть, прежде всего, простое объяснение: в любом поколении находятся те, кого интересует отечественная история. А ХХ век с драматическими событиями его первой половины оставил в наследство множество тайн и загадок, неотвеченных вопросов, забытых судеб. И чтобы столкнуться с этим школьнику достаточно бывает внимательно всмотреться в семейный альбом, обратить внимание на полуразрушенный памятник или начать расчистку школьного участка. 


«Несколько лет назад мы с ребятами вскапывали пришкольный участок. Один из моих одноклассников начал дурачиться и копать яму. Неожиданно он произнес: “А тут что-то есть!”… Минут через 15 стало ясно, что перед нами полуистлевший деревянный крест высотою около 50 сантиметров. Мы все, конечно, удивились. Но наш учитель вовсе не был удивлен. Он сказал: “Ребята, этот крест, скорее всего, из церкви, которая до революции стояла где-то недалеко от нашей школы…” Я первый раз слышала о том, что в нашем хуторе была церковь. У меня возникло много вопросов: когда и кем была построена церковь? Когда и почему была закрыта? Самое главное – как и почему здание было разрушено?»


И если интерес пробудился, то ухватившись за одну ниточку, юный автор начинает раскапывать «исторические завалы». Возникает исследовательский азарт: узнать, откуда взялся полусгнивший крест на школьном дворе или почему на хуторе Гапкин в Ростовской области стоит памятник погибшим морякам-дальневосточникам? Или откуда такое неромантическое название у старого поселка в Архангельской области – «Уксусный»?


Другая важная, на наш взгляд, мотивация не уходящего интереса к событиям очень далеких для них лет – это потребность участников конкурса, хоть и не всегда отчетливо сформулированная, противопоставить мифологизированным и приглаженным образам советского прошлого свои вполне серьезные (а иногда сделавшие бы честь и взрослому историку) исследования, которые закрывают лакуны, отвечают на вопросы, восстанавливают историческую правду, если она долгие годы оставалась под запретом. В этом сборнике достаточно таких примеров, связанных с самыми разными темами и сюжетами: как в 1930-е в Челябинске боролись с вредной наукой – педологией; как в 1941 году на Брянщине возникали партизанские отряды; как вспоминают свою работу ликвидаторы Чернобыля и многое-многое другое.


Мы уже несколько лет отмечаем, как растет у участников нашего конкурса интерес к своей семейной истории, как (в том числе и благодаря интернету) расширяются источники и раздвигаются рамки семейной памяти. В результате, пишет с гордостью одна из школьниц, авторов этого сборника, теперь о судьбах своих родственников во время Отечественной войны она знает гораздо больше, чем ее родители и даже бабушки и дедушки. 


Но живой интерес к семейной истории возникает не только сам по себе, он связан с тем, что у многих сегодняшних подростков нет ясного представления о том, какое будущее их ждет. Это заставляет обращаться к своим корням, искать в своих предках поддержку и опору. И они находят ее у тех, кто выжил в тяжелейших жизненных обстоятельствах ХХ века. Хотя почти уже нет живых свидетелей Отечественной войны или жертв массовых репрессий, но поразительным образом наши молодые исследователи с помощью своих наставников продолжают находить всё новые источники: дневники, письма, воспоминания. Из их негероических деталей мы вместе со школьниками узнаем историю прапрадеда, в 12 лет оправленного на заработки спасать семью, умирающую от голода в 1932 году. Или представляем себе детство прабабушки, когда даже игра в куклы пропитана трагедией военного сиротства: «…было у моих братьев два оловянных солдатика – один с флагом, другой с ружьем. Когда братья давали их мне поиграть, я этих солдатиков всегда на войну провожала. Плакала, причитала, просила скорей домой вернуться». 


За 20 лет существования школьного конкурса мы выпустили два десятка сборников, и можно было бы думать, что «закрыли тему» памяти о ХХ веке. Но приходящие снова и снова конкурсные работы юных авторов кажутся нам заслуживающими внимания и интереса читателей.