Экстремальные ситуации – любопытный индикатор того, как определенные модели поведения людей, способы их реагирования на происходящее отражают и политическую культуру, и исторические традиции, и актуальное моральное состояние того или иного общества. Автор этих строк должен был в пятницу, 19 апреля, выступать в Гарвардском университете о «войнах памяти в Украине». Вместо этого я стал невольным заинтересованным наблюдателем почти что военного положения в Бостоне. Сегодня, уже вернувшись из США, я хотел бы поделиться некоторыми впечатлениями об увиденном.
За завтраком в отеле, слушая сообщения по телевизору, я не сразу осознал, что моего выступления, как и остальных запланированных на пятницу мероприятий, не будет. С целью задержания подозреваемого в организации взрывов во время бостонского марафона власти решили не просто «закрыть» город, но и призвать всех его жителей (более миллиона человек) не выходить из дому. Абсолютное большинство беспрекословно это предписание выполнило. Подчеркну: выходить на улицу не запретили! Людей попросили воздержаться от этого, аргументируя такую просьбу и соображениями безопасности, и интересами операции по задержанию (дабы подозреваемый не скрылся в толпе). Автор этих строк в сопровождении коллеги – профессора Гарвардского университета, совершил пешую прогулку по пустому городу. На улицах были редкие прохожие и еще более редкие автомобили. Рестораны, банки, магазины, университет – всё было закрыто. Нам удалось обнаружить лишь один работающий фаст-фуд. Подчеркну, что ни к его посетителям, ни к редким прохожим никаких санкций не применялось. Если человек хотел или был должен выйти из дому, он мог спокойно это сделать. Чего было нельзя сделать, так это выехать из Бостона поездом ли, автобусом или самолётом. Все коммуникации были остановлены. Мне, как и другим заблокированным гостям города, компании-перевозчики вернули деньги за билеты. Состояние блокады продолжалось с утра до раннего вечера. Когда стемнело, власти объявили о задержании подозреваемого. Благодарные (пишу это слово без иронии) бостонцы вышли на улицы и провожали полицейские машины (иногда напоминающие бронетранспортёры) аплодисментами и самодельными плакатами «Спасибо!».
Спонтанность, как и «голливудскость», такой реакции поразила меня, пожалуй, еще больше, чем фактически абсолютное доверие к властям и исходящим от них сообщениям. В этот солнечный бостонский день я стал свидетелем важнейших черт американской политической культуры: доверия государству и готовности помогать ему, соблюдать его предписания и рекомендации и даже искренне благодарить за них. Последнее кажется особенно странным в контексте советской и постсоветских норм проявления любви к власти. В нашей части Европы такие проявления всегда должны быть под контролем, то есть фактически организованы самой властью. Представьте себе аутентичную, не проплаченную пропутинскую демонстрацию – думаю, она напугала бы власти больше любого «Марша миллионов». И в тоже время, попробуйте себе представить американских студентов или школьных учителей, пригнанных силой приветствовать президента или заседать на показательных съездах. Можно, конечно, долго рассуждать о ненасильственном принуждении, о довлеющей силе дискурса, о медиальной трансляции «нужного» поведения и т. д. Однако разница между дискурсивными влияниями и прямым насильственным принуждением или покупкой за подачки с барского плеча – всё же огромна. Именно поэтому президенту США не подобала бы инаугурация с пустыми улицами столицы. А президент России или Украины не представляют себе рабочих поездок или телемарафонов без постановочных благодарных тружеников. В этих двух контекстах государство и общество пребывают в принципиально отличных взаимоотношениях. Что заметно даже на терминологическом уровне. То, что мы по-прежнему называем «государственным бюджетом», в США и странах Западной Европы – «общественные средства» (предпочитаю такой перевод буквальным «публичным финансам»). Всё написанное выше кажется банальным и достаточно очевидным. Однако от того не становится менее важным для понимания происходящего с нами и вокруг нас.
Реакция американцев на бостонскую ситуацию вызывала недоумение, иронию и даже осуждение некоторых моих не только восточно-, но и западноевропейских коллег. Американский патриотизм кажется многим, как минимум, чрезмерным. Присутствующая в нём геополитическая самоуверенность часто обратно пропорциональна знанию (не говоря уже об эмпатии) об окружающем мире. Появившиеся в контексте чеченского происхождения подозреваемых в организации взрывов призывы «стереть с лица земли Прагу» или «проучить чехов», вынудили чешское посольство в США выступить со специальным напоминанием, что Чехия и Чечня – это две большие разницы. Мне показалось, что в Америки этот тезис не вызвал особого интереса. Во всяком случае, наблюдать серьезную рефлексию об ошибках американской внешней политики и геополитическом идеализме мне не пришлось. Зато СМИ с самого начала (и до сих пор) переполнены рассуждениями о мотивах подрывников, сразу же и безоговорочно названных «террористами». Фактически вопрос о мотивах изначально сводится к недоумению, почему взрывы произошли именно в США, которая ничего ни Чечне, ни Чехии не сделала. При этом попытки однозначной рационализации насилия не менее наивны, а иногда и опасны, чем предложения (правда, окончательно не поддержанные властями) судить задержанного подозреваемого – гражданина США – как представителя «враждебной военной силы». Иными словами, сведение проблемы мотивов к чеченскому следу и постсоветскому пространству насилия совершенно выводят из поля обсуждения «внутриамериканские» факторы, например, тот же аспект свободной продажи оружия.