Игорь Голомшток. Занятие для старого городового. Мемуары пессимиста

рецензия на книгу
8 июля 2015

Не имеющему специального искусствоведческого образования читателю Игорь Голомшток известен прежде всего как автор амбициозной и категоричной книги «Тоталитарное искусство» (русское издание – 1994-й год). Внимательные читатели также могут помнить его по короткому упоминанию в опубликованных письмах и записных книжках Довлатова.

Голомшток с заднего сидения его нью-йоркской машины, или Голомшток из вступления своей собственной книги о тоталитарном искусстве (которая начинается со сцены демонстрации детям картинок-репродукций нацистских художников, к которым он закрывает ладонью подписи – и дети безошибочно опознают в них советские), – этот автор (и персонаж) открывается в совершенно иной перспективе в «Мемуарах пессимиста». 

Внутри повествования выстраивается сложная система связей – в детстве Голомшток прожил 4 года на Колыме, где его отчим был одним из лагерных начальников. Будущий искусствовед мог бы быть героем шаламовского рассказа «Детские картинки» – о ребёнке, нарисовавшем в своей школьной тетрадке лагерный мир, как он выглядит снаружи. Шаламовская сюжетная линия неожиданно продолжается в совсем другой части истории – когда 40 лет спустя эмигрант Голомшток преподает русскую литературу в Оксфорде, и среди его слушателей оказывается Роберт Чандлер – будущий переводчик Шаламова на английский язык. Эту линию продолжает сам автор, вспоминая о публикации «Колымских рассказов» на Западе в 1970-х. «Колымские рассказы» «печатались в русских журналах в отрывках, с сокращениями и изъятиями абзацев, представляющихся издателям грубыми и непристойными. На Западе они прошли почти незамеченными. Для Шаламова это был удар: он надеялся, что его показания прозвучат здесь набатом. И даже „Чонкин” Войновича представлялся некоторым критикам только как собрание грубых и малоправдоподобных анекдотов». Удивительное, при всём уважении к творчеству Войновича, даже несколько абсурдное сопоставление.

Смысловой центр книги (сам Голомшток в своём интервью на «Радио Свобода» подчёркивает этот факт) – история его дружбы с Андреем Синявским, и, соответственно, дело Синявского – Даниэля, эмиграция Синявского и трудные годы конфликтов внутри диссидентского движения – если не срежиссированных, то уж точно спродюсированных КГБ. Знакомый с хрестоматийной историей читатель должен делать над собой усилие, чтобы перевернуть всю картину под новым углом, включить в неё новых действующих лиц, узнавать, что жизнь семьи Голомштоков – решение об эмиграции, рождении ребёнка, последующем разводе супругов – находилось в непосредственной связи с судом над Синявским, его пребыванием в лагере. Где здесь центр, где периферия? Они условны.

Наконец, действительно любопытно, что автор «Тоталитарного искусства» – подробного, аргументированного исследования о сходствах и различиях в поэтике и практике советского, нацистского, фашистского итальянского и китайского искусств, уделяет своей главной книге так мало внимания в мемуарах, практически характеризует её как «незамеченную» работу. И это для книги, которую можно перечислить через запятую с «Культурой Два» Паперного и «Стилем Сталин» Гройса.

«Мемуары пессимиста» написаны просто, в лучших своих фрагментах они даже производят впечатление продиктованных, и постоянные отступления им только на пользу. Совершенно неслучайно журнал АртГид выбрал для публикации фрагмент воспоминаний, посвящённых Пушкинскому музею – там, где байки сцеплены с «большой историей» особенно удачно.

И вместе с тем, это не слишком хорошо отредактированная книга – каждый, дочитавший до конца, найдёт в ней несколько навязчивых повторов – кусков истории, которые продублированы в новых обстоятельствах буквально дословно и оказались там явно по редакторскому недосмотру, а не потому, что автор, как старый городовой, посчитал нужным водить своих читателей кругами.

Дополнительные ссылки:

Мы советуем
8 июля 2015