Сергей Бондаренко

Интервью с Антоном Свешниковым

Подкаст

историография

книги

самиздат

тамиздат

О том, как была устроена система научного знания в исторической науке СССР 70-х годов и об альтернативной иерархии внутри этой системы рассказывает историк, профессор

Другая «Память»

Светлана Фадеева

Разговор с учительницей истории

1930-е

1940-е

архив

ГУЛАГ

история в школе

Международный Мемориал

репрессии в СССР

СССР

Мы предлагаем вашему вниманию эксперимент над жанром рецензии: познакомившись с книгой известного художника-сидельца Томаса Сговио, Татьяна Смирнова не смогла найти лучшей формы для разговора

Томас Сговио: Колымские лагеря

что это такое, и как это читать

XX век

США

эмиграция

Гарвардский проект – это крупнейшее западное исследование советской экономической и социальной истории первой половины XX-го века, основанное на нескольких сотнях интервью эмигрантов. УИ публикуют краткий путеводитель по этому ценному и малоизвестному

Гарвардский проект – это крупнейшее западное исследование советской экономической и социальной истории первой половины XX-го века, основанное на нескольких сотнях интервью эмигрантов. УИ публикуют краткий путеводитель по этому ценному и малоизвестному в России источнику.


Что это такое


С конца 40-х годов, параллельно с запущенной президентом Трумэном программой по «проверке лояльности» государственных служащих, в скором времени открывшей дорогу Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности сенатора Маккарти, в Гарвардском университете шла подготовка к проекту по сбору информации о жизни в Советском Союзе.


Русский исследовательский центр в Гарварде был открыт 1-го февраля 1948-го, его научная группа предполагала разработать свою исследовательскую «модель функционирования советской системы», при помощи которой теоретически можно было бы спрогнозировать основные направления в будущей советской политике и даже выдвинуть гипотезу о возможной реакции населения на начало ядерной войны с США. 
 


<div class="wp-block-image caption"><figure class="alignleft"><img class="wp-image-30888" src="https://stg.urokiistorii.nppsatek.com/wp-content/uploads/2016/01/%D0%B2%D1%8B.jpeg" /><figcaption>А.Г. Авторханов. Один из известнейших историков-эмигрантов, автор тамиздатовского бестселлера «Технология власти», был одним из исследователей-интервьюеров на Гарвардском проекте</figcaption></figure></div>


К этому моменту СССР как минимум 20 лет, с конца НЭПа, был закрытой страной, и источники информации для советологов были более чем лимитированы. Из сложной комбинации этих обстоятельств и родилась идея серии интервью с военными беженцами и эмигрантами из СССР, оказавшимися на Западе сразу после окончания Второй Мировой войны. Исследовательской столицей стал Мюнхен, где достаточно компактно проживало наибольшее количество эмигрантов. Учёные записали 329 больших «базовых» интервью, 435 «тематических» интервью о профессиональной деятельности, и собрали почти 12 с половиной тысяч подробных письменных анкет.


Никто из исследователей не имел исключительных авторских прав на полученную информацию, спонсорская поддержка ВВС США предполагала использование результатов в том числе и в военных целях. Однако публикация научных результатов входила в официальную задачу, поставленную властями – в ситуации ранних 50-х годов популярность левой идеи на Западе было чрезвычайно велика, и от проекта ждали развенчания пропагандистских мифов о «социализме в СССР».


С социологической точки зрения интервью должны были быть чрезвычайно выверенными – интервьюерам приходилось иметь дело с распространёнными страхами, что «информация попадет не в те руки», что честно рассказывающих свои истории людей могут затем выслать в СССР. Наконец, респондентам платили суточные и оплачивали проживание – очевидно, что можно было опасаться их желания «понравиться американцам».


Ещё одним ограничением в использовании этих материалов является язык – хотя интервью в основном проходили по-русски (реже – по-украински, в единичных случаях – по-английски), оригиналы их не сохранились, и мы имеем дело с переводными текстами абсолютно разного качества.


Где и как это читать


Большая часть интервью оцифрована и опубликована на официальном сайте проекта <a href="http://hcl.harvard.edu/collections/hpsss/about.html#manual_guides">The Harvard Project on The Soviet System Online</a>. Полный список состоит из двух описей – schedule A – автобиографии и личные истории и schedule B – интервью на специальные профессиональные темы. Меньшую часть составляют также психологические тестирования и фрагменты анкет. О том, каким именно критериям должны были соответствовать эти интервью и каковы были основные принципы их проведения, можно прочесть в опубликованной Гарвардским университетом <a href="http://pds.lib.harvard.edu/pds/view/5420185">методическом пособии</a>.


<div class="wp-block-image caption"><figure class="alignright"><img class="wp-image-30889" src="https://stg.urokiistorii.nppsatek.com/wp-content/uploads/2016/01/5420186.jpeg" /><figcaption>Методическое пособие</figcaption></figure></div>


Краткие ЦУ об использовании коллекции этих интервью в качестве источника по советской социальной истории написаны и <a href="http://hcl.harvard.edu/collections/hpsss/working_with_hpsss.pdf">опубликованы</a> на сайте известным советским советологом, автором книги «<a href="http://urokiistorii.ru/media/book/2010/31/dl-brandenberger-natsional-bolshevizm">Национал-большевизм</a>», Давидом Бранденбергером.


Внутри самого корпуса интервью работает тематический поиск и поиск по словам и терминам, осложнённый, однако, очень неравномерным качеством перевода. Тем не менее, хорошим средством для поиска могут быть сами наименования интервью – в описях интервью на «специальные темы» всегда указывается профессия и род занятий рассказчика.


Среди немногочисленных русскоязычных исследований и путеводителей по Гарвардскому проекту, нужно обратить внимание на ЖЖ историка Игоря Петрова, публикующего <a href="http://labas.livejournal.com/1010371.html">обратные переводы и конспекты переводов</a> на русский язык части интервью из schedule B, посвящённые жизни на оккупированных территориях.


Издательство РОССПЭН в 2003-м году выпустило книгу смоленского историка Евгения Кодина «<a href="http://www.ozon.ru/context/detail/id/17913989/">Гарвардский проект</a>» – главным образом посвящённую истории возникновения идеи самого научного исследования и истории его проведения.


В любом случае, «перестать бояться и полюбить» Гарвардский проект стоило бы за уникальную подробность и проработанность его материалов – аналогов которому до самого конца Холодной войны так и не было.

Гарвардский проект

 рецензия на книгу

диссидентское движение

1970-е

Не имеющему специального искусствоведческого образования читателю Игорь Голомшток известен прежде всего как автор амбициозной и категоричной книги «Тоталитарное искусство» (русское издание – 1994-й год). Внимательные читатели также могут

Путешествие внутрь кита и обратно

Автор «Бабьего Яра» Анатолий Кузнецов на «Свободе»: Путеводитель по брежневской эпохе

Не имеющему специального искусствоведческого образования читателю Игорь Голомшток известен прежде всего как автор амбициозной и категоричной книги «Тоталитарное искусство» (русское издание – 1994-й год). Внимательные читатели также могут помнить его по короткому <a href="http://www.sergeidovlatov.com/books/ariev.html">упоминанию</a> в опубликованных письмах и записных книжках Довлатова.


Голомшток с заднего сидения его нью-йоркской машины, или Голомшток из вступления своей собственной книги о тоталитарном искусстве (которая начинается со сцены демонстрации детям картинок-репродукций нацистских художников, к которым он закрывает ладонью подписи – и дети безошибочно опознают в них советские), – этот автор (и персонаж) открывается в совершенно иной перспективе в «Мемуарах пессимиста». 


Внутри повествования выстраивается сложная система связей – в детстве Голомшток прожил 4 года на Колыме, где его отчим был одним из лагерных начальников. Будущий искусствовед мог бы быть героем шаламовского рассказа «<a href="http://shalamov.ru/library/2/15.html">Детские картинки</a>» – о ребёнке, нарисовавшем в своей школьной тетрадке лагерный мир, как он выглядит снаружи. Шаламовская сюжетная линия неожиданно продолжается в совсем другой части истории – когда 40 лет спустя эмигрант Голомшток преподает русскую литературу в Оксфорде, и среди его слушателей оказывается Роберт Чандлер – будущий переводчик Шаламова на английский язык. Эту линию продолжает сам автор, вспоминая о публикации «Колымских рассказов» на Западе в 1970-х. «Колымские рассказы» «печатались в русских журналах в отрывках, с сокращениями и изъятиями абзацев, представляющихся издателям грубыми и непристойными. На Западе они прошли почти незамеченными. Для Шаламова это был удар: он надеялся, что его показания прозвучат здесь набатом. И даже „Чонкин” Войновича представлялся некоторым критикам только как собрание грубых и малоправдоподобных анекдотов». Удивительное, при всём уважении к творчеству Войновича, даже несколько абсурдное сопоставление.


Смысловой центр книги (сам Голомшток в своём <a href="http://www.svoboda.org/content/transcript/26886101.html">интервью</a> на «Радио Свобода» подчёркивает этот факт) – история его дружбы с Андреем Синявским, и, соответственно, дело Синявского – Даниэля, эмиграция Синявского и трудные годы конфликтов внутри диссидентского движения – если не срежиссированных, то уж точно спродюсированных КГБ. Знакомый с хрестоматийной историей читатель должен делать над собой усилие, чтобы перевернуть всю картину под новым углом, включить в неё новых действующих лиц, узнавать, что жизнь семьи Голомштоков – решение об эмиграции, рождении ребёнка, последующем разводе супругов – находилось в непосредственной связи с судом над Синявским, его пребыванием в лагере. Где здесь центр, где периферия? Они условны.


Наконец, действительно любопытно, что автор «Тоталитарного искусства» – подробного, аргументированного исследования о сходствах и различиях в поэтике и практике советского, нацистского, фашистского итальянского и китайского искусств, уделяет своей главной книге так мало внимания в мемуарах, практически характеризует её как «незамеченную» работу. И это для книги, которую можно перечислить через запятую с «Культурой Два» Паперного и «Стилем Сталин» Гройса.


«Мемуары пессимиста» написаны просто, в лучших своих фрагментах они даже производят впечатление продиктованных, и постоянные отступления им только на пользу. Совершенно неслучайно журнал АртГид выбрал для публикации фрагмент воспоминаний, посвящённых Пушкинскому музею – там, где байки сцеплены с «большой историей» особенно удачно.


И вместе с тем, это не слишком хорошо отредактированная книга – каждый, дочитавший до конца, найдёт в ней несколько навязчивых повторов – кусков истории, которые продублированы в новых обстоятельствах буквально дословно и оказались там явно по редакторскому недосмотру, а не потому, что автор, как старый городовой, посчитал нужным водить своих читателей кругами.


Дополнительные ссылки:


<ul><li><a href="http://docviewer.yandex.ru/r.xml?sk=6053f423be54edc0f9c077b3eb6043ff&amp;url=http%3A%2F%2Fwww.svoboda.org%2Fcontent%2Ftranscript%2F26886101.html">И</a><a href="https://docviewer.yandex.ru/r.xml?sk=6053f423be54edc0f9c077b3eb6043ff&amp;url=http%3A%2F%2Fwww.svoboda.org%2Fcontent%2Ftranscript%2F26886101.html" target="_blank">нтервью И. Голомштока, посвящённое выходу книги</a> // Радио Свобода</li><li><a href="https://docviewer.yandex.ru/r.xml?sk=6053f423be54edc0f9c077b3eb6043ff&amp;url=http%3A%2F%2Fwww.artguide.com%2Fposts%2F758" target="_blank">Игорь Голомшток. Занятие для старого городового (фрагмент книги)</a> // АртГид</li><li><a href="https://docviewer.yandex.ru/r.xml?sk=6053f423be54edc0f9c077b3eb6043ff&amp;url=http%3A%2F%2Fimwerden.de%2Fcat%2Fmodules.php%3Fname%3Dbooks%26pa%3Dshowbook%26pid%3D3628" target="_blank">И. Голомшток, А. Синявский. Пикассо (1960)</a> // библиотека ImWerden</li><li><a href="https://docviewer.yandex.ru/r.xml?sk=6053f423be54edc0f9c077b3eb6043ff&amp;url=http%3A%2F%2Furokiistorii.ru%2Fmedia%2Flit%2F51679" target="_blank">Путешествие внутрь кита и обратно. О рассказе Юлия Даниэля «Искупление» </a>// Уроки Истории</li></ul>

Игорь Голомшток. Занятие для старого городового. Мемуары пессимиста

Выставка в музее Москвы

авангард

андеграунд

визуальность

изобразительное искусство

искусство

литература

фотография

С 26 июня по 30 августа 2015 г. в Музее Москвы работает выставка «Духовка и нетленка», посвящённая жизни московского художественного андеграунда 1970 – 1980-х гг. Главный фокус выставки, как поясняют её организаторы, Юлия

Павильон пчеловодства, кладбища и митинги с собачками

С 26 июня по 30 августа 2015 г. в Музее Москвы работает выставка «Духовка и нетленка», посвящённая жизни московского художественного андеграунда 1970 – 1980-х гг. Главный фокус выставки, как поясняют её организаторы, Юлия Лебедева и Оксана Саркисян, «специфика бытования советского неофициального искусства, его система, основанная на дружеских связях, квартирных выставках и эстетических „спорах на коммунальной кухне”». В основе названия – сниженное именование духовной жизни, сложившееся в советские годы, которое одновременно намекает на важный в данном случае контекст: многочисленные выставки неформального искусства, перфомансы, важные художественные дискуссии тех лет проходили в домашних интерьерах или мастерских самих художников, где «высокое» соседствовало с бытовыми и заурядными предметами, вроде электроплиты или холодильника. 


В начале выставки размещена инсталляция комнаты, в которой представлены предметы традиционного советского интерьера, окружённые плотным рядом живописных полотен. На современном экране над диваном демонстрируются интервью художников Игоря Шелковского, Бориса Орлова, Д. А. Пригова и Виктора Скерсиса – как будто каждый из говорящих мог бы оказаться в пространстве данного интерьера, дополняя воссозданную атмосферу домашней выставки. Они поясняют, что изменилось в восприятии неофициального советского искусства после перестройки и распада СССР. С прекращением неофициальности статуса художественных групп искусство стало доступным широкой аудитории, но был утрачен важный контекст , связанный с собственно подпольным бытованием нонконформистских произведений тех лет. То, как создавались, выставлялись, распространялись и описывались все эти арт-объекты, является важной неотъемлемой частью художественной практики – и эту составляющую становится сложным себе представить в респектабельном пространстве художественных галерей, где ныне размещены многие из работ советского неофициального искусства. 


В основе выставки – фотографии Игоря Пальмина, Валентина Серова, Юрия Рыбчинского, Игоря Макаревича и Георгия Кизевальтера. Здесь же – страницы самиздатовских сборников из собрания Международного Мемориала, некоторые арт-объекты и рисунки, созданные московскими художниками тех лет (Никитой Алексеевым, Ильей Кабаковым, Дмитрием Приговым и др.), стихи Всеволода Некрасова, Льва Рубинштейна, Генриха Сапгира, Игоря Холина и др. Все это сопровождается выдержками из переписки художников, текстами их воспоминаний.


<figure class="wp-block-image"><img src="/wp-content/uploads/sites/all/files/image/plavinskiy_0.jpg" /></figure>


Фотоснимки, сделанные как профессиональными фотографами, так и самими художниками, документируют художественные практики московского андеграунда. На кадрах –  мастерские (часто служившие и жилищем для художников или, напротив, создаваемые в совершенно неприспособленных для постоянной жизни местах, таких как подвалы или заброшенные деревенские дома), дружеские встречи на кухне, художники за работой, перфомансы. И, главное, выставки – квартирные, полуофициальные – т.е. не согласованные с Московским союзом художников и подчас закрывавшиеся до открытия, огромные очереди на всё-таки разрешённые выставки (в павильоне «Пчеловодство», в здании Горкома графиков на Малой Грузинской), или выставки на открытом воздухе – как, например, Измайловская выставка, состоявшаяся после разгона Бульдозерной.


Чрезвычайно интересна представленная на стендах переписка. Например, письма московских художников эмигрировшему в cередине 1970-х в Париж Игорю Шелковскому. Вместе с единомышленниками, живущими в СССР и США, несмотря на все географические и идеологические барьеры, он организует выпуск журнала «А – Я» (1979 – 1985), посвящённого советскому неофициальному искусству. В письмах его и ему – редакторские размышления о концепции и составе сборников, новости о художественной жизни в Москве и за рубежом, решение неизбежных трудностей, связанных с конспирацией (на случай, если корреспонденция, передаваемая по неофициальным каналам, будет перехвачена органами безопасности на границе), насущные вопросы, как выслать из СССР слайды картин и фотографии выставок. Переписка свидетельствует о чрезвычайной затруднённости, казалось бы, обыденных, но составляющих жизненную важность для художественной практики, процессов.


<figure class="wp-block-image"><img src="/wp-content/uploads/sites/all/files/image/igor-makarevich_ivan-chuykov-i-igor-shelkovskiy.jpg" /></figure>


Из письма Ивана Чуйкова Шелковскому от 22 ноября 1976:


<blockquote class="wp-block-quote">«У нас, в общем-то, всё по-прежнему. Только художественная жизнь как-то скисает. Активные люди устранились: кого купили, кто просто молчит – устал, кто уехал и т. д. А между тем общее чувство (по крайней мере в нашей группе участников прошлой выставки) таково, что выставка просто необходима. Действительно, нужно ведь действовать, активничать, если уж высунулись – время идёт и всё быстро забывается.В декабре Горком устраивает новую выставку с многими вновь принятыми. Видно, будет ужасный компот. Да и не в этом дело. Как показала выставка на Беговой – просто нельзя участвовать в официальной выставке, одно прикосновение всё губит.Ребята (Римма, Валера) хотят параллельно организовать на квартире-салоне выставку. Я присоединяюсь, но как-то не очень уверенно. Действительно, квартирные выставки как-то выдохлись, а тут ещё эта параллельность…»</blockquote>


<figure class="wp-block-image"><img src="/wp-content/uploads/sites/all/files/image/duhovka.jpg" /></figure>


В целом, выставка оставляет ощущение полноты, но некоторой даже излишней монографической подробности. Внимательное знакомство с экспонатами занимает несколько часов. В то же время, в восприятии объектов нет предзаданности – все отобранные для экспозиции изображения и предметы собраны в шестигранники, объединённые одной темой, перемещаться между которыми можно по свободной траектории. Замысел кураторов был подсказан работами Игоря Пальмина, одного из соавторов выставки. Так, в 1972 году им был создан фотообъект «Кубики», когда серия портретов неформальных художников была размещена на гранях детских кубиков, иллюстрируя принцип бесконечной вариативности образа. Точно так же принципиально разным и неповторимым будет прочтение посетителями открывшейся в Музее Москвы выставки.

Духовка и нетленка. Фрагменты жизни

1980-е

2000-е

Дубин

Россия

Интервью Антона Дубина (Международный Мемориал) с известным социологом, переводчиком Борисом Дубиным Мы коснёмся, главным образом, трех разных, но, тем не менее, интересующих нас в

Борис Дубин. Год спустя

Борис Дубин: «Сейчас – период прощания с книгой»

1960-е

библиотека

Интервью Антона Дубина (Международный Мемориал) с директором Библиотеки «Мемориала» Борисом Беленкиным Для вас лично, ваших близких, тех, с кем вы считали нужным общаться в 60-е, 70-е, 80-е – литература

Советский народ был очень высокодуховным. Это была самая читающая страна и всякое такое. Это нам говорили тогда и говорят до сих пор. Может быть. Одно только странно. Как только наступил капитализм, эта духовность вдруг куда-то делась. Как только, так сразу! Вдруг самая читающая страна бросилась читать дешёвые детективы и смотреть пустые сериалы по телевизору. Как такое могло случиться?


У «патриотов» ответ готов – нас развратили! План Даллеса и всякое такое. Странная, замечу, была эта духовность, если она так быстро и так низко пала.


Ответ предельно прост на самом деле – не был он высокодуховным. И самым читающим он тоже не был. Никогда не забуду язвительную фразу Виля Липатова из какой-то его повести: «а дефицитные книги на книжной полке стояли так плотно, что вытащить какую-нибудь не представлялось никакой возможности». Вот тут – вся квинтэссенция «высокодуховности».


Есть такое умное слово, – товарный фетишизм. В СССР он был куда хлеще, чем во времена Маркса и Энгельса. Плюс к деньгам мерилом престижности стал еще и дефицит. Человек, владеющий дефицитом – коврами, сервелатом, хрусталём, БВЛ, югославским гарнитуром – с презрением относился к тем, кто этого не имел. Помню, как на каком-то дне рождения, что ли, одна гостья обнаружила, что в моей библиотеке нет «Женщины в белом» Коллинза – а в то время это была очень престижная книга. Весь вечер она «отъезжалась» на этом факте, то намекая на содержимое, то прямо говоря, что без Коллинза любая библиотека неполна. Я не стал объяснять ей, что эта книга у меня была, она мне не шибко понравилась, и я поменял её на двадцатитомник Толстого (оцените, кстати, разницу рыночной стоимости – один том на двадцать). Увы, гостья эта была не одинока – я сталкивался с этим постоянно, иногда уж совсем в безумных формах: в одном доме ковров было столько, что ими были увешаны все стены, они лежали на диванах, а на полу они были аж в два слоя!


Поскольку книги в СССР были дефицитом, обладать ими было престижно. Поэтому они у всех и стояли. Тем более, что в состав престижной «стенки» входил и книжный шкаф, и его полагалось чем-то заполнять. А вот читать – вовсе не обязательно. А если и читать – отнюдь не классику. Я это заявляю вполне ответственно, поскольку большая часть моей библиотеки была собрана именно в те годы, в основном путём обмена и покупки на чёрном рынке, я много вертелся в среде «книголюбов» и сравнительную рыночную ценность книг представляю очень даже хорошо. Собственно, и собрана-то библиотека была благодаря тому, что мои литературные пристрастия кардинально расходились с пристрастиями большинства.


<img alt="" src="/wp-content/uploads/sites/all/files/image/0_91e36_d7193b80_xl.jpg" style="height: 193px; width: 250px; float: right;"/>Но – к делу. Книг в магазинах на самом деле было навалом, но читать их было решительно невозможно – ну какому нормальному человеку придёт в голову читать, например, полное собрание речей Л. И. Брежнева?


Многие замечательные книги были попросту запрещены, и не издавались никогда – мы узнали о них только в девяностых: Платонов, Набоков, Пастернак, да мало ли ещё .


Другие замечательные книги были как бы не запрещены, но и не издавались всё равно. Например, «Мастер и Маргарита» – как была издана в шестидесятых годах небольшим тиражом, так и не переиздавалась до самых девяностых.


Да и просто хорошую литературу в книжных магазинах невозможно было (по эту сторону прилавка) купить. На них не хватало бумаги.


Тем не менее мы книги читали, в том числе и хорошие. Ну, не буду рассказывать, как очередной бестселлер давали на одну ночь. Но основной механизм добывания книг был построен на обмене книг откровенно плохих на те, которые имели рыночную стоимость, а уж тех – на нужные тебе книги. Схема была отчасти похожа на производство свинины из нефти – нефть продали, купили пшеницы, напекли хлеба, скормили свиньям.


Ну вот, например. Покупаешь в магазине кучу политиздатовских книг – они были очень дешевые во всех смыслах этого слова. Отрываешь корочки, сдаёшь на макулатуру. Сдал двадцать кило макулатуры – дали талон. На талон покупаешь книгу Мориса Дрюона о королях (это было что-то типа нынешней Дарьи Донцовой, такая же жёлтая мура), а уже вот эту рыночную стоимость меняешь на что-то путное. Я, например, сдал шестьдесят кило макулатуры, взял три тома ненужного мне «Виконта де Бражелона» и выменял их на оранжевый одиннадцатитомник очень любимого мною Лескова – и им не спеша наслаждаюсь до сих пор.


Ещё раз обращаю внимание на соответствие: «четыре тома к одному». Оно говорит о реальной рыночной стоимости книг и интересе читающей аудитории. Ценились – Морис Дрюон, Дюма, Стивенсон, Пикуль, «виньетки» (серия фантастических и приключенческих книг в едином оформлении, с этакими виньетками). Не ценились, к моему счастью, Лесков, Толстой, Чехов и прочая классика. Когда книги перестали быть престижной дефицитной вещью – многие их просто выкинули, кто на помойку, кто в гараж, в лучшем случае на дачу. А что читают – да вместо фантастики фэнтези, вместо Дрюона – «Кремлёвских жён», вместо Пикуля – Бушкова. То же яйцо, вид сбоку. «Белинского и Гоголя» (с) этот самый читающий в мире народ с базара не понесёт (как, впрочем, не нёс и в советские времена).


Можно было ещё купить на подпольных книжных рынках книги втридорога (втридорога – это фигура речи, они иной раз стоили на порядок дороже), но они нередко были крадеными. Я однажды очень дорого купил прекрасно изданного «Дон Кихота» в двух томах с иллюстрациями Бродского – и только дома обнаружил там сведённые библиотечные печати. И, каюсь, книгу в библиотеку не вернул.


Ну, и так далее. Кстати, в кармане рюкзака, в котором я вёз из Читы яичные рожки, лежало ещё и дореволюционное издание Нового завета, купленное за кошмарные совершенно деньги – что-то больше ста двадцати рублей. То есть я получил возможность читать Евангелие не в размытых каких-то фотоотпечатках, как до этого, а в виде нормальной книги, пусть даже и с ятями. Но оно того стоило.


В Минске я нашёл неплохой букинистический магазин, и дежурил там регулярно, ожидая, что что-нибудь выбросят. Благо курсы были по вечерам, а днём я был абсолютно свободен. Это происходило так: кто-то приходил, сдавал книги, продавщица быстро откидывала что-то ПОД прилавок, а остальное вываливала НА прилавок. И книголюбы кидались к прилавку, пихаясь локтями (то есть, книги покупались примерно так же, как и капуста).


Книги были не главным источником духовных ценностей советского человека. Главным источником были не они.

История о самой читающей стране

Борис Беленкин: «Годы интенсивнейшего чтения разучили меня читать»

Дело Синявского и Даниэля (процесс Синявского и Даниэля) стало первым громким политическим процессом начинавшейся брежневской эпохи. Писатели несколько лет тайно публиковали за границей свои

Дело Синявского и Даниэля (процесс Синявского и Даниэля) стало первым громким политическим процессом начинавшейся брежневской эпохи.


Писатели несколько лет тайно публиковали за границей свои беллетристические произведения. Их псевдонимы Абрам Терц и Николай Аржак (соответственно) были раскрыты органами госбезопасности (по непроверенной версии, принадлежащей поэту Евгению Евтушенко, информация была получена из США в обмен на какие-то советские секреты, интересовавшие американцев). Обоих писателей-«подпольщиков» арестовали в сентябре 1965 и предъявили им обвинение в «антисоветской агитации и пропаганде» (статья 70 Уголовного кодекса РСФСР). В печати развернулась интенсивная «разоблачительная» кампания.


Государственный пиар вызвал не совсем те результаты, на которые рассчитывала власть: не только за рубежом, но и в СССР начались общественные выступления в защиту арестованных писателей. Дело Синявского и Даниэля (как и за два года до этого дело Иосифа Бродского) поначалу вызвало резонанс в литературных кругах, но вскоре вышло за их пределы. В официальные советские инстанции были направлены десятки индивидуальных и коллективных обращений против преследований по политическим мотивам. И совершенно необычным для советских граждан (порядком отвыкших от свободных манифестаций) стал «митинг гласности», состоявшийся 5.12.1965 в самом центре столицы – на Пушкинской площади. Одним из ключевых его лозунгов стало требование соблюдать процессуальные нормы: предстоящий процесс над Синявским и Даниэлем не должен быть тайной и безгласной расправой.


В феврале 1966 Верховный суд РСФСР приговорил Синявского к семи годам лишения свободы, Даниэля – к пяти. Огромное общественное значение имело достойное поведение подсудимых на процессе. Они не признали себя виновными, более того, Синявский превратил свое последнее слово (так на юридическом языке называется заключительная речь подсудимого перед вынесением приговора) в манифест свободы творчества.


Материалы, связанные с делом писателей (отечественные и зарубежные выступления в их защиту, запись процесса, статьи советской и иностранной прессы), были собраны А.И. Гинзбургом осенью 1966 в документальный сборник, изданный в декабре того же года за рубежом под названием «Белая книга».


Процесс Синявского и Даниэля привёл к консолидации отдельных протодиссидентских компаний и кружков, протестная риторика стала вбирать в себя идеи права, прав и свобод человека. Именно поэтому историки связывают возникновение в СССР общественного движения в защиту прав человека с событиями вокруг дела двух писателей, которые решились рискнуть личной свободой ради свободы творчества.


Литература по теме:


<ul><li>
		Белая книга по делу А.Синявского и Ю.Даниэля / Сост. А. Гинзбург.- Франкфурт-на-Майне: Посев, 1967. 411 с.</li><li>
<a href="http://www.belousenko.com/wr_Tertz_Cena_Metafory.htm">Цена метафоры, или преступление и наказание Синявского и Даниэля</a> / Сост. Е.Великанова.- М.: Книга, 1989. 528 с.- Из содерж.: Последнее слово на суде Андрея Синявского. С. 474-479; Последнее слово на суде Юлия Даниэля. С.480-487.</li><li>
		Евграфов Г., Карпов М. По статье 70-й // Огонек.- 1989.- № 19. С.19-24.</li><li>
		Зубарев Д.И. Из жизни литературоведов // Новое лит. обозрение.- 1996.- № 20. С.145-176.- Из содерж.: 2. «У нас есть враги среди нас». С. 148-176.</li><li>
		Зубарев Д.И. Встречный бой // Новое лит. обозрение.- 1998.- № 30. С.135-164.</li></ul>


Геннадий Кузовкин


Дополнительные материалы


<ul><li>
Документальный фильм: «Процесс Синявского и Даниэля»</li></ul>


(Россия, 2007). Режиссеры Александр Коняшев, Ольга Каменкова-Павлова