Владимир Владимирович Набоков – один из величайших русских писателей ХХ века – утверждал отсутствие у него как у художника каких-либо общественных задач. Он никогда не занимался политической и общественной деятельностью, декларируя себя сторонником чистого искусства. Тем не менее, его биография и творчество связаны (хотя и не всегда прямо) с главными событиями русской истории ХХ века и с литературным процессом на родине, которую он покинул в 20-летнем возрасте и никогда более не посещал.
Занимал ли мысли Набокова Самиздат, мы утверждать не беремся, хотя известно, что Владимир Владимирович интересовался судьбой поэта Иосифа Бродского, был готов встретиться с писателем-изгнанником Александром Солженицыным.
Для Самиздата привлекательность книг Набокова неоспорима. Сборник «Несколько интервью о Самиздате», который готовится в «Мемориале», добавляет к множеству свидетельств новые факты: о циркуляции «Бледного огня», «Дара», «Лолиты» и «Приглашения на казнь». Проиллюстрируем рассказ о приключениях произведений Набокова в Советском Союзе небольшим фрагментом из этой готовящейся к выходу книги.
«Несколько интервью о Самиздате» / Сост. Г. Кузовкин, М., «Мемориал», 2019. Готовится к печати.
«Несколько интервью о Самиздате» – сборник воспоминаний, записанных в 1983–1985 гг. Их неповторимость определяется тем, что события и тексты еще были свежи в памяти респондентов. Разумеется, свободно говорить о Самиздате в те годы можно было только в эмиграции. Воспоминания сохранились благодаря Институту изучения Восточной Европы при Бременском университете. Специальный проект недавно созданного Института стал, вероятно, первым целенаправленным применением метода Устной истории для исследования Самиздата. Серия интервью (свыше 50 записей) в наши дни стала уникальным источником.
Произведения Набокова (эмигрировал в апреле 1919, до 1940 печатался под псевдонимом В. Сирин) впервые проникли в Советскую Россию ещё в 1920-е годы. Одно стихотворение («Перо») было напечатано там в 1922 году. Тогда в Берлине, где жил Набоков-Сирин, еще считалось возможным печататься в Советской России, но уже в конце 1922 года, после высылки инакомыслящих писателей и философов (т.н. философский пароход) произошло резкое размежевание литературной эмиграции – на тех, кто стремился печататься «дома» и рассматривал возможность возвращения в Россию, и принципиальных противников большевиков, такие публикации для себя исключавших. Набоков всю жизнь принадлежал ко второй группе и никаких отношений ни с советскими, ни с просоветскими эмигрантскими изданиями не поддерживал.
Одно из стихотворений Сирина («Билет» – о воображаемом путешествии эмигранта на родину – в Россию) было частично опубликовано в «Правде» (1927. 15 июля) с ответным поэтическим возражением Демьяна Бедного («Билет на тот свет»). После того, как в конце 1920-х Набоков (Сирин) был признан одним из самых талантливых эмигрантских прозаиков, его имя всего несколько раз упоминалось в этом качестве в СССР. Один раз – в интервью Исаака Бабеля, который признал высокую литературную технику Сирина, но одновременно указал на бессодержательность творчества. Одновременно на Первом съезде советских писателей (август 1934) о нем рассказал литератор-реэмигрант Скиталец (С.Г. Петров). Выступление Скитальца на долгие годы стало чуть ли не единственной характеристикой творчества Набокова, появившейся в советской печати.
Редким свидетельством интереса к Набокову в 1940-е годы является дневник драматурга Александра Гладкова. После войны он специально приехал в Ригу (до 1940 года столицу буржуазной республики) для приобретения у старых букинистов эмигрантской художественной литературы. Покупать в букинистических магазинах эти книги уже было невозможно (репертуар продаж контролировался), и их остатки продавали частным образом. Прочитав несколько романов Набокова в парижском журнале «Современные записки», Гладков в своём дневнике (запись от 18 февраля 1948 г. опубл. в 2000 (In Memoriam. Сб. памяти А.И. Добкина. СПб.) дает им исключительно высокую оценку, ставя его рядом с Буниным:
«Защита Лужина» – книга с проблесками гениальности».
В 1960-е годы Гладков написал мемуарную книгу «Встречи с Пастернаком», которая была отвергнута несколькими московскими редакциями, попала в Самиздат и в 1974 г. была опубликована на Западе.
Отношение к Борису Пастернаку самого Набокова можно определить как растянувшуюся на три с лишним десятилетия одностороннюю «литературную войну» (сам Пастернак никаких отзывов о творчестве Набокова ни в печати, ни в переписке не оставил). С 1927 года Набоков (тогда ещё Сирин, молодой поэт) несколько раз упоминает в своих рецензиях на сборники эмигрантских поэтов имя Пастернака, оказывающего, по его мнению, чрезмерное (и не всегда положительное) влияние на эмигрантскую молодёжь, и подчёркивает дефекты, которыми страдает, по его мнению, его поэзия. Через три десятилетия Набоков «атакует» Пастернака-прозаика. Лето 1958 года было для Набокова временем громкого литературного успеха. Только что в США был издан и стал бестселлером (несколько месяцев занимал первое место в списке продаж на американском книжном рынке) его роман «Лолита». Но осенью того же года «Лолиту» потеснил с первого места переведённый на английский роман Пастернака «Доктор Живаго» (напомним, что в конце октября 1958 г. Пастернак был удостоен Нобелевской премии и подвергся на родине, где роман не был опубликован и распространялся в Самиздате, ожесточённой травле). От Набокова, как и от других эмигрантских писателей, западная пресса ждала слов сочувствия опальному советскому писателю. Но Набоков в печати отзываться на «дело Пастернака» не стал, а в личной переписке оценивал «Доктора Живаго» крайне пренебрежительно. Вскоре после смерти Пастернака Набоков поместил в нью-йоркском альманахе «Воздушные пути» (1961. Вып.2) стихотворение «Какое сделал я дурное дело», представляющее собой пародийный ремейк трагического пастернаковского стихотворения «Нобелевская премия» («Я пропал, как зверь в загоне…», 1959). Набоковская публикация вызвала возмущение большинства литераторов-эмигрантов: «наглость» (Юрий Терапиано), «считаю его гнусным» (Глеб Струве). Но Набоков, демонстрируя неизменность своих эстетических суждений, продолжил нападки на Пастернака и его роман. В послесловии к собственному переводу на русский своего романа «Лолита» (Нью-Йорк, 1967) он презрительно оценивает своих соперников по успеху у читателей – как американских (Фолкнера и Хемингуэя, издевательски именуемого «Гемингвеем, современным заместителем Майн-Рида»), так и отечественных нобелевских лауреатов, не называемых даже по имени.
«Зарубежные же русские запоем читают советские романы, увлекаясь картонными тихими донцами на картонных же хвостах-подставках или тем лирическим доктором с лубочно-мистическими позывами, мещанскими оборотами речи и чаровницей из Чарской[1], который принёс советскому правительству столько добротной иностранной валюты» (с.298).
Но и на этом литературная война Набокова с Пастернаком не закончилась. Уже после смерти писателя, в начале горбачёвской Перестройки, когда Пастернак был посмертно восстановлен в Союзе писателей, и было объявлено о предстоящей публикации в СССР «Доктора Живаго», Набокова – спустя 60 лет! – вновь напечатала «Правда». Центральный орган КПСС, желая снизить интерес отечественного читателя к роману, который от него скрывали 30 лет, поместил анонимную заметку «Что написано пером» («Правда». 1987. 9 июня). Там цитировался пренебрежительный отзыв Набокова о «Докторе Живаго» из его посмертно опубликованного письма Глебу Струве.
После смерти Сталина произведения Набокова, публикуемые на Западе, начинают постепенно проникать в СССР. Отметим, что с 1941 года основное творчество писателя шло на английском языке, хотя продолжали выходить и отдельные русские книги (роман «Дар (1952), воспоминания «Другие берега» (1954), сборник рассказов «Весна в Фиальте» (1956)).
Начиная с января 1961 г., постоянные записи о прочитанных набоковских книгах («Пнин», «Другие берега», «Приглашение на казнь») появляются в дневнике Корнея Чуковского (хорошо знавшего семью Набоковых еще в дореволюционном Петербурге). Он подготовил рецензию на фундаментальный четырехтомник Набокова о «Евгении Онегине», вышедший в 1964 г. (перевод на английский и огромный комментарий). Однако свою статью «Онегин на чужбине» Чуковский все же не решился предложить в печать (она была опубликована лишь в годы горбачёвской Перестройки (Дружба народов. 1988. №4.).
Чуковский не только сам читал Набокова, но и давал его книги другим писателям, например Анне Ахматовой. Об этом свидетельствует дневник его дочери Лидии Чуковской (Записки об Анне Ахматовой. Т.2. Париж: ИМКА-пресс, 1980. Запись от 4 февраля 1961 года). Ахматова читала (по-английски) роман «Пнин» (опубл. в 1957) и отыскала там пародию на свои стихи, сочтя её пасквилянтской.
«Книга мне тоже не нравится, или, точнее, не по душе мне та душа, которая создает набоковские книги, но пасквиль ли на Ахматову? или пародия на ее подражательниц? сказать трудно. Анна Андреевна усматривает безусловный пасквиль» (С.458).
Книгам Набокова удавалось проникать даже в советские политические лагеря. Так, известно о чтении полученного в заграничной в почтовой бандероли французского перевода романа «Приглашение на казнь» заключёнными мордовских политических лагерей в начале 1960-х годов (сообщение Леонида Черткова, литературоведа и поэта, в 1957-1962 – политзаключенного Дубравлага, в 1961 его стихи напечатал самиздатский журнал «Феникс»). Именно Чертков, освободившись, стал автором первой в СССР энциклопедической статьи о Набокове (в т.5 Краткой Литературной Энциклопедии, столбцы 60-61, том вышел в свет в августе 1968 г.). В 1974 г. Чертков эмигрировал из СССР и посетил Набокова в Лозанне (там, в дорогом отеле писатель прожил последние 17 лет). После смерти Набокова Чертков поместил в парижской газете «Русская мысль» мемуарный некролог.
Цитаты из статей Набокова о литературе с конца 1950-х годов стали появляться в советской научной печати, прежде всего в трудах академика В.В. Виноградова. Тем не менее абсолютное большинство книг Набокова, изданных в эмиграции на русском и английском языках, оставалось широкому советскому читателю недоступны. Из 40 его книг только одна (Nikolas Gogol. 1944) находилась в крупнейших советских библиотеках в общем читательском фонде. Все остальные его сочинения, включая достаточно безобидные политически и не имеющие никаких выпадов против СССР, коммунистической идеологии и марксизма (а таковых у Набокова довольно много) отправлялись после приобретения библиотеками в спецфонды.
В 1960-е годы о Набокове уже стали писать в СССР ученые, прежде всего пушкинисты. Его комментарий к «Евгению Онегину» воспринимался ими как новое слово в науке, прежде всего уникальным по богатству материала сопоставлением творчества Пушкина с английской и французской литературой начала ХIХ века. Постоянно ссылался на комментарий Набокова (хотя редакторы и рекомендовали ему сократить количество таких ссылок) и автор лучшего советского комментария к пушкинскому роману тартуский профессор Ю.М. Лотман (1977). А его сын Михаил Лотман сумел в малотиражном научном сборнике (Вторичные моделирующие системы. Тарту, 1979) обмануть советскую цензуру, опубликовав статью о поэзии Набокова, не упомянув запрещённого имени. Статья называлась «Некоторые замечания о поэзии и поэтике Ф.К. Годунова-Чердынцева» (цензору было невдомёк, что это имя автобиографического персонажа романа Набокова «Дар»).
С широким распространением в СССР копировальной техники в 1960-е гг. начинается подпольное (коммерческое) тиражирование книг Набокова (прежде всего его русскоязычных романов). Разумеется, множительная техника не находился в личном пользовании, частным копировальным промыслом занимались сотрудники научных институтов. Самодельные книги брошюровались, переплетались и продавались.
Возможно, о самой дорогой покупке или, точнее, обмене рассказала писательница Людмила Улицкая:
«…у спекулянтки, которая продает туфли, губные помады и трусики, я увидела в кресле книжку, которая называлась «Дар» и автором ее был Набоков, глаз мой загорелся таким пламенем, что она отказалась продавать. Я не купила эту книжку — я сняла с руки бриллиантовое бабушкино кольцо и отдала ей. Это глупо было — думаю, что можно было поторговаться и купить дешевле, но страсть была вот такова: отдашь все. Надо сказать, что ни одной минуты я не пожалела об этом кольце. Я не ношу бриллиантов — люблю серебряные всякие побрякушки, которые три копейки стоят. Книга оказалась настоящим бриллиантом. Она читана-перечитана мной, всеми моими друзьями. Она даже после «Приглашения на казнь» была ошеломляющей, совершила революцию восприятия литературы» (цит. по: pravmir.ru).
На Западе права на републикацию своих книг на русском языке писатель передал маленькому американскому издательству «АРДИС» (Анн-Арбор, Мичиган). Им руководила чета филологов – Карл и Элендея Профферы. Профферы не только публиковали книги Набокова, но и чемоданами привозили их в СССР.
Эра тамиздатского и ксероксного возвращения Набокова в Россию (СССР) продолжалась двадцать лет – до 1987-1988, когда запрет на Набокова был снят, и он начал издаваться в Советском Союзе массовыми тиражами.
Первой ласточкой в «легальном» возвращении творений Набокова на родину стала публикация в журнале «64. Шахматное обозрение» (1986. №16 (август)) отрывка («Ночь труда и отрады») из его автобиографии «Другие берега». Характерно, что автор предисловия к этой публикации – Фазиль Искандер, тоже автор Самиздата (публиковался в журнале «Поиски» и в альманахе «Метрополь»).
В наши дни в Музее Набокова в Санкт-Петербурге собрана большая коллекция его книг, выполненных самиздатчиками в машиносписи, в фото- и ксерокопиях. Самоотверженные поклонники писателя составили собрание его сочинений (Ленинград, 1976-1981) в 9-ти томах!
[1] Литературная дама, писавшая в начале ХХ века популярные книги для девушек, образец дурного вкуса и дешевой сентиментальности.