Вторая часть (а здесь часть первая) большой статьи Александра Стыкалина о том, как попытки объяснить Венгерский мятеж деятельностью западных спецслужб уводят исследователей от исторической истины, даже когда она у них перед глазами.
Мнение о том, что вмешательством в Венгрии Советская Армия спасла мир во всем мире, предотвратив более крупную бойню, не ново. Оно вполне перекликается с тем, что говорил Хрущев в начале января 1957 г. в интервью корреспонденту итальянской газеты «Messaggero». В устах советского лидера это было, однако, не более чем пропагандистской риторикой на экспорт, ответом на требования западного сообщества обосновать правомерность вторжения. Записи заседаний Президиума ЦК КПСС конца октября 1956 г. показывают, что в момент принятия решения Хрущев более реально оценивал ситуацию: «большой войны не будет». Отсутствие перспективы третьей мировой войны осенью 1956 г. косвенно подтверждают и авторы вступительной статьи. Они не слишком далеки от истины, утверждая, что «никто из западных политиков и стратегов, раскручивая маховик подстрекательских речей и призывая венгерский народ к вооруженному восстанию против „власти Москвы“, вовсе не собирался „умирать за Венгрию“».
Поскольку позиции США и деятельности американских спецслужб в Восточной Европе уделяется столь большое внимание, на этой теме стоит остановиться поподробнее. Скажем сразу: неприятие демонизации западных спецслужб в венгерских событиях отнюдь не исключает необходимости жестко критиковать политику США в конкретно-исторических условиях венгерского кризиса 1956 г. В последние десятилетия и в самих США, и за их пределами немало сделано для ее критического изучения. Хотелось бы особенно выделить книгу венгерского эмигранта волны 1956 г., известного эксперта-политолога по восточноевропейским делам в истеблишменте демократической партии США Чарльза Гати, убедительно показывающего, что эта политика не отличалась продуманностью и дальновидностью. Концепция «освобождения», лежавшая в основе восточноевропейской политики США с 1953 г., носила в целом декларативно-пропагандистский характер и мало соответствовала долгосрочным американским интересам в Европе.
Освободительная риторика американской пропаганды приносила вред уже тем, что только ужесточала внутреннюю политику коммунистических режимов Восточной Европы, наращивавших мощность спецслужб и вооружений за счёт мирного населения. Кроме того, наступательная риторика не сопровождалась созданием по-настоящему эффективных структур разведыведки: конкретные неудачи американской политики в отношении Венгрии Гати склонен объяснять не только изъянами доктрины «освобождения», впоследствии пересмотренной, но и элементарной нехваткой квалифицированных экспертов-страноведов, в том числе эффективно работающей агентуры ЦРУ в самой Венгрии.
Слабость и даже сознательное лицемерие команды Эйзенхауэра проявились не только в отсутствии продуманных действий на фоне шумной риторики, но и в противоречии между декларированными решениями и неспособностью (или нежеланием) проводить их в жизнь.
Заверив в дни венгерского кризиса Москву по дипломатическим каналам в отсутствии интересов США в регионе, Вашингтон молчаливо согласился с существующим порядком вещей, понимая, что СССР не «отпустит» страну, граничащую с прозападной Австрией и независимой, хотя и коммунистической Югославией. В то же время США ни разу не призвали повстанцев к сдержанности, что в тех условиях было бы единственно правильным решением.
Вместо того, чтобы выступить с конструктивными дипломатическими инициативами, госдепартамент позволил радиостанции «Свободная Европа» пропагандировать заведомо невыполнимые задачи. Декларируя во всеуслышание намерение заставить коммунистов отступить, в осуществление которого оно и само едва ли верило, правительство США ввели в заблуждение весь мир. Главными же жертвами безответственной политики оказались молодые венгры. Поощряя с помощью пропаганды их максималистские требования, администрация Д. Эйзенхауэра манипулировала их страданиями, сделав венгерских повстанцев пешками в великой «шахматной партии» (по известной метафоре Г. Киссинджера).
Таким образом, американские спецслужбы в ходе венгерских событий оказались не на высоте прежде всего в профессиональном отношении. Они недостаточно глубоко знали внутриполитическую ситуацию в стране и тем самым явно недооценили возможности открытых выступлений оппозиции, оказались к ним неподготовлены, в определенной мере даже «проморгали» начало событий и только в последующие недели, уже в ноябре, стали ускоренно наверстывать упущенное, несколько активизировав агентурную работу с оппозицией. Венгерское восстание высветило слабости в работе ЦРУ и ряда других американских структур на восточноевропейском направлении. Внимательное же прочтение представленных в сборнике документов, в которых есть хоть какие-то упоминания об агентурной деятельности западных спецслужб, скорее подтверждает (очевидно, вопреки желанию составителей книги) правоту построений Гати, нежели версии о «контрреволюционном путче», инспирированном извне.
Работа над научным аппаратом книги и археографическим описанием публикуемых документов выполнена не только не профессионально, но и крайне недобросовестно. Нет, как правило, ссылок на первые публикации тех документов, которые давно введены в научный оборот, а в данном издании опубликованы повторно. Очень много неточностей в биографических справках, иногда, например, к числу осужденных после 1956 г. в самой Венгрии отнесены люди на самом деле эмигрировавшие, как, например, видная деятельница венгерской социал-демократии Анна Кетли. Она была министром в коалиционном кабинете Имре Надя, и выехала в начале ноября в Вену для участия в сессии Социнтерна, где ее застала советская военная акция 4 ноября. Оставшись в эмиграции, Кетли позиционировала себя в качестве члена незаконно свергнутого венгерского правительства. Неправильно транскрибируются венгерские имена, фамилии, географические названия, составители, не владеющие венгерским языком и источниками на этом языке, некритически переносили в свой труд те или иные сведения из материалов КГБ середины 1950-х годов, не удосужившись перепроверить. Комментарии к документам почти отсутствуют, что противоречит элементарным принципам публикации источников.
Соответственно не обращено внимание на явные неточности, встречающиеся в документах. Так, процесс по делу Ласло Райка состоялся в 1949 г., в условиях разгоравшегося советско-югославского конфликта, а не в 1946 г., видный же деятель радикального крыла венгерской оппозиции осени 1956 г. Й. Дудаш к делу Райка не имел отношения.
Во вступительной статье и биографических справках доминирует черно-белый подход, иногда огульно осуждаются как враги коммунистического режима люди, занимавшие весьма неоднозначную политическую позицию. Зачастую не проводится должного водораздела между различными идейно-политическими течениями, представленными в событиях; все политически активные лица, не поддержавшие так или иначе советскую военную акцию, безразборно оказываются в одном «контрреволюционном» лагере. Среди них и влиятельный деятель левого крыла партии мелких хозяев З. Тилди, президент Венгрии в 1946-1948 гг. Его партия, будучи однозначно антифашистской с момента своего основания, в одном из документов (как и социал-демократы) отнесена к фашистским. Оставить это место без комментариев – не просто научный промах, но определенная политическая позиция. Таким же образом с легкой руки составителей книги в роли «опасного государственного преступника» оказался и один из крупнейших философов-марксистов XX века многократно издававшийся в СССР и постсоветской России Дердь Лукач, задержанный при попытке выйти из югославского посольства 18 ноября, «благодаря высокой бдительности» сотрудников МВД, вместе с еще двумя «опасными преступниками» (бывшим первым секретарем венгерской компартии З. Санто и ветераном венгерской компартии З. Вашем, около 15 лет проведшим в хортистской тюрьме, по большей части вместе с будущим лидером венгерской компартии М. Ракоши).
Вообще же некоторые штампы в гэбистских донесениях 1950-х годов (хортистами, к примеру, называли всех оппонентов режима независимо от их убеждений) оказались настолько живучими, что повлияли и на составителей биографического справочника. Впрочем, одномерность мышления, зацикленность на постоянной западной угрозе не помешали составителям некоторых донесений довольно адекватно оценивать дефицит народной поддержки действующего правительства, влияние общественного мнения на поведение тех или иных функционеров.
Ошибки касаются не только венгерских реалий, но и деятельности советских структур, что вызывает удивление. Так, комитет информации при МИД СССР не был ликвидирован, как утверждается, в 1954 г., а функционировал до 1958 г., что прослеживается и из публикуемых документов.
Иногда в биографических справках можно прочитать явный вздор, например о том, что непримиримый противник коммунизма кардинал Миндсенти в условиях советского военного присутствия мог руководить действиями восставших из американского посольства, в котором укрылся на рассвете 4 ноября. Эта и некоторые другие подобные глупости тиражируются в широком общественно-научном сознании – тираж книги велик по меркам сегодняшней научной литературы (2000 экз.), он вдвое превышает тираж упомянутого фундаментального издания «Советский Союз и венгерский кризис 1956 г.»
Когда дело касается оценок во вступительной статье внешней политики СССР начиная с 1953 г. Меры, принятые руководством СССР после смерти Сталина по смягчению международной напряженности, расцениваются однозначно негативно, как ослабляющие безопасность СССР, предпочтение отдается курсу на конфронтацию с Западом. Особое сожаление выражено по поводу увольнения в 1954-1955 гг. из органов нескольких тысяч сотрудников ГБ, в том числе «стоявших у истоков спецслужб послевоенного времени восточноевропейских государств». Можно вспомнить в этой связи генерала М. И. Белкина, главного советника при инсценировке осенью 1949 г. процесса по делу Ласло Райка, имевшего большое международное значение: по итогам этого процесса антиюгославская кампания, инициированная Сталиным в 1948 г., взошла на новый виток, Югославия объявлялась страной, находившейся во власти уже не просто националистов и ревизионистов, но шпионов и убийц. Деятельность М. Белкина и его коллег в Будапеште в 1949 г. дала в то время определенные основания одному из лидеров югославской компартии М. Пьяде публично назвать сталинский СССР страной, экспортирующей виселицы в государства своей сферы влияния. Вся рецензируемая книга, вступительная статья, комментарии к ней, биографические справки не только пронизаны апологетикой конфронтационного подхода во внешней политике. Стремление защитить честь своего мундира приводит составителей в лучшем случае к замалчиванию, а в худшем к циничной апологетике преступлений, совершенных при Сталине и осужденных на XX съезде КПСС. Фактическая солидаризация с этой позицией в 2009 г. федеральной структуры – Агентства по печати и массовым коммуникациям, вызывает у непредвзятого читателя вполне естественные вопросы.
Выход в свет рецензируемой книги не случаен, отражая наметившуюся в последние годы определенную тенденцию, связанную с ревизией некоторых принципиальных оценок, утвердившихся в нашей литературе с конца 1980-х годов. В декабре 1989 г. Политбюро ЦК КПСС официально признало необоснованность и ошибочность вступления войск пяти стран-участниц Организации Варшавского договора в Чехословакию 21 августа 1968 г. В 1989 – 1990 гг. подверглась критической переоценке и советская политика в Венгрии в 1956 г., в ноябре 1992 г. первый президент России Борис Ельцин при посещении Будапешта говорил с трибуны венгерского парламента о неправомерности советского военного вмешательства во внутренние дела Венгрии в трагические дни «будапештской осени».
Однако судя по отклику некоторых российских СМИ на отмечавшееся в августе 2008 г. 40-летие ввода войск ряда стран-членов ОВД в Чехословакию (особенно показательна публикация сотрудника ИНИОНа РАН А. И. Фурсова в «Литературной газете»), начиная со второй половины 2008 г. кое-кем была предпринята попытка апологетически пересмотреть отношение к отвергнутой М. С. Горбачевым и его окружением «доктрине Брежнева», к теории «ограниченного суверенитета» стран советской (российской) сферы влияния. За этим стоит апология права СССР (как и постсоветской России) на свободу рук в своей зоне безопасности, на широкое применение силовых методов во внешней политике. Распространенным аргументом в пользу правомерности силовой политики является ссылка на аналогичные действия США и НАТО в Югославии и на Ближнем Востоке. Эта позиция все более проявляется и в учебных пособиях по истории, что соответствует официальным установкам, нашедшим отражение в прессе. Как отмечалось в документе государственной комиссии, разрабатывавшей концепцию новых учебников по истории, в прежних учебниках «тенденциозно, в антипатриотическом ключе рассматривается участие Советского Союза в подавлении антикоммунистических выступлений в Венгрии и в Чехословакии в 1956 и 1968 гг.».
Последовательное претворение в жизнь этой позиции ведет к отказу от любых моральных оценок при обращении к истории и налагает veto на сколько-нибудь критический подход к освещению нашего недавнего прошлого. Ведь «любая критика преступлений периода коммунизма отдает русофобией и играет на руку силам, ведущим подлую игру против России», утверждает в своей статье А. Фурсов. Отечественные историки, не склонные к безудержной апологетике советской внешней политики, становятся, по его мнению, орудиями в информационно-психологической войне, цель которой заключается в том, чтобы «выработать у русских разрушительные комплексы неполноценности и вины, нанести как можно более мощные психоудары (так в тексте – А.С.) по коллективному сознанию и коллективному бессознательному нации, загнать ее в психологически оборонительную позицию».
Сторонники указанной точки зрения последовательно ставят знак равенства между антисоветским и антироссийским, что вступает в видимое противоречие не только с научным знанием, но и с обозначенной в феврале 2006 г. при посещении Будапешта позицией президента России В. В. Путина, акцентировавшего внимание именно на нетождественности советской и российской политики: современная Россия, отмежевавшаяся от ошибок советской внешней политики, не несет ответственности за решения, принятые в венгерском вопросе осенью 1956 г. Таким образом, любое стремление к выявлению исторической правды о нашем прошлом чревато политическими обвинениями в русофобии; во избежание таких обвинений историки вынуждены не касаться острых тем, возрождается прежний, табуированный подход к отечественной истории новейшего времени. Согласно предложенной некоторыми авторами логике, поскольку критика советской, в том числе сталинской внешней политики в ее конкретных проявлениях расценивается как антироссийский акт, задача «честных» российских историков сводится к апологии советского прошлого, внешней политики СССР и к разоблачению антироссийских происков Запада.
Среди форумов, на которых клеймятся потуги «либералиствующих», «мазепствующих» и т. д. историков очернить внешнюю политику СССР, можно выделить некоторые конференции в неконтролируемом центральной властью своей страны приднестровском регионе Республики Молдова, организованные при участии влиятельных московских спонсоров. С их трибуны декларируется уверенность в непогрешимости советского руководства, в том числе эпохи Сталина, и в то же время иной раз остро критикуется современное российское руководство за пренебрежение военным образованием и военно-патриотическим воспитанием, закрытие военных академий и т. д.. Если обнародованные архивные документы противоречат схемам, монопольно претендующим на защиту российских интересов, они отвергаются сплеча. Так, события 1940 г., связанные с катынской трагедией, ассоциируются у сотрудницы ОМЭПИ Института экономики РАН Н. Я. Лактионовой лишь с «изощренной геббельсовской пропагандой», что является наиболее наглядным примером уже состоявшегося возвращения части российской академической исторической науки к стереотипам советской эпохи.
Что же касается вышеупомянутого издания А. Хинштейном «дневников Серова», то подробный источниковедческий анализ опубликованных в ней материалов станет, как уже отмечалось, делом близкого будущего. Пока же следует обратить внимание на обилие во вступительной заметке к разделу о Венгрии 1956 г. стереотипов, вполне перекликающихся по своей тональности с трактовками, предложенными в книге «Венгерские события 1956 года глазами КГБ и МВД СССР» (определение характера тех событий как первой «цветной революции»; ложный тезис о нелегальном переходе нескольких тысяч бывших хортистских офицеров из Австрии; явно фальсифицированная цифра о 800 казненных без суда и следствия за 17 дней беспорядков; при характеристике Белы Кирая говорится лишь о его службе в хортистской армии-пособнице вермахта, но совершенно не упоминается о том, что в момент ареста в 1951 г. этот генерал Венгерской народной армии, выдвинувшийся на командные должности уже в условиях послевоенной «народной демократии», был при Ракоши начальником главной в стране военной академии).
Возвращение к некоторым догмам советской историографии, мало способствующее повышению престижа отечественной гуманитарной науки, вряд ли, однако, получит поддержку исследователей, которые привыкли основывать свои штудии не на идеологемах, а на выверенных архивных источниках. Они не собираются сдавать свои позиции, хотя и подвергаются обструкции определенной части коллег и голословным обвинениям в «антироссийскости». Показательны проведение международных конференций, публикация их материалов и выпуск ряда документальных сборников и исследований (в том числе выполненных методом «oral history»), проливающих свет на разные стороны и аспекты восточноевропейских кризисов эпохи социализма. Поиск исторической истины продолжается.