В Польше сложился широкий общественный консенсус по поводу исключительности страданий и сопротивления польской нации во время Второй мировой войны. Важными элементами польского образа войны стали героизм защитников Вестерплатте от немецких войск в 1939 году, не имеющее аналогов «подпольное государство» и Варшавское восстание 1944 года, огромные человеческие и материальные потери страны. До сих пор именно события времен войны занимают центральное место в культуре памяти и семейной традиции большинства поляков. В тоже самое время те же события и в целом специфика польского переживания войны (очень существенной составляющей которого стал раздел Польши между Третьим Рейхом и СССР, с последовавшими за этим этническими чистками и перенесением границ) попали в «коллективную непамять» (меткое выражение Роберта Трабы) западных европейцев и американцев. Более того, в мировой прессе до сих пор периодически появляется термин «польские концлагеря» по отношению к нацистским «фабрикам смерти», созданным на оккупированных территориях Польши. И, пожалуй, не является секретом широкая распространенность стереотипа «извечного польского антисемитизма», наиболее жестко (даже жестоко) высказанного премьером Израиля Ицхаком Шамиром: «Поляки всасывают ненависть к евреям с молоком матери». Об этой асимметрии памяти и остроте польских комплексов по поводу недостаточной эмпатии Запада к польскому переживанию войны важно помнить для понимания контекста того, о чем пойдет речь ниже.
Главным вызовом для мартирологического образа Польши во время войны стала книжка Яна Томаша Гросса «Соседи». Она вышла на польском языке в 2000 году в издательстве «Пограничье». Посвященная событиям 10 июля 1941 года, когда евреи городка Едвабнэ были сожжены заживо группой польских жителей того же городка, книжка Гросса произвела эффект разорвавшейся бомбы. На основании воспоминаний выживших в годы Холокоста евреев и актов судебного процесса 1949 года против 22 мужчин, обвиненных в совершении преступления в Едвабнэ, Гросс выдвинул тезис, что убийство евреев в городке было осуществлено местными поляками на почве антисемитизма и с целью наживы, при пассивном наблюдении за происходящим со стороны немцев, лишь фиксировавших события на фото- и кинопленку.
Тема событий в Едвабнэ, польско-еврейских отношений и памяти о войне стала главной темой СМИ. Через год книга Гросса была издана по-английски в издательстве Принстонского университета. Вскоре появилась целая серия других публикаций о событиях в Едвабнэ, а Институт национальной памяти провел специальное расследование происшедшего в июле 1941 года (которое, в частности, уточнило количество жертв и обстоятельства преступления).
Книга Гросса стала едва ли не главным предметом острых дискуссий между сторонниками «критического патриотизма» и адептами «новой исторической политики», призывавшими создавать позитивный образ польского прошлого. По меткому замечанию уже упоминавшегося в этом тексте Роберта Трабы, ни консервативным кругам, ни их оппонентам (прежде всего, из «Газеты выборчей») не удалось создать общее «пространство настоящего диалога». Тем не менее, обсуждение книги Гросса продемонстрировало недюжинный интеллектуальный уровень польской политики, историографии, журналистики.
Текст Гросса стал предметом самого пристального анализа со стороны его критиков. Такому внимательному прочтению своего текста мог бы позавидовать каждый автор. Учитывая общественный резонанс дискуссии, практически никому из ее участников не удалось остаться «вне политики», а ее будущие исследователи получили интереснейшее свидетельство различных вариаций взаимоотношения и взаимопроникновения научного и политического (подчеркну, что я не считаю эти два понятия ни исключительно антагонистическими, ни полностью тождественными). Сам Гросс выступил активным участником обсуждения – и на страницах прессы, и в телеэфире, и на публичных дискуссиях.
В либеральных кругах книжка Гросса воспринималась, прежде всего, как тяжелое, но необходимое напоминание о темных страницах прошлого, как повод отойти от исключительно мартирологического образа Польши, и даже как один из инструментов модернизации и европеизации польского самосознания. Основной аргумент критиков Гросса в политической плоскости состоял в том, что «Польша не нуждается в преодолении прошлого по немецкому образцу… Сегодня Польше необходимо возрождение памяти» (Богдан Мусял в «Жечпосполитой» 24 февраля 2001 года). В плоскости академической критики Гросса обращали внимание на источниковедческие и концептуальные проблемы его работы. В частности, упоминалось некритичное доверие автора к любым свидетельствам переживших Холокост (что Гросс прямо задекларировал в своем тексте); деконтекстуализация событий в Едвабнэ (прежде всего, вынесение за скобки анализа опыта недавней советской оккупации); преуменьшение роли немцев в инспирировании событий 10 июля 1941 года; отсутствие упоминаний о различных моделях поведения поляков и отождествления действий группы убийц с настроениями и желаниями всего польского населения Едвабнэ. Указывались и фактографические ошибки, например неправильное цитирование показаний Чеслава Лауданского. В данном случае Гросс признал свою ошибку, но только после того, как сын Лауданского подал на него в суд за оскорбление чести родителя. Серьезной академической дискуссии по поводу перечисленных замечаний не состоялось. Во многом из-за того, что едва ли не все они воспринимались в контексте внутрипольского политического противостояния и списывались на упорное нежелание оппонента расставаться с мифами.
Несмотря на это, в целом все участники обсуждения «Соседей» и справа, и слева согласились с важностью вопроса и необходимостью его постановки в публичном пространстве. В траурных мероприятиях памяти жертв в Едвабнэ приняли участие высшие должностные лица Польши. Едвабнэ безусловно стало новым местом памяти (в терминологии Пьера Нора) не только в Польше, но и в Европе.
***
Через шесть лет после выхода «Соседей» американское издательство Random House выпустило новую книгу Яна Гросса «Страх». Ее подзаголовок таков: «Антисемитизм в Польше после Аушвица». Книжка увидела свет накануне 60-летия погрома в Кельцах, случившегося 4 июля 1946 года и унесшего жизни 80 евреев. Совпадение не было случайным. Тем более не была случайной первая рецензия книжки, написанная нобелевским лауреатом Элиею Визелем для The Washington Post.
На этот раз американское издание вышло раньше польского, тем не менее, дискуссия вокруг новой работы Гросса вспыхнула в Польше раньше, чем был закончен ее перевод. Рецензия Визеля была настолько острой, что с ответом выступил главный редактор «Газеты Выборчей», друг Гросса и человек немало способствовавший популяризации его «Соседей», Адам Михник. Михник отметил, что в своем тексте Визель изобразил Польшу страной, неспособной избавиться от заразы антисемитизма, тем временем, как «ни одна другая страна Центрально-Восточной Европы не провела настолько серьезного и искреннего переосмысления своей истории, как Польша» («Газета выборча» от 27 июля 2006 года).
Как и «Соседи», «Страх» был написан прекрасным стилем. Являющаяся фактически синтезом уже опубликованных и достаточно известных материалов, новая книжка Гросса, по меткому замечанию Пьотра Врубеля, каждой своей страницей раскрывала глубину личной ангажированности автора в тему («Газета выборча» от 29–30 июля 2006 года). В «Страхе» Гросс выступил скорее не как историк, но как ангажированный публицист, стремящийся предложить социологическую теорию для объяснения таких событий, как погром в Кельцах. Автор объяснял природу этого события тем, что выжившие во время Холокоста евреи напоминали полякам об их соучастии в нацистской политике изоляции и уничтожения, а возвращавшиеся на место довоенной жизни евреи вызывали чувство угрозы, в первую очередь, из-за того, что их собственность была давно разделена и занята поляками.
Наиболее глубокий критический анализ «Страха» предложил видный польский историк, бывший посол Польши в Израиле Мацей Козловский (в «Жечпосполитей» от 15–16 июля 2006 года и в «Новым дзеннику» от 29–30 июля 2006 года). Козловский обратил внимание на избирательный и односторонний подход Гросса к историческим источникам, необоснованные и даже опасные обобщения, когда из всего спектра поведенческих стратегий послевоенного польского общества упоминаются и описываются только антисемитские, в результате чего у читателя возникает ощущение стереотипного повсеместного, внеконтекстуального и безальтернативного «польского антисемитизма». Рецензент обратил внимание на манипуляционную риторическую стратегию автора, который фактически разделил героев своей книги на четыре группы: «поляков» (тождественны обидчикам и преступникам), «евреев» (тождественны жертвам), «интеллектуальные элиты» и «коммунистов». При этом, когда Гросс пишет о поляках, спасавших евреев во время нацистской оккупации, он говорит о них (снова обобщенно) только то, что они боялись признаться в том, что помогали евреям. По мнению рецензента, при построении социологической модели необходимо задаться вопросом о том, были ли Едвабнэ и Кельце событиями типичными или исключительными? При этом, он сразу четко и однозначно подчеркивает, что такой вопрос не имеет ничего общего с оправданием или релятивизацией этих преступлений. Козловский метко заметил, что чрезвычайно активная реакция на книгу и в Польше, и за границей проистекала из ее обращения к сильному стереотипу, который она еще больше усиливает. Несмотря на то, что в современной Польше очень заметно возрождение еврейской культуры и памяти и интереса к ней со стороны широких слоев польского общества, прежде всего, молодежи. Козловский высказывает опасения, что риторика Гросса может только помешать этому важному процессу.
***
В самое ближайшее время в Польше ожидается издание очередного текста Яна Т. Гросса под названием «Золотая жатва». Сравнительно небольшое по объему исследование (скорее даже эссе), написанное Гроссом в соавторстве со своей женой Иреной, на этот раз касается вопроса участия поляков в уничтожении евреев во время Холокоста и мародерстве на местах бывших концлагерей после окончания войны. Толчком к написанию текста и его смысловой осью стала фотография, опубликованная три года назад в «Газете Выборчей». На фотографии, относящейся то ли к 1945, то ли 1946 году, изображена группа крестьян и милиционеров на месте концлагеря Треблинка. На первом плане – черепа и кости.
Фактов разграбления захоронений на территории бывших концлагерей не отрицает ни один серьезный польский историк или журналист. Сомнения вызывает атрибуция использованного Гроссом изображения – появились сообщения, что сотрудники музея в Треблинке не исключают, что фото могло запечатлеть людей, собранных для уборки территории бывшего лагеря. Гораздо большие сомнения вызывает фактический отказ Гросса от попытки проанализировать и понять мотивы и логику поведения людей, ставших тогда мародерами. Как и в предыдущих книжках, он избегает контекстуализации описываемых событий и всю наррацию выстраивает вокруг эмоционального состояния жертв.
Марцин Заремба на страницах «Газеты Выборчей» (14 января 2011 года) справедливо обращает внимание на важность упущенной Гроссом возможности вписать свою наррацию в контекст общей брутализации, вызванной войной, в поле исследований крестьянской культуры в Польше; убедительно показывает, что редукция мотивов мародерства к антисемитизму попросту поверхностна. Рецензент искренне сожалеет о том, что Гросс излишне односторонен. Тем более, что по убеждению Зарембы, «мы (т.е., поляки – А. П.) нуждаемся в Яне Т. Гроссе», ведь именно во многом благодаря ему в польское сознание входит ощущение «соучастия в Холокосте» (не знаю, как более адекватно перевести на русский «wspόlwina za Holocaust»).
Главный редактор правоцентристской «Жечипосполитой» Павел Лисицкий сожалеет по другому поводу. А именно – что Гросс все время «обобщает» и «нападает на поляков как таковых», предлагая выводы, которые фактически прочитываются таким образом, что «каждый поляк подозрителен по самому факту своей национальной принадлежности» («Жечпосполита» от 5–6 февраля 2011 года).
Появилась информация о интернет-инициативе блокировать почту краковского издательства «Знак», готовящего к печати «Золотую жатву» (и ранее издавшего «Страх»). Нельзя исключать, что дело может снова дойти и до прокуратуры – в случае с предыдущей книжкой Гросса она была вынуждена рассматривать возможности открытия дела по обвинению в оскорблении польского народа. В конце концов прокуратура возбуждать такое дело отказалась.
«Золотая жатва» еще не издана, но уже стала главной темой телевизионных ток-шоу и газетных дискуссий. Причем, при внимательном рассмотрении, «в круге третьем» дискуссии вокруг Гросса мало что изменилось по сравнению с его предыдущими текстами. И в смысле польских реакций на них, и в смысле демонстративного нереагирования автора на практически все высказанные критические соображения. Хотя недавно в СМИ появилась информация, что в польской версии «Золотой жатвы» Гросс таки изменил цифру приблизительного количества убитых поляками за годы войны евреев с «между 100 и 200 тысячами» на «несколько десятков тысяч».
Очередная книжка Гросса готовится в печати в уже привычной атмосфере ожидания и скандала. Хотя польская исследовательница Барбара Энгелькинг, автор монографии о судьбах евреев, искавших спасения в польской деревне в 1942–1945 гг., отметила, что за десять лет, прошедших со времени издания «Соседей», атмосфера в Польше все же изменилась и теперь дискуссия проходит гораздо спокойнее и серьезней. Тем не менее, десятки гораздо более взвешенных и серьезных исторических публикаций не вызывают и сотой части подобного общественного резонанса. Один из польских журналистов объясняет это тем, что «значимые исторические книги должны быть интересны и для неспециалистов». Другой упомянет живой и провокационный стиль Гросса. Не лишено смысла помнить и о географическом факторе – в восприятии большинства поляков чрезвычайно важно, что Гросс – автор американский.
Пока польская дискуссия вокруг важных, сложных и многосторонних польско-еврейских отношений продолжает свой «третий круг», в Украине, России, Беларуси или Молдове тема Холокоста и участия в нем местного населения остается в значительной степени табуированной и непропорционально слабо представленной на уровне СМИ или государственной политики.