«Смех… спас меня. Пройдя все ступени ненависти и отчаяния, я достиг той высоты, откуда видно как на ладони смешное. Расхохотавшись, я исцелился, как тот анекдотический мужчина, у которого «лопнул в горле нарыв при виде уморительных трюков пуделя». Перечитывая свои записи, я вижу, что, стараясь изобразить его страшным, я лишь сделал его смешным,— и казнил его…», — писал Владимир Набоков в рассказе «Истребление тиранов», написанном Берлине в 1936 году.
В России, где светская власть традиционно обладала ореолом сакральности, политическая сатира приживалась с трудом. «Нам нужны советские Гоголи и Щедрины», —заявлял Г.М. Маленков в 1952 году. А поэт Благов откликнулся в 1953 году: «Я— за смех! Но нам нужны/ Подобрее Щедрины/ И такие Гоголи,/Чтобы нас не трогали…».
И даже смерть Сталина не изменила положение вещей. Хотя, из мемуаров современников эпохи нам известно, с какой радостью зачастую воспринималось это событие. Особенно миллионами заключенных, которые томились в лагерях. Одним из них был Вадим Туманов, штурман парохода, осужденный в 1948 году на 8 лет (по нескольким статьям, в том числе и по статье об антисоветской агитации). Он восемь раз пытался бежать, в результате его срок вырос до 25 лет. После смерти Сталина Туманова освободили. О своей жизни Туманов рассказывает в книге «Все потерять – и вновь начать с мечты…». Там он в частности описывает и день, когда лагерные заключенные узнали о смерти Сталина:
«Однажды майор проходил мимо дворика, в котором я гулял.
— Что, Туманов, гуляешь?
— Гуляю, гражданин начальник.
Он смотрит на меня, хитро улыбаясь:
— Ус хвост отбросил!
„Ус“ — так называли на Колыме Сталина. Еще мы звали его „зверь“, „гуталинщик“, „Хабибуллин“, хотя каждый знал, что он не татарин. <…>
Я недоверчиво смотрю на майора.
— Вы это серьезно, гражданин начальник? — спрашиваю.
— Разве такими вещами шутят? — ответил майор.
Поворачиваюсь от него и бегу в тюрьму. Надзиратели не понимают, почему я так мало гулял. А я кричу во все подряд волчки железных дверей:
— Сталин сдох! Сталин сдох!
Я еще не понимаю, чем это может обернуться для страны, для нас всех, но какое-то будоражащее чувство подступающей новизны, ожидаемых перемен, радующих событий переполняет и требует выхода, хотя бы в диких выкриках:
— Сталин сдох! Хабибуллин сдох!
Часа два спустя в тюрьме появляется сопровождаемый надзирателями Мачабели, теперь начальник прииска. Он задумчив, сдержан, немногословен. Заходит в камеру:
— Никаких вопросов! — говорит, опустив голову. — Сегодня в столице нашей Родины скончался… дорогой… Иосиф Виссарионович Сталин! — И вытирает платком выступающие слезы».
Автобиографическая книга Туманова впервые была напечатана только в 2004 году. Но задолго до этого, еще в 1991 году вышел фильм Михаила Калика «И возвращается ветер», в котором можно увидеть очень похожий эпизод. Заключенные на поверке в лагере узнают о смерти Сталина.
Михаил Калик, в 1951 году студент ВГИКа, был осужден на 10 лет по той же 58 статье. После смерти Сталина, в 1954 году его освободили и реабилитировали. Вадим Абдрашитов вспоминал, что встретив Калика после освобождения, он спросил его: «Миша, как ты выжил?». Тот ответил: «Я дал себе задание. Я — на выборе натуры. Мне нужно снимать кино». Схожим образом спасался актер Вацлав Дворжецкий, попавший в лагерь в 19 лет: «Меня спасло только то, что я попал в лагерь, когда мне было всего девятнадцать лет. Все, что со мной происходило, я пытался переводить в игру». Роя котлован, он представлял, что строит замок, в котором будет королем. А когда приходил в барак, начиналась уже другая игра. Обо всем этом Дворжецкий рассказывает в лагерных воспоминаниях, которые он иронично назвал «Пути больших этапов» (книга вышла в 1994 году).
Еще в 1970-е гг. художники Комар и Меламид становятся известны, как отцы–основатели соц-арта, художественно направления, которое было призвано иронически переосмыслять наследие соцреализма.
А с наступление эпохи гласности на страницах журнала «Крокодил» проводится целый конкурс карикатур «Глазами гласности». С обложки одного из номеров взирал портрет тирана, составленный из десятков человеческих черепов. На страницах другого Сталин, разглядывая перестроечные лозунги, вопрошал Берия: «За что же мы кровь проливали, Лаврентий?». Смешно? Скорее, жутко.
В советском массовом сознании годами культивировался образ Сталина не как человека, а некой бессмертной субстанции. Он сам старательно поддерживал этот миф. «Ты думаешь, ты Сталин? Ты думаешь, я Сталин? Нет. Это он Сталин!», – по легенде вождь народов указал на портрет на стене, отчитывая своего сына Василия за какой-то проступок, который мог опорочить великую фамилию.
Может быть, желая убедиться, что этой бессмертной сущности тоже пришел конец тысячи людей пришли попрощаться с вождем. Прощание со Сталиным стало новой Ходынкой, повлекшей гибель и ранения сотен людей (их точное число неизвестно). Драматург Виктор Розов («Летят журавли») вспоминал, что любопытство повлекло и его на похороны Сталина: «Вижу, вдали к площади Пушкина со всех улиц, как с гор, льются стремительные потоки людей. Они хлынули из подъездов, дворов, из переулков, улиц, и всех их несло в одно страшно вздувающееся русло. Во мне стал стучать метроном» (из книги «Удивление перед жизнью»). Вовремя осознав нависшую угрозу, Розов решает повернуть назад. Он перемахнул через ряд заборов и очутился на свободном Садовом кольце. Домой он пришел со вздувшимся коленом. А вечером узнал о многочисленных жертвах.
Перестроечный кинематограф старательно лишает фигуру Сталина ореола сакральности. В 1989 году в Союзе впервые полностью напечатан юмористический эпос Фазиля Искандера «Сандро из Чегема». В том же году выходит фильм Юрия Кары «Пиры Валтасара, или Ночь со Сталиным» по мотивам одноименной новеллы из романа. «Вопреки либеральному ликованию в стране, когда гроб с телом Сталина убрали из Мавзолея, чегемцы приуныли.
— Надо же было все наоборот сделать, — говорили они в отчаянии, — надо было Ленина похоронить, а этого оставить, написав на Мавзолее: «ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ВУРДАЛАК, ВЫПИВШИЙ НАШУ КРОВЬ». Неужели им некому было подсказать?», — писал Фазиль Искандер.
В фильме Кары Сталин предстает в двух образах: бандит в чернобурке, совершающий ограбление на пароходе в самом начале фильма, и скучающий бонвиван на ночном пиру. Сталин в исполнении Алексея Петренко – печально –ироничный персонаж. В нем нет ничего зловещего, он скорее воплощает все ту же «банальность зла». Сталин заставляет плясать жену Берии, которая не умеет танцевать, Лакоба стреляет по яйцам на голове повара, а Климент Ворошилов сладострастно впивается зубами в пятачок жареного поросенка. Старательно отплясывающий перед вождем Сандро напоминает о герое фильма «Клятва» (1946). Там отличившийся рабочий, который оказался перед Сталиным, восторженно отплясывает перед вождем холопский танец, тешит барина. Скучающие вожди, мелкое мучительство, тоска застолья. «Гнятет вяжущая неловкость, как при виде бега в мешках», так выразился Олег Ковалов в статье « “Синема-бис”, или Грезы о свободе” («Искусство кино», 1990, №6).
«Там наш вождь лежит в луже мочи», – переживали наши депутаты, посмотрев британский фильм «Смерть Сталина». Именно нарушение этого табу на телесность стало в свое время первым знаком освобождения в перестроечной культуре. В романе «Остров Крым» Василия Аксенова, который был впервые напечатан на родине в 1990 году, читаем в главе «К столетию Сталина»: «…В ссылке над ним смеялись: Коба опять не снял носки; Коба спит в носках; товарищи, у Кобы ноги пахнут, как сыр «бри»… Конечно, все, кто тогда, в Туруханске, смеялся, впоследствии были уничтожены, но в то время рябой маленький Иосиф молчал и терялся в догадках, что делать: снять носки, постирать – значит, признать поражение, не снимать носки, вонять – значит, превращаться все более в козла отпущения. Решил не снимать и вонял с мрачностью и упорством ничтожества».
В 1989 году выходит фильм Владимира Наумова «Закон», посвященный реабилитации жертв политических репрессий. Действие начинается как раз в марте 1953 года, со смертью Сталина. Берия, осматривающий спальню вождя, находит в кровати старый носок. «Человек умер, а носки воняют», – бормочет он себе под нос.
Впрочем, Сталин появляется в фильме только в самом начале. Дальнейшее – история народа, история исковерканных человеческих судеб. «Знаете ли вы, что такое террор? Это гораздо интереснее, чем украинская ночь. Террор — это огромный нос, который смотрит на вас из-за угла», — объяснял в свое время писатель Юрий Олеша. Об этом и рассказывает Наумов в фильме «Закон». Сталин не умер, но растворился в воздухе, как радиоактивная пыль. Молодой следователь Лунин берется за пересмотр дел безвинно репрессированных. Его предшественник (который был следователем с 1939 по 1953) бросает: «Ты родился на 20 лет позже, вот и вся твоя заслуга». А в следующей сцене Лунин надевает китель старика и ведет допрос той самой девушки, которую хочет оправдать в 1953 –м. И становится очевидно, как легко один человек мог бы занять место другого. «Ваши окна выходили на Арбат, вы планировали покушение на товарища Сталина». «Нет, мои окна выходили во двор». «Может, вы просто забыли?. «Я помню, я часто их мыла. Можно я немного посплю?». Экранное время постоянно мечется между 30-ми и 50- ми. Вот Пиотровского арестовали во дворе его дома. А вот Лунин сидит перед следователем. «Ваша фамилия? –Лунин. Нет, ваша фамилия Пиотровский. – Подождите, я сейчас все объясню. – Не надо ничего объяснять. Год рождения? – 1923. – 1923-й? – Да, 6 сентября. – А сейчас на дворе 1939 год. Выходит вам нет и 16 лет. – Выходит, что так. Это какая –то ошибка».
Такая вольность в обращении со временем показывает всю абсурдность сталинского террора. Так люди принимали на себя самое невероятное. Так менялись судьбами, отдавая свое имя покойнику, так возвращались из заключения жены, и находили своих мужей с другими, так адвокаты, уходили в сельских учителя, чтобы притвориться травой, стать никем, чтобы миновала беда. Так стрелялись не в силах вынести собственного бесчестья. «Он посадил друга. Ты бы мог посадить друга? – Слава богу, нам не придется об этом думать». И это, пожалуй, главный вопрос который ставит Наумов в своем фильме.
«А ты бы мог посадить друга?».
«Нет, Сталин не сдался. Считает он смерть поправимостью», – писал поэт Евгений Евтушенко еще в 1961 году. А в 1990 году он снимает художественный фильм «Похороны Сталина». В фильм показана история мальчика Жени по прозвищу «Маяковский», который пишет стихи, вступает в стычки с уличной шпаной, и свято верит тому, что пишут в газетах. История имеет явно автобиографический оттенок, хотя отец Евтушенко не был арестован, как отец героя фильма. Но такая судьба была у миллионов других отцов. На похоронах Сталина Женя знакомится с девочкой Элей, и их нежные полудетские чувства словно предвещают грядущую оттепель. Парочка забирается в мастерскую одинокого скульптора, которая заполнена бюстами членов политбюро. Разгоряченные подростки танцуют рок-н-ролл. Снятая Элей пушистая кроличья шапка оказывается на голове у скульптуры Сталина. Так тиран становится безобидным, и почти смешным. Так позже, в 1993 году Крис Маркер в фильме «Последний большевик» показывает детские ладони, облепившие сталинский бюст. Который сразу лишается всякого пафоса.
Но Эля нелепо погибает под колесами грузовика. Опять временной сдвиг, и сталинский гебэшник входит в Москву 90-х. За кадром звучит голос Евтушенко, в кадре документальная съемка Москвы, где митингующие люди несут над головой плакаты: «Осторожно, Сталин еще жив». «Я снял только то, что видел сам, я ничего не придумал», – говорил Евтушенко о сцене прощания со Сталиным. Когда умер Сталин, Евтушенко было 20 лет. Это его ноги ступали по мягкому, это он слышал хруст нежных девичий костей, и видел слезы молодого грузина, который не мог убрать грузовики, потому что «нет приказа». «- Ты видел Сталина? – спросила мама. – Видел, – обобщительно отметил я, чокаясь с этим парнем граненым стаканом. Я не соврал маме. Я действительно видел Сталина потому, что все происшедшее – это и был Сталин. Этот день был переломным в моей жизни, а значит, и в моей поэзии», – писал Евтушенко в своей автобиографии. Для съемок этого фильма был перекрыт центр Москвы, в поздних интервью Евтушенко говорил, что в массовке было задействовано 200 тыс. человек. Впрочем, очевидцы говорят , что их было не более 2 тысяч. В одном из эпизодов Евтушенко снял и свою маму. Она бросает цветы на могилу композитора Прокофьева. А проходящая мимо женщина бросает ей: «Да не подгадал ваш композитор когда умереть. Вся цветы пошли Сталину».