Постулат собирания земель и расширения территории для национальных движений привычнее отказа от уже приобретённого или выталкивания «нежелательных» регионов за пределы национального тела. Тем не менее, в этот тексте речь пойдет именно о втором случае.
В апреле этого года, в контексте разгоравшейся войны на Донбассе, известный ивано-франковский писатель высказался таким образом:
«На нашем далёком востоке живёт совсем другой народ. Такой, которого мы, западники, не можем ни понять, ни принять, ни – тем более – считать своим. Красивые сказки о единстве легко рассыпаются, когда встретишь этих людей лицом к лицу. Поскольку они знают своё. И они совсем не похожи на нас»Тарас Прохасько, Далекосхідний український фронт..
В конце декабря прошлого года, реагируя на организованный режимом Януковича киевский антимайдан, известный львовский историк описал Донбасс как место проживания «совков», которые «не умеют колядовать», «верят гороскопам и китайским календарям», любят «Голубой огонек» и салат оливье, и «смотрят свысока на тех, кто думает иначе». Тезис о влиянии культуры и истории на современность в данном («рождественском») тексте был преподнесён так:
«Колядующие народы имеют лучшие шансы на благополучие и достоинство, чем народы, не умеющие колядовать. Поэтому давайте колядовать. И учить этому тех, кто не знает или забыл колядки»Ярослав Грицак, Різдвяне. Ср. критический комментарий: Володимир Кулик, Про колядки, іншування та міжгрупові відмінності, и новую публикацию Грыцака, где он повторяет тезис о примате «ценностей» над «идентичностью» для понимания современной Украины, но избегает дискриминационной риторики: Ярослав Грицак, Україна витримає і це випробування..
В мае, комментируя ежедневные сообщения об убитых украинских солдатах, львовский журналист позволил себе такое высказывание в Фейсбуке:
«У мене такое впечатление, что, кроме галичан, никто не погибает за Донбасс. Я уже неоднократно высказывался о том, что пребывание Донбасса в составе Украины не стоит ни одной смерти. А тем более – галичан… За Восточную Украину должны, в первую очередь, воевать жители востока».
Во влиятельном еженедельнике «Зеркало недели» он же провозгласил, что в составе Украины все постсоветские годы «Запад мучился в стране Востока»Остап Дроздов, Західна Україна на вихід. Ср. его же комментарий по поводу предоставления детям переселенцев из Донбасса льгот при поступлении в вузы в Галичине: «Хочу напомнить, что (в отличие от Крыма), Донбасс официально не считается временно оккупированной территорией. Более того – этот регион официально не носит статуса зоны вооружённого конфликта. Поэтому я считаю, что государство Украина ничего не должна этому региону, местное население которого оказывает пассивную поддержку сепаратистам» (Остап Дроздов, Донбаська дискримінація).. Другой львовский журналист 13 июня так отозвался на предложение о строительстве защитной стены на украино-российской границе:
«построить стену на границе – идея хорошая, но малореальная – там же с обеих сторон москали, так что, может, сразу её на Збруче (речка в Западной Украине, служившая в XIX веке границей между Австрийской и Российской империями – А. П.) строить, чтоб потом лишний раз не переносить?»Речь идёт о Володымыре Павливе. Ср. его статью: Україна двох швидкостей..
Подобные цитаты можно было бы множить. Их главная общая черта – околоинтеллигентский галицкий редукционизм, т.е., представление о том, что Украина может быть успешной, избавившись от неизлечимо советизированного Донбасса. Такие рецепты – не изобретение военного времени, но реактуализация высказываний, предыдущая волна которых пришлась на 2010 год, избрание президентом Украины Виктора Януковича. Многим казалось, что именно голоса Крыма и Донбасса обрекли Украину на правление коррумпированного и малообразованного выходца из криминального мира. Ещё один известный львовский писатель тогда вопрошал: «зачем нам такое большое государство?», и пафосно заявлял, что он «отпускает Крым и Донбасс» в уверенности, что тогда «власть у нас будет исключительно демократическая»Юрій Винничук, Я відпускаю Крим..
Для понимания генеалогии таких высказываний стоит вспомнить, что в конце 1980-х – начале 1990-х гг. в украиноязычных интеллектуальных кругах преобладало представление о необходимости «дерусификации» Украины, разъяснения фальши советской пропаганды, которое должно открыть глаза и очистить умы «испорченных» внешним влиянием восточных украинцев. Однако уже к середине 1990-х стало понятно, что никакой «дерусификации» (тем более, мгновенной) не предвидится, у власти остаются все те же посткоммунистические элиты (как правило, выходцы из урбанизированного и индустриализированного востока страны), социально-экономическое развитие Украины оставляет желать много лучшего и она не имеет шансов на полноценную интеграцию в европейские структуры.
Ко второй половине 1990-х в интеллектуальной эссеистике влиятельных писателей и политологов утвердился схематичный образ «двух Украин», разделённых языком (русский vs украинский) и историей (европейской, т.е., прежде всего, польско-австрийской vs российско-советской)Подробнее см.: Микола Рябчук, Дві України: реальні межі, віртуальні ігри. Київ: Критика, 2003. Описание дискуссий начала нулевых вокруг темы «двух Украин» см. в: Оля Гнатюк, Прощання з імперією. Українські дискусії про ідентичність. Київ: Критика, 2005, с. 360-374. Среди критичных публикаций о тексте Рябчука, в которых речь идет об игнорировании автором других разделительных линий и недооценке объединяющих факторов: Володимир Кулик, Щирі українці та їхній othering // Критика. 2000. № 12; Ярослав Грицак, Двадцять дві України // Критика. 2002. № 4; Татьяна Журженко, Миф о двух Украинах. Комментарий к статье М. Рябчука «Две Украины» // Перекрестки. 2005. № 3-4.. Две Украины, несмотря на все оговорки и «постмодерную иронию», представали как географически очерченные и внутренне гомогенные группы (что не покрывалось ни с языковой, ни с религиозной картой Украины, но в целом соответствовало картам электоральных симпатий). При этом, одна из Украин («восточная») описывалась не просто как другая, но как худшая и тянущая всю страну ко дну. Украина же «западная» становилась «последней территорией» (образ одного из эссе Юрия Андруховича), где, благодаря Австрии (Восточная Галиция находилась 114 лет в составе империи Габсбургов после разделов Речи Посполитой) имеется европейская архитектура, отличающая, например, Ивано-Франковск от «Днепропетровска, Кривого Рога или Запорожья, которые в свою очередь ничем не отличаются между собой»Цитата из эссе Юрия Андруховича «Ерц-герц-перц» (1994), в котором он сформулировал причины, по которым украинцы должны быть признательны Австрийской империи. Правда, в книге «Лексикон інтимних міст» (2012) писатель посчитал нужным патетично извиниться перед Днепропетровском..
Рассуждениям о «двух Украинах» пришла на помощь своеобразно адаптированная постколониальная литература: её украинские адепты уничижительно называли сограждан на востоке страны «креолами» и фактически создали нарратив, который по Эдварду Саиду можно назвать «внутренним ориентализмом». Вероятно из-за силы антипольских сентиментов в истории украинского движения в этом нарративе была относительно слабо представлена предложенная польскими авторами широкая концепция «Центральной Европы» и общего наследия многонациональной Речи Посполитой. Хотя некоторые публицисты таки не преминули подчеркнуть непреходящую роль исторической границы между Речью Посполитой и Диким полем (понятно, что Донбасс оказывался в рамках последнего, а потому вне европейского прошлого Украины). Наконец посильную помощь тезису о «двух Украинах» оказали фантазии «Столкновения цивилизаций» Хантингтона, который, напомню, провёл нормативную границу цивилизаций по Днепру.
Образ «утраченной Европы» особо любопытен тем, что иллюстрирует соотношение европейской мифологии и национализма. Все цитированные выше авторы включали в те или иные свои тексты ностальгические нотки о толерантной «бабушке Австрии». При этом умиление канувшей в Лету воображаемой мультикультурностью никоим образом не помешало оттолкнуть и очернить современную гетерогенность. Последняя выступает уже не как причудливое разнообразие и удивительная взаимодополняемость, но как слабость и преграда для успешного национального проекта!
В 2010 году литературовед Роман Дубасевич проанализировал стереотипизацию русскоязычной (восточной) Украины в текстах ведущих украинских эссеистов и пришёл к важному выводу о том, что в основе их построений лежит всё та же идея «чистоты нации» и представление о «национальном возрождении» как возвращении к неиспорченному тяжелой историей «естественному» состоянию «национально сознательной» УкраиныРоман Дубасевич, Діти розпачу..
У представления об эталоне гомогенности и чистоты Украины есть два лица. Первое из них: достаточно наивная вера в то, что «правда» избавит жителей востока от советских наслоений и будет иметь исцеляющий эффект, позволит им вернуться к национальной «нормальности». Другое лицо: убеждение в том, что ничто уже не поможет кроме ампутации (причём, для добра и Украины, и Донбасса). В обоих случаях нынешнее состояние Донбасса однозначно описывается как статичное и ненормальное. И оба подхода фактически отказываются от поиска реалистичных формул сосуществования разных Украин в рамках одного политического сообщества.
В контексте нынешней войны вера в «чистоту» нации нередко примеряет одежды рационализма, рассуждая приблизительно так: «совок» на Донбассе и так не вылечить, а сейчас на это всё равно нет времени. Поэтому Украине надо отказаться от Донбасса, не проливать за него кровь, а, если тот вдруг захочет, то пусть сам себя защищает от российской агрессии. Этот посыл усиливается риторическим вопросом: почему именно на Донбассе ситуацию удалось дестабилизировать до уровня, невиданного ни в Одессе, ни в Харькове, ни в Днепропетровске? Риторический ответ предполагает особую предрасположенность жителей региона к российской пропаганде и массовое неприятие ими Украины как «своего» государства. Важно, что аргумент языка отходит на второй план, поскольку в украинскости преимущественно русскоязычных Киева (со времён Оранжевой революции) или Днепропетровска (с весны текущего годаПодробнее о Днепропетровске и динамике его нынешней трансформации см. мое эссе: Днепропетровск. Там, где начинается Украина.) публично сомневаться уже не принято.
Динамика самого понятия «Восточной Украины» отразила важный смысловой сдвиг: лояльность Украине и готовность защищать Родину в ситуации войны отодвинули на второй план вопрос языковых преференций. Они же фактически уменьшили «восток Украины» до Донбасса, который стал не просто «тормозом на пути в Европу», но удобным негативным архетипом, в который, как в зеркало, могут теперь не без самолюбования смотреться другие регионы, не замечая при этом собственных проблем с патернализмом, взяточничеством и кумовством.
Политическая актуальность галицийского редукционизма состоит в том, что он перекладывает главную ответственность за трагедию Донбасса с местных элит и внешней интервенции на население региона. Рассказы об эталонной, «колядующей» Украине блокируют интеллектуальный поиск рациональных формул сосуществования разных регионов. Наконец, редукционизм по-своему созвучен путинской пропаганде, пытающейся доказать всему миру, что Украина — это неполноценное государство, случайный продукт распада СССР, глубоко расколотая страна, проблем которой никак не решить без учета «легитимных интересов» России.
В ориентализации Донбасса и постулировании национального редукционизма ключевым остаётся идеал гомогенности. Этот идеал прикладывается многими интеллектуалами к одной из самых внутренне разнообразных стран Европы. Причём, разнообразие (например, наличие в Украине трёх, а не одной православной церкви) рассматривается в такой логике как слабость и если не отсутствие, то недостаточность субъектности. Таким образом, под проект современной, открытой, плюралистичной и, если угодно, европейской, Украины закладывается интеллектуальная мина замедленного действия, которая может детонировать в условиях продолжающейся войны и углубляющегося экономического кризиса. Вместо наполнения украинской субъектности новым смыслом и поиска адекватного языка описания трудновыразимости разных её частей, интеллектуальный редукционизм ослабляет плюралистичность украинского проекта и усиливает эксклюзивистский националистический дискурс, даже если постулирует свою к нему оппозицию. А страх перед сложностью торжествует над поиском непростых, но содержательных компромиссов.