Елбанская школа, с. Елбань, Новосибирская область
Научный руководитель: Татьяна Юрьевна Нерода
Вопрос, почему нас сегодня заинтересовали главным образом две страницы истории земляков: коллективизация и т.н. оптимизация, имеет своё объяснение – и та, и другая инициированы властью, государством и «ориентированы на человека», в том числе, видимо, и на крестьянина. Но обе они несли и несут схожие результаты: вместо рая – разруху и нищету, утрату веры в себя, в свои возможности; недоверие к любым обещаниям власть имущих!
Нам удалось проанализировать документы из Государственного архива Новосибирской области, публикации краевой периодики с 1929 по 1933 годы. К этому следует добавить мемуарные источники и результаты опроса жителей деревень Маслянинского района, а так же фотодокументы.
Кулакам и частникам мы могилу выроем
В названии первой главы – строчки из популярной в нашем Маслянинском районе Новосибирской области частушки периода описываемых событий – коллективизации. Мы в разные годы занимались сбором местного фольклора, и именно обещание «вырыть могилу» вспомнили одиннадцать человек из сорока: «Кулакам и частникам / мы могилу выроем. / По деревням всех крестьян / мы кооперируем!» Вопрос, почему именно эта рифмовка сохранилась в памяти, дает один ответ: могилы вырыли многим… Такое, очевидно, не забудешь!
Коллективизация – тяжелейший период для всех крестьян огромного Советского Союза. Не стала исключением и Западная Сибирь. Все началось с кампании хлебозаготовок. Зимой 1928 года в Сибири разразился кризис. В связи с серьезным намерением – любой ценой преодолеть его, сам Сталин посетил Сибирь и наш Новосибирск. После визита Сталина в Сибирь и его выступления 18 января 1928 года на заседании Сибкрайкома ВКП(б) власть с рвением бросилась исполнять рекомендации для обеспечения заготовок: ввести чрезвычайные меры, широко использовать репрессии против крестьян.
27 декабря 1928 года газета «Советская Сибирь» опубликовала статьи: «Снизились заготовки хлеба», «Расстрел кулакам, убившим члена сельсовета». Статья о расстреле рассказывает, что убит был «деревенский бедняк-активист села Конёво Волков». К суду было привлечено около десятка кулаков, трое из них расстреляны.
Заголовки и рубрики газеты в следующие два декабрьских дня также кричат о необходимости уничтожить крестьянина, по сути мужика работящего, любящего землю:
«Мы вправе требовать!», «Заготовители хлеба в Сибири состязаются в безделии», «За проявленное благодушие снят с работы ряд председателей сельпо», «Расстрел кулакам», «Партячейки и райкомы не организуют должного наступления на кулака…» Содержание статей схоже в одном – найти причину невыполнения плана хлебозаготовок, выявить тех, кого следует «назначить виноватым». «Беднота изобличила группу кулаков, пролезших в партию», «Конкретные носители зла», «Единым фронтом на кулака», «Вредители заготовок хлеба»… Очень трудно предположить, что и авторы публикаций, и заказчики этих «сочинений» не знали реальной причины кризиса – крестьянину просто уже нечего было отдавать государству, оно давно всё отобрало.
Деревня рассматривалась исключительно как важнейший источник индустриализации. Государство мало заботило, как выживать семьям крестьян, чем кормить опухающих от голода детей. Сталин, и его соратники в центре и на местах, не задумывались, чем будут засеваться поля завтра. Деревня голодала, а из неё всё выдавливали и выдавливали последние крохи.
«Отец закопал под кормушкой в сарайке мешок пшеницы, а младший братишка пяти лет, похвастался соседским детям. Вечером отца забрали, увезли. Навсегда. Пшеницу тоже вытащили, да еще и последних 4-х кур забрали – в наказание. Вместе с милицией был и сосед, ухмылялся всё. И осталась мать с нами, пятью голодными – мал мала меньше. Трое маленьких не выжили, умерли один за другим в осень. А мы с сестрой побирались по людям. Подавали мало, людям нечего было самим есть. Мать долго болела, мы приносили ей то жмыха, то картошину. Встала, работала до самой смерти на лесосплаве. Прожила три года ещё, умерла, когда мне было 13 лет. И умерла-то от бессилия – упала в речку и захлебнулась.»[1]
Запуганная деревня, задавленная голодом, издевательствами власти, была обречена на медленное и мучительное вымирание. По свидетельствам стариков, бывших детьми в ту жуткую эпоху, стало привычным, что если зимой у кого-то из трубы над избушкой нет дыма – значит, взрослые умерли. Хоронили без гробов, хорошо, если в тряпку обернут»[2]. Основная тяжесть «твердых планов» возлагалась изначально на крепких мужиков, которые быстро в деревне закончились. Вот тогда и стали давить оставшихся, у кого хоть что-то было для работы на земле, например, коровенка, которую мужик впрягал в плуг и подталкивал, когда та не могла его тащить. Сам факт того, что кто-то сеял, был доказательством утайки зерна. А это уже основание для ареста и конфискации коровы и всего, что оставалось в крестьянской избе… Сопротивлялись ли селяне? Наша руководитель Т. Ю. Нерода помнит рассказы стариков из села Согорное, Доволенского района, Новосибирской области, о массовом расстреле «за неповиновение». Она выросла в этих местах. Ходили слухи, что половина мужиков из соседних сёл Согорное и Комарье были расстреляны в один из зимних дней 1930 года. Мы нашли этому подтверждение:
«27 января после вынесенного местными органами власти решения об экспроприации имущества и высылке „кулацких“ хозяйств в ряде сёл Индерского района (позже объединен с Доволенским – прим. авт.) начались массовые волнения – „волынки“ с целью недопущения репрессий. В селе Комарье в них приняло участие до 500 человек, а в с. Озерки – 100 человек. Жители с. Согорное (более 600 человек) заставили представителей власти бежать из села. Органы ГПУ 1 февраля произвели в этих сёлах массовые аресты. Особой тройкой ОГПУ 28 из 44 были приговорены к расстрелу».[3]
История области этого периода изобилует информацией о многочисленных волнениях крестьян и их жестоком подавлении, но что могли противопоставить они отлаженному террору со стороны власти… Шел 1930 год. После ноябрьского пленума ЦК партии, когда был сделан вывод о «великом переломе» в настроениях крестьян в пользу коллективного хозяйства, началось у деревни новое, не менее бесчеловечное испытание на выживаемость – сплошная коллективизация и раскулачивание. По сути, это уже следующая страница процесса раскрестьянивания. В качестве источников мы вновь используем как документы и публикации в газетах «Советская Сибирь», так и воспоминаниям тех, кто стал участником модернизации деревни. Кто-то из них пережил хлебозаготовки, коллективизацию и раскулачивание семьи, будучи ребенком, кто-то сохранил родительскую историю, рассказанную матерью или отцом. Это рассказы тех, кого мы относим к жертвам. А вот официальные мемуарные источники, созданные местными активистами сохранили гордость, а не боль и сожаление от содеянного. Поэтому, очевидно, и захотели зафиксировать своё героическое прошлое на бумаге, чтобы потомки помнили и гордились. Отсюда такая разница в картине и оценке происходившего в деревне.
Первоначально крестьян загоняли в коммуны. Любое сопротивление жестоко каралось.
«К лету 1930 года из 1300 тысяч крестьянских хозяйств Сибири было раскулачено 60 тысяч. В последующем – еще 100 тысяч. Если учесть, что каждая семья состояла хотя бы из 5 человек, то не менее полумиллиона сибиряков были обречены на раскулачивание и спецпереселение».[4]
Беседуя с представителями разных поколений, мы были потрясены тем, что нет ни одной семьи, кого бы ни коснулась коллективизация. Причем, не менее пятидесяти процентов опрошенных (семьдесят человек) говорили о раскулачивании своих прадедов. Анисья Первова, 1909 г.р., рассказывала:
«У нас было крепкое хозяйство: отец с матерью были работящие. И нам, девкам, сидеть без дела не давали. Когда перебрались в Сибирь из Расеи, имели две лошади, деньжат немного, уже в Сибири корову купили. Земли бери, сколь душа желает. Сеяли лен, картошку, хлеб, семечки. Масло давили. Урожай возили на продажу. Дом крепкий срубили, а первую зиму в землянке пережили. Девок было одиннадцать душ. К тому времени, как коллективизация пришла, все взрослые, работали не хуже мужиков. А в деревне и лодырей-голодранцев было полно. Им наш двор жить спокойно не давал. Вот и раскулачили – всё до нитки забрали, а нас выбросили на „выселки“ за деревню, как заразу какую. Отец сильно убивался, но жить-то надо, избушку построили, плохонькую, огород мал-мал засадили картошкой. Глазки собирали от очисток, ими и засадили, мир не без добрых людей, не дали всем умереть в семье. Мать не выжила и две сестры ушли на тот свет»[5].
Таких примеров множество. Даже сами представители власти признавали «перегибы» в деле раскулачивания. Вот материалы Полномочного представительства ОГПУ по Сибирскому краю о ходе раскулачивания 1930 г.:
«Практикуется отбор у экспроприируемых полностью всего имущества вплоть до белья, ложек. При этом требуют немедленного выселения, выгоняя семьями из домов в ночное время. В Татьяновском сельсовете Омского округа при отчуждении имущества разрыли ямы с картофелем и так оставляли их, в результате чего весь картофель поморозили. Значительную часть имущества растащили и поделили между собой»[6].
К делу организации коллективных хозяйств и борьбы с кулачеством активно привлекалась и красная армия: Советская Сибирь в одном из номеров (1930 год) сообщает читателям:
«Недавно курсы усовершенствования младшего комсостава Новосибирского полка делали вылазку на лыжах…Цель вылазки – проверить и повысить участие окрестного населения в колхозном строительстве и ликвидации кулачества. Участвовало 79 человек, из них партийцев – 36, комсомольцев – 10»[7].
Далее в заметке сообщается, что успели охватить этой «вылазкой» 18 деревень, провести 17 собраний, 11 совещаний.
Беспалова Матрена Федотовна, пережившая раскулачивание ребенком, навсегда сохранила в памяти страшную ночь.
«Пришли неожиданно, все в форме военной, шумные, весёлые. В дверь стучали ногами. Было уже поздно, все спали. Выгнали на улицу, всех: мать, отца, ребятишек. Ничего не объясняли, сказали, что больше мы тут не живем. Отца увезли, нам толком и собраться не дали. Какое-то время жили у далеких родственников. Побирались, нанимались на разные работы. К дому не подпускали, все растащили, потом кого-то вселили. Об отце я узнала только в девяностом году, после многих запросов в разные места, его расстреляли в первые дни ареста. А мы всю жизнь надеялись, что разберутся и папу вернут»[8]
Добровольно-принудительное вхождение в колхозы не принесло улучшения жизни крестьянам, да и государство не могло выкачать достаточно средств.
«В 1932г. Валовой сбор зерновых составил в Сибири 61,3 млн центнеров против 83,6 млн в 1928. Количество лошадей за это же время уменьшилось от 4704 тыс. до 1861 тыс., коров – 3698 тысяч до 1966 тысяч. Прежние размеры поголовья не были восстановлены на протяжении ряда последующих десятилетий».
Страницы же всех газет 30-х годов пестрят информацией о недоимках, долгах, вредительском попустительстве на местах. Власть за бесценок забирала хлеб, в колхозах начался страшный голод, в Сибири его пик пришелся на 1932–1933 годы. Голодали не только те, кого экспроприировали, но и те, кто оказался в колхозе. Многие старики помнят, что вымирали целыми семьями, ели лебеду, за счастье было украсть на колхозной ферме кусок жмыха. Не всегда пугал даже «закон о пяти колосках» – постановление ЦИК и СНК от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности». Согласно этому постановлению за самую малую провинность (зерно в кармане, десяток картофелин с колхозного поля и т. п.) можно было стать «врагом народа» и получить наказание вплоть до расстрела.
«В Западно-Сибирском крае менее чем за месяц после принятия нового закона (по состоянию на 1 сентября 1932 года) было осуждено 245 человек; из них к расстрелу приговорено 14 человек. На 1 октября 1932 года насчитывалось уже 2895 осужденных, к расстрелу приговорено 101 человек, к лишению свободы на срок более 10 лет – 1891 человек»[9]
По воспоминаниям нашего односельчанина Б.В.Ходокова:
«голод был страшнее наказания, и дети часто „воровали“ эти проклятые колоски, малышей нещадно избивали вездесущие объездчики, родителям же несчастных ребятишек давали большие сроки»[10].
Сибирская деревня в условиях оптимизации или эксперимент по раскрестьяниванию продолжается
Размышляя о прошлом и настоящем деревни, мы не находим иного определения к её судьбе, кроме как «горемычная». Прошла она через коллективизацию, через укрупнение, ликвидацию по причине убыточности… Теперь вот оптимизация!
Согласно современному словарю понятие «оптимизация» трактуется как 1. Процесс выбора наилучшего варианта из возможных… 2. Процесс приведения системы в наилучшее (оптимальное) состояние. [11]. Значение слова «оптимизм» по Ожегову: «бодрое жизнерадостное мироощущение, при котором человек во всем видит светлые стороны, верит в будущее, в успех, в то, что в мире господствует положительное начало, добро»[12]. Именно так, исходя из понятия слова «оптимизм», как «устойчивая вера в лучшее», мы и привыкли воспринимать производное от него слово «оптимизация». Но что-то не очень сходится наше понимание этого светлого слова с той действительностью, которую мы наблюдаем в реальности сельской жизни.
В проведении социологических опросов нам уже приходилось участвовать, поскольку, работая в поисково-исследовательском краеведческом клубе, мы собирали свидетельства очевидцев и участников различных исторических событий. Но такого «масштабного», какое требовалось в настоящем исследовании, массового опроса, мы ещё не делали. Целью определили выявление общественного мнения жителей сел, расположенных на территории Елбанского сельсовета
На территории Елбанского сельсовета (деревни Чудиново, Жерновка, Загора, Елбань) проживает 1824 человека[13], из них взрослое население – 1356[14]. Нам удалось побеседовать с 250-ю.
Мы опрашивали разные возрастные категории населения, затем результаты распределили по следующим группам:
1.Полная семья (родители и двое–трое детей)
2.Неполная семья(1 родитель и один–двое детей)
3.Пенсионеры, проживающие без взрослых детей
Вопросы, на которые мы ориентировались в своих беседах с жителями села:
1. Достаточно ли Вам доходов, чтобы ежемесячно не испытывать затруднений в приобретении всего необходимого для нормальной, с Вашей точки зрения, жизни?
Результаты по категориям:
*Полные семьи: «да» – 13%, в основном работники бюджетной сферы (учителя и воспитатели в детском садике); «нет» – 87%. У последних затруднения вызывают проблемы покупки бытовой техники, удовлетворения потребностей детей-школьников: компьютер, необходимый для обучения в современных условиях, планшеты, телефоны (чтобы не хуже, чем у других), оплата коммунальных услуг, заготовка топлива на зиму. Отмечают и вынужденную «скромность» питания.
Ответившие «да» имеют в основном двух работающих в семье, «нет» – те семьи, где в большинстве случаев постоянно работает один из родителей, либо «временно» не работают оба. А это «временно» затянулось на месяцы.
Но и в первом случае речь не идет о полном достатке, а уж тем более, о роскоши, о чем свидетельствуют такие высказывания: трудно учить детей-студентов, обеспечивая и жизнь в городе, и саму учебу. Себе отказываем во всём. Нет возможности позволить отдых в санатории, а уж тем более туристическую поездку: «и денег не хватит, и от огорода не откажешься, и хозяйство не бросишь».
*Неполные – «да» – 7%, «нет» – 93%. Сказавшие категоричное «нет» испытывают серьезные материальные трудности во всем: в нормальном питании, в покупке одежды, в приобретении предметов длительного пользования (например, при выходе из строя холодильника, приходится копить на него до полугода, экономя на питании и одежде). Более или менее удовлетворены те неполные семьи, где есть пенсии на детей по утрате кормильца. Парадокс, с нашей точки зрения, но факт – умерший родитель иногда пополняет бюджет семьи успешнее, чем живой. Алименты, как правило, либо не выплачиваются, либо абсолютно формальны: от 200 до 500 рублей.
*Пенсионеры – «да» – 29%, «нет» – 71%. В число тех, кто дал положительный ответ, вошли в основном т. н. «льготники»: ветераны труда, вдовы ветеранов войны и др. Перешагнувшие за 80-летний порог часто говорили о том, что «и хуже бывало» – память о голоде, имевшем не единожды место в их жизни, видимо, позволяет оптимистичнее смотреть на день сегодняшний. Другими причинами положительного ответа указывались такие, как: «помогают дети», «а мне многого и не надо, ем мало, одежду не покупаю, трачу немного» Пенсионеры, давшие отрицательный ответ, жаловались, что «не хватает на лекарство, много уходит на уголь и дрова. Приходится платить за любую помощь: то распилить дрова, то уголь переносить, то снег очистить… Хочется и детям помочь, потому что живут на копейки, нет постоянной работы».
2. Что волнует Вас в переменах жизни деревни, происходящих в последние годы?
Нет необходимости рассматривать ответы по категориям: практически все выделили и прокомментировали одни и те же проблемы, вызвавшие только ухудшение качество жизни.
*На первом месте – закрытие больницы.
«Теперь, чтобы попасть к терапевту, а уж, тем более, к специалисту – поезжай в райцентр, отстой в очередях, чтобы взять талон и лишь через неделю-месяц, может, тебя примут. Потрать каждый раз целый день, это, когда и стоять-то тяжело».
«Теперь ни капельницы, ни физиолечения не получишь. В районную больницу тебя никто не положит – мест нет. А старику ездить ежедневно за 35 км в район, отлежать под капельницей, а потом до вечера маяться на автовокзале – последнее здоровье потеряешь».
«Развалили всё, что давало рабочие места: фермы, колбасный цех, совхоз. Разглагольствуют о подсобном хозяйстве – а как корма добывать? Брать косу и дедовским методом? Купить негде, да и цены не по карману. Если и вырастишь теленка, поросенка – куда их? За бесценок перекупщикам? Умирает деревня. Молодежи здесь нечего делать, уезжают, хоть и в городе их никто не ждёт! Да всё какая-то копейка, а тут ничего хорошего». Вот такие невесёлые мысли были высказаны в беседе. Были и не столь мягкие выражения, и попытки назвать виновных. Это было откровенным отчаянием, и встречалось оно, к сожалению, довольно часто. Все респонденты убеждены в одном – «деревня умирает, она тяжело больна, а спасать её и не пытаются»[15].
Исключением было мнение главы администрации сельсовета: «кто хочет, может заняться фермерством». Хотя мнение людей по поводу возможного индивидуального предпринимательства оказалось созвучно и с официальной оценкой:
«В настоящее время предпринимательство в Новосибирской области в большей степени ориентировано на продажу товаров или услуг для населения, в регионе в данный момент работает очень мало предприятий, которые ориентированы на производство какой-либо продукции».[16]
Казалось бы, всем понятно, что деревня должна производить мясо, молоко и другие сельхозпродукты. Почему же тогда уже, который год стоит заброшенным и рушится совсем недавно действующий колбасный цех, уничтожен молокоблок, пустуют фермы, разрушен льнозавод?!
Вместе с ликвидацией акционерного общества «Салаир» (бывший совхоз «Елбанский») брошены добротные здания, оборудование, лишены работы жители села. Вроде бы и причина на поверхности:
«…одной из основных проблем предпринимательства в Новосибирской области является обилие административных барьеров, которые мешают развиваться предприятиям»[17]
Теперь в сфере производства заняты единицы. С точки зрения экономии, это оптимизация. С точки зрения интересов рядового крестьянина – пренебрежение его судьбой, будущим его детей, наконец, и жизнью самой деревни. Может, следовало бы подумать, как использовать брошенные производственные площади, на реальных льготных условиях отдать желающим заняться предпринимательством, помочь в преодолении т. н. «административных барьеров»? Но увы… Ломать – не строить! Тенденция разрушения деревень свойственна, как мы понимаем, всей России. И поэтому выводы по главе не получаются обнадёживающими. Деревня больна. Может, наши депутаты, принимающие самые различные законы, просто не владеют ситуацией? Или не хотят задумываться над тем, что старуха с коромыслом, согнувшись под тяжестью вёдер, поднимается от речки и, качаясь, несет её к своему дому-избушке. Такую долю заслужила она, всю жизнь надрываясь на колхозно-совхозных полях? Это ей отказано фактически в медицинском обслуживании, в человеческих условиях обитания. Неужели оптимизация бюджета предполагает то, о чем с горечью говорили пожилые люди: «мы стали обузой государству»?
Заключение: «Так будьте здоровы, живите богато!»
Мы отдаём себе отчет в том, что в своей работе взялись за очень не простую тему. Но она не могла не заинтересовать нас, потому что касается нашей малой родины, наших родных и нас самих. А, по большому счету, и России, вышедшей из деревни.
[1] Из воспоминаний Кротовой А.Г., 1920 г.р. Записано Нерода Т. Ю. Хранятся в музее школы с. Елбань
[2] Там же
[3] Хрестоматия по истории Новосибирской области.1921-1991/сост. В. И. Баяндин, В. А. Ильиных, С. А. Красильников, И. С. Кузнецов и др. –Новосибирск:»Экор», 1997 с.36
[4] Исупов В.А., Кузнецов И. С. История Сибири. Часть3. Новосибирск, 1999, с.165
[5] Из рассказа Первовой Анисьи, 1909 г.р.. Записано Нерода Т.Ю. в 1980г.
[6] ГАНО,ф.47, опись5, дело 104, листы 96-97
[7] Советская Сибирь,1930, 23 февраля № 45
[8] Воспоминания Беспаловой М.Ф., жительницы с. Елбань
[9] В. И. Исаев, Д. Ю. Михеев. Законность по-сталински: Постановление ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г. И его реализация в Западной Сибири// Гуманитарные науки в Сибири, № 1, 2011г.
[10] Из рассказа Ходкова Б. В. Проживает в с. Елбань Маслянинского района Новосибирской области
[12] Там же
[13] Маслянинский район Новосибирской области. 90 лет . 1924-2014. ООО Издательство ЦЭРИС, 2014, с. 1
[14] Согласно количеству избирательных бюллетений. Информация Елбанского сельсовета на 2015 г.
[15] Мнение, высказанное большинством опрошенных –более 90%
[16] http://novobiz.ru/article/a-181.html (Новосибирский Бизнес-портал)
[17] Там же