Мурманская обл., г. Мончегорск, 8-й класс,
научный руководитель Е. А. Зубкова
Слово «холокост» я услышала впервые на уроке истории и решила, что должна как можно больше узнать про эту трагедию. Я читала, смотрела фильмы. Так я познакомилась с историей холокоста, масштабами этой трагедии и со спасителями евреев — Праведниками народов мира. Про них я читала с особым восхищением, потому что они помогали обреченным на гибель евреям зацепиться за ниточку жизни, они внушали людям надежду, несмотря на смертельный риск не только для себя, но и своей семьи.
Но вдруг я узнаю, что бабушка моей одноклассницы Оли Яровой с 1995 года носит звание «Праведника Народов Мира». В годы войны она спасла свою школьную подругу — Басю Шварц. А мне даже в голову не могло прийти, что в нашем городе, на территории которого не было холокоста, могут жить такие люди. Но, к моему огромному сожалению, выяснилось, что Олина бабушка умерла, а мама Оли не знала подробно эту историю. Она рассказала мне, что Антонина Яровая была человек немногословный, сдержанный, много об этой истории не говорила, потому что не считала свой поступок героическим. Но в моих руках оказалась послевоенная переписка Антонины и Баси, диплом Праведника Народов Мира и фотографии медали. Также Оля собрала и другие материалы, связанные с этой историей. Это документы, полученные из Еврейского фонда христиан-спасителей, из отдела Праведников Народов Мира, из института «Яд Вашем», но и этого было явно недостаточно, чтобы по деталям восстановить историю спасения Баси Абрамовны Шварц, да и переписка после смерти Антонины Яровой прервалась. Но Олина мама рассказала мне о существовании тетради со свидетельскими показаниями, хранящейся в архиве института «Яд Вашем». Ведь присвоение звания «Праведника Народов Мира» — это очень долгая и сложная процедура, требующая свидетельских показаний как от спасителей, так и от спасенных. Это почетное звание присваивают только тем, кто бескорыстно помогал, спасал людей.
Мы поставили перед собой цель отыскать заветную тетрадь и с надеждой найти ее решили обратиться в институт «Яд Вашем». И вот благодаря помощи сотрудников Фонда «Холокост» и института «Яд Вашем» мы получили долгожданную тетрадь со свидетельскими показаниями. В это время, к счастью, пришло письмо от Баси Абрамовны Шварц. Долгое время, почти три года, она не давала о себе знать, и мы уже думали, что ее нет в живых, но, к нашей радости, она жива, сейчас ей 83 года, но жива-здорова и все очень хорошо помнит. Так как Бася Абрамовна живет далеко и личная беседа состояться не смогла, то основным источником для меня стали материалы дела о Праведнице Мира Яровой (Самборской) Антонине и другие собранные документы.
Меня поразила одна фраза Баси Абрамовны: «Не могу объяснить, почему я осталась жива…» Я решила проследить историю «чудесного» спасения девушки из «ада» и ответить на этот вопрос за Басю. От чего зависит жизнь человека? А ведь из своего села Бася осталась жива единственная.
Она пишет: «Наше село Студеница называли местечком: еврейских семей было больше восьмидесяти». Подумайте, больше восьмидесяти семей, а остался в живых только один человек. Теперь я понимаю, почему Бася считает свое спасение «чудесным». А как местное население относилось к евреям? Бася вспоминает: «Слово „жид“ мы ни разу в жизни от односельчан не слышали». Значит, отношения были дружеские или хотя бы невраждебные, и у Баси среди украинцев было много друзей. Ничто не предвещало беду, но 22 июня 1941 года война нарушила мирный уклад жизни. Враг продвигался стремительно, уже 10 июля немецкие части вторглись в Каменец-Подольскую область: «10 июля 1941 года немцы захватили город Каменец-Подольский, а наше село — 13 июля. С этого дня начались одни мучения. На следующий день украинские националисты вывесили лозунги: „Хай живе Степан Бандера“, „Хай живе Адольф Гiтлер“, „Геть жидiв та комунiстiв“, „Жидам забороняется выходить в село“», — пишет Бася.
Я задумалась над лозунгом «Геть жидiв та комунiстiв». Устанавливая новый порядок, фашистам надо было создать опору среди местных жителей. А этот лозунг, разжигая ненависть к евреям, должен был расколоть общество и привлечь на сторону фашистов тех, кто был недоволен советской властью по тем или иным причинам, и людей, которые были не прочь поживиться за счет имущества своих еврейских соседей, нажиться на чужом горе, проявить себя хозяевами.
Оккупировав Каменец-Подольскую область, фашисты установили новый порядок, который ограничивал свободу евреев. Например, указ «Жидам забороняется выходить в село». Да еще Бася пишет: «Сделали в селе немецкую комендатуру. Собрали всех евреев и дали им указания нашить шестиугольные звезды на одежде, а позже они приказали уже нашить на одежде, спереди и сзади, желтые знаки в форме круга». И эти желтые круги стали знаками позора и унижения! Каково было Басе и ее родственникам и знакомым? Поставьте себя на их место, когда ты не имеешь никаких прав, даже на жизнь, когда ты вынужден подчиняться и выполнять самые грязные и бессмысленные работы. Эта участь постигла Басю и других евреев их местечка: «Нас, молодых девушек, брали каждый день на работу в комендатуру: мыть полы, убирать, белить и на всякие другие работы». Никто ни у кого не спрашивал, хочет он работать или нет, их использовали как рабочий скот, не платили, не кормили, обрекали на голодную смерть, ведь местному населению запрещено было продавать евреям продукты и вообще как-то помогать. Но, несмотря на запреты и угрозы, находились те, кто оказывал помощь. Бася пишет: «Евреи боялись выходить в село, но крестьяне заходили к евреям и меняли хлеб, муку на одежду».
Да, жить было тяжело, но еще тяжелее было смотреть, как страдают твои родные. По отношению к евреям власти допускали произвол и насилие: «Когда ворвались к нам в дом шуцманы и стали грабить, я побежала в комендатуру и немцу пожаловалась… Я почему испугалась? Шуцман мою маму стал бить. Я такого стерпеть не смогла и ударила по лицу негодяя».
Бася рисковала не только быть побитой, ее могли просто убить! Но, на ее счастье, немец проявил к ней снисхождение, оказался не таким жестоким.
На оккупированной территории начались массовые казни.
«28 августа 1941 года был учинен первый погром в Каменце-Подольском. Десять тысяч наших евреев убили тогда… Одна женщина, что смогла убежать, рассказала, как расстреляли мою сестру Молку Бланк с детьми Борей и Донечкой. Маме я ничего не сказала. Она все расспрашивала: „Что же ты плачешь доченька?“ Я отвечала: „От горечи нашего времени, мама“».
Какой силой характера обладала Бася! А ведь она могла упасть, разрыдаться, рассказать все матери, и, может, ей стало бы легче, но маме тяжелей, а она не хотела усиливать ее страдания. Бася промолчала.
А жить становилось все страшнее:
«В апреле месяце 1942 года меня и моих сверстников забрали на работу в Совий яр, а жили мы на квартирах в селе Крушановка, в 12–15 км от нашего села. Родители были дома и нас на выходные дни отпускали домой. В Совом яру мы строили дорогу Старо-Улица — Каменец-Подольский. 18 июля 1942 года (суббота) нас отпустили домой… 20 июля все ребята вернулись в Крушановку на работу, а я не пошла, хотела еще побыть с родителями. Мама очень волновалась за меня, что я не пошла, но я ее успокоила, что мне бригадир ничего не скажет, ибо я ему помогаю решать тригонометрические задачи. 21-го числа я ушла и попрощалась с родителями, и оказалось, что навсегда. Столько лет прошло, но все забыть не могу, пишу и плачу. 23 июля 1942 года (четверг) моих родителей и всех студеницких, старо-улицких евреев расстреляли. Завели всех в лесок и расстреляли: отдельно могила мужчин и отдельно — женщин с детьми».
Невозможно представить весь тот ужас, который пережила Бася, понять это выше человеческих сил. Девушка потеряла своих родителей, которых до этого злосчастного дня так оберегала, не огорчала, утешала, и вот их нет. Конечно, Бася понимала, что скоро и ее постигнет та же участь. Но что делать? Куда бежать?
«В воскресенье, 13 сентября, вдруг открывается утром дверь, на пороге немец и полицай: „Быстро, быстро одевайтесь!“ Мы очень испугались, но оделись как-нибудь, и нас повели на площадь. Всех собрали евреев, которые работали там».
Бася хорошо понимала, зачем их собрали, но тут, казалось, судьба подарила ей шанс на спасение: «На площади меня увидел другой полицай. Фортушняк Володя, он вместе со мной занимался в восьмом классе и говорит: „Бася, я так сделаю, чтоб ты ушла“. Но я сразу отказалась, ибо я не могу уйти одна, оставив своих родственников». Как? Почему Бася не пыталась спастись? Какими мотивами она руководствовалась? Может, Бася решила разделить участь с друзьями и родными, может, слишком много близких для себя людей уже потеряла и не хотела ни с кем расставаться, может еще не оправилась от шока после смерти родителей. Мне трудно понять ее состояние, чувства, мысли в тот момент, когда Басю вели на расстрел: «Привели нас в лесок, поставили рядом с ямой и приказали раздеться. Голые мы стояли — и ребята, и девочки. Нас еще не расстреляли, а украинцы уже разбирали сброшенную одежду».
Украинцы налетели на одежду евреев, как коршуны на добычу, ничуть не проявляя жалости к жертвам. Как могло случиться, что жившие десятки лет мирно как добрые соседи люди превратились во врагов. Просто война — это страшное испытание, она выявляет истинные качества людей, делит на «своих» и «чужих». Мы видим, что многие поддерживали фашистов из желания поживиться за счет жертвы.
Казалось, что смерти уже не миновать: «Но в это время подъезжает на мотоцикле какой-то немец и говорит что-то другому. Потом слышим приказ, назад одеваться. Вся одежда была уже смешана, как могли, так и оделись, и повели нас пешком 50 км в город Каменец-Подольский, в лагерь, где находились евреи из кругом лежащих местечек. По дороге в Каменец-Подольский издевались над нами, били, стреляли над головами. Ночью нас привели в солдатские казармы, и в них жили евреи. Когда нас привели туда, не было, где иголку бросить, так было тесно. Каждый день нас водили на работу, то на железную дорогу, таскали рельсы, то на уборку разваленных еврейских домов. Водили нас на работу полицаи-шуцманы. Кушать нечего было, и у меня стали опухать ноги».
Вот оно гетто, вот здесь начинаются адские мучения, и кончается жизнь. Здесь люди выполняют самые тяжелые работы, голодают, отсюда почти нет выхода. Но люди сопротивляются, они борются за жизнь, и это уже немалое мужество. Как же они сражаются за свое существование?
«Мои друзья мне говорят: „У тебя есть много подруг среди украинцев, может быть, как-то выбраться и пойти в село за продуктами?“ Вот мы собрались и посоветовались, что я пойду в Колодиевку к своей подруге Ольге Радецкой, две другие девушки пойдут в Крушановку и в Старо-Улицу, а Яша Фасман и Сеня Лернер пойдут в село Рогизну и каждый что сможет, то и принесет. И вот 28 октября (среда) 1942 года, когда нас повели на работу в старый город, мы поодиночке начали выходить из колонны, желтые знаки оторвали и пошли. Договорились мы встретиться 31 октября (суббота), чтоб вместе могли как-то зайти в лагерь». Вот так они боролись за жизнь. Убегали за продуктами, причем не только для себя, а для всего гетто, то есть помогали другим выжить как могли. Бася к тому же говорила по-украински без акцента.
Но вот однажды Бася в очередной раз отправилась за продовольствием: «Добежала я до Колодьевки, постучала к подруге Ольге Радецкой. Впустили меня, укрыли на печке. Хоть и страшно родным Оли было, а держали меня в доме и собрали целый мешок с мукой, хлебом, салом. Очень просили: „Не возвращайся в гетто! Кроме смерти там, Бася, ждать нечего“. Я другого и не ждала, но как же я в доме останусь? Для Радецких это опасно, и в гетто ждут. Надо идти».
Почему Бася решила вернуться, вернуться навстречу смерти, когда кажется на до было бежать, прятаться, спасаться?! Но в гетто ждут… Там умирают от голода, надо идти. Бася не могла оставить друзей в беде! Но на обратной дороге она узнала одну страшную новость: «По дороге я шла еще с одной женщиной, все думали, что я украинка и навстречу шел нам мужчина и говорит: „Всех евреев из лагеря сегодня расстреливают“. Можно представить мое состояние, но я и виду не подаю, иду дальше…»
Конечно, даже испуганный взгляд мог выдать Басю, но она снова проявила свою силу характера и не растерялась.
«Когда подошла к городу, я этой женщине говорю, что я хочу отдохнуть. Она ушла, и я стала поджидать этих двух девушек и мальчиков. Девушки не пришли, ибо их там расстреляли (это мы уже потом узнали), а мальчики пришли, и тут я им говорю, что будем делать, ведь весь лагерь 6600 человек сегодня расстреливают. Плачем вместе, и какой выход? Что делать? Я им говорю: „Вернемся вместе, что-нибудь придумаю, пойдете со мной к моей подруге в Студеницу, а там увидим“. Так и решили. Возвращаемся, а по дороге едет немец на повозке и останавливается возле нас. Я им сказала, чтоб они молчали, а я буду говорить. Немцы не очень узнавали, кто еврей, а кто украинец, поэтому, когда он меня спросил, что я в сумке несу, он посмотрел и уехал. Ребята испугались и говорят: „Ты иди вперед, а мы сзади, а в селе Демшине возле первой хаты встретимся“. Я пошла вперед и смотрю, они тоже идут, потом я с горы зашла в лесок, а их не видно. Смотрю, смотрю, а их все нет. Пришла я в село Демшино, сижу возле хаты, попросила будто воды напиться, чтоб их подождать, и в это время останавливается машина, и хозяин этого дома заходит. Я его спрашиваю: „Вот не видели двух ребят в такой-то одежде?“ А он отвечает: „Это жиды были, их расстреляли в селе Китай-городе“. „Какие жиды? Я других ребят ожидаю из нашего села“. А сама еле держусь, чтоб не разреветься и не упасть».
Я задумалась над фразой «это жиды были». Слово «жид» на польском языке обозначает «еврей», но в данном случае несет очень оскорбительную окраску, как будто евреи с их точки зрения — это не люди. В чем они провинились, за что вдруг эти украинцы так их возненавидели? Я думаю, что на самом деле они не давали себе отчета, почему они не любят евреев. В обществе существовали антисемитские настроения на бытовом уровне, которые усиливались под влиянием политики нацистов, разжигавшей ненависть к евреям.
Теперь представим состояние Баси, когда она услышала, что потеряла последних друзей, которых только что видела, разговаривала с ними, спасла от немца, теперь и их нет. И вот, когда Бася осталась одна, надо было искать любые пути к спасению. И сделать это ей помогли несколько знакомых, а также незнакомых людей.
«Уже темно стало, и я пошла в Студеницу к моей подруге Самборской — Яровой Антонине».
Конечно, Бася была уверена, что ее примут, ведь с Антониной они дружили с детства и у них были самые теплые отношения. В одном из писем Бася пишет: «Мы с Тосей Яровой были подругами с детства, она украинка, я еврейка, но мы об этом никогда не думали».
И в другом письме: «Когда всех растреляли в Каменец-Подольском гетто, я ни одной минуты не сомневалась, что Тося, ее мама и бабушка меня спрячут. Столько лет прошло, а я все помню. В 1944 году, когда освободили нашу территорию от немцев, я вернулась в село и опять пришла к маме Тоси, ибо я осталась одна, родители расстреляны, дом развален, ничего не было у меня. Это благодаря таким людям, как мама, бабушка я выжила… Ночью я пришла и не стала стучать в дом, а зашла в сарай, где корова помещалась. Села и сижу, а утром зашла Тосина мама, тетя Надя доить корову. Я ей тихонько: „Тетя Надя“. А она: „Кто здесь?“ Я: „Бася, всех сегодня расстреляли, а я осталась одна“. Она говорит: „Боже мой, Басинька, что делать?“ Вынесла мне одежду Тосину, я одела и зашла в квартиру и сразу на чердак. У них было страшно жить, ибо дом был возле немецкой комендатуры…» Семья Антонины Яровой, пряча в своем доме девушку, подвергала себя смертельной опасности, тем более, что рядом была немецкая комендатура. «Мы рисковали жизнью всей семьи», — писала сама Антонина Яровая. Но тогда почему все-таки люди шли на риск, что ими руководило? В листе свидетельских показаний Антонины Яровой я нашла ответ: «Никаких денежных взаимоотношений между нами не было и не могло быть. Только чисто человеческие, добросердечные отношения».
Да, сколько смелости, человечности надо было иметь, чтоб пойти на такой по ступок, на который пошла семья Антонины. Тетя Надя даже не задумывалась, а сразу переодела и спрятала Басю. Какие меры предосторожности принимали Бася и ее спасители, ведь их могли выдать? В свидетельском листе Антонина Яровая говорит: «Никто кроме семьи об этом не знал, даже соседи, которые мог ли продать нас всех».
Этот поступок семьи Антонины Яровой Бася никогда не забывает и в своих письмах всегда благодарит подругу. Но Антонина совсем не считала свой поступок героическим, хотя он требовал немало мужества. Наверное, она не могла посту пить иначе, недаром говорят, что друг познается в беде, а она не могла оставить Басю в такой ситуации.
Так и жила некоторое время Бася в доме Яровых, но долго оставаться там было опасно и она пошла дальше: «Потом ночью через лес ушла к другой подруге в село Колодиевку, к Ольге Радецкой. Там тоже немного пожила, ведь надо было делать так, чтоб никто, даже самые близкие родственники ничего не знали».
Бася не расписывает подробно, как помогла ей Ольга Радецкая, но в свидетельском листе Ольга пишет: «Тогда, с октября 1942 года, она стала прятаться у знакомых. Ночью приходила к нам, мы ее принимали, согревали, кормили, переодевали в крестьянскую одежду (моей матери) прятали на печке». Ее семья, как и семья Антонины Яровой, рисковала жизнью ради Баси. Но шла ли помощь от чистого сердца? Ольга Радецкая ответила: «Ни о каких денежных факторах и речи не было. Все мы были бедные, а она особенно. Я и мои родители спасали девушку по доброй совести».
Семьи жили бедно, и все-таки, когда Бася пришла к ним в первый раз из гетто за продуктами, они поделились с ней, дали хлеба, муки, не только для нее, но и для других узников гетто. Басю прятали, переодевали, и все держали рты на замках, ведь никто не знал, что можно ожидать от своих соседей, знакомых и даже родных.
Своему чудесному спасению Бася обязана прежде всего подругам и их родным, с которыми у нее всегда сохранялись теплые, можно сказать, родственные от ношения. Антонина Яровая пишет: «Во время и после войны у нас оставались самые дружеские, родственные отношения».
Так же говорит Ольга Радецкая: «С тех пор и до этого времени у нас дружелюбные отношения. Она приезжала ко мне, мы переписывались, и теперь, когда она живет в Израиле, мы продолжаем переписку. Нашу дружбу мы сумели пронести через свою жизнь до сего дня».
Такие взаимоотношения должны быть между всеми людьми независимо от их происхождения.
«Потом я от них (Радецких) ушла в село Гута-Чугорское к моему хорошему другу Николаю Петруку. Я думала, что он дома и поможет мне во всем, но оказалось, что его немцы забрали на работу в Германию. Его родители оказались очень хорошими и меня не выпустили никуда и спрятали на печке».
Бася не хотела оставаться, но родители Николая Петрука никуда ее не выпустили. Она пишет: «Никто не знал, что я нахожусь у них, даже родная дочь приходила к ним и не знала, что я на печке сижу. Я за них очень боялась, ибо еще был младший брат Дмитрий 14 лет, но он тоже молчал».
То, что Дмитрий знал о Басе, было настоящей угрозой для всей семьи, но мальчик 14 лет промолчал. Каждый из Басиных спасителей, кто прятал ее у себя, как минимум отрезал от себя кусок, ведь во время войны даже одного человека было непросто прокормить. А в худшем случае спасители евреев платили за это жизнью.
Со слов Баси, был еще один спаситель, сыгравший важную роль в ее судьбе, о нем она узнала от Петруков:
«Однажды они как-то узнали, что Иван Онуфрийчук из села Чабановки дал документы одной учительнице, что она украинка, и она уехала с этими документами. Когда я это услышала, я сразу за это схватилась, ибо Ивана Онуфрийчука я очень хорошо знала и решила вечером пойти к нему. Он сразу понял, зачем я пришла к нему, и обещал мне сделать документы. Не знаю, чтобы было со мной, если б он не сделал документы? Через несколько дней я пришла к нему, сидела в погребе, чтоб меня никто не видел, и 11 декабря 1942 года я получила от него такой документ: Васильевская Ольга Николаевна, по национальности украинка, 1921 года рождения. Направляется на ст. Ваннярка к своему брату. Подпись гебитскомиссара и печать. Я взяла этот документ и вечером ушла к родителям Николая, а утром 12 декабря 1942 года я с этими документами ушла».
Теперь у нее была возможность передвигаться, искать работу. Иван Онуфрийчук дал Басе шанс на жизнь, вернул ей долю свободы. Но при этом все равно сохранялся риск, что в ней опознают еврейку и донесут. А Иван Онуфрийчук за по мощь Басе и другим евреям поплатился жизнью. После войны Бася пыталась найти его, и тогда она узнала, что по доносу он был расстрелян.
Но вот Бася, получив документы, отправилась в город Бар: «Все не описать, как добралась зимой в город Бар. Пришла я 14 декабря в город Бар и сразу подошла к немцам, чтоб меня пропустили. С одной стороны Бара немцы, с другой — румыны. Посмотрели документы и говорят: мы тебя не пропустим, зачем тебе идти к румынам. Я плачу, прошу пропустить, а они меня не пропустили, на следующий день то же самое».
Басины слезы мне понятны, ведь она шла в Бар, чтобы попасть в Румынию, путь был сложным, так как на улице зима, да и Бася говорит: «Все не описать, как доб ралась зимой в город Бар». А ее не пропустили. Тогда зачем она преодолевала этот путь?
Что теперь делать? Где найти средства к существованию? «Решила пойти на биржу труда и устроиться на работу в Баре. Пришла на биржу, а они говорят, надо разрешение от гебитскомиссара. Я пошла, показываю документ, а в это время переводчица-украинка пишет ему по-немецки: „Das ist eine jud“. Он мне: „Jud, jud“. Я ему: „Не понимаю, что вы говорите“. Тогда он: „Жид, жид“. Я ему в ответ: „Если бы я была жидовкой, неужели бы я пришла к вам“. Я на украинском языке разговаривала».
Жизнь Баси висела на волоске, ведь одна фраза «das ist eine jud» могла означать для девушки смертный приговор. Но она не растерялась, а проявила находчи вость и разумно ответила, тогда гебитскомиссар дал разрешение, что Басю мо гут направить на работу.
«На бирже я сказала, что у меня три класса образования, и меня направили на табачную фабрику, складывала табак в ящики. Нашли мне квартиру, и так я работала. Однажды хозяйкина сестра говорит мне: „Знаешь, у нас на плодоовощном заводе работают две женщины, они говорят, что украинки, но, по-моему, они еврейки“».
Сестра хозяйки догадывалась о национальности двух женщин, но не доносила на них, на эту девушку можно было положиться. Вот так люди могли помочь даже тем, что молчали, не доносили. Бася рассказывает: «Как-то раз Люба, сестра моей хозяйки, молодая девушка, как я, говорит мне: „Я иду к ним в гости, иди со мной“. За все время я никуда не ходила, а это было в июле месяце 1943 года, и я решилась пойти с ней». Бася не чувствовала себя в безопасности, несмотря на то, что у нее были документы и она отлично разговаривала по-украински.
«Когда я этих женщин увидела, и как они разговаривают, я поняла, что они еврейки. Плохо разговаривали на украинском языке. Любе я, конечно, сказала, что она ошибается, а сама через неделю пошла к ним одна. Разговорились, и говорю им: „Все говорят, что вы еврейки, надо убегать отсюда“. И я им сказала, что я тоже еврейка (наверное, была моя ошибка) и давайте вместе убежим».
Бася говорит, что совершила ошибку, действительно, возможно, они выдали Басю. Почему, я так и не поняла! А может, выдал кто-то другой, кто заподозрил в ней еврейку.
К счастью, Басе, благодаря незнакомому мужчине, удалось спастись. А было это так: «15 сентября 1943 года пришла на завод моя знакомая Аня, которая работала со мной на табачной фабрике, и говорит: „Оля, идем в Балки за мылом“. Я ей говорю: „Разве нас пропустят?“ Она говорит: „Пропустят“. Я сказала директору завода, чтоб он меня отпустил, и он разрешил мне пойти с ней. Нас пропустили, и, казалось бы, уже лучше, надо уходить, но я была без документов и решила, если меня не тронули, я опять вернусь. Накупили мыла и возвращаемся. Сразу надо зайти в будку к румынам. Зашли в будку, и в то время были еще люди в будке. Один мужчина дотронулся до меня и говорит: „Можно вас на минутку?“ Я ему: „В чем дело?“ Мы вышли, и он говорит мне прямо: „Вы еврейка?“ Я молчу, а он говорит, что он только из завода и меня ищут. Не возвращайтесь, ибо только что убили женщин и мальчика». И эти несколько слов спасли Басю от смерти.
«Я вызвала Аню и говорю ей, что я еврейка и больше туда не буду возвращаться. В Балках жил брат Ани, и я к нему пошла. Он дал мне адрес к его знакомым евреям, которые жили в городе Копай-городе Виншицкой области. Там евреи жили в гетто, очень тяжело там было. Но там не убивали… 20 марта 1944 года нас освободила Советская армия, и мы могли опять свободно дышать, учиться и трудиться».
Но сколько человек так и не дожили до этого дня — трудно представить! Бася пишет: «Когда я получала паспорт, меня спросили: кем хочешь быть — еврейкой или украинкой? Я ответила — еврейкой и опять стала Шварц Бася Абрамовна».
Да, на пути Баси встречались и спасители и предатели. К сожалению, предателей было гораздо больше. Они даже не осознавали, почему не любят евреев. В обществе существовал бытовой антисемитизм, усиливающийся под влиянием фашисткой пропаганды. На это и опирались нацисты. Я убедилась, изучая литературу, что среди исполнителей страшных казней было много местных палачей. Без участия местного населения в уничтожении евреев, выживших было бы гораздо больше.
Басе удалось спастись благодаря своему самообладанию. Ни в одной ситуации она не растерялась, всегда себя сдерживала, контролировала, ведь выражение испуга, растерянности на лице Баси могли сразу ее выдать.
Но главная причина, по которой Бася выжила, — помощь и поддержка со стороны ее друзей, знакомых, а также незнакомых людей. Только по свидетельским показаниям я установила, что 15 человек проявили участие в судьбе Баси и помогли ей выжить. Каждый помогал в силу своих возможностей… Кто-то приютил, кто-то накормил, кто-то переодел, кто-то сделал документы, кто-то предупредил, а кто-то просто промолчал, не донес. «Это люди с большой буквы», как говорит сама Бася.
Антонине Яровой, Ольге Радецкой, Ивану Онуфрийчуку и семье Петруков комиссией «Яд Вашем» были присвоены звания «Праведников Народов Мира». На их имена на территории всемирно известного музея Катастрофы в Иерусалиме, на аллее мира высажены деревья.
Для того чтобы спасти еврея, в то время требовалось немало душевных сил и характера. Опираться можно было только на членов семьи, и то не всех. Ведь даже промолчать было не так-то просто.
Я все больше и больше восхищаюсь людьми, которые принимали участие в спасении Баси, людьми, которые жертвовали своей жизнью и жизнями близких. И одна из спасительниц — бабушка моей одноклассницы! Мне захотелось выяснить, а какой была Антонина Федоровна в повседневной жизни?
В первую очередь мне было интересно узнать, в какой семье воспитывалась Антонина Федоровна. С этим вопросом я обратилась к Олиной маме: «Моя бабушка, это мама Антонины Федоровны, она девятисотого года рождения. Они были в свое время очень богатые. Практически все село украинское, все жители этого села были у них в наймах (вот как говорили на Украине), в общем, в работниках.
Их, естественно „раскуркулили“, все у них отобрали. Поместье, в котором они жили, взяли под сельсовет, позже уже под школу, а им отдали прадедушкину слесарную мастерскую, где он любил в свободное время починить, построгать. Вот это был наш дом, куда меня привозили в глубоком детстве. И время-то было такое, что особенно образование получать было некогда и негде. И к тому же, вы понимаете, отношение всех вокруг к нашей семье, потому что из богатых. Не любили и чуть ли не камни в спину бросали, стоило пройти. Но при всем при этом моя бабушка, мама Антонины Федоровны, даже в старости, когда я ее знала, была женщиной очень такого твердого характера, очень волевая. Вот она очень держалась крепко за жизнь руками. Она работала звеньевой в колхозе, при своем происхождении, так скажем антисоветском, тем не менее, все равно занимала пусть маленькую, но руководящую должность. К ней прислушивались.
А вот бабушка, Надежда Самборская, о которой я сейчас рассказывала, вышла замуж за адвоката, в прошлом дворянина, с высшим образованием в то время.
Антонина Федоровна родилась в 20-м году, очень страшные годы, последствия Гражданской войны, репрессии. Это все-таки украинская глубинка, и тем не менее, Антонина Федоровна получает медицинское образование, фельдшера. На то время это было довольно высокое медицинское образование. Она не была врачом, она не имела высшего образования, но даже сейчас фельдшер выше, чем медсестра.
Всю жизнь, будучи замужем за кадровым военным, ездила за ним по военным городкам, по гарнизонам. В то время когда другие жены офицеров не работали, Антонина Федоровна работала всегда, везде. Она работала медиком в военных госпиталях гарнизонных».
Теперь мы имеем примерное представление о семье Антонины Федоровны. Благородство, спокойствие, выдержанность и уравновешенность — это не просто похвала любящей дочери Антонины. Спасительница Баси обладала этими качествами в реальной жизни. Антонина Федоровна была человеком спокойным, решительным, способным проявить самообладание. Становится понятным, по чему она и ее мама, и бабушка без колебаний предоставили кров, еду, одежду перепуганной девушке, чудом уцелевшей, пережившей потерю всех родных и близких. А ведь рядом, через дорогу, находилась немецкая комендатура, к тому же мама Оли сказала: «Тоня была фельдшером, почти врачом, тогда, в то время, к ней приходило очень много немцев, это было просто очень опасно. Сами понимаете, на чердаке еврейская девушка, внизу три женщины, три поколения, и постоянно немцы в доме».
А какой была Антонина в домашней обстановке? Почему так важно, что именно в домашней? Потому что человек может по-разному вести себя в общественных местах и дома. На людях он может скрыть какие-то черты характера и проявить себя с лучшей стороны, а дома расслабиться и показать себя таким, какой он есть на самом деле со всеми преимуществами и недостатками. Выяснилось, что Антонина Федоровна обладала еще одним важным качеством — интеллигентностью. Мама Оли рассказывает: «Я не помню, чтобы она сильно на чем-то своем настаивала, повышала голос. Папа у нас был фронтовик, всю войну прошел, подполковник, должность у него была командирская, поэтому, конечно, в доме был хозяин он однозначно. И даже когда что-то решать надо было, какие то вопросы, то мама решала их очень нежно, очень так тихо, они даже ссорились шепотом на кухне, чтоб мы не слышали».
Хотелось бы также отметить, что вся семья — это люди способные сопереживать горю и страданиям других людей. Когда мама Антонины Федоровны, Надежда, неожиданно обнаружила Басю в своем сарае, то, не задумываясь, решила спрятать на чердаке. А другой сначала подумал бы о том, что может его ожидать, спрячь он еврейскую девушку. Надежда могла столкнуться с несогласием своих родственников, но этого не произошло. Их семья тоже пережила ряд тяжелых потерь и понимала, что значит остаться без любимых людей. Мама Оли рассказала нам: «Отец бабушки очень молодым умер. Ехал на поезде, заболел тифом, и сняли с поезда, и он умер». Так Антонина Федоровна потеряла отца, но это не единственная ее потеря. Олина мама рассказала мне еще один факт из биографии своей мамы: «Я еще хочу сказать, что в 18 лет Антонина Федоровна вышла замуж за Павла Ефимовича Ярового. Он был в их школе учителем. Молодой, интересный, очень веселый, украинец, с такой ямкой на подбородке, черноглазый. Он полюбил Тоню, она была очень худенькая, очень миловидная. Миловидной она была, кстати, всю жизнь. И женился. В 39-м году у них рождается мальчик, назвали они его Боря, в том же году Павла Ярового забирают в Красную Армию, а потом началась война, и домой он уже не вернулся. А мальчик маленький, Боречка, к сожалению, в полгодика умирает от двухстороннего воспаления легких, пневмонии, тогда ее не лечили. Умирает прямо на руках у своей 19 летней мамы». Антонина Федоровна через все это прошла и еще находила в себе силы помогать Басе.
А какие отношения у Баси и Антонины складывались в послевоенное время? С этим вопросом я обратилась к маме Оли: «Ой, девочки, я вам говорю, это настолько близкие люди, семьями дружили, мы встречались. В Студеницах никого у тети Баси не было, все были расстреляны, и вообще из всего этого села она одна уцелела. Приезжала со всем своим семейством к нам домой, к моей бабушке. И мама приезжала всегда в Одессу к тете Басе, и были дружны очень с родственниками тети Баси, дальними, потому что близких никого у ней не осталось, все были расстреляны. Вот такие отношения всю жизнь. Я очень хорошо знала тетю Басю, она ко мне относилась как к своей дочери. Мы жили в Днепропетровске, а тетя Бася со своими близкими жила в Одессе, но тем не менее все равно мы встречались, в той же Студенице».
Вот такие родственные отношения были у Антонины и Баси всю жизнь. Для Баси Антонина была не просто подругой, а еще и спасительницей. Но Антонина совсем не считала себя таковой. Хлопотала о дипломе и медали «Праведницы Народов Мира» Бася. То, что Антонина не считала себя героем, доказывают слова ее дочери: «Антонина Федоровна никогда подробно не рассказывала о тех тяжелых временах, так чтоб мы сели семьей вечером за чаем и вспоминали, такого не было, потому что каждое воспоминание — это рана кровоточащая. Они, конечно, с годами уже зарубцевались, но это все равно больно вспоминать, тяжело».
Действительно тяжело вспоминать о тех временах, но все-таки, если бы Антонина Федоровна гордилась своим поступком, она бы непременно о нем рассказала своим детям. Поэтому я сделала вывод, что для Антонины Федоровны ее поступок не был героическим. Она считала, что так должен поступить каждый уважающий себя человек, для нее не было другого выбора, как только приютить еврейскую девушку. Только проникните в смысл названия награды Антонины: «Праведник Народов Мира». Праведник, человек, живущий по законам Божьим, именно такой была Антонина Федоровна. И для нее это было так естественно, что ей и в голову не приходило считать себя героиней.
Я попыталась осмыслить и представить масштабы трагедии холокоста через судьбу еврейского населения села Студеницы. По словам Баси Абрамовны, до войны в местечке проживало около 80 еврейских семей. Если представить, что в каждой семье было хотя бы по два–три ребенка, то фашисты только в этом селе уничтожили примерно 320–400 евреев. Но я предполагаю, что эта цифра была гораздо больше, ведь семьи были многодетные, а еще надо учесть и бабушек и дедушек. И из всех выжить удалось одной Басе.
Я открыла для себя масштабы преступлений нацистов, одной из жертв которых стал еврейский народ. А возможно ли повторение трагедии? Есть ли опасность возрождения фашизма, или это трагедия прошлого тысячелетия?
В нашей стране историческая память о холокосте постепенно стиралась. После войны проводилась политика замалчивания и отрицания холокоста. Это выражалось в том, что запрещалось, чтобы на памятниках была надпись, говорящая именно о еврейских жертвах. Власти этого не допускали. Конечно, среди жертв были и русские, и белорусы, и украинцы, но ведь ни один народ не истреблялся так планомерно и целенаправленно, как евреи. На памятниках, поставленных на местах расстрела, исключалось вообще присутствие какой-либо еврейской символики, а надпись была стандартная: «мирные советские граждане».
Но холокост все равно оставил свой след: в обществе продолжал существовать антисемитизм, не официально, но он существовал. Права евреев ущемлялись, их могли не принять на работу, в учебное заведение, только потому, что у них в паспорте написано «еврей». Конечно, в объяснении указывались другие причины, но евреи чувствовали неполноценность, недаром многие уехали жить в Израиль, а другие «поменяли национальность», сделав русские паспорта. Сегодня многие, даже взрослые люди, ничего не знают о холокосте. Я попыталась выяснить, что известно об этой трагедии учащимся восьмых классов, было опрошено 59 человек. Из них только 11% всего лишь слышали о холокосте, а остальные даже слова такого не знают. В анкетах на вопрос «Что ты знаешь о холокосте?» — я обнаружила такие ответы: «Я ничего не знаю о холокосте». Или: «Это журнал». Однако в речи восьмиклассников присутствуют такие слова, как «жид» или «еврей», естественно, с негативной окраской. Но откуда они берутся и какой смысл школьники вкладывают в эти слова? Я думаю, что никакой, они просто считают, что «еврей» — это оскорбление. А почему, даже не задумываются! На учебниках и стенах подъездов рисуют фашистскую свастику. Даже для эмблемы школьной газеты в анкетах несколько человек нарисовали свастику.
А хотят ли школьники вообще знать о холокосте? К моему сожалению, я выяснила, что всего 40% восьмиклассников хотят узнать об этой трагедии. А остальные? Оказывается, что для многих эта проблема не представляет интереса. Я не думаю, что все они жестокие равнодушные. Возможно, это последствия политики умалчивания, которая проводилась на официальном уровне. Я считаю, что это опасно. Я пришла к выводу, что холокост — это всечеловеческая трагедия, трагедия каждого из нас, а не только евреев. Как сказал Михаил Гефтер: «Никогда не бывает геноцида против одного народа. Геноцид всегда против всех». Тогда унижали евреев, а кого унижают сегодня? Кто сейчас предстает в «образе врага»? Из 59 восьмиклассников 26 человек питают ненависть к другой нации. Я выяснила, что у 85% «образ врага» представляют лица кавказской национальности. 36% затрудняются ответить, почему они испытывают неприязнь или ненависть. У остальных почти все ответы повторяются: «Наглые, злые… Стесняют россиян… Пристают на улицах». По большинству ответов можно судить, что личная неприязнь у большинства школьников формируется в результате влияния чужих мнений: друзей, родителей, знакомых. Мне встречались и необдуманные ответы. Например: «Их говор дурацкий». Но еще больше я удивилась, когда в одной анкете прочитала такой лозунг: «Россия — для русских». Подобные лозунги я слышала из уст некоторых политиков, и восьмиклассник просто повторяет его. И это, на мой взгляд, особенно опасно.
Итак, какую бы форму ни приобретал геноцид, какой бы маской он ни прикрывался, он существует и представляет нам угрозу. Сегодня возрождение фашизма — это реальность, это опасность. Не надо сидеть сложа руки и думать, что беда обойдет тебя стороной. Я открыла для себя эту истину, хотелось бы, чтобы она открылась и другим, чтобы мы научились извлекать уроки из собственной истории.