К 90-летию ГУЛАГа. Краткий ликбез

ГУЛАГ

90 лет назад, а именно 25 апреля 1930 года в структуре ОГПУ было создано специальное управление лагерей (УЛАГ) ОГПУ, на которое было возложено руководство

Рождение монстра

Историк-архивист, канд. историч. наук, сотрудник Международного Мемориала, внештатный обозреватель на Радио Свобода.

Константин Львов

jan-tomkowski-wiecej-niz-temat-eseistyka-gustawa-herlinga-grudzinskiego

рецензия

1940-е

мемуары

Мы высыпали из вагонов на скрипящий снег под лай овчарок и окрики охраны. На побелевшем от мороза небе еще мерцали последние звезды. Казалось, они

Мы высыпали из вагонов на скрипящий снег под лай овчарок и окрики охраны. На побелевшем от мороза небе еще мерцали последние звезды. Казалось, они вот-вот угаснут и непроглядная ночь выплывет из замерзшего леса, чтобы поглотить дрожащий накат неба и розовый рассвет, скрытый за зимними огнями костров. Однако на горизонте, за первым поворотом дороги, показались четыре силуэта «аистов» на обмотанных колючей проволокой ногах.


Строки эти были опубликованы польским литератором Густавом Герлинг-Грудзинским (1919-2000) в 1951 году. В книге «Иной мир: советские записки» он рассказал миру — в первую очередь, англоязычному — о своем сошествии в ад сталинских лагерей и спасении оттуда. Герлинг-Грудзинский не был на фронте в 1939 и потому избежал как германского, так и советского плена. Зато Густав стал одним из организаторов подпольной Польской народной акции независимости, служил в кукольном театре и создавал тайные ячейки Сопротивления во Львове и Гродно. В марте 1940 г. Герлинг-Грудзинский был арестован органами НКВД: Как в конце концов звучит обвинение? — «Намеревался нелегально перейти советско-литовскую границу, чтобы продолжать борьбу против Советского Союза». — А нельзя ли слова «против Советского Союза» заменить словами «против Германии»? Удар ладонью наотмашь меня отрезвил. «Это в конечном счете одно и то же», — утешил меня следователь, когда я подписывал обвиниловку.


Грудзинский был приговорен в 5 годам ИТЛ и этапирован в Ерцево (Архангельская область, КаргопольЛаг). Забегая вперед, скажу, что он был освобожден 20 января 1942 после голодовки (я с трудом глотал воздух, руки и ноги, казалось, разрывали одежду и клубками мяса вываливались наружу, — я начинал пухнуть с голода), и, поскольку соглашение Сикорского-Майского было уже подписано, смог через пару месяцев присоединиться к формирующейся армии генерала Андерса. Герлинг-Грудзинский участвовал в итальянской кампании, сражался на Монте-Кассино. После войны остался в эмиграции: жил в Лондоне, потом в Неаполе, работал на радио «Свободная Европа». Книга о ГУЛАГе вышла на английском языке в 1951 г. В предисловии Бертран Рассел назвал ее впечатляющим и фактографическим свидетельством. Надо сказать, что убежденный пацифист Рассел в те годы неоднократно призывал американское правительство к атомной бомбардировке зловещего агрессора — Советского Союза. 


Очевидно, что об издании «Иного мира» на родине автора не следовало мечтать: первое издание на польском языке состоялось в Лондоне в 1953 году. Грудзинский не был первым узником ГУЛАГа, издавшим мемуары, — публикации Вацлава Грубиньского и Анатолия Краковицкого вышли раньше. Но свидетельство Густава было, пожалуй, наиболее весомым обвинением политики сталинизма вплоть до появления сочинений Гинзбург, Солженицына и Шаламова. На русском языке текст Грудзинского был опубликован тоже в эмиграции — в 1989 г. Перевела его Н.Горбаневская. Сегодня книга переиздается 


«Иной мир» Герлинг-Грудзинского — убедительное сочетание документальной четкости и беллетристической выразительности. В результате у автора получилась исполненная драматизма фреска. Грудзинский перечисляет национальные и иные группы, подвергнутые репрессиям: К нам, полякам, прилипла кличка антигитлеровские фашисты, несчастных красноармейцев прозвали героями финского плена, а украинцев и белорусов, бежавших от немцев, — партизанами Отечественной войны.


Грудзинский описал армию беспризорников, окончательно изуродованных «культурно-воспитательной работой» в тюрьмах и лагерях. Он свидетельствовал о самых главных людях в лагере после начальника вахты — урках, и о гражданских войнах между сбившимся с пути пролетариатом и революционной интеллигенцией. Он подробно рассказал об этапах крестного пути всякого репрессированного. Сгорбленные фигуры в лохмотьях и обувке, слепленной из тряпок, веревок, проволоки и обрезков шин, выходили на 11-13-часовой рабочий день на лесоповале. Выполнение плана было невозможно без мошенничества — туфты. Дисциплинарное взыскание отправляло жертву в изолятор: зэк получал там только 200 граммов хлеба и воду; окошки в тесных камерах не были ни застеклены, ни даже забиты досками, и температура там была практически уличной; брать с собой туда разрешалось только одежду, но не одеяло и сенник.


Заключенных обрекали на полуголодное существование: завтрак состоял из черпака каши и кусочка соленой рыбы (последнее — только для выполняющих план на 125%), вечером по возвращении в зону выдавали  хлебную пайку — 700, 500 или 400 г. Чтобы не умереть, следовало держаться поближе к продовольствию. Грудзинский отдал уркам отличные сапоги и был включен в бригаду грузчиков на продовольственной базе. Норма 12-часового рабочего дня составляла 25 тонн муки в мешках или 18 тонн овса на человека при расстоянии 25 метров от вагонов до склада. Зато можно было украсть что-то съедобное, и заключенные пускались на изобретательные и унизительные ухищрения: Из муки, сметенной после разгрузки каждого вагона, можно сварить кашицу, которая заклеивает дыры в желудке. С тех пор мы в обеденный перерыв, выставив часового, размешивали палочками на горячем листе жести лекарство от голода. Позже я усовершенствовал эту технику и за полчаса до возвращения в зону месил большой кусок затирухи, чтобы сразу после этого тонким слоем облепить им в углу обнаженную грудь пани Ольги. По счастью, обыск на вахте бывал довольно поверхностным, и после наступления сумерек «заговорщики» делили готовые клецки.. Лагерная охрана, кроме дневного пайка, могла купить до 2 кг черного хлеба и куска конской колбасы ежедневно и пол-литра водки — раз в неделю. Был и особый ассортимент товаров для высших лагерных чинов: Бывало, наш добродушный конвойный не в силах был удержаться от вздоха, когда выгружали шампанское или конфеты для спецларька.



<div class="wp-block-custom-image-container">
 <div class="wp-block-custom-image">
 
 <img src="/wp-content/uploads/sites/default/files/im.png" />
 <div class="wp-block-custom-image-element" style="background-image:url('/wp-content/uploads/sites/default/files/im.png')"></div>
 </div>
 <div class="wp-block-custom-image-figcaption">
 <div class="wp-block-custom-image-desc">Обложка издания 2019 года</div>
 <div class="wp-block-custom-image-source"></div>
 </div>
 
</div>


Выскочить из порочного колеса барак-лесоповал-разгрузка-погрузка можно было, попав в больницу. Зэки нередко даже калечили себя намеренно: ведь в больничном оазисе их ожидало чистое белье, сырые овощи, белый хлеб, кусочки сахара и маргарина, поразительная доброта и сердечность медсестер. Грудзинский в качестве некоторого противовеса «культу личности» в СССР писал даже о «культе больницы».


Периодически от такой жизни вспыхивали бунты, которые подавляли бескровно, прекращая выдачу пайков: Через некоторое время за зону вывозили скелетики, обтянутые кожей, желтой, как пергамент старинных книг, с черепами, не оскверненными пулями победившей революции. Побег был бесперспективен: Грудзинский рассказывает о семидневных блужданиях своего товарища по заключению Каринена, который прошел зимой 15 км до деревни, потерял сознание и был возвращен мужиками обратно, — начальник лагеря даже не посылал погоню!


Уделом для большинства зэков становилась мертвецкая — большой барак для нетрудоспособных доходяг, угасавших там от цинги, пеллагры и отмирания тканей. Счастливчикам удавалось дотянуть до конца срока, и если они внезапно не получали новый приговор, то переходили на положение вольнаемных — получали жилье в соседних поселках. Но для нас вольные, которые некогда были зэками, представляли собой нечто болезненное и с трудом переносимое. Благодаря им лагерь приобретал черты предназначения, от которого некуда скрыться.


Единственным утешением были лишь робкие лучи культуры, проникавшие в это царство холода, смерти и унижения. Грудзинский вспоминает образы потерянного рая — показ «Большого вальса» и необыкновенный цирк беспризорника и моряка Всеволода: По всему телу у него были вытатуированы фигуры акробатов, клоунов и танцовщиц, обручи и барьеры, слоны и кони в красивой сбруе. Сдавшись на уговоры, он раздевался догола и, умело напрягая и расслабляя мускулы то на животе, то на бедрах, то на груди, то на руках, — гениально разыгрывал настоящие цирковые сцены. Львы в воздухе пролетали в обручи, лошади брали барьеры, слоны становились на задние ноги, танцовщицы извивались всем телом, клоуны в высоких колпаках и шароварах с буфами кувыркались, акробаты, выстроенные пирамидой, осторожно шли по проволоке.


В свое «обвинительное заключение» Грудзинский включил и почти что новеллы о солагерниках: история «убийцы Сталина» (чиновник в шутку стрельнул в портрет вождя в кабинете); медленное убийство зэками бывшего следователя НКВД; история инженера-идеалиста, сварившегося в кипятке; история отца и сына, разлученных и вновь соединенных репрессивной машиной; трагические и унизительные женские судьбы; истории взаимных доносов и оговоров; лагерная «любовь втроем» и другие.


Драматическая одиссея Герлинг-Грудзинского в СССР произошла в те годы, когда агрессивное соучастие превратилось в оборонительную Великую отечественную войну. Память Грудзинского сохранила голос Сталина по радио: Говорил сломленный старик. Автор фиксирует моментальное численное усиление лагерной охраны, ухудшение положения политзаключенных и иностранцев. И выразительно передает он настроения заключенных: Я чувствовал, как горячая волна радости подкатывает у всех к горлу, душит спазмом надежды, заволакивает помутневшие глаза бельмом полубезумной слепоты рабов, для которых любая рука, открывающая дверь застенка, — рука Провидения, — они наступают! Заметки Грудзинского о военном тылу кратки и красноречивы. Вокзал Вологды превращен в ночлежку для нескольких сотен зэков, освобожденных в качестве добровольцев; ночью они спят на боку, стиснутые, как сельди в бочке; днем их выгоняют в город побираться. Сгорбленные тени с землистыми лицами молча слушают известия возле уличных громкоговорителей. Солдаты на глазах у оголодавшей толпы едят консервы и белые сухари, и никто из них не вкладывает объедков в дрожащие руки.


«Иной мир» — это обвинительное свидетельство уцелевшего о преступлениях, которые творились за железным занавесом и колючей проволокой, о преступлениях, которые были сильно ретушированы и приукрашены победой 1945 года. Особую ценность книге придает то обстоятельство, что взгляд Герлинг-Грудзинского — хотя и субъективный, но принадлежит постороннему человеку, не гражданину СССР. Нынешнее издание, выпущенное двухтысячным тиражом, дополняет и даже корректирует знаменитые работы наших репрессированных соотечественников.


Густав Герлинг-Грудзинский. Иной мир: советские записки / Пер. с польск. Н.Горбаневской. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019.

Антигитлеровский фашист

Сергей Бондаренко

Интервью с автором романа «Восстание»

Подкаст

биография

военнопленные

коллаборационизм

«Восстание» — роман о Сергее Соловьеве, географе, конспираторе, ставшем участником Норильского восстания и написавшем программу подпольной Демократической партии России. Что такое «документальный роман», где

«Главный герой мертв — это многое меняет»

Юрий Дмитриев

Карелия

Это удивительное, почти детективное расследование человеческой судьбы мы публикуем именно сейчас, когда в деле Юрия Дмитриева наметился переломный момент. Мы ждем выхода автора статьи

Таинственный инженер

подкаст лекции

1950-е

лекция

подкаст

15 июня в Музее Парка Горького состоялась вторая лекция проекта «Топография террора». О лагерях на юго-западе Москвы в 1940-х–1950-х рассказывал историк  Евгений Натаров, и

15 июня в Музее Парка Горького состоялась вторая лекция проекта «Топография террора». О лагерях на юго-западе Москвы в 1940-х–1950-х рассказывал историк  Евгений Натаров, и теперь его выступление можно послушать в нашем подкасте.


Из анонса лекции на сайте Мемориала: 


<blockquote class="wp-block-quote">После войны в начале Калужского шоссе, в Лужниках и на Ленинских горах, тогдашней юго-западной окраине Москвы, развернулось строительство, центром которого были МГУ и Академия наук. На большинстве строек работали заключенные из открытых рядом с ними лагерей. Один из них подробно описан А. И. Солженицыным в «Архипелаге ГУЛАГ» и упомянут в романе «В круге первом». Он находился в строящемся доме на площади Гагарина, на углу Нескучного сада. Другой известный лагерь хотя и находился довольно далеко от Хамовников, но был хорошо виден, поскольку его открыли на 23 этаже главного здания МГУ, в верхней части прямоугольного яруса, под круглой башней. Об этих и других лагерях на расстоянии пешей прогулки от Парка Горького и Нескучного сада и пойдет речь на лекции.</blockquote>


<a href="http://urokiistorii.ru/podcast/170715_0011.mp3">Скачать (~80 Mb)</a>

Лагеря на юго-западе Москвы 1940-х–1950-х

Семен Шешенин

интервью с руководителями чешского и украинского проектов

XXI век

интервью

историческая память

Материалы о памятных местах и о связанных с ними мемориальных практиках

мемориальные объекты

репрессии в СССР

Украина

Чехия

В этом году «Последний адрес» официально превратился из проекта в международное движение. Инициативу установки мемориальных знаков на домах репрессирвоанных подхватили в Чехии и Украине.

Остання адреса/Poslední adresa/Последний адрес

интервью с куратором проекта

Международный Мемориал

Москва

музей

В прошлом году в Москве в рамках проекта «Выход в город» стали появляться уличные знаки, указывающие на ключевые места советских репрессий. Всего команда «Топографии террора», установила шесть таких знаков,

29 октября на акции «Возвращение имён» на Лубянской площади можно было увидеть несколько экранов с интерактивными картами Москвы. На них были отмечены тюрьмы, места расстрелов, захоронения и другие узловые точки машины сталинских репрессий. О том, из чего вырос проект <a href="http://topos.memo.ru/">«Топография террора»</a> и как он возвращает нам город, в котором чертёж здания 1861 года надо добывать у ФСБ, рассказывает куратор проекта Александра Поливанова. 
 


Беседовал: <a href="http://urokiistorii.ru/articles/24361">Семен Шешенин</a>


– Расскажите, как устроен сайт.


– Сайт «Топография террора» задуман как адресная книга советского террора, и вход туда возможен двоякий: можно выбрать тот или иной тематический слой на <a href="http://topos.memo.ru/karta">карте</a> и увидеть все локации, относящиеся к этому слою. А можно открыть <a href="http://topos.memo.ru/kategoriya/vse-materialy">текстовый уровень</a>, где локации даны в виде списка. Нажав на любое из названий, можно получить справку об истории и устройстве локации, почитать об источниках, посмотреть фотографии и видео и т. д. 


Сайт заработал 28 октября и к этому дню мы подготовили 5 слоев для карты: Шарашки, Концлагеря 1920-х, Места заключения, Места массовых расстрелов и места захоронений. Мы составили свое расписание работы таким образом, чтобы каждый месяц пополнять карту новым слоем. У нас запланированы слои «Дети – жертвы советской власти», «Места принудительного труда в 1940-50е», «Места принудительного труда в 1920-е», «Сопротивление террору», «Террор и московский транспорт» и другие. 


– Можно ли назвать уже имеющиеся слои действительно законченными? 


– Нет, исчерпывающими наши сведения считать нельзя – в один прекрасный день мы попадем в 20 фонд (фонд тюремного отдела) архива ФСБ, увидим паспорта всех тюрем и тогда может быть сведения приблизятся к исчерпывающим. Бывает, что мы не можем точно определить расположение места заключения, в таком случае мы выделяем предполагаемый ареал на карте и раскрашиваем его пунктиром.


<figure class="wp-block-image alignnone caption"><img alt="" class="wp-image-30661" src="https://stg.urokiistorii.nppsatek.com/wp-content/uploads/2015/10/tt.jpg"/><figcaption>Экраны с катрами "Топографии террора" на акции "Возвращение имен". Фото: Елена Ростунова</figcaption></figure>


Многих мест заключения больше нет – Таганской тюрьмы, Новинской, многих вещей про них мы, возможно, уже никогда не узнаем. Где был Новопесковский концлагерь, понять тоже не представляется возможным. Судя по всему - на том месте, где сейчас стоит Британское посольство. Но фотографий нет, карт с номерами домов нет, при строительстве Нового Арбата и метромоста все те переулки исчезли бесследно. По мере появления новых сведений, конечно же, тексты будут дополняться. 


– Какая идея стояла за желанием свести историю репрессий и карту города в одну картинку?


– В последние годы ведется довольно много урбанистических споров – как сделать Москву более дружественным городом, кто-то хвалит городские изменения при нынешнем мэре и разных главах департамента культуры, кто-то ругает... Среди прочих обсуждений жаркие споры вызвал проект государственного памятника жертвам политических репрессий: каким ему быть, где ему стоять, как проводить конкурс на памятник и т. д.


<blockquote class="wp-block-quote">Еще недавно на митингах часто можно было услышать слоганы «Это наш город», «Выйди на улицу, верни себе город». Кажется, что город немножко перестал быть нашим, утратил связь с горожанами, горожане вынуждены в каком-то смысле пользоваться тем городом, который выдают текущие городские власти. Тогда как один из способов вернуть себе город и сделать город нашим – это вернуть память о разных поколениях, живших в городе и восстановить города, людей и дней связующую нить.</blockquote>


За последний год много памяти вернул городу проект «Последний адрес» – табличка на доме, из которого навсегда забрали жившего в нем человека.


Проект «Топография террора» безусловно родственен «Последнему адресу», и пересекаемся мы в той строчке на табличке, где написана дата ареста жителя дома. "Последний адрес" рассказывает, где жил человек до того, как его арестовали, мы рассказываем, что происходит с человеком после этого.


Самой сложной для работы оказалась система мест заключений в Москве. Мы пытаемся постепенно вычленить какую-то структуру и составить классификацию. Это сложно, потому что мест заключений было много, функции менялись, подчинение менялось как внутри одного ведомства, так и между ведомствами. Фактические практики не всегда поспевали за нормативными актами, а наоборот нормативные акты не всегда фиксировали вводившиеся и выводившиеся практики.


– А с чего именно всё началось?


– В Мемориале всегда так или иначе интересовались топографией репрессий, но все-таки первоочередной задачей была, безусловно, работа, связанная с жертвами, с выявлением жертв, составлением списков, статистикой, оценкой масштабов репрессий. Что же касается московской топографии, то, конечно, какие-то сведения по ходу обнаруживались, но возможность выстроить системную работу с данными, наладить систематизацию имеющихся сведений и поиск недостающих, возникла только в 2013 году, благодаря гранту «Династии». 
С 2013 года мы запустили семинар и сразу оказалось, что информация о точном расположении и судьбе того или иного неочевидного место заключения совершенно неизвестна. 


 — Какую роль в претворении проекта в жизнь сыграл этот семинар? 
 


— На семинары мы приглашаем тех экспертов, которые могут нам помочь в работе. Леонид Вайнтрауб нам рассказывал про устройство московских ведомственных архивов, Владимир Козлов про историю московского краеведения, Никита Петров про органы безопасности в Москве, Арсений Рогинский про масштабы репрессий в Москве и т.д. По мотивам наших исследований мы стараемся организовывать экскурсии, мы уже разработали с разными экскурсоводами около 10 маршрутов, но самым востребованным остается экскурсия <a href="http://urokiistorii.ru/current/an/51986">"Топография террора. Лубянка и окрестности"</a>, ее водит Павел Гнилорыбов, и на нее спрос уже третий год не спадает.





<figure class="wp-block-image alignnone caption"><img alt="" class="wp-image-30662" src="https://stg.urokiistorii.nppsatek.com/wp-content/uploads/2015/10/tt3.jpg"/><figcaption>Александра Поливанова рассказывает о проекте "Топография террора" на форуме "Trilateral Youth Forum". Источник: gpr-youthforum.org</figcaption></figure>


– Как именно ваша исследовательская группа получает данные о местах террора в Москве? Ведь государство не очень охотно делится этой информацией.  


– Наша работа сводится к тому, что мы перелопачиваем все архивы, которые придут в голову, все возможные фотобазы, старые справочники, старые газеты, старые карты, мемуары, свидетельства очевидцев, сами собираем свидетельства очевидцев по мере возможности, читаем мы и художественную литературу.


Однако оказалось, что большая часть архивов, связанная с местами заключения нам опять же недоступна. Мы знаем даже, где, в каком именно фонде хранится то, что нам недоступно, но ничего не можем с этим сделать – нас туда не пускают. Про места массовых расстрелов и захоронений даже говорить не приходится.


Например, для идентификации мест массовых расстрелов на территории автобазы НКВД в Варсонофьевском переулке очень бы хотелось произвести тщательный осмотр территории автобазы, найти те помещения, описания которых имеются в косвенных источниках, но как это сделать, если на этой территории по-прежнему находится автобаза ФСБ и вход туда категорически невозможен?


<blockquote class="wp-block-quote">Когда одна из наших исследовательниц пыталась заказать в ЦГА Москвы обнаруженную схему здания на углу Большой Лубянки и Варсонофьевского за 1861 год, то в архиве отказались выдать эту схему без разрешения нынешнего собственника здания. За 1861 год! При том что нынешний собственник не частное лицо, а государственная ФСБ, которая содержится за наш счет. </blockquote>


Для точной атрибуции мест захоронений необходимо настоящее исследование земли с привлечением археологов, геологов, дендрологов и я даже не могу себе представить кого еще, но сделать это просто так в Москве, разумеется, невозможно.


– Взаимосвязь между акцией «Возвращение имен», проектом «Последний адрес» и «Топографией террора» видна невооружённым глазом. Что объединяет эти коммеморативные проекты идеологически?


– Общий проект и исследовательский семинар у нас называется «Москва. Места памяти», и здесь мы взяли за идейную основу концепт «Мест памяти» Пьера Нора. По Пьеру Нора места памяти репрезентируют коллективную память. Нора больше говорит о символических местах, которые выполняют функцию сохранения памяти, которые связаны с национальной или городской идентичностью. В России же поскольку как памятью, так и идентичностью на протяжении последнего века постоянно манипулировали, то места национальной и городской памяти во многом остаются невыявленными. Именно выявлением этих мест памяти мы занимаемся в нашем семинаре и мы верим, что это может помочь обрести обществу и городу идентичность.


Однако сайт мы решили назвать более прикладным что ли образом «Топография террора» – и на это название нас конечно же вдохновил Берлинский музей «Топография террора». Сейчас это большой государственный документационный центр, а когда-то во второй половине 1980-х работа на этом месте тоже началась как гражданская инициатива. Которая пришла именно в то место, где когда-то находилась штаб-квартира и тюрьма Гестапо. Мы тоже имеем планы со временем переехать на Лубянку 2, туда, где находилась штаб-квартира и внутренняя тюрьма НКВД. Но пока что работаем просто как гражданская инициатива и собираем материалы.

«Топография террора»: это прямо здесь

Что помнят музеи о тоталитарном прошлом

«Проект, который должен стать движением»

«Выход в город»

Владимир Володин

1930-е

Беларусь

реабилитация

Продолжая разговор о проблемах реабилитации жертв репрессий в Беларуси, «Уроки истории» публикуют перевод очередной статьи Владимира Володина, посвящённой нереабилитированным жертвам 103-й статьи УК БССР, которая только в 37-м году официально

Продолжая разговор о проблемах реабилитации жертв репрессий в Беларуси, «Уроки истории» публикуют перевод очередной статьи Владимира Володина, посвящённой нереабилитированным жертвам 103-й статьи УК БССР, которая только в 37-м году официально стала белорусским вариантом 58-й.



Перевод публикуется с незначительными сокращениями. 
Полная версия на белорусском опубликована в газете <a href="http://novychas.by/poviaz/antysaveckija-ahitatary">«Новы час»</a>.


Законодательство разных республик СССР имело свои особенности. Были свои особенности и у Уголовного кодекса БССР 1928 года. Так, в нём была статья 103 (агитация и пропаганда против порядка государственного управления), аналог которой отсутствовал в Уголовном кодексе РСФСР 1926 года. Статья, с учётом внесённых в 1930 и 1931 годах изменений, звучала следующим образом: 
 


<blockquote class="wp-block-quote">«103. 
а) Агитация и пропаганда, в которых содержится призыв к совершению преступлений, предусмотренных статьями 92–95 и 97–101, либо к неисполнению или препятствованию осуществлению мероприятий и приказов органов советской власти, а также изготовление, хранение и распространение литературных произведений для такой агитации и пропаганды влекут – лишение свободы до пяти лет. 
б) Те же действия, если они связаны с использованием религиозных предрассудков масс либо были совершены во время войны и имели целью неисполнение гражданами возложенных на них военных или связанных с военными действиями обязанностей и повинностей, влекут – лишение свободы не менее чем на три года. Те же действия, если они совершены кулаками, кроме указанных мер социальной защиты, влекут – конфискацию имущества».</blockquote>


Как мы увидим далее, формулировка статьи имела мало общего с её применением .


4 августа 1935 года суд 3 участка г. Минска в составе судьи Манько, заседателей Шимковича и Барковского при секретаре Стригун рассматривал уголовное дело Алексея Фёдоровича Змитровича. Дело рассматривалось без участия прокурора и адвоката. Алексей Змитрович, колхозник колхоза «Заря» Острошицко-Городокского сельсовета Минского района, беларус, неграмотный, беспартийный, женатый, родился в 1898 году, имел 4 человек на содержании, происходил из крестьян-середняков деревни Галица Острошицко-Городокского сельсовета. Его признали виновным в том, что он «на протяжении 1935 года систематически проводил открытые выступления против мероприятий колхозного строительства и советской власти». В частности, Змитрович «весной в 1935 году на открытом собрании колхозников выступил и высказал, что рабочим картошки продавать не надо, добавив „чертям этим”. Весной в 1935 году, привезя свеклу в молочную ферму колхоза, со злостью бросал свеклой в портрет т. Сталина». Кроме того, подсудимый «систематически подстрекал колхозников опаздывать на работу. Сам систематически опаздывал». По статье 103 (часть «а») УК БССР А. Змитровича осудили к двум годам лишения свободы. Мерой пресечения до вступления приговора в законную силу ему была избрана подписка о невыезде. Алексей Змитрович отпавил приговор в Верховный суд БССР на обжалование, и 21 октября 1935 года кассационная коллегия в составе судей Елина (председатель заседания), Белкинд и Родова пересматривала дело. Дело пересматривалось не только в отсутствие прокурора и адвоката, но даже и подсудимого. Коллегия посчитала приговор вынесенным верно и оставила кассационную жалобу осуждённого без удовлетворения.


2 декабря 1935 года суд 3 участка г. Минска (судья Манько, заседатели Станишевский и Нарейко, секретарь Стригун) рассматривал уголовное дело Максима Якимовича Бояровича, 66 лет, беларуса, неграмотного, женатого. В 1931-1932 годах хозяйство его обкладывалось твёрдым заданием, то есть на то время он в колхоз не входил и оставался единоличником. В дальнейшем Максим Боярович был вынужден вступить в колхоз «Красный боец» Новодворского сельсовета. Подсудимого признали виновным в том, что «5 мая 1935 года будучи выпившим пришёл на колхозное собрание, где проводилась подписка на заём 3 года 2-й пятилетки, и, чтобы помешать ходу подписки, выступил и сказал, что в поле урожай плохой, на трудодни колхозники получат мало, а поэтому подписаться на заём он может только на 15% руб. [так в документе]». Можно считать, что Максиму Бояровичу повезло – на тот раз его только запугали. Суд принял во внимание, что подсудимому 66 лет и «что изолировать его нецелесообразно» и осудил его по части «а» статьи 103 УК БССР на 2 года заключения условно с испытательным сроком 1 год. Вероятно, на результат дела повлияло то, что у М. Бояровича был адвокат, сохранилась, правда, лишь его фамилия – Розенталь.


Значительно меньше повезло следующему осуждённому. 6 августа 1936 года суд 3 участка г. Минска рассмотрел уголовное дело Владимира Николаевича Мысливчика, беспартийного разведённого колхозника, родившегося в 1904 году, имевшего низшее [так в документе] образование, судимого в 1932 году, до вступления в колхоз имевшего 3,035 га земли, одного коня и одну корову и происходившего из семьи земледельцев деревни Кайково Минского района. Суд посчитал Мысливчика виновным в том, что «вступая в колхоз 3 раза, он из колхоза 2 раза выступал, потащил за собой и других колхозников под видом „плохо жить в колхозе”, подговаривая ранее свою жену, чтобы последняя забрала из колхоза коня обобществлённого. Систематически появлялся на собрания колхозников и заседания правления в пьяном состоянии, на которых выступал без разрешения председателя правления колхоза или председателя президиума собрания, не давая выступать записавшимся для высказывания, несмотря на то, что бывал несколько раз выведен с собрания. Кричал, что газеты пишут – это всё чепуха и неправда, и если хочешь правду сказать, то безотлагательно высылают, как Троцкого выслали в Турцию, что при царе жилось лучше, [чем] теперь при советской власти. Имел в колхозе товарища, бывшего городового царских времён, с которым выпивал. Замаскировывал себя тем, что по временам выказывал своё знание постановлений партии и власти, ходя всегда с таковыми в карманах» (тут, как и в других цитатах, сохранён стиль судебного документа). Этими своими действиями, по мнению суда, Владимир Мысливчик «как агент классового врага и подкулачник вёл агитацию и пропаганду против мероприятий нашей КП(б)Б и советской власти». Его осудили по части «а» статьи 103 УК БССР к «лишению свободы в отдалённых местностях СССР сроком на пять лет с поражением в правах политических на три года». Мерой пресечения до вступления приговора в законную силу было избрано содержание осуждённого в Минской тюрьме. Владимир Мысливчик обжаловал приговор в Верховный суд БССР (не зря же он учил «постановления партии и власти»). 2 сентября 1936 года кассационная коллегия Верховного суда (председатель заседания Табачникова, члены Самойлич и Лельчук) рассмотрела дело № 6326/69. Приговор суда первой инстанции Владимиру Мысливчику был оставлен в силе.


Статья 103 УК БССР была отменена постановлением Президиума Центрального исполнительного комитета БССР 6 декабря 1937 года «в связи с тем, что преступления, предусмотренные ст. 103 Уголовного кодекса БССР относятся к контрреволюционным и к ним может применяться ст. 72 Уголовного кодекса». Как видим, правительство БССР считало статью 103 «политической» и в конце концов на гребне Большого террора приравняло эту статью к статье 72 (агитация и пропаганда, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти).


В свою очередь, статья 72 УК БССР 1928 года была копией статьи 58–10 УК РСФСР 1926 года. Это была самая распространённая политическая статья в 1930-е годы и позднее. Так, на пике репрессий, в 1937 году, за «антисоветскую агитацию» в СССР было осуждено более 234 тысяч человек. В другие сталинские годы количество осуждённых за «антисоветскую агитацию» составляло десятки тысяч человек ежегодно. Санкция по этой статье колебалась от лишения свободы на срок не ниже 6 месяцев до расстрела.


Чтобы продемонстрировать «народность» этой статьи, далеко ходить не надо. Вот судьба земляка и однофамильца Владимира Николаевича, Михаила Фомича Мысливчика, также колхозника из деревни Кайково (сведения взяты из составленной международным обществом «Мемориал» базы данных «Жертвы политического террора в СССР»). Михаил Мысливчик был арестован 23 марта 1935 года, а 22 мая приговорён особым совещанием к трём годам ссылки за «антисоветскую агитацию». 30 апреля 1938 года его арестовали повторно в Уфе, где он работал грузчиком на железнодорожной станции, а затем приговорили по статье 58-10 к лишению свободы сроком на 5 лет. Михаил Мысливчик, в отличие от Владимира, был реабилитирован в 1989 году по обоим делам.


После смерти Сталина статья не была отменена, а была только переформулирована. В новых уголовных кодексах советских республик, принятых в 1960-1961 годах, появились статьи «антисоветская агитация и пропаганда» (ст. 70 УК РСФСР, ст. 67 УК БССР). Осуждать за «антисоветскую агитацию и пропаганду» продолжали до середины 1980-х.


Когда в 1990-е годы в Беларуси проводилась реабилитация, то реабилитировали осуждённых за так называемые «контрреволюционные преступления» по статьях 63–76 Уголовного кодекса БССР 1928 года. Статья же 103 находилась в другом разделе уголовного кодекса («преступления против порядка государственного управления») и выходит, что осуждённых по ней не реабилитировали. Точно остаются не реабилитированными Алексей Змитрович, Максим Боярович и Владимир Мысливчик – их имён нет в базе данных «Необоснованно репрессированные граждане Беларуси». Этот пробел необходимо ликвидировать и реабилитировать всех, осуждённых по статье 103 УК БССР 1928 года.


Редакция «Уроков истории» просит связаться с ней родственников упомянутых в этой статье репрессированных или других людей, знающих что–нибудь о их судьбе.


Владимир Володин