А. Ю. Рожков, В кругу сверстников: Жизненный мир молодого человека в Советской России 1920-х годов. – М.: Новое литературное обозрение, 2014. – 640 с.
Известная сталинская метафора о людях-винтиках породила целую риторическую традицию в изучении довоенного советского общества. Программная книга историка Михаила Геллера называлась «Машина и винтики: история формирования советского человека», в своём фундаментальном исследовании «Тоталитарное искусство» искусствовед Игорь Голомшток использовал образ из книг Льюиса Мамфорда о древнем Египте – миф о машине, гигантском технологическом механизме по переработке реальности и перестройке людей на новый лад. Подробнейшая монография историка Александра Рожкова (это уже второе, дополненное издание) посвящена первому десятилетию работы над советским человеком, 20-м годам, и рассказывает о трёх больших структурах, вокруг которых строился «жизненный мир молодого человека» в Советской России – это школа, университет и армия.
Абсурд и статистика
Рожков настаивает на своей идее реконструкции «жизненного мира» – пространства, внутри которого можно поместить самого молодого человека и окружающую его новую реальность 20-х. Это не строгая история эволюции государственных институтов, преобразующих человека. Но это и не собирательный портрет представителя советской молодёжи – людей «нулевых годов» рождения. Если в книге и есть попытки некоторых авторских обобщений, то весьма осторожных – необходимость что-то посчитать, суммировать или подвести итог чаще всего срабатывает через привлечение социологии, большого количества статистических исследований, произведённых в те же 20-е – это опросы, анкеты различных специальных служб, отчёты уполномоченных органов ГБ.
Таким образом автор достигает довольно хрупкого баланса между линией повествования и его структурным обоснованием, различными деталями из сотен использованных источников. Неслучайно большинство публикаций о книге представляют собой не рецензии, а подробные выдержки из разных её частей – о школьном образовании, о студенческих сообществах, о состоявшейся/несостоявшейся сексуальной революции 20-х.
Из огромного набора фактов закономерным образом выделяются те, что каким-то образом связаны с нашими типическими представлениями об этом времени. Скажем, общее место в левой риторике – представление о бесплатном образовании в ранних советских школах, полностью противоположное реальности – абсолютное большинство школьников 20-х, естественно крестьянского происхождения, должны были вносить плату за обучение и, таким образом, в редких случаях заканчивали среднюю школу.
Возможность встроиться в новую жизнь для потенциальных и реальных «лишенцев» (другой важный термин 20-х – люди, лишённые избирательных и некоторых других прав в силу своего «неправильного» классового происхождения) оформлена институционально, в специальной газетной рубрике «Отрекаемся от своих отцов». Другой аспект того, что у Геллера называлось «инфантилизацией человека» – постоянная установка на контроль, отказ от приватности в пользу (практически по Сартру) «жизни на глазах другого»: в множестве студенческих коммун 1923/1924 гг. создания устанавливались правила вроде «отказа в запирании дверей» и невозможности жениться или заводить детей для членов одной коммуны.
Тренировка в примерке масок
В то время как государство занималось фиксацией ограничений, часть армейской молодёжи находилась в «пассивном ожидании вовлечения» в своих ленинских уголках, где им читались лекции по теории и практике новой жизни (многим удавалось там поспать, за что уголки и были прозваны «лень-уголками»).
Протестная реакция на изменения была особенно заметна в начале десятилетия – в 1920-1921 гг. массовые забастовки и беспорядки в среде студентов практически превратились в «студенческий Кронштадт». Ответом на листовки и студенческие антибольшевистские группы стала политика бесконечного просеивания, отбора, чисток, селекции, в более позднем знаменательном значении этого слова. Студентов массового выгоняли или арестовывали за классовое несоответствие, антисоветские высказывания. То же самое касается и школы. Рожков приводит примеры насильственного склонения к сотрудничеству с ГПУ под угрозой высылки или даже расстрела. В армии во время продолжающейся Гражданской войны для усиления дисциплины на местах (процент побегов огромен) проводят децимацию – расстрел каждого десятого. Проводятся публичные пропагандистские кампании, в ходе которых любая частная история какого-либо (мысле)преступления обобщается до уровня социального явления: «упадочные настроения в среде молодёжи», есенинщина.
Результатом давления оказывается повсеместная «тренировка в примерке масок» (цитата из Н. Козловой, которую приводит А. Рожков), либо какая-либо из форм девиантного поведения, вплоть до самоубийства – характерного явления в студенческой и армейской среде во время относительно благополучной нэповской середины десятилетия. Так, измученная внешним давлением столичная студентка оставляет предсмертную записку: «шаблонная жизнь, шаблонная смерть, шаблонная записка».
***
Первая часть книги Рожкова начинается с отсылки к работе Ивана Иллича «Избавление общества от школ», там, где говорится про «скрытый учебный план», заложенный внутри больших государственных институциональных практик. Безусловно, это критикуемая и не абсолютизированная концепция, автор говорит о её возможных ограничениях применительно к 20-м – всё ли могут контролировать школа, университет, армия в стремительно модернизирующемся мире? Тем не менее, работу этого плана можно проследить в более поздний период, когда молодёжь 20-х стала взрослой и заняла руководящие посты в управлении новой жизнью, и в этом смысле книга о «жизненном мире молодого человека в Советской России 1920-х годов» – отложенное пособие по 30-м годам.
Дополнительные материалы:
- Интервью А. Рожкова, подкаст передачи И. Прохоровой «Культура Повседневности» // радио «Комсомольская правда»
- «Пролетарии всех стран, не размножайтесь!» // ВОС
- В. Бабицкая. «В кругу сверстников»: как переделывали молодёжь 20-х // Афиша-Воздух