26 мая в Нью-Джерси на семьдесят шестом году жизни умер Владимир Дремлюга – один из участников демонстрации против ввода танков в Чехословакию в 1968 году, также известной как «демонстрация семерых». В статьях западных СМИ о советском вторжении он был упомянут в числе тех самых «семи причин, по которым мы не можем ненавидеть русских». Тем не менее, его смерть прошла в России практически незамеченной. В преддверии годовщины демонстрации редактор «Уроков истории» Семен Шешенин поговорил с историком Алексеем Макаровым о судьбе Дремлюги и его особенном месте в истории диссидентского движения.
С.Ш.: Когда умерла Наталья Горбаневская, другая участница демонстрации семерых, об этом сравнительно много и активно писали как в СМИ, так и в соцсетях. Как вышло, что кончина Владимира Дремлюги прошла почти незамеченной?
А.М.: Горбаневская просто была одним из самых известных людей, связанных с демонстрацией. Во-первых, она создала документальный сборник о демонстрации «Полдень», во-вторых, она была редактором «Хроники текущий событий», в-третьих, поэтом и переводчиком.
Дремлюга же не был частью эмигрантской среды, в которой все друг с другом регулярно общаются. В эмигрантских семьях понимают, что, если человек умер, надо об этом некоторому количеству людей сообщить, в том числе в СМИ. Например, когда умерла Горбаневская, был сбор подписей диссидентов под некрологом. А Дремлюга жил и умер как частное лицо.
С.Ш.: Чем он занимался в эмиграции?
А.М.: Бизнесом. Жил частной жизнью, не участвовал эмигрантских организациях вроде «Интернационала сопротивления», который создал Буковский.
Как мне кажется, Дремлюга был человеком, который хотел спокойной жизни в капиталистическом мире.
С.Ш.: Именно это его и привело в диссидентское движение изначально?
А.М.: Мы не очень хорошо знаем его биографию, особенно сравнительно с другими членами диссидентского движения, многие из которых написали автобиографии и вообще их судьбы известны. Он был студентом ЛГУ, критиковал Хрущёва, за что был отчислен в 1964 году, потом был условно осуждён за фарцовку.
То, что делал Дремлюга в 1960-е годы, было просто попыткой жить так, как он считал правильным и нужным. Где-то – высказывая свои мысли, где-то – делая то, что советское государство считало уголовно наказуемым, а именно фарцовкой и частным предпринимательством. В его случае протест был скорее естественной частью поведения.
Существует, правда, альтернативная версия того, почему его исключили из ЛГУ. Якобы в общежитии он делил жилплощадь с каким-то человеком из органов. Однажды он решил над соседом подшутить и попросил друзей, чтобы они передали ему через этого чекиста конверт с надписью «Подполковнику КГБ В. Дремлюге». Чекист принял это близко к сердцу и Дремлюгу исключили за «недостойное поведение, порочащее звание советского студента».
С.Ш.: Дремлюга был не вполне диссидентом, таким образом. Не в том смысле, по крайней мере, в котором ими были другие члены демонстрации семерых?
А.М.: Ну, слово «диссидент» оно довольно условное, правильнее сказать, что он не был участником правозащитного движения. В отличие от Литвинова, который был уже известен, сделал несколько документальных сборников, посвящённых политическим процессам. Или Ларисы Богораз, которая была известна как человек, который поддерживал связь с политическими лагерями. Через неё во многом шла информация о том, что там происходит.
Их важная роль в движении, собственно говоря, было причиной жёсткой реакции некоторых диссидентов на прошедшую демонстрацию – «Ребята, что вы делаете? Наташа, ты выпускаешь „хронику”, кто без тебя будет её выпускать? Акция бессмысленная. Это самосажание, и кроме того, что ты садишься, ты выключаешь себя из жизни движения, у тебя есть важные функции и тебя заменить будет некому».
Круг «профессиональных» диссидентов-правозащитников был довольно узким, но, тем не менее, у каждого были, к примеру, друзья и коллеги, которые брали самиздат. Не распространяли, но читали, кто-то подписывал письма – вообще людей, которые были знакомы с диссидентами, было довольно много. Это помимо того, что существовал ещё и «народный» протест.
С.Ш.: Вы имеете ввиду нечто вроде демонстрации рабочих в Новочеркасске?
А.М.: Не только. Это люди, которые недовольны произволом чиновников на местном уровне, недовольны экономической ситуацией или бюрократией. Они, как правило, писали письма, довольно часто подвергались преследованиям, их сажали. Они были одиночками, вне среды и потом часто не вливались в эту среду, оставались одиночками в лагере. Этот протест был не в сфере идей, а на уровне поведения.
Например, известна история, когда человек приехал из Архангельска и стал подходить просто к каждому человеку в очках на улице и спрашивать адрес академика Сахарова. Главное, в итоге он нашёл, что искал!
Бывало и так, что уже в лагерях представители народного протеста знакомились с диссидентами, те им начинали помогать материально через «фонд помощи политзаключённым», и так они вливались в диссидентское движение. Это происходило не всегда, но такой сценарий существовал. Дремлюга, который, кстати, был родом из Саратова, влился в протест в период с 1964 по 1968, и демонстрация стала высшей точкой его вовлечённости.
С.Ш.: Складывается портрет протестующего, в чём-то схожий с тем, что мы привыкли ассоциировать с Болотной площадью, куда выходили люди, далёкие от политического активизма. Насколько Дремлюга успел влиться в диссидентское движение?
А.М.: Другие участники демонстрации с ним либо были не знакомы до этого, либо знали его плохо. Он был знаком с Петром Якиром и Вадимом Делоне, ночевал по приезду в Москву у Ларисы Богораз. По статье, которую он написал уже в эмиграции, видно, что он с большим уважением относился к Анатолию Марченко. Не в последнюю очередь потому, что тот был тоже «рабочий» (сам Дремлюга после отчисления работал электриком в поездах), и его диссидентская биография тоже имела отношение к народному протесту. Дремлюга, в частности, ссылается на мемуары Марченко «Мои показания» как на надёжный источник информации.
Важно понимать при этом, что он был из Питера, где диссидентское движение было устроено в формате разрозненных подпольных групп вроде, например, ВСХСОН [“Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа” – прим. УИ]. Существовала также литературная среда, но такой общей «тусовки», как в Москве, к которой можно было бы присоединиться, не было.
С.Ш.: Как проходила отсидка Дремлюги?
А.М.: Он прошёл через большие испытания. Остальным, конечно, тоже пришлось нелегко: Горбаневскую и Файнберга, к примеру, и вовсе отправили в психушку, что было очень страшно. Но Дремлюга одним из первых столкнулся с новой практикой запугивания политзаключённых, которая появилась в семидесятых.
Вам дают три года, вы думаете, что отсидите и выйдете, и тут, за несколько месяцев до окончания срока против вас фабрикуют новое дело просто с помощью уголовников. Говорят, что вы распространяли антисоветские настроения среди заключённых, и сажают ещё на три года. Вы быстро понимаете, что этот сценарий может повторяться сколько угодно раз.
Был человек, с которым Дремлюга переписывался и который от лица правозащитного сообщества следил за его судьбой. Благодаря этому каналу связи о том, как он сидел, о новых сроках его и угрозах КГБ писали в «Хронике текущих событий».
Правда, однажды Дремлюга нашёл ещё один способ связи.
В 1970-м году в своём мурманском лагере он сумел каким-то чудом получить доступ к телефону, разузнав предварительно пароль, шифр и код, и дозвонился Якиру в Москву, у которого дома как раз было множество народу. Всем хотелось с Дремлюгой поговорить, и в итоге они проболтали за счёт лагеря 43 минуты. Надо сказать, ни до, ни после него такое провернуть не удавалось никому.
Телефон Якира, разумеется, прослушивался, и эта выходка стоила Дремлюге трёх месяцев штрафного изолятора и пересылки в самые холодные лагеря страны под Иркутском. В 1974 году Дремлюге угрожали уже третьим сроком, после чего он подписал покаянное письмо. Письмо публикуется в газете «Социалистическая Якутия», его освобождают условно-досрочно, и он эмигрирует в течение пары месяцев после освобождения.
С.Ш.: Эмиграция была для него травмой?
А.М.: После подписания письма органы дали Дремлюге понять, что ему не станут препятствовать, если он захочет эмигрировать. Вряд ли им нужно было специально его выкидывать – он эмигрировал, и это был для него нормальный выход, а не какое-то изгнание из страны, где он хотел бы остаться. Скорее он считал, что благодаря некоторым своим действиям так достал советские власти, что они разрешили ему эмигрировать.