Автор – Юрген Царуский. Историк, научный сотрудник Института современной истории в Мюнхене. Основные направления его исследовательской деятельности – национал-социализм и сталинизм. Царуский – член редколлегии журнала «Ежеквартальник современной истории».
Несколько недель назад историк Михаэль Вильдт поставил вопрос о том, не перестало ли убийство евреев национал-социалистской Германией быть в свете знаний о сталинском терроре неслыханным событием. Как известно, появляется все больше книг, включающих холокост в исторический контекст и, вероятно, волей-неволей рассматривающих его в виде чего-то относительного (см. SZ 23 мая). И все-таки на вопрос следует ответить однозначно. Ни одно из массовых преступлений сталинизма, будь то насильственная коллективизация и раскулачивание, голод 1932-1933 гг., ставший результатом этого, Большой террор 1937-1938 гг., террор оккупационных властей на территориях, захваченных после 1939 и 1945 гг., не было проникнуто столь абсолютной волей к уничтожению, как Катастрофа европейского еврейства. Сталинский террор никогда не достигал той степени убийственной однозначности, что характеризовала якобы эсхатологический расовый антисемитизм национал-социализма.
Дети арестованных кулаков – а переселяли этих людей целыми семьями – реабилитировались по прошествии нескольких лет. В условиях Большого террора были расстреляны около половины из 1,5 млн. арестованных, большинство же других жертв попало в лагеря, и небольшая группа была реабилитирована по окончании кровавых «чисток». Супруги и дети репрессированных не в меньшей степени стали жертвами обрушившегося на них бедствия, оказавшись осужденными на заключение в лагеря или направление в детские дома. Национал-социалистский режим не практиковал такого рода дифференциацию относительно еврейских семей, попавших под его господство. Все евреи в сфере господства Гитлера со второй половины 1941 г. оказались обреченными на смерть. Для меньшинства тех, кто эксплуатировался в качестве рабочей силы, исполнение программы уничтожения откладывалось, но ни в коем случае не отменялось. Среди жестоких массовых преступлений сталинского режима мы не находим такого коллективного сплошного массового убийства. Депортации целых народов стоили немалых жертв, но их цель не заключалась в уничтожении.
В голоде 1932-1933 гг. не было также, в отличие от того, в чем пытаются нас уверить национально-украинское повествование о голодоморе и Тимоти Снайдер в своей книге «Кровавые земли», целенаправленного намерения уничтожить народ. Голод затрагивал совершенно различные регионы и социальные группы, вовсе не одну только Украину. В свою очередь, на Украине это бедствие постигло прежде всего сельское население, в то время как в городах дело обстояло лучше. Были украинские жертвы и украинские же палачи. И, хотя в результате «архивной революции» 1991 г. стали известны многочисленные приказы Сталина, оборачивавшиеся убийством, в них нет никаких доказательств намерения советского диктатора убить народ. Хотел ли он достичь именно голода, в высшей степени сомнительно, но уж, во всяком случае, не подлежит сомнению его ответственность за массовое вымирание, обязанное идеологически мотивированной политике массовой коллективизации, проведенной без всяких «но» и «если».
Нет никаких доказательств предположения о намерении Сталина убить народ
«Восточная Европа представляет собой пространство насилия, еще до немецкой захватнической войны характеризовавшееся смертоносным насилием, в котором пересекались сталинистская и национал-социалистская политика насилия», – пишет Михаэль Вильдт. Ему следует возразить, что, хотя Советский Союз в годы Гражданской войны (1918-1922 гг.), а затем снова с начатой Сталиным в 1929 г. «революцией сверху» был подчинен развитию насилия в неслыханных масштабах, но Польша и прибалтийские государства до 1939-1940 гг. оказались не затронутыми ни голодом, ни террором. Право-авторитарные режимы, утвердившиеся здесь, были, может быть, не очень симпатичны, но далеко отстояли от степени насильственности, свойственной тоталитарным государствам Сталина и Гитлера.
Вильдт оказывается здесь жертвой техники вытеснения, которой пользуется Снайдер и созданная которым конструкция «кровавых земель» является поистине историческим прокрустовым ложем: голод 1932-1933 гг. в СССР, распространившийся до Центральной Азии, рассматривается только в рамках Украины, подобно Большому террору, достигавшему, между тем, самых отдаленных уголков СССР. Западная часть так называемых «кровавых земель» осталась незатронутой этими трагическими событиями. Снайдер совершенно не считается с тем, что восточная граница его вероятного исторического пространства определялась поражениями и успехами Красной Армии. Правда, он с полным основанием аргументировал, что масса жертв холокоста умерла на территории, которую автор обозначал как «кровавые земли», и Вильдт столь же обоснованно указывает на то, что антисемитизм часто не был единственным фактором при конкретной реализации насилия. Но без однозначно антисемитского общего сценария, который задавала гитлеровская диктатура, смертельные результаты можно будет понять столь же мало, сколь и без воздействия центральных руководящих инстанций в Берлине.
Это касается не только «кровавых земель» Тимоти Снайдера, но и новой книги Йорга Баберовски о сталинизме. В ней автор снова выдвигает тезис, согласно которому массовое насилие, присущее сталинизму и национал-социализму, могло развиваться только «сферах, далеких от государства».
Говорящие о кровавых землях Востока стирают различия
Как Cнайдер, так и Йорг Баберовски в значительной степени игнорируют идеологии обоих тоталитарных режимов. Там, где Снайдер на основе своей в высшей степени своевольной интерпретации источников, приписывает сталинистскому террору столь сильный «этнический» характер, что различие между ним и национал-социалистским расизмом больше не поддается восприятию («Гитлер, как и Сталин, избрал поляков в качестве объекта своей первой большой кампании убийств по этническому признаку»), Баберовски осознает различие режимов в этом отношении. Но в то же время он стирает различие между нападающим и объектом нападения и контуры истребительной войны национал-социализма, утверждая без какого бы то ни было подтверждения источниками: «Истребительная война нравилась и Гитлеру, и Сталину, так как в ходе ее врага не побеждали, а искореняли».
При этом он в значительной степени игнорирует предварительные немецкие разработки, определявшие характер войны задолго до 22 июня 1941 г., а также соответствующие исследования. Оба автора при общем для них небрежном отношении к фактору идеологии и сужения перспективы до «пространств насилия» не избегают опасности проецирования характеристик национал-социализма на сталинизм. Сталин был, несомненно, организатором массовых убийств, но происхождение его образов врага было иным, чем у Гитлера. Хотя марксизм-ленинизм сталинского образца и мог связать воедино национализм и антисемитизм, но расизм и биологический антисемитизм не были составными частями его генетического кода. Сталин ничего не мог возразить и против территориальной экспансии с применением военных средств, если цена не оказывалась слишком высока, но он вовсе не был таким одержимым войной игроком-авантюристом, как его немецкий коллега-диктатор.
Поэтому и пакт Гитлера-Сталина имел для обоих в высшей степени различное значение, чего не признают те, кто хочет возвести 23 августа 1939 г. в центральный «памятный объект» всей европейской истории. При этом уже тогда проницательные современники, как, например, дипломат и участник заговора 20 июля Ульрих фон Хассель, осознали вероятность того, «что Гитлер в глубине души оставлял за собой на более поздний период нападение на Советскую Россию. Преступный характер его политики этим только подтверждается».
Михаэль Вильдт прав: исследование и сохранение в памяти историю насилия в XX столетии будет в следующие годы задачей европейского масштаба. Следует добавить, что Восток Европы, где свои кровавые следы оставили и сталинизм, и национал-социализм, обретет в данном контексте особое значение. Книги Снайдера и Баберовски разъяснили это. Но в том, пригодна ли их нечеткая и слишком уж уравнивающая метафизика пространства насилия для анализа сколь драматической, столь же и сложной истории тоталитарного господства, мировой войны и холокоста, позволительно усомниться.
Источник:
Jürgen Zarusky. Der Wille Zur vernichtung // Süddeutsche Zeitung, München, 12.06.2012, S. 13.
Перевод Валерия Брун-Цехового
По теме:
- Михаэль Вильдт. Новые исследования о Сталине и Шоа: Холокост больше не беспрецедентен? // SZ/ перевод urokiistorii
- Дискуссия историка Сибиллы Штейнбахер с Тимоти Снайдером // IWMPost / перевод urokiistorii