Сколько помню себя и своих одноклассников, читать книги, объединенные темой тех или иных исторических событий, было неинтересно. В школе урок по «военной прозе» проболела, кажется, половина класса. В университете одноименную лекцию из курса современной литературы проболел уже преподаватель. И сейчас ловлю себя на бесконечном объяснении, что военные книги написаны не только о войне, революционные песни хороши без всякой связи с революцией, а биография погибшей в Освенциме художницы важна не из-за обстоятельств ее смерти. Варлам Шаламов пишет, что в своих книгах говорит о лагере не больше, чем Экзюпери – о небе, а Мелвилл о море. Лауреат премий Андерсена и Корчака, писатель Ури Орлев, которому 24 февраля исполняется 82 года, также отказывается стоять на тематической полке.
В статье про Орлева Ольга Мяэотс приводит фрагмент его интервью:
«Журналист как-то спросил меня, считаю ли я себя автором романов для подростков о Холокосте. Я был ошеломлен. Я написал 25 книг для различных возрастных групп. И только четыре из них имеют прямое отношение к Холокосту. И они были написаны не для того, чтобы информировать молодых людей на эту тему. Холокост был частью моего детства. А детство писателей, художников, музыкантов, кинорежиссеров нередко становится источником их вдохновения. Так и мое – для меня. Потребность рассказывать истории вела к другим историям, к связям людей разных возрастов и культур. Я получал немало писем от детей, которые прочли мои книги сквозь призму своего опыта».
Велика радость того, кто может перескочить низенький заборчик «историческая повесть для подростков» и вырваться в свободные литературные луга, избавившись от указывающей на что-то читателю таблички.
В издательстве «Текст» совсем недавно перевели с иврита книгу Орлева 2001 года под названием «Беги, мальчик, беги». При том, что в основе описываемых в книге событий лежат реальные биографические материалы (пусть и не самого Орлева, а его знакомого, школьного учителя математики; автор скрупулезно прикладывает соответствующие справки в конце издания), книга сохраняет спокойные отношения со своим историческим контекстом. Орлев бережно сохраняет детские ощущения, не добавляя к происходящему в книге ничего из современности, и даже как автор почти не проявляется в тексте: не объясняет, не анализирует, не комментирует.
В результате история маленького беглеца из варшавского гетто, которому удалось остаться в живых, до конца войны скитаясь и прячась по деревням, лесам и болотам на обоих берегах реки Вислы, неожиданным образом превращается в приключенческую повесть, робинзонаду.
Книга насыщена познавательной информацией, свойственной такому жанру, – о том, что ищейку можно сбить со следа, спрятавшись от нее в болото, силок для ловли птиц – сделать из девичьего волоса; о том, как устроить ночлег на дереве, как убить и разделать ежа, как испечь добычу, вываляв в глине. Все эти полезные знания, которые раньше можно было почерпнуть из книг Дефо, Купера и Марка Твена, были отработаны в поле меньше семидесяти лет назад.
 |
 |
Орлев пишет о навыках выживания, а не об ужасах войны. Он сознательно ограничивает круг описываемых событий, в который не попадает политика. Его наблюдения за происходящим в оккупированной Польше не выходят за пределы того, что замечает восьмилетний ребенок. Страшные крики еврейского беспризорника, пойманного поляками на воровстве, ночные звуки из подвала гестапо – все это существует на периферии занятого выживанием сознания. Занятого активно и творчески; переносящего лишения не стойко, а естественным образом (в силу возраста герою сложно отличить измененный военный мир от нормального); именно потому мытарства героя Орлева можно назвать приключениями.
Орлев не сентиментален, он не смягчает и не приукрашивает жизнь своего героя. Восьмилетний мальчишка теряет дом, семью, дважды переживает смерть отца, забывает собственное имя; он пасет чужой скот и спит в овчарне, его гонят и отдают в руки врага. Тем не менее, «Беги, мальчик, беги» – не обвинительный документ, а счастливая история, которую автору удалось создать, не греша против истины и не вступая в конфликт с действительностью. Путь его героя воспринимается как путь стремящегося к выживанию тела, которому автор позволяет слиться с природой.
Речь идёт о том, что ритм повести подчиняется не историческому ходу вещей, а телесным переживаниям. Герой осваивает жизнь в лесу, затем – обучается труду на польских пастбищах, и все равно после работы ему хочется гонять мяч вместе с местными мальчишками. Несмотря на сиротство, скитания, голод, он двигается, дышит, живет, испытывает обычный для детей его возраста интерес к половым вопросам – наблюдает рождение теленка и слушает рассказы девочки о том, как это происходит у животных и у людей; помогая встретится разлученным влюбленным, вспоминает ночные шорохи в кровати родителей. Центральное событие книги – потеря героем правой руки, которую затягивает в молотилку, (редкий откровенно политический эпизод, когда польский врач отказывается оперировать еврейского пациента), и затем непростое возвращение телу утраченного им равновесия.
 |
 |
 |
Выбор литературного жанра трансформирует окружающий героя мир. Ему трижды (!) попадаются сочувствующие среди немецких солдат (один из них служит непосредственно в гестапо, и после неудачного расстрела отправляет мальчика на сельскохозяйственные работы); поляки дерутся, лишь выпив лишнего после тяжелой недели, а русские увидены героями-освободителями. Герой Орлева не переживает крушения основ мира, мир для него остается населенным одушевленными людьми. Эти люди принимают решение, помогать или нет оборванному мальчишке в конечном итоге, вне зависимости от того, верят ли они его легенде.
Выходя из леса к людям, мальчик молчит о гетто и называется польским именем (история переименования в русском переводе усложняется; герой, названный Орлевым именем Срулик (уменьшительное от Израиль) по воле переводчика превращается в более привычного для читателя Давида еще до того, как стать в целях безопасности Юреком). Отец героя дает ему советы, которые должны помочь слиться с толпой и спастись. Советы эти похожи на набор непонятных сказочных табу. Никогда не купайся с другими мальчишками. Научись креститься и выучи христианские молитвы. Всегда помни, что ты еврей. Мальчик переживает двойное программирование. Стань другим, но всегда помни, кто ты, – завещает ему отец. Он должен пройти сквозь войну неузнанным, чтобы подняться на том ее берегу, и стать семенем, из которого возродится приговоренное к уничтожению племя.
Утрата социальных связей, а значит и человеческого достоинства; доведение до животного состояния – одна из главных травм, о которой пишут в воспоминаниях узники фашистских и советских лагерей. Орлев выбирает тот случай, о котором можно рассказывать без трагической ноты в голосе. Его герой – ребенок, который адаптируется к обстоятельствам, и для которого не критична утрата культурного слоя. Кроме того, преследуемый и лишенный нормального детства, он остается на воле. И с этой стороны книга Орлева более всего напоминает жизнеутверждающие рассказы Эрнеста Сеттена-Томпсона, в которых автор любуется смелыми и сильными животными, которые борются за жизнь изо всех сил своих мускулов.
По теме:
- Иллюстрации к повести «Беги, мальчик, беги» в живом журнале художника Наталии Салиенко / http://salienko.livejournal.com/98440.html