«Они не молчали» — под таким названием на самом излете советской власти в 1991 г. в Политиздате вышел сборник, посвященный «разрушению стереотипа, долгое время господствующего в общественном сознании: легенды о всеобщей покорности, неведении и казенном единомыслии, якобы сопутствовавших формированию административно-командной системы и культа личности Сталина». Есть в этой книге и очерк о нашем герое — старом большевике Осипе Пятницком, который якобы выступил против политики Сталина на заре Большого террора и был расстрелян за это.
Не молчали? Так ли это? Судить читателю.
***
Летний день 2 июля 1937 г. выдался жарким, выше 30 градусов в тени. Член ЦК партии Осип Пятницкий, к этому времени переехавший из своей 5-комнатной квартиры № 400 «Дома Правительства» на дачу № 121 в Серебряном Бору, находился не в самом лучшем расположении духа. Трудно сказать, начал ли он свое утро, как обычно, с просмотра свежего номера «Правды» или же чрезвычайные обстоятельства заставили отказаться от ежедневной большевистской привычки.
Первая полоса газеты была целиком посвящена триумфу «сталинской демократии» — предстоящим выборам в Верховный Совет СССР. В Москве только что закончился, длившийся семь дней, пленум ЦК ВКП(б), на котором три десятка высших сановников лишились своих партийных постов. Причем, часть из них к тому времени уже была расстреляна или сидела в камерах, часть — отправилась на Лубянку прямо из дворца заседаний. Газеты же сообщали, что на пленуме обсуждался только один вопрос — выборы в Верховный Совет. И ни слова о массовом изгнании из ЦК старых партийцев.
На уже упомянутом пленуме ЦК Пятницкий узнал, что в НКВД есть показания его старых товарищей, обвинивших его в двурушничестве: он якобы еще до революции стал агентом царской охранки, а позже организовывал контрреволюционный заговор в Коминтерне. И вот теперь Осипу предстояло ехать на Лубянку для очной ставки со своим старым другом и товарищем по Коминтерну Александром Лазаревичем Абрамовым-Мировым, который до середины 30-х руководил всей шпионской сетью Коминтерна за рубежом, а с мая 1937 находился под арестом. Следующие дни Пятницкий будет ездить на очные ставки со своей дачи, а последний раз он уедет на Лубянку 7 июля. В этот же день на дачу и в квартиру придут с обысками.
***
Тут мы сделаем небольшое отступление. Восемьдесят с лишним лет, минувших с лета 1937 г., так и не внесли ясности в вопрос, занимающий умы очень многих современных историков. Почему тогда, спустя почти четыре сотни лет после правления Ивана Грозного, в сталинском СССР так массово и, часто совершенно беспричинно, уничтожались люди, абсолютно лояльные правящему режиму? Этот феномен — безусловно, одна из самых парадоксальных черт сталинского правления.
Читая документы той эпохи, видишь, как люди, которые раньше, в период Мировой и Гражданской войн, не раз смотрели смерти в глаза, как завороженные шли на заклание в НКВД, не предпринимая каких-либо попыток активного сопротивления. Более того, часто своими фальшивыми показаниями, обрекали на гибель десятки других людей. Но если не было активного сопротивления этой мясорубке, то уж пассивное, на словах должно было быть? Неужели никто из старых, закаленных в боях революционных бойцов не бросил в лицо Сталину и его присным гневные слова осуждения и неприятия политики массового террора?
И тут у человека, знакомого с историей СССР, в памяти всплывают несколько имен — например, Осип Пятницкий и Григорий Каминский. Еще с хрущевских (про Каминского) и с перестроечных (про Пятницкого) времен нам известно, что эти два крупных партийных деятеля, старые большевики, на июньском 1937 г. пленуме ЦК открыто выступили против репрессивной политики Сталина, против его марионетки — Николая Ежова — и поплатились за это жизнью.
В этой статье мы остановимся на персоне старого большевика и выдающегося деятеля Коминтерна Осипа Пятницкого. Мы попробуем с документами в руках проанализировать те утверждения, которые дают основания многочисленным мемуаристам, журналистам и историкам утверждать, что Пятницкий был одним из тех, кто открыто выступил летом 1937 г. против политики сталинского террора.
Пятница
Итак — Иосиф (Осип) Аронович Пятницкий (Таршис Иосель Орионов), профессиональный революционер, вступивший 16‑летним юношей в том же, что и Иосиф Сталин, 1898 г. в партию большевиков. Среди множества кличек и партийных псевдонимов, которые он поменял за долгие годы подполья и эмиграции, к середине 1930‑х годов Иосиф был известен партии и стране под именем Осип Пятницкий. Близкие, в семейном кругу, звали его Пятницей. Это пошло еще с тех дореволюционных лет, когда в эмиграции в Германии, для непосвященных Иосель Таршис стал называть себя Herr Freitag. Дело в том, что первый раз в Берлин он приехал именно в пятницу.
Как утверждают биографы Пятницкого, его жена — Юлия Иосифовна Соколова, дочь священника и внучка помещика, участвовала в первой мировой войне в составе «женского батальона смерти». Она была на девятнадцать лет моложе Осипа. Юлия Иосифовна, по утверждению журналиста и московского краеведа Льва Колодного, из-за несогласия с политикой НЭПа в свое время вышла из партии. Если судить по записям в ее дневнике, она оставалась убежденным приверженцем сталинской политики и после ареста мужа. В марте 1938 г. после процесса, на котором были осуждены к расстрелу Бухарин и Рыков, записала: «Хорошо, что страшный узел все-таки сумели развязать. Будет легче дышать. Вот из-за таких сволочей и погибли настоящие товарищи. Без жертв ничего больше нельзя совершить». А ведь Юлия Иосифовна была хорошо знакома со многими людьми, осужденными по этому процессу. Позиция ее типична для людей ее круга — да, вокруг орудуют враги, но вот в случае с ее семьей произошла чудовищная ошибка.
Пятницкий до 1935 г. работал на ключевых должностях в Коминтерне и был тогда, безусловно, не только его мозгом, но и «длинными руками». Курируя т.н. Отдел международных связей (ОМС) исполкома Коминтерна, именно он направлял всю его нелегальную работу за рубежом. Работавшая в то время в исполкоме Коминтерна жена будущего члена Президиума ЦК КПСС Отто Куусинена, Айно Куусинен вспоминала: «Пятницкий контролировал тайную деятельность, финансы и занимался вопросами кадров и управления». Уйдя, не по своей воле в 1935 г. из Коминтерна, он направляется Сталиным заведовать недавно созданным Политико‑административным отделом Секретариата ЦК ВКП(б) или как его еще называли — Поладмотделом ЦК партии. В общем, это не было понижением, руководство таким важным отделом вполне адекватная должность для члена ЦК, каковым Пятницкий на тот момент и являлся. Вот с этой самой должности он и попадет в застенки НКВД в июле 1937 г.
В 1987 г. советским диссидентом Валерием Чалидзе в издательстве «Benson» был опубликован небольшой, всего 194 страницы, сборник воспоминаний, «Пятницкая Ю. И. Дневник жены большевика». Собственно дневник занимает в книге всего несколько страниц и охватывает период с конца июня 1937 г. по май 1938 г. В 1938 г. Юлия Иосифовна была арестована и позже, в 1940 г. погибла в лагере. Как следует из примечаний к публикации, этот дневник после ее смерти оказался в НКВД, а его перепечатанная копия уже значительно позже попала к старшему сыну Пятницкого, Игорю.
Юлия Иосифовна пишет, что в один из дней сразу после пленума она предложила Пятницкому вместе покончить жизнь самоубийством, но Осип категорически отказался, заявив: «что он перед партией также чист, как только что выпавший в поле снег».
Израильский литературовед Дора Штурман, имевшая отношение к публикации дневников Юлии Пятницкой, пишет:
«Осип Пятницкий осмелился пойти против Сталина в защите Бухарина и в протесте против предоставления Ежову чрезвычайных полномочий на июньском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г. Он не отозвал своего протеста ни после подкупающих обещаний, ни после угроз Сталина».
Вообще говоря, в самих дневниках Юлии Иосифовны о таком поступке мужа ничего не говорится — ни прямо, ни намеком. Зато об этом очень подробно пишет в комментариях к дневниковым записям матери ее младший сын Владимир.
Все эти свои соображения Владимир Пятницкий повторил позже в книге об отце: «Этим выступлениям (на пленуме ЦК — С.Ф) предшествовали тайные совещания, условно названные их участниками “чашками чая”. В 1963 г. старый большевик Темкин сообщил, что во время пребывания в одной тюремной камере с И. А. Пятницким он узнал от него: на “чашках чая” обсуждался вопрос об устранении на пленуме Сталина от руководства партией. Кто-то из собеседников сообщил Сталину о содержании этих бесед … ». Эта версия была подхвачена историком В. З. Роговиным в книге о 1937 годе, упомянутым выше Львом Колодным и целым рядом других авторов.
Старый большевик Темкин
Остановимся поподробнее на источнике этой информации, — персоне «старого большевика Темкина». Речь идет об Ароне Семеновиче Темкине. Вступив в 1913 г. в Риге 17-летним юношей в большевистскую в партию, Арон в декабре 1916 г. был арестован царским правительством, как он пишет в анкете «за принадлежность к партии» и освобожден после Февральской революции. К моменту своего ареста НКВД, не имевший даже начального образования, Арон Семенович, занимал пост начальника одного из главков союзного наркомата пищевой промышленности. Был арестован в Москве 26 июня 1938 г. Проведя 10 лет в воркутинских и карагандинских лагерях и 5 лет в ссылке в Красноярском крае, в 1954 был полностью реабилитирован, получил статус персонального пенсионера союзного значения и благополучно прожил до января 1975 г. Похоронен Арон Семенович в колумбарии престижного Новодевичьего кладбища, правда, на захоронении почему-то указано, что он был членом партии только с 1917 г.
К этой, так сказать, парадной части портрета Арона Темкина необходимо добавить еще несколько деталей. Дело в том, что Арон Семенович, что называется, засветился не только в деле Пятницкого. Олег Смыслов в своей книге «Генерал Абакумов. Палач или жертва?» описывает сцену допроса бывшего начальника главного строительного управления наркомпищепрома СССР Аркадия Григорьевича Емельянова. Смыслов ошибочно утверждает, что дело происходило в конце 1937 г., на самом деле Емельянов был арестован только 18 июня 1938 г., т.е. в то самое время, когда Темкин сидел в одной камере с Пятницким. Так вот, Смыслов со слов выжившего Емельянова, пишет:
Я молчал. «Поедете в Лефортовскую тюрьму и уж там напишите все, что требуется». Через два-три дня, ночью Луховицкий (следователь — С.Ф.) допрашивал в Лефортове с еще двумя следователями и избивал в течение часа резиновой дубинкой, скруткой из голого медного провода, топтал ногами. Двое ушли, привели Темкина (Арон Темкин, начальник управления снабжения Наркомпищепрома…). Темкин: «Я был свидетелем, когда нарком пищевой промышленности давал Емельянову поручение убить Микояна». Темкина тут же увели. «Вы подтверждаете сказанное Темкиным?» — «Мне все понятно». «Показания Темкина — обеспеченный смертный приговор, и от вас зависит теперь ваша судьба». Сфабрикованный протокол допроса я не подписал. Снова били и поставили в стойку. Наступили каблуком на пальцы, сорвали ногти. В октябре подписал не читая»».
Тут, как говорится, комментарии излишни. Отметим только, что упомянутый выше нарком пищевой промышленности СССР Абрам Лазаревич Гилинский, сменивший на этом посту Анастаса Микояна, был арестован 24 июня 1938 и 26 февраля 1939 г. расстрелян.
Отдельной главкой в сборнике «Пятницкая Ю. И. Дневник жены большевика» помещены воспоминания Темкина, записанные в его московской квартире 13 апреля 1963 г. Их чтение оставляет двойственное впечатление, очень похоже, что реальные события перемешены у Арона Семеновича с позднейшим домысливанием и переосмыслением. Темкин отмечает чрезвычайную осторожность Пятницкого: «По инициативе тов. Пятницкого мы не разговаривали друг с другом о своем «деле». Я был неопытен, и тов. Пятницкий мне сказал, что нам обоим очень тяжело, друг другу мы помочь ничем не можем, и поэтому лучше нам совершенно об этом не разговаривать». Далее, рассказав о том, насколько корректно, по сравнению с застенками НКВД, обращались с ним в царской охранке и прощании с Пятницким перед расстрелом, Арон Семенович как будто спохватился, — на дворе стоял 1963 год, полтора года назад вынесли тело Сталина из мавзолея, хрущевские разоблачения культа личности достигли высшей своей точки.
И Темкин вдруг совершенно неожиданно добавляет: «Тов. Пятницкий, говоря о Сталине, рассказал, что в партии имеются настроения устранить Сталина от руководства партией. Перед июньским пленумом 1937 г. состоялось совещание – “чашка чаю”, — как он мне назвал, с участием его, Каминского и Филатова (эти имена я помню). О чем они говорили, он мне не рассказывал. Сталин узнал об этой “чашке чаю” (как говорил тов. Пятницкий) от ее участника. Он называл Филатова».
Владимир Пятницкий со ссылкой на Темкина уточняет: «Пятницкий с сожалением назвал его имя — Н.А. Филатов, председатель Московского областного исполкома. Как выяснилось впоследствии, он был арестован и казнен раньше других. Предателей никто не любит».
Речь тут, очевидно, идет о Николае Алексеевиче Филатове, кандидате в члены ЦК, арестованном, между тем, только через 4 месяца после Пятницкого, — 2 ноября 1937 г., а расстрелянном же спустя 8 месяцев после гибели Пятницкого — 10 марта 1939 г.
Родственник Кагановича
Сын Пятницкого, рассказывая о выступлении своего отца на июньском пленуме, ссылается только и исключительно на рассказ своего друга Владимира Губермана о его разговоре с Л. Кагановичем. Это и понятно, документально подтвердить факт выступления Пятницкого против политики террора невозможно: заседания пленума с 23 по 26 июня не стенографировались. Как он пишет, В.C. Губерман был сыном заведующего секретариатом Лазаря Кагановича — Самуила Хацкелевича Губермана. Чтобы лучше понять, насколько эта информация об отце и сыне Губерманах соответствует действительности, посмотрим их личные партийные дела, хранящиеся ныне в РГАСПИ.
Вначале обратимся к биографии Самуила Хацкелевича. Он родился в 1895 г. в местечке Ходорков Сквирского уезда Киевской губернии. Проучившись два года в Ходорковком хедере, стал работать в Киеве гравером. Там же в 1913 г. вступил в большевистскую ячейку РСДРП. Позже служил вначале в царской, а потом и в Красной армии. В 1920 г. после тяжелого ранения лишился ног и всю оставшуюся жизнь ходил на протезах. Подлечившись, приехал в Москву, где началась его номенклатурная партийная карьера.
Прослушав три курса в Московском институте журналистики, Самуил был направлен на работу в ЦК партии. Последовательно занимал должности редактора Информотдела и Пресс-клише, ответственного секретаря журналов «Известия ЦК ВКП(б) и «Партийное строительство» и, наконец, ответственного контролера и редактора Бюллетеня Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б). К сожалению, мы можем проследить его партийную карьеру только до лета 1936 г., когда он получил партбилет нового образца. Никаких упоминаний о том, что он, якобы, занимал должность начальника секретариата Лазаря Кагановича, в деле не имеется. Но в деле его сына, в разделе «занятие родителей после 1917 г.», указано, что Самуил после революции занимал должность члена «особой группы при наркоме путей сообщения». Очевидно, эта должность, указанная сыном, и была вершиной карьеры его отца.
Эти данные сын сообщил, вступая в партию в 1946 г. Самуил Хацкелиевич умер годом ранее — в 1945 г. и похоронен в колумбарии Донского кладбища.
Степень родства Самуила Губермана с Л. Кагановичем не вполне ясна: по утверждению Роя Медведева, он был двоюродным братом Лазаря Кагановича, а Владимира Пятницкого — двоюродным братом жены Кагановича, М. М. Приворотской. Возможно, никакого родства и не было вовсе, а было просто старое знакомство. Каганович родился на 2 года раньше Губермана в соседнем с Сквирским — Радомысльском уезде. Губерман работал в Киеве до революции и Могилеве в 1918 г. в одно время с Кагановичем. Рой Медведев пишет, что именно Губерман и привлек Лазаря Кагановича к большевистской работе. Очевидно, что этого просто не могло быть, по той простой причине, что Лазарь Моисеевич вступил в партию на 2 года раньше Самуила Хацкелевича. Скорее всего, все обстояло наоборот — Каганович вовлек в подпольную работу своего младшего товарища.
Теперь обратимся к персоне сына Губермана — Владимиру Самуиловичу Губерману. Владимир родился в 1925 г. в Москве, закончил десятилетку и в разгар войны, в 1943 г., был направлен в артиллерийское училище в Кострому, где пробыл вплоть до 1946 г. Позже продолжил службу, в 1954 закончил заочно Всесоюзную юридическую академию и в 1966 г. в Воркуте с должности следователя военной прокуратуры Воркутинского гарнизона и в звании майора юстиции вышел в запас. С 1968 г. Владимир стал работать адвокатом Воркутинской юридической консультации. На этой стезе на Владимира Самуиловича обрушились крупные неприятности. Как отмечается в партийных документах, Губерман «за мошенничество и взяточничество» был исключен из партии. Опротестовывая это решение, Владимир в 1971 дошел до Комитета партийного контроля, но ничего не помогло, — в партии его не восстановили.
Предоставим читателю самому судить, насколько вероятно, что эпизодически приезжавший из Воркуты в Москву военный следователь ведет разговоры о Пятницком и 1937 г. со своим то ли дальним родственником, то ли с товарищем своего покойного отца, занимающим одну из высших ступенек в партийной и государственной иерархии. Напомним, что речь идет о 1950‑х годах, когда такие откровения совсем не поощрялись.
Каганович, как известно, разговорился только к концу жизни, когда это стало абсолютно безопасно. В опубликованных воспоминаниях, а также в книге Феликса Чуева «Так говорил Каганович» о факте выступления Пятницкого на июньском пленуме вообще ничего не говорится. Ничего нет об этом и в воспоминаниях Никиты Хрущева и Анастаса Микояна, бывших участниками этого пленума. Умолчал об этом и Молотов, если судить по его беседам с тем же Феликсом Чуевым.
Следствие
Перед нами два тома архивного следственного дела Р‑4162 по обвинению Иосифа Ароновича Пятницкого в контрреволюционной деятельности. По просьбе НИПЦ «Мемориал» дело было частично рассекречено, до этого оно было доступно только ближайшим родственникам осужденного и сотрудникам Центрального архива ФСБ России. Впервые с делом Пятницкого позволили ознакомиться его сыну Владимиру, который позже, в своей книге об отце «Осип Пятницкий и Коминтерн на весах истории» привел из него весьма пространные выдержки.
Обычно биографы Пятницкого, в том числе и его сын, поясняют, что Иосиф Аронович де по должности в ЦК партии курировал работу НКВД и потому был в курсе творящихся там безобразий, что и подтолкнуло его к выступлению против Сталина и Ежова. Именно это утверждение не соответствует действительности. Поладмотдел не надзирал за органами госбезопасности, у них был совсем другой куратор. В функции отдела входил контроль над деятельностью судов, прокуратуры, милиции и советских органов. Об этом достаточно подробно рассказал сам Пятницкий в своих показаниях во время следствия в мае — июле 1938 г., которые подробно цитируются и в книге его сына — Владимира Пятницкого. О контроле над органами НКВД там нет ни слова. Скорее всего, если Пятницкий и знал что-то конкретное о порядках в НКВД, то только от третьих лиц.
В деле Р‑4162 фигурирует и знакомый нам Арон Темкин. В реабилитирующем определении Военной коллегии Верховного суда СССР по делу Пятницкого читаем: «Свидетель Темкин, находившийся вместе с Пятницким в одной камере в июне–июле 1938 г. дал показания о том, что к Пятницкому на допросах применялись физические методы воздействия и что в большинстве случаев он возвращался с допросов в синяках и кровопотеках на теле».
Вернемся теперь к версии о «чашках чая» и рассмотрим ее по существу, абстрагируясь от личности ее автора. Понятно же из выше приведенного рассказа Емельянова с какой целью был «подсажен» старый большевик Темкин в одну камеру с Пятницким. Если бы Пятницкий сообщил Арону Семеновичу о планах по смещению Сталина, то это же сразу стало известно следователям.
Прежде всего, напомним читателю, что речь идет о профессиональном подпольщике и прекрасном конспираторе, человеке крайне осторожном и дальновидном. За все время пребывания в партии Пятницкий ни разу, и ни в какой форме не выступал против линии Сталина. Отмолчался он на декабрьском 1936 г. пленуме ЦК, на котором была выдана санкция на проведение процесса над Георгием Пятаковым. Промолчал и на февральско-мартовском 1937 г. пленуме ЦК, когда решался вопрос о Николае Бухарине и Алексее Рыкове. Этот факт однозначно подтверждается опубликованными стенограммами.
И вот этот профессионал, якобы за чаепитием, открыто обсуждает возможность смещения диктатора. Это, не что иное, как заговор, что в то время было равносильно смертному приговору. Согласитесь, как-то не вяжется это с образом профессионального конспиратора. Причем, Пятницкий, судя по всему, был человеком чрезвычайно неконфликтным. По утверждению Феликса Чуева, в беседе с ним Молотов вспомнил, что Осип был единственным членом ЦК, который при тайном голосовании на XVII съезде не получил ни одного голоса «против».
Сразу оговоримся, в деле Пятницкого нет никаких намеков на подобные разговоры «за чашкой чая». Почти все обвинения связаны только и исключительно с его деятельностью в Коминтерне. Приведем здесь характерный эпизод очной ставки с Бела Куном, известным деятелем международного коммунистического движения, арестованным всего за несколько дней до Пятницкого, 28 июня 1937 г.
Кун, призывая Пятницкого во всем сознаться, заявляет во время очной ставки: «А я решил чистосердечно все рассказать. Я в течение ряда лет не был так спокоен, как теперь в тюрьме». Следователь спрашивает Куна: «К вашей контрреволюционной организации примыкала группа старых зиновьевцев‑бухаринцев». «Да, примыкала», — отвечает Кун и перечисляет целый ряд фамилий бывших работников Коминтерна. И тут Пятницкий спрашивает «успокоившегося» Бела Куна: «Мы когда-нибудь заседали с этими четырьмя человеками?». И вот ответ Куна, который как нам, кажется, полностью дезавуирует версию о заседании с «чашкой чая»: «Этого и не требовалось, конспиративные организации заседаний не устраивают (выделено мною — С.Ф.)».
Во время очной ставки с бывшим руководителем ОМС ИККИ, уже упомянутым выше Абрамовым-Мировым, Пятницкий спрашивает его: «Мы и другие названные Вами члены организации собирались вместе у меня?». Ответ: «Нет, не собирались по соображениям конспирации». Таких примеров, подтверждающих чрезвычайную осторожность и осмотрительность Иосифа Ароновича, в его архивном следственном деле предостаточно.
Предоставим читателю самому судить: решился бы опытнейший конспиратор Пятницкий незнакомому человеку в камере, всего через несколько дней совместного заключения, говорить вещи, за которые в сталинском СССР однозначно полагался расстрел.
***
Заседание Военной коллегии Верховного суда СССР по делу Пятницкого началось 28 июля 1938 г. в 17 часов 40 минут, приговор был оглашен через 20 минут, в 18-00. Иосиф Аронович Пятницкий был расстрелян на следующий день, 29 июля 1938 г.
В статье использованы документы Описи 100 Фонда 17 Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ).
Автор благодарит своих коллег Г.В. Кузовкина и Н.В. Петрова за ценные замечания, сделанные во время работы над статьей.