Нашей песне печаль незнакома,
С этой песней нам легче идти,
Этой песней встречаем наркома,
дорого наркома пути!
За моря далёкие, сквозь леса высокие
Песня пролетает ветерком,
Эх, льётся, разливается…
Песне улыбается
Каганович, сталинский нарком!
С. Алымов «Песня о наркоме пути»
(1937 год).
Фигура умолчания
В середине 70-х годов прошлого века, входя в вестибюль станции метро» Новослободская», задрав голову можно было рассмотреть прямо под буквами «Метрополитен имени В.И. Ленина» четкие следы от букв старых — «имени Л.М. Кагановича». В то время, которое теперь называют брежневским, фигура Лазаря Моисеевича Кагановича практически полностью исчезла из исторической кинохроники, фильмов и книг и мы, советские студенты, имели тогда весьма смутное представление кто это такой, чьим именем ранее называлось московское метро. Даже в вузовском учебнике по истории партии, который студенты за его объемность именовали «кирпичом», имя Кагановича появлялось лишь однажды, в кратком рассказе о событиях 1957 года.
Именно в июне 1957 года советские люди неожиданно для себя узнали, что трое ближайших соратников Сталина организовали «антипартийную группу», которая выступила против «ленинского руководства ЦК» во главе с Н.С. Хрущевым. Понятно, что при Брежневе о дорогом Никите Сергеевиче в этом контексте уже не вспоминали. Ранее мы знакомили читателей с эпизодами из жизни двух членов этой группы — Георгия Маленкова и Вячеслава Молотова, теперь же остановимся на персоне третьего участника — Лазаря Кагановича.
Подавляющее большинство простых советских граждан и не догадывались, что в 70-е и 80-е годы прошлого века Лазарь Моисеевич Каганович был жив, здоров и бодр. Проживая в Москве в небольшой квартире на Фрунзенской набережной, он аккуратно и систематически писал письма в Политбюро ЦК КПСС и лично товарищам Хрущеву — Брежневу — Андропову — Черненко — Горбачеву с просьбой о восстановлении его в партии. Имена адресатов менялись, но он раз за разом получал отказ, вернее — не получал никакого ответа. Партия решила, что такого человека просто нет, и никогда не было. Достаточно сказать, что в Большой Советской энциклопедии, выпущенной в 70-е годы, хотя в статье о Государственном Комитете обороны (ГКО) СССР он и упоминается, биографической статьи о Кагановиче нетВпрочем, не было в «брежневской» БСЭ и статей о его ближайших соратниках — Лаврентии Берия и Георгии Маленкове, а имя Берия, почему-то «забыли» упомянуть в статье о ГКО при перечислении его членов. Не было там статей и об очень многих других «бывших» советских вождях. Между тем, в предыдущем издании БСЭ, Лазарю Моисеевичу была посвящена огромная хвалебная статья, украшенная полноформатным фотопортретом.
Более того, еще 18 декабря 1961 года Президиум ЦК КПСС принял совершенно секретное постановление, предписавшее в течение 1962–1963 годов поменять у 69 тысяч коммунистов партийные билеты, выданные ранее Кагановичевскими райкомами партии. Таковых к 1957 году на просторах тогдашнего СССР было 22.
В заголовок нашего рассказа вынесен искаженный парафраз известного ленинского высказывания, которое тот сделал в октябре 1917 года: «Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством». При этом Ильич был абсолютно уверен эта самая кухарка обязательно «должна быть вовлечена в государственное управление». Исходя из этой ленинской максимы, отметим тут следующее: все образование будущего большевистского руководителя и государственного деятеля Лазаря Кагановича уложилась в два неполных года в хедере в глухом местечке Кабаны, что находилось тогда в Радомысльском уезде Киевской губернии. В 1935 году деревню переименовали в Кагановичи, в 1957 вернули прежнее название, сейчас это зона отчуждения Чернобыльской АЭС.
Правда, надо сказать, что в личном деле Кагановича и про хедер ничего нет, это мы знаем только со слов нашего героя. Отметим, что данных об учебе нет и в личных делах родных братьев Кагановича — Михаила, Израиля и Юлия, достигших в 1930-е годы весьма высоких должностей в советской и партийной бюрократических системах. Сам наш герой, судя по всему, из-за недостатка своего образования проблемы не делал. Рой Медеведев рассказывает, что когда Каганович на пенсии пришел записываться в Историческую библиотеку, то на вопрос регистратора об образовании ответил: «Пишите «высшее».
Будучи еще подростком, Лазарь был вынужден бросить учебу и обучаться сапожному мастерству. Таким образом, мы в каком-то смысле, имеем тот самый ленинский случай, когда «кухарка» управляет государством, только вместо кухарки партия поставила на высшие государственные посты полуграмотного сапожника. Мы расскажем читателям две истории из его очень долгой жизни — Каганович не дожил несколько месяцев до 98 лет.
В первой из них, мы увидим Кагановича в самом расцвете своего партийного могущества в печально знаменитом 1937 году, а во второй — в тот момент, когда все дело его жизни, по сути, пошло под откос.
Черный смерч
В октябре 1961 года герой соцтруда, передовая ивановская ткачиха Юлия Вечерова, выступая с трибуны XXII съезда партии, говоря о Кагановиче, поведала делегатам, что «его приезд в 1937 году в г. Иваново коммунисты называют черным смерчем». Самой Юлии Михайловне было в 1937 году только пять лет, так что говорила она явно со слов старших товарищей по партии. Попытаемся разобраться, что же имелось в виду под этой метафорой.
В Иваново Каганович прибыл вместе с 1-м зампредом Комиссии партийного контроля Матвеем Шкирятовым на пленум обкома, который проходил с 3 по 5 августа 1937 года. Прямо перед этим «черный смерч» прошелся по Ярославлю и Смоленску, в которых силами Кагановича были уволены а затем — арестованы ключевые областные партработники из числа «старых большевиков». На их место были поставлены молодые кадры, готовые развернуть массовые репрессии как против бывшего начальства, так и в отношении партийцев среднего и низшего звена.
Здесь, в Иваново перед Кагановичем стояла задача, для начала снять все руководство области во главе с членом ЦК партии, 1-м секретарем обкома Иваном Носовым. Надо сказать, что в Иванове уже вовсю работала тройка УНКВД, куда входил и Носов. По указанию из Москвы предписывалось четырехмесячный срок репрессировать 2750 человек, из них по первой категории (расстрел) — 750. Носов старался изо всех сил соответствовать новому курсу партии, но время его и таких как он романтиков большевизма безвозвратно ушло. На смену приходило новое племя — как бы сейчас сказали, «технократов».
На пленуме Носов был смещен, а на его место поставлен Василий Симочкин, работавший до этого в Москве секретарем Краснопресненского райкома партии. Носова в этом же месяце арестуют и в ноябре 1937 расстреляют как «вредителя». Ивановский журналист Николай Голубев пишет, что «супругу Носова арестовали через три дня. Девятилетний сын Марат оказался в детдоме, семилетнюю дочь Майю взяли дальние родственники. Супруга бывшего ивановского персека была приговорена к восьми годам ИТЛ, вернулась в Москву после реабилитации в 1955 году». В Иванове в 1974 году 6-я Завокзальная улица будет переименована в улицу И.П. Носова.
Теперь же бремя работы по разоблачению врагов легло на нового руководителя области Симочкина. Через два дня после назначения Политбюро ввело его в состав областной тройки НКВД. Симочкина арестуют только в ноябре 1938 года уже в Москве, а расстреляют там же в марте следующего, 1939.
Вот что в ноябре 2012 года рассказывала заместитель директора госархива Ивановской области Н.А. Муравьева: «Во многих фондах райисполкомов документы обрываются 1936 годом и начинаются снова примерно с 1939. Отсутствуют такие документы, которые точно должны были отложиться, как выступление Кагановича на августовском 1937 г. пленуме Ивановского обкома ВКП(б), разосланная во все обкомы резолюция Сталина «Об антисоветских элементах» и т.д. По словам наших бывших работников, многие документы были ещё в 40-е годы изъяты и отправлены в Москву в Центральный партийный архив, а кадровые дела репрессированных изымались органами НКВД». Добавим, что и в бывшем Центральном партийном архиве (ныне — РГАСПИ) этих документов тоже нет, по крайней мере, в открытом хранении.
Н.А. Муравьева продолжает: «На пленуме обкома выступил с докладом Секретарь ЦК Лазарь Каганович. Как уже говорилось, текст выступления был изъят из наших фондов, (вместо выступления — записка об изъятии доклада на 80 страницах личным секретарем Кагановича)». Симочкин в своей речи, ссылаясь на это «исчезнувшее» выступление Кагановича, говорил, что тот «вспомнил и поставил в укор ивановскому руководству волнения рабочих 1932 года в Вичуге, будто бы специально спровоцированные».
Сталин тогда назвал вичугские рабочие выступления «вторым Кронштадтом», — в забастовке приняли участие от 15 до 20 тысяч человек, возмущенных снижением карточных норм на хлеб. В результате волнений один рабочий был убит, несколько ранено. Сталинское руководство вынуждено было в тот раз пойти навстречу требованиям рабочих.
С января 1932 года обком Ивановской промышленной области возглавлял Носов. Но для урегулирования конфликта в Вичугу 12–13 апреля того же года приезжал именно Каганович.
Характеризуя масштабы террора, инициированного Сталиным, Кагановичем и Шкирятовым в Иванове, Н.А. Муравьева отмечает: «С 1 августа 1937 по 1 февраля 1938 сменилось руководящих работников 576 человек, из них председателей райисполкомов — 31, горсоветов — 18, сельсоветов — 260…». А в финансовых органах в это время из 41 руководителя сменились 40».
Теперь от этих сухих цифр перейдем к практически художественному описанию того, что творилось в Иванове во время приезда Кагановича. В 1995 году под названием «НКВД изнутри. Записки чекиста» были частично изданы мемуары М.П. Шрейдера, работавшего во время приезда Кагановича руководителем уголовного розыска в Ивановском УНКВД в звании капитана милиции. Автор воспоминаний был в свое время репрессирован, умер в 1978 году и скорее всего не надеялся, что его воспоминания увидят свет, писал, что называется, в стол.
Вот как описывает Михаил Шрейдар приезд московских гостей: «Рано утром 7 августа из Ярославля в Иваново прибыл специальный поезд с группой работников ЦК, возглавляемых Кагановичем и Шкирятовым. Поскольку на Кагановича в Ярославле якобы подготавливалось покушение, мне как начальнику милиции было поручено максимально усилить охрану представителей ЦК, хотя с ними из Москвы прибыла охрана, чуть ли не 35 человек». И далее: «Каганович и Шкирятов отказались остановиться на даче обкома партии в Ломах, где ранее намечалось их разместить, и поехали на дачу к Радзивиловскому, которая была расположена отдельно в лесу недалеко от поселка Ломы. Мне пришлось оторвать от повседневной работы почти весь оперативный состав милиции и организовать охрану шоссе, а позади дачи Радзивиловского, в лесу, держать в боевой готовности эскадрон милицейской кавалерии».
Поясним — Александр Радзивиловский тогда был начальником Шрейдера и руководил областным УНКВД. Шрейдер, не скрывая своего тогдашнего удивления, пишет: «Все произошло очень быстро. Каганович и Шкирятов назвали ряд фамилий руководящих работников, обвинив их в троцкизме и прочих грехах. Всех их тут же на пленуме исключили из партии и по выходе из зала арестовали. Для этой цели Радзивиловский заранее вызвал в помещение обкома своих сотрудников». Отметим, что обвинение в покушении на железного наркома было в то время достаточно частым явлением, среди прочего в этом был обвинен и член ЦК партии Осип Пятницкий.
Понятно, что Лазарь Моисеевич действовал в Иванове не по собственной инициативе, Михаил Шрейдер рассказывает: «Из Иванова Каганович по нескольку раз в день звонил Сталину и докладывал ему о количестве арестованных и о ходе следствия. После каждого такого разговора он обращался к Радзивиловскому и требовал принять меры к ускорению дачи показаний тех или иных арестованных работников. И, несмотря на то, что Радзивиловский и его подручные действовали с исключительной быстротой и путем жестоких пыток и избиений «вырывали» у арестованных любые показания … Кагановича и Шкирятова не удовлетворяли достигнутые результаты. Они продолжали настаивать на том, чтобы Радзивиловский еще больше увеличивал количество арестов и получал от новых подследственных развернутые показания, которые бы дали возможность арестовывать уже без числа. … Закончив разговор о Носове, Каганович стал докладывать Сталину о том, сколько и каких работников обкома, облисполкома и других организаций арестовано и сколько «выявлено» новых «врагов народа». Затем, судя по его последующим ответам, Каганович выслушал приказание: усилить борьбу с врагами народа и увеличить количество арестов, так как несколько раз повторил: «Слушаю, товарищ Сталин. Нажму на руководителей УНКВД, чтобы не либеральничали и максимально увеличили выявление «врагов народа» … К моменту приезда Кагановича и Шкирятова в Иваново в связи с массовыми арестами руководящих партийных и советских работников совершенно не оставалось места в тюрьмах для уголовных преступников».
Но выход нашли: « … через несколько дней после отъезда Кагановича и Шкирятова в ряде городов Ивановской области были отведены дополнительные помещения под тюрьмы, а в самом Иванове для этой цели закрыли один из больших детдомов (интернат), отведя обширное здание под тюрьму, и новоявленный первый секретарь обкома Симочкин, не задумываясь, дал согласие на закрытие детдома».
Повествует Михаил Шрейдер и о нравах той, якобы аскетичной генерации партийных сановников: «Перед отъездом на вокзал Каганович благодарил поваров и других работников обслуживания за хорошо приготовленный обед и щедро раздавал «чаевые» по 100 и 50 рублей. Отъезд Кагановича и Шкирятова был обставлен со всей возможной пышностью. На вокзале был собран весь партийный актив, а также все руководство Северной железной дороги. Все улицы, по которым проезжала машина Кагановича и Шкирятова, были оцеплены нарядами милиции».
Как говорится, комментарии излишни. Отметим только, что средняя зарплата на железнодорожном транспорте, который тогда возглавлял Каганович, составляла в 1936 году 227 рублей в месяц. Улицу Кагановича ивановцам позволят переименовать только в октябре 1957 года, сейчас это — улица Майская.
Совесть во мне говорит. Я пришел к вам с повинной.
Сразу вскоре после сенсационных разоблачений сталинских злодеяний на XXII съезде КПСС встал вопрос об исключении из партии главных его соратников — Молотова, Кагановича и Маленкова. Формально с инициативой выступали местные парторганизации, но все, конечно, понимали, что, на самом деде, — это просто выполнение директив, поступивших от ЦК и лично Никиты Хрущева.
К сожалению, все материалы об исключении из КПСС Л.М. Кагановича, хранящиеся ныне в РГАНИРоссийский государственный архив новейшей истории, недоступны рядовым исследователям. Поэтому для нашего рассказа воспользуемся сборником документов «Бой с «тенью» Сталина», подготовленным в 2015 году сотрудниками этого архива.
Вначале, 1 декабря 1961 года, Кагановича на своем закрытом собрании исключила первичная организация Московского отделения НИИ сульфатно-спиртовой промышленности, где, выйдя на пенсию, на партучете состоял бывший всесильный нарком. Повестка дня состояла из одного пункта: «Итоги XXII съезда КПСС и задачи нашей партийной организации». И вдруг, в самом начале заседания, было объявлено об обсуждении «персонального дела коммуниста Кагановича Л.М.», уже без обязательной для члена партии приставки «товарищ».
На собрание Лазарь Моисеевич не явился, причина была уважительной — болезнь. Наш герой, знаток уставных требований, прекрасно знал, что в его отсутствие разбирать дело нельзя. Знал устав не только он, коммунист Дронов уже на самом собрании также поднял этот вопрос. Но секретарь парткома Белоконцева сообщила, что Каганович был поставлен в известность «о возможности рассмотрения на этом собрании его персонального дела». В результате, решили, что болезнь носит «дипломатический» характер и приступили к разбору. На трибуну был выпущен «старый коммунист», уроженец Иваново-Вознесенска Маштафаров.
Со знанием предмета последний, уточнив, что в 1937 году он «жил и работал в Иваново», рассказал о беззакониях, творимых сталинским наркомом. Единственное, о чем забыл упомянуть — это кем он сам работал в Иванове в 1937 году: начальником секретариата Ивановского УНКВД. Позже Маштафаров сделает карьеру в центральном аппарате НКГБ-МГБ СССР, дослужившись к 1954 году до звания полковника. Как тут не вспомнить, — «а судьи кто!?».
Решение об исключении из партии был принято единогласно, и в нем было «высказано мнение коммунистов», что Кагановича надо судить «по законам Советского государства».
Следующей стадией стало заседание бюро Фрунзенского райкома партии, которое 10 января 1962 года решение «первички» утвердило. В упомянутом нами выше сборнике стенограммы этого заседания нет.
Наконец, 23 марта 1962 года собралось на свое заседание бюро Московского горкома под председательством будущего министра культуры СССР Демичева. Докладчиком выступала Л. Перфилова, позже, в середине 1970-х годов, возглавлявшая отдел международных связей МГК КПСС. Напомнив собравшимся, что Каганович еще 13 июня 1957 года получил строгое взыскание «за издевательство над подчиненными сотрудниками» она перешла к сути дела.
Суть была такова: Каганович обвинялся партийными товарищами в массовом избиении кадров в Ивановской и Ярославской областях, на Кубани и в железнодорожном транспорте. Как было сказано, в распоряжении Комитета партийного контроля имелись 32 личных письма Кагановича в НКВД с требованием ареста 83 руководителей транспорта, его же подпись стояла на 189 т.н. сталинских списках на осуждение 19110 человек. Утверждалось, что эту же политику необоснованных репрессии Каганович продолжил, будучи руководителем Украины уже в послевоенные годы. Закончила свое выступление Перфилова констатацией того факта, что свои «преступления, зачастую граничащие с садизмом», тот оценивает только как ошибки.
Дали слово Лазарю Моисеевичу. Его выступление и реплики заставляют вспомнить фразу героя фильма «Берегись автомобиля» Максима Подберезовикова: «Он, конечно, виноват, но он… не виноват». Только, так как защитников у Кагановича на бюро не было, что-то похожее ему пришлось повторять самому, вновь и вновь на все новые и более тяжкие обвинения. Учитывая то, о чем мы рассказывали выше, ничем, кроме как наглым лицемерием, нельзя назвать вот такие объяснения Лазаря Моисеевича: «Факты другие — по Иваново-ВознесенскуСтарое название города Иваново. Я никогда не занимался Вознесенском, я был секретарем ЦК, секретарем Московского комитета … Я занимался тяжелым транспортом. … Меня послали в Иваново. … Я расскажу, что было в Иванове и ВычугеПравильно — Вичуга. … странное дело, почему берут Иваново-Вознесенск, которым я не занимался никогда, а не говорят о Москве». И все в таком духе, прямо по русской поговорке: я — не я, и лошадь не моя. Надо сказать, что вел себя бывший сталинский сановник достаточно самоуверенно, на реплику Демичева во время своего выступления надменно бросил: «Прошу меня не перебивать».
Тут надо отметить, что так осмелел Каганович не сразу. В своем заключительном слове на XXII съезде КПСС Никита Хрущев поведал делегатам: «Характерный разговор был у меня с Кагановичем. Это было на второй день после окончания работы июньского Пленума ЦК, который изгнал антипартийную группу из Центрального Комитета. Каганович позвонил мне по телефону и сказал: — Товарищ Хрущев, я тебя знаю много лет. Прошу не допустить того, чтобы со мной поступили так, как расправлялись с людьми при Сталине». Хрущев тогда успокоил Лазаря Моисеевича, пообещав ему безопасность и возможность работать, и слово свое сдержал.
Члены бюро в выражениях, что называется, не стеснялись. Один из выступавших, «тов. Бочкарев», откровенно заявил; «Как-то один товарищ говорил мне — когда встречаю Кагановича на улице, плевать хочется. Такая ненависть может быть только в результате ваших садистских мер». Как только нажим товарищей по партии усиливался, Лазарь Моисеевич благоразумно начинал каяться: «Совесть во мне говорит. Я пришел к вам с повинной». Однако, через короткое время, вновь и вновь начинал твердить: «Когда здесь говорят, что я не честный человек, совершил преступление … да как вам не стыдно». В ответ, члены бюро начинали дружно стыдить самого Лазаря Моисеевича. В конце заседания, на требования Демичева сдать партбилет, знаток партийных бюрократических правил Каганович ответил «Когда мне дадут подписанный протокол, тогда я сдам, а сейчас нет. Чтобы вы со мной не сделали, я остаюсь ленинцем, большевиком».
Окончательно решение об исключении Л.М. Кагановича было, по всей видимости, утверждено постановлением Партийной комиссией при ЦК КПСС в том же, 1962 году. Это была последняя инстанция для подачи апелляции.
***
На заслуженном отдыхе Каганович живо интересовался политикой и, как утверждают, полюбил играть в домино с соседскими пенсионерами. Иногда его узнавали. Рой Медведев в своей книге «Они окружали Сталина», изданной вначале на Западе в 1984 году писал, ссылаясь на в свое время репрессированного, безымянного «старого большевика Д-ва»: Д-в … должен был посетить друга, живущего на Фрунзенской набережной. По рассеянности он прошел мимо нужного ему подъезда, поднялся на лифте в другом подъезде и позвонил в квартиру на том же этаже, что и у друга. Дверь открыл очень старый человек, в нем Д-в узнал Лазаря Моисеевича Кагановича, в прошлом «вождя московских большевиков» или всесильного «сталинского наркома», которого он считал прямым виновником своих несчастий. От неожиданности Д-в не мог произнести ни слова. Но Каганович не узнал его и, сказав: «Вы, наверное, ошиблись», — закрыл дверь. Рассказывая мне об этом, Д-в с удовлетворением заметил: «Каганович исключал меня из партии. Но сейчас я снова член партии, а Лазарь из нее исключен». Человеку, лишенному на двадцать лет свободы и чести, казалось, что справедливость восторжествовала». В более позднем издании Медведев назвал имя старого большевика — А. Е. Евстафьев. Очевидно, имелся в виду филолог, профессор Института философии АН СССР Алексей Евстафьевич Евстафьев. (1895–1969), похороненный, как и Каганович, на Новодевичьем кладбище.
Писал Лазарь Моисеевич на пенсии и мемуары, которые вышли в свет уже после его кончины под претенциозным названием «Памятные записки рабочего, коммуниста большевика, профсоюзного, партийного и советско-государственного работника». Ни о каком культе личности, а тем более преступлениях Сталина на почти 700 страницах книги читатель не найдет и слова. А в своих разговорах с Феликсом Чуевым наш герой вообще не стеснялся. На вопрос Чуева: «Вы считаете, был контрреволюционный заговор в тридцать седьмом году? — «Был! Был! — горячо восклицал Каганович. — И готовили террористические акты».
Последний раз вопрос о партийности Кагановича Политбюро ЦК, тогда под председательством Константина Черненко, рассматривало летом 1984 года, сразу после восстановления в КПСС Молотова. Вначале вроде бы решили просьбу удовлетворить, но потом, что называется, от греха подальше, постановили повременить. Еще были живы многие пострадавшие от сталинского сатрапа. Текст обращения Кагановича к новому генсеку, Михаилу Горбачеву, датированный 5 августа 1985, помещен в книге Феликса Чуева «Так говорил Каганович», оно заканчивалось патетически: «Еще раз настоятельно прошу ЦК дать мне возможность завершить жизненный революционный путь в боевых рядах моей родной Коммунистической партии». Ответа не последовало и на этот раз. Вскоре же началась другая эпоха, и Лазарь Моисеевич Каганович так и умер беспартийным ленинцем, а точнее — сталинцем.
***
Советская дефиниция «Культ личности Сталина» подразумевала, как известно, не столько массовые аресты и казни невинных, сколько — безудержное восхваление на грани обожествления вождя народов. Безусловно, «локомотивом» этой многолетней компании холуйства был Лазарь Каганович.
Судя по всему, Лазарь Моисеевич был искренен в своем преклонении, и на закате жизни по-прежнему очень высоко оценивал Сталина, буквально преклонялся перед ним: «Я не сомневаюсь: уже грядет время, когда товарищ Сталин будет объявлен национальным Героем Большой России, действительной, безграничной преемницы Советского Союза». Правда, в последних разговорах с Феликсом Чуевым, на его суждениях отразились тогдашние экономические неурядицы: «При Сталине никогда не было дефицитного бюджета».
Надо сказать, что в каком-то смысле Каганович оказался прав: миллионы российских граждан самых разных возрастов, благодаря современной пропаганде, видят сейчас, спустя три десятилетия, советскую действительность в розовом свете, весьма далеком от оригинала.
В статье использованы документы из дел описи 21 фонда 17 Российского государственного архива социально-политической истории.